Долгая дорога

Это, конечно, очень схематичная и поверхностная картина – я говорю о моих «научных» пояснениях, о попытках понять, что же произошло с мамой. На самом деле все намного сложнее. Достаточно вспомнить, что клетка, по понятиям восточной медицины, до своего деления проходит через 28 этапов развития. Понятно, что эти этапы составляют неразрывную цепь. Если в любом из ее звеньев что-то ломается, катастрофа происходит и в других. На этапе деления клетки возможно возникновение не одного, определенного, ракового заболевания, а какого-то из 28-ми его видов…

Признаться, я долго не мог понять смысл фразы, которую не раз произносил Мухитдин: «Все учение Ибн Сины построено на уровне клетки». «Как это – думал я, – ведь Ибн Сина ничего не знал о клетке, да и не мог знать без микроскопа. В его трудах нет никаких упоминаний об этом понятии!» Но чем больше вчитывался я в «Канон», тем чаще приходила догадка: ведь сформулированные Ибн Синой принципы работы организма, его тонкое проникновение в процессы этой работы, совпадают с клеточной теорией «с точностью до изоморфизма»… Помните, я уже упоминал об этом современном научном термине, который помогает сравнивать старые и новые научные теории и находить между ними сходство?

…Хочу еще раз напомнить: эти мои объяснения – вовсе не пересказ того, что происходило на занятиях. Здесь разговор шел гораздо более серьезный. Детально обсуждалось, как образуется савдо, все стадии этого процесса, все причины его нарушений и вытекающие из этого последствия. От положений «Канона» разговор переходил к методам современной диагностики и лечения, к сравнению старого и нового подходов о происхождении тех или иных заболеваний.

Через какое-то время я почувствовал, что табиб не очень доволен ответами учеников. Видно было, что он ждал от них большей глубины, более творческого подхода к теме, расширения ее за счет хорошо проработанного дома материала: и «Канона» Ибн Сины, и современных книг по соответствующим разделам медицины. Ведь все присутствующие отлично знали, что основные представления Ибн Сины и теоретически, и практически выдержали испытания временем, за десять веков не утратили своей значимости. Так расскажите же, друзья, на конкретных примерах покажите, как это выглядит в свете сегодняшней науки! Не уподобляйтесь современным врачам, которые, получив знания и начав самостоятельную практику, перестают быть учеными. Не уподобляйтесь и тем ученым медикам, обосновавшимся в исследовательских институтах и академиях, которые в своих работах лишь снисходительно и весьма поверхностно упоминают о трудах своего гениального предшественника… Это нетерпеливое ожидание прорывалось в тех вопросах, которые Мухитдин задавал во время обсуждения. Он знал, он хорошо знал, что за пределами Центра его учеников ждет мир скептиков от науки. Он сам это испытал после смерти своего Учителя, испытал во время работы в Москве среди высокопоставленных докторов и академиков.

– Э, Валера – ты наивный человек, – не раз говаривал табиб мне, зануде, донимавшему его вопросами: неужели же московские врачи не видели, как плодотворна его деятельность. – Столько лет я в Москве работал, стольких больных вылечил, а верили мне единицы…

Табиб рассказал мне по этому поводу много поразительных историй. Особенно запомнились две…

Сын академика Н. страдал белокровием. Многолетнее лечение не помогало. Болезнь прогрессировала. Отец молодого человека – «великий ученый муж» – не верил ни диагнозу табиба, ни траволечению. Сын оказался мудрее – он начал лечиться у Мухитдина втайне от отца… Через какое-то время состояние его стало улучшаться, болезнь отступила. Пришло время радоваться – замечательной новостью поделились с папой-академиком. И что же? «Мудрец» остался при своем убеждении: он заявил, что подействовала, наконец, многолетняя химиотерапия.

…На прием к табибу пришла жена врача, заведовавшего онкологическим отделением большой больницы. Табиб определил, что у нее – рак молочной железы. Но рентгеноскопия этого не подтвердила – и больная никаких мер принимать не стала. Вскоре опухоль выросла, была замечена всеми. Больную оперировали, она прошла курс химиотерапии и… через шесть месяцев ее не стало.

Вот почему так хотелось Мухитдину, чтобы его ученики хорошо ориентировались не только в восточной медицине, но и в современной, чтобы они стали закаленными борцами и умели давать отпор скептикам!

Внезапно табиб встал, в руках у него появилась небольшая палка.

«Та, бамбуковая», – подумал я.

Об этой палке я слышал и от самого доктора, и от учеников… Она была как бы символом недовольства. Взгляд табиба стал более разящим, чем удар легкой бамбуковой трости.

Вот он остановился возле Тимура.

– Ну-ка, повтори, пожалуйста, то, что ты нам сегодня уже рассказывал. Но, пожалуйста, вдумывайся, не спеши, а? – сказал доктор, чуть взмахивая своей палкой.

Приехав сюда пять лет назад, Тимур не только не знал о том, что такое пульсология – он и по-узбекски не умел говорить. Однако он полон был решимости освоить и то и другое… Доктор поступил очень просто. Он вручил Тимуру конспект своего труда на узбекском языке и сказал: «Переведи на русский». Надо думать, что это была достаточно трудная задача, но Тимур с ней справился… Таким было начало его ученичества.

Однако у способного, трудолюбивого и застенчивого с виду Тимура были свои маленькие недостатки. Начав говорить, он становился многословен и, как выражался Мухитдин, «любил кружиться вокруг сути». Так случилось и на этот раз, совет доктора – «вдумывайся, не спеши» – не помог. Не помогла и магическая палка в его руках…

– Ну, что же, закончим на сегодня, – вздохнув, сказал доктор.

… Поучения и укоризны были ни к чему, ученики и так расходились огорченные, со смущенными лицами. Да и могло ли быть иначе?

«Устоз» – так все они называли доктора. «Устоз» – по-узбекски означает «мастер», «учитель». Но мне кажется, что ученики вкладывали в это слово еще более высокий смысл. Мухитдин был их заботливым отцом, другом, покровителем, можно даже сказать кормильцем. Он обеспечивал их бесплатным жильем (ведь большинство студентов приехали в Наманган из других городов и даже краев), в Центре каждый из них получал зарплату… Кстати сказать, Центр нельзя назвать слишком уж прибыльным учреждением. Хотя здесь существует определенная оплата за прием и лечение, практически многие пациенты платят сколько могут. А если не могут, то ничего и не платят: табиб хорошо знает, как много вокруг бедных, очень бедных людей. Вероятно, только душевная доброта и неколебимая вера в необходимость своего дела помогают доктору справляться с той ношей, которую он взвалил на себя. Обширные замыслы, многочисленные заботы, многочасовой интеллектуальный и физический труд с утра до позднего вечера: доктор принимает обычно по сто пятьдесят пациентов в день…

Да, он – Устоз, настоящий Устоз и не зря ученики, обращаясь к учителю, произносят это слово вполголоса, почтительно склонив голову. Не удивительно, что сегодня они расходились с занятий пристыженные и огорченные.

Впрочем, я выразился неточно: они не расходились. Они почему-то вдруг начали… переодеваться. Одежда к тому же была очень странная: запачканные краской брюки, такие же, да еще кое у кого прожженные чем-то рубахи, заляпанные глиной ботинки и сапоги… Кто надевал тюбетейку, кто обматывал голову платком… Так на моих глазах врачи превратились в работяг – строителей… Видя мое изумленное лицо, Мухитдин, посмеиваясь, сказал:

– Да, мы все идем на стройку.

Вот тут-то я и припомнил слова Тимура: «договорим на стройке»…

Глава 16. Звезды на куполе

Мы прошли через двор, туда, где на открытой площадке возводилось новое здание Центра. Уже поднимался второй этаж. И хотя стройка выглядела достаточно обширной, я не увидел здесь ни кранов, ни бульдозеров, ни какой-либо другой строительной техники. Все делалось руками. Вот это я увидел сразу. на всех стенах здания работали люди. Клали кирпич, собирали арматуру, что-то сваривали. В одном из оконных проемов перед нами слепящее белое пламя разбрасывало во все стороны искры… Люди непрерывно поднимались по трапу, занося на носилках кирпич. Трап колыхался, как трамплин – вверх-вниз, вверх-вниз – глядеть было страшно на идущих с тяжким грузом! Вот-вот сорвет их с трапа… Нет, все рассчитано, прошли… И я с облегчением переводил дыхание. Прошли – и уже кто-то, стоящий на стене, выкладывает эти кирпичи…

Кстати, я очень удивился, узнав, что на стройке используется старый кирпич.

– Зачем? – спросил я табиба. – Сколько же вы времени потратили, разбирая старое здание!

Видно, уже пустила во мне корни американская ментальность, в основу которой входит заповедь: «Время – деньги»…

– Как зачем? – так же удивленно ответил мне Мухитдин и взял в руки кирпич. – Это же дореволюционный, у него коэффициент прочности – 130, а у нового – только 60! Вот посмотри… – Доктор, тут же разыскав где-то молоток, с размаху ударил им в самую середину кирпича. Молоток звонко отскочил, кирпич остался целым. – Это был старый, как видишь… А теперь берем новый… Вот он… – Удар молотком – и кирпич раскололся. – Вот такие дела, – подытожил эксперимент табиб. – Уже восемьдесят лет прошло, а все никак не разгадают секрет обжига!

Мы подошли к трапу, хотели было подняться – но тут табиб задержался. У подножья рабочий только что закончил замешивать раствор и Мухитдин, наклонившись, стал внимательно разглядывать его – будто в корыте не цементный раствор был, а лекарство, которое готовили для больного.

– Подожди, подожди, дорогой, – сказал он. И, взяв в руки лопату как-то очень ловко и привычно подсыпал в корыто еще цемента. – А то жидковато получается, – объяснил он рабочему, а заодно и мне.

Мы поднялись по трапу – и оказались возле тех самых «рыцарей огня», которых видели снизу. Они сняли шлемы, чтобы поздороваться – батюшки, да ведь это Абдураим и Махмуджон! Кажется, только что за партой я их видел… А табиб уже увлекал меня дальше. И куда бы ни заглядывал, везде находил себе дело. То, вынув из кармана блокнот, обсуждает с кем-то непонятные мне подробности именно здесь ведущихся работ, то лезет на торец стены и, распластавшись, чуть ли не улегшись на кирпичи, разглядывает кладку, то показывает сварщику, паяющему арматуру, где именно должен быть изгиб…

Меня просто поражало – когда же этот лекарь-травник, этот знаток восточной медицины успел стать строителем? Правда, по образованию он был инженером-гидротехником. Но ведь инженер-строитель – это нечто иное, это специалист, которому необходима совершенно особая и очень основательная подготовка. Не берусь судить профессионально, но то, как Мухитдин вел себя на стройке, говорило само за себя. Он был здесь таким же, как в своем врачебном кабинете.

Иногда Мухитдин разговаривал с людьми, мне незнакомыми. Оказывается, кроме наемных рабочих и учеников, на стройке работали также и здешние друзья доктора. А кроме того, существовал и широкий, очень, я бы сказал, широкий круг участников стройки – и находились иные из них далеко за пределами Намангана. Поинтересовался я, например, как удается доставать дефицитные, насколько мне известно, строительные материалы.

– Выходим из положения, – ответил Мухитдин. – Мрамор для фасада, скажем, прислали из Германии. А из Саудовской Аравии…

– Как это? – ахнул я.

– Очень просто, – невозмутимо сказал табиб. – Пациентов же повсюду много. Вот и помогают. Безвозмездно, от души…

Мы в это время стояли на втором этаже, у парадной лестницы, над которой предполагалось построить большой холл с куполом над ним. И только заговорили мы об этом куполе, как я увидел еще одного Мухитдина – Мухитдина-художника, мечтателя, поэта.

Представляешь, – говорил он, – над нами – свод, а на своде – Вселенная… Звезды, планеты… Вот здесь – Млечный Путь. Широкой такой лентой… А во-о-н там, комета будет лететь…

Глаза табиба сверкали, рука его с горящей сигаретой как бы описывала траекторию кометы, летала от звезды к звезде… А, может, он уже видел сидящих в этом холле пациентов, которым ночное небо над головой, сверкающие звезды, ощущение вечности нашепчут что-то успокаивающее, мудрое, помогут избавиться от страха, поверить, что здесь к ним придет исцеление?

Не знаю, что он еще там видел, но я им любовался, я гордился им.

– Ну, что же, мне пора, – спохватился табиб. – Пациенты ждут.

Как ни интересно было на стройке, но мне давно уже хотелось побывать на приеме. И, получив разрешение Мухитдина, я вскоре отправился туда, где шли занятия.

Глава 17. Запах трав

Когда я вошел, доктор уже сидел за столом. С ним был один из учеников – тот самый Махмуджон, сменивший престижную профессию хирурга на нелегкое ученичество, которого я сегодня видел уже в третий раз… Все ученики Центра несколько раз в неделю по три-четыре часа практиковались в пульсодиагностике под непосредственным руководством табиба, на его приемах. Сегодня был черед Махмуджона.

Происходило это так. Доктор прослушивал пульс пациента, попутно задавал вопросы, помогающие уточнить диагноз, первоисточники заболевания. Свои соображения – все то, что он проследил по пульсу и выяснил в разговоре – Мухитдин тут же сообщал ученику. Скажем: «Нарушена взаимосвязь печень – толстый кишечник – желудок. Сыпь по коже в области живота». Или: «Сильный ушиб в детстве в результате падения. Ущемление нервных корешков в поясничной области позвоночника. Нарушена иннервация печень – поджелудочная железа. Частые запоры».

Затем больной переходил к ученику, который снова прослушивал его пульс, сопоставляя то, что ему удавалось услышать, с диагнозом, поставленным табибом. То есть пытался и сам нарисовать себе ту же картину заболевания. А после этого, пока табиб составлял список трав, необходимых больному для лекарства, ученик делал заметки – своего рода конспект, по возможности детальный, чтобы дома, повторяя материал, как можно более точно воссоздать каждую историю болезни.

Я заметил, что Махмуджон работает спокойно, четко, вдумчиво. Он даже успевал, держа руку на запястье больного, одновременно делать записи. Сказывался врачебный опыт, присущие хирургу хладнокровие и сосредоточенность…

Учитель и ученик работали, а я сидел у окна, наблюдая за ними… Что-то необычное было в самой обстановке этого приема, не говоря уж об отсутствии различных диагностических приборов. Я не сразу понял, что именно. Но внезапно меня осенило: здесь не раздражала привычная суета, царящая в американских госпиталях, в докторских офисах. Мухитдин не бегал из кабинета в кабинет. Ему не заносили результаты только что проделанных анализов. Не слышно было телефонных звонков и вообще даже не было телефона. Жизнь бурлила за дверью рабочего кабинета доктора, в приемной у секретаря, в коридоре. А здесь было тихо. Здесь была максимально спокойная обстановка – для получения максимально точных результатов осмотра.

Я вдруг подумал, что этот кабинет скорее напоминает студию художника. Правда, художник пишет красками на холсте, а Мухитдин рисует картину в своем воображении. Но и его пальцы участвуют в создании этой картины – красочного, объемного, детального изображения и пульсирующей артерии, и всего организма пациента. Организма действующего, живого, меняющегося…

И тут я вспомнил удивительно яркие образы, созданные Ибн Синой для объяснения каждого цикла колебаний артерии. Вот стройная, грациозная газель взобралась на вершину скалистого утеса. Что-то она нервничает, подскакивает, бьет копытом о скалу. Может, потому что путь с утеса к зеленой долине прегражден опасным врагом – серым питоном? О, как она встревожена! Сначала замерла. И вдруг не выдержала, решила рискнуть – в высоком прыжке пытается перескочить стерегущую ее змею… Пульс «газели»… Не правда ли, какое яркое и в то же время точное описание такого пульса, который, как поясняет сам Ибн Сина, «бьётся неровно в одной части удара, когда (эта часть) медленная, потом прерывается и (затем) спешит»… Современные медики нашли для этого другое определение – «мерцательная аритмия». Но суть – одна и та же!

…А больные все шли и шли в кабинет. Разговоры с ними велись преимущественно на узбекском, который я, к стыду своему, понимаю плохо. Поэтому доктор время от времени давал мне краткие пояснения.

– Пастух. С лошади упал, а лошадь – на него. Сразу же парализовало ниже пояса. Сюда в первый раз принесли на носилках. Шесть месяцев прошло – и, видишь, уже ходит…

Старик, о котором шла речь, в стоптанных сапогах и чапане, в это время уже ковылял к двери, опираясь на палочку. Его редкая полуседая бородка покачивалась в такт шагам. И хотя походку эту еще нельзя было назвать уверенной, Мухитдин смотрел вслед старику с явным удовольствием. Он был доволен, как любой врач, добившийся успеха в трудной ситуации.

Во время приема это происходило нередко. Порой я видел на лице доктора широкую улыбку, а иногда раздавался короткий смех, выражавший радость. К тому же он и закуривал – это было для него дополнительным удовольствием…

– Спасибо, табиб, большое спасибо, – говорил растроганный, довольный лечением пациент.

– Что вы, при чем тут я, – протяжно и даже чуть удивленно отвечал Мухитдин. – Я же вам просто дал хорошие травы… – Он приподнимал густые брови, воздевал руки к небу. – Бога благодарите, это он… А еще вам помогло ваше жизнелюбие, ваше стремление бороться с болезнью.

Мне при этом так и хотелось добавить: «А еще вам помогло то, что вы поверили доктору».

Я совершенно убежден: табиб – прекрасный, умелый психолог. Конечно, это неразрывно связано с его высоким врачебным уровнем: ведь он поражает больного уже при первой встрече своим умением поставить диагноз, обнаружить самое-самое…

Вспоминаю, как однажды в Нью-Йорке зашел к нему на прием один мой знакомый американец, сорокалетний крепыш Нил Мазела. Как и все американцы, он чрезвычайно скептически относился к любым попыткам отступить от традиционной медицины. Ведь что такое для американца врач? Анализы, тесты, уколы, операции. Но, уж никак не пульс! Так что пришел Нил на прием скорее из любопытства, услышав от меня, что Мухитдин – врач незаурядный.

– У вас бывают сильные головные боли в области темени, – сообщил табиб, послушав пульс Нила.

– Не припомню, ответил тот.

– Поясница иногда побаливает… Вот здесь… Лет десять назад подняли что-то очень тяжелое. Неудачно…

– Может быть. Не обращал внимания, – усмехнувшись, ответил Нил.

– А когда-то вы упали, тоже очень неудачно. И боли до сих пор бывают, вот здесь… – Мухитдин прикоснулся к правому бедру пациента.

То, что произошло дальше, даже трудно описать. Улыбка сползла с лица Нила. Он стремительно, как-то даже подпрыгнув, вскочил со стула, придвинулся к доктору и… стянул свои джинсы.

– Вот, смотрите… Но откуда вы знаете? Откуда?.. Смотрите…

Правое бедро Нила было несколько вмято, оно отличалось по форме от левого бедра.

– Это я занимался спортом и однажды…

Я еще не успел перевести эти слова с английского, а табиб уже кивнул головой, приподняв руку.

– Я знаю, – спокойно ответил он. – Садитесь, я еще не закончил.

Нил, как говорится, был «готов». Он теперь верил табибу безоговорочно. А значит, поверил и в результативность его лечения. Он стал психически предрасположен к доктору. Вера возбуждает мозговые рецепторы, они стимулируют организм, иммунную систему.

Примерно то же самое наблюдал я и сейчас, на приеме в Намангане. С кем бы из пациентов ни говорил доктор, я читал в его взгляде непроизнесенное: «Я знаю все, что с вами было. И если вы чего-то не помните, я вам сейчас напомню и объясню…»

…В кабинет зашел аптекарь Абдулла, взял очередной рецепт травяного сбора. Я давно мечтал побывать в аптеке и сейчас хотел воспользоваться случаем, но Мухитдин сказал:

– Погоди… Сядь-ка сюда. – И он указал мне на стул, предназначенный для пациентов. – Полечим тебя немного, а?

Я простыл еще в первые дни после приезда. Текло из носа, познабливало. Мама, конечно же, все время твердила: «Полечите его, Мухитдин-Ака, полечите, пожалуйста».

На этот раз табибу даже мой пульс не понадобился. Он вытащил из ящика стола белый пакетик и скомандовал:

– Так, товарищ генерал… Откинь голову, высуни язык… Сейчас получишь кое-что вкусненькое…

Я доверчиво открыл рот, не ожидая ничего худого – но шутник-доктор обманул меня: на язык посыпалось что-то очень горькое. Не успел я опомниться от первого удара, как доктор схватил меня за нос – и остатки порошка оказались в моих ноздрях… Меня передернуло, как под током. Жгучая, словно огонь, пудра тут же проникла в глотку. Мне даже показалось, что она дымом выходит из глаз – веки тоже жгло невыносимо, слезы текли ручьем…

Я дернулся, попытался вскочить, но крепкие руки доктора прижали меня к стулу.

– Ты чего это? – захохотал он. – Потерпи, сейчас лучше станет!

Действительно полегчало – и жжение уменьшилось, и нос стал сухим.

– Вы и себе такое засыпаете? – пробормотал я скрипучим голосом: рот и глотка были все еще словно песком набиты.

– А как же! Именно так мы тут и лечимся от простуды. Впрочем, пойдем-ка в аптеку, там все покажу, – предложил табиб.

Аптека находилась рядом. Мы только зашли, как я почувствовал, что попал из одной стихии в другую. Воздух здесь был напоен сильным, пряным и в то же время тонким ароматом трав. В нем улавливались иногда какие-то знакомые запахи – как в саду, где много цветов, чувствуешь то запах розы, то аромат жасмина, а то что-то прекрасное, но неизвестное тебе… Кстати, я позже почувствовал, что травяной воздух аптеки был не только приятным, но и успокаивающим.

Аптека эта была большой комнатой с множеством полок, шкафов, стеллажей. Все они были уставлены различными цинковыми банками, сотнями банок с этикетками. В сопровождении Абдураима, заведующего аптекой, мы отправились на экскурсию.

Началась она с того, что и было обещано Мухитдином.

– Попробуй-ка, – сказал он, достав из банки кусочки какого-то плода. Я осторожно пожевал – и сказал с облегчением:

– Безвкусно…

– Так… Это была моза. Она антисептического действия… А теперь попробуй вот это – и доктор протянул мне что-то вроде белого гладкого корня.

Я снова осторожно надкусил – таинственный корень оказался сладким…

– Хирсигиё… Восстанавливает связь между легкими и бронхами… Теперь подожди чуть-чуть.

Табиб подошел к столу, где стояли различные сосуды и мололка для приготовления трав, смолол вместе оба растения, которыми угощал меня – и предложил попробовать. Я снова доверчиво открыл рот – и чуть не задохнулся: это был тот же жгуче-горький порошок, которым доктор потчевал меня в кабинете!

Пока я хохотал и откашливался, Мухитдин достал с этажерки небольшую баночку, высыпал себе на ладонь несколько небольших круглых плодов.

– Это вилдон. В Китае растет, на кустах, в долинах… Очень ценное растение, очень. На валюту покупаем. Основное лекарство для больных раком… Как только эти кусты весной зацветут, их тут же накрывают. Палатку такую марлевую делают. Да еще караулят эти палатки – от птиц. Не доглядишь – и через марлю все расклюют! Очень, понимаешь, птицы эти плоды любят, лечатся так…

– Так этим вы и лечите маму? – я разглядывал теперь черные горошины как чудо какое-то.

– Ну, не только этим… Но мы подобного растения не знаем, которое в сочетании с другими вызывало бы торможение онкологического процесса.

Между тем Абдураим, покинув нас, уже готовил вместе с помощником сборы трав по сегодняшним рецептам табиба. Я слышал, как он что-то непрерывно бормочет, стоя у стола и, подойдя поближе, засмотрелся на его быстрые руки. Помощник доставал нужные банки, отмерял травы – Абдураим, оказывается, вслух называл их. В глубокой тарелке, стоящей перед аптекарями, уже возвышались зеленоватой горкой травы, а сбор все еще продолжался…

– Этой онкологической больной я назначил более сорока трав – объяснил Мухитдин. – Не удивляйся, есть и посложнее лекарства. В составе сбора может быть и пятьдесят, и больше трав.

– Во сколько же в среднем обходится лекарственный сбор для раковых больных? – поинтересовался я.

– Дорого, – покачал табиб головой. – Некоторые травы берем за валюту. Тот же вилдон, помнишь?

– А если пациент бедный? Как же он платит?

– Никак, – просто ответил доктор. – Отдаем ему лекарство даром.

* * *

На столе зажужжала мололка, остро запахло травами – я вдыхал их аромат с наслаждением.

– Если хочешь, побудь здесь еще, – сказал доктор, – а мне пора. – И отправился продолжать прием.

Я подошел к полкам… В одних банках лежали листья с выпуклыми жилками, в других – кусочки древесной коры, похожие на перекрученные гвоздики, коренья причудливой формы, длинные колючки, какие-то сморщенные плоды и даже камни, сверкающие, как осколки льда.

«Да, работу аптекаря уж никак не назовешь однообразной», – подумал я. К тому же все это очень красиво – сколько расцветок, оттенков, какой богатый колорит! Вот и сейчас у них на столе – и ярко-желтые, просто солнечные травы, и алые, как кровь. Даже черные хороши, они не скучного черного цвета, а с глубоким оттенком, будто теплая летняя ночь…