Долгая дорога

Помог случай. На большой доске в супермаркете прочитал я такое объявление: «Обучаю школьников физике, химии, биологии. Многолетний стаж. Звонить доктору Шарме…» Я так обрадовался, что позвонил прямо из магазина. «С такими малышами я никогда не занимался» – ответил мне смущенный голос. Договорились, что доктор все же попробует…

Первый урок происходил в квартире учителя, на кухне. Здесь мы словно в Индию попали: со столика нам загадочно улыбался бронзовый Будда, какие-то неизвестные мне индусские святые или божества, приплясывая, глядели на нас со стен, покрытых яркими картинками. Доктор Шарма, пожилой смуглый господин в очках, оказался индусом. Но он уже много лет прожил в Америке, даже преподавал в одном из университетов.

«Будем заниматься понемногу разными науками, – чуть заикаясь, объяснил мне учитель, усаживая детей за кухонный стол. – Главным образом наглядно». Он налил в глубокую миску воду, насыпал в нее мыльный порошок, разболтал, окунул в миску руку. Радужные мыльные пузыри поплыли по кухне…

«А нам можно?» – закричали дети. – «Конечно! А как вы думаете, почему получаются пузыри? – И Шарма стал снова выдувать пузырики. – Ну-ка, кто скажет – что у них внутри?»

Детям урок очень понравился, мне – тоже. Кстати, и я не бездельничал: записывал в тетрадь объяснения доктора о том, что такое воздух, чтобы вечером повторить урок…

Занятия продолжались уже у нас дома, два раза в неделю. Доктор Шарма не изменял своему экспериментальному методу: он показывал детям различные опыты и тут же давал объяснения. Физика сменялась геологией, геология – астрономией. На большом столе в нашей гостиной то дымился вулкан, то закипали в пробирках какие-то смеси, то мигали электрические лампочки. А иногда комната становилась космическим пространством: люстра превращалась в Солнце, вокруг овального стола кружились планеты – дети…

После того, как Вика (она тогда училась во втором классе) показала учительнице собранную дома молекулярную модель водородной бомбы и толково объяснила, каким образом связаны между собой атомы, ее тут же зачислили в группу одаренных детей (Даньку зачислили еще раньше). Но мне и без этого ясно было, что занятия полезны и расширяют кругозор детей.

Расстались мы с доктором Шарма через три года, когда он покинул Нью-Йорк. К этому времени у Дани и Вики было уже несколько учителей.

Не буду подробно рассказывать о знакомстве с семьей Бангиевых, людей очень интеллигентных, да и к тому же, как выяснилось, наших дальних родственников. Скажу только, что Лиза Бангиева, программист, пожертвовала интересной работой и неплохим заработком, ушла с работы, – чтобы всецело посвятить себя воспитанию детей. Как мне кажется, Лиза делала это очень успешно. Её сыновья, Авром и Нисан, старшеклассники, учились так хорошо, что и сами взялись преподавать: обучали малышей математике и английскому. Данька и Вика стали их учениками…

Врач Мария Борисовна Якубова появилась в нашем доме, когда заболела мама. Лечил ее Мухитдин Умаров, а Мария Борисовна приходила в качестве медсестры делать уколы. Но до эмиграции в Америку она была врачом с многолетним стажем, и, кстати, приверженцем обоих медицинских направлений – современного и Восточного. Поняв, как интересно с ней беседовать, я, конечно же, попросил ее заниматься с детьми.

Музыка… У нас в доме она звучала постоянно, и по радио, и в записях. Я современной музыкой увлекался со школьных лет, очень хотелось, чтобы и дети ее полюбили. Нередко мы брали с собой детей на концерты, особенно часто – на выступления моего двоюродного брата, скрипача Бориса Якубова. Жена его Марина, тоже музыкант, стала их первой учительницей. Но вот беда: оба – и сын и дочь воспринимали уроки музыки как насилие. А ведь у Даньки оказалась прекрасная кисть, он на слух правильно подбирал мелодии. Так нет же! Как-то прихожу домой довольно поздно – дети уже спали – и Света протягивает мне листок: «От Даньки. Прочти!»

«I quit piano!» – «Я бросаю музыку!» – написано было на листке корявыми буквами. Всего три слова – зато двадцать шесть раз!

Война была объявлена по всем правилам… И я сдался, что нечасто бывало. Может, зря: знаю, что и Данька сожалеет об этом. А с Викой удалось справиться, хоть и не без труда. Теперь она сама рада, что не бросила музыку и хочет продолжать занятия. Недавно Роза, учительница музыки, похвалив Вику, предложила ей: «может, уже хватит, будешь играть без меня?» – «Нет, приходите, пожалуйста, – воскликнула Вика. – Я еще долго хочу заниматься. Даже и когда замуж выйду»…

Играет Вика, как мне кажется, неплохо. Особенно радуется мое родительское сердце, когда она исполняет одного из самых любимых моих композиторов – Янни.

* * *

Может быть, кто-либо из моих читателей считает, что на этом могла бы и закончиться программа домашнего образования детей? Я так не считал.

Не хотелось бы заниматься самоанализом, но… Я и сам прекрасно знаю, да и от многих слышал, что постоянно увлекаюсь какой-либо новой областью познаний. Услышу ли, прочту ли что-то, что показалось мне интересным – и прямо-таки кидаюсь, окунаюсь с головой в очередное увлечение. Кому-то это может показаться чудачеством, а я доволен, что природа наградила меня свойством, благодаря которому, расширяется кругозор. Так разве удивительно, что я старался по возможности вовлечь Даню и Вику в круг своих интересов? Ведь помимо всего прочего, это нас сближало!

После встречи с табибом Умаровым, замечательным врачом и человеком, я, как говорится, всерьез и надолго увлекся Восточной медициной. Даже профессией восточного медика одно время хотел овладеть. Признаюсь, была у меня мечта и детей заинтересовать этой прекрасной древней наукой. Я даже надеялся, что им захочется стать врачами. Особых успехов я не добился, однако мне кажется, что любые попытки такого рода, даже неудачные, развивали детей. Я и теперь не теряю надежды, что Вика – она сейчас учится на фармакологическом факультете – со временем займется Восточной медициной…

Чтобы легче было детям запоминать трудный материал, я научил их пользоваться программой «Мега Память», созданную Кевином Трюдо. Суть ее вот в чем: надо придумать нелепый рассказик, используя в нем все то, что надо запомнить: новые слова, их последовательность. Чем нелепее, мало того – чем страшнее рассказик, тем лучше слова запоминаются.

Я использовал эту любопытную систему, начав заниматься Восточной медициной. Скажем, изучал я температуру различных органов. Надо было запомнить определенную последовательность – от более высокой к более низкой температуре. Вот что я придумал:

«В АФРИКЕ быку нужна была срочная операция. Собака-хирург раскрыла бычью грудь ПНЕВМАтическим молотком. В груди билось большое черное СЕРДЦЕ. По сердцу текла белая вонючая КРОВЬ. Она была настолько вонючей, что ПЕЧЕНЬ закрыла все свои окна-поры. В это время в печени пировали дырявые ЛЕГКИЕ и кусок МЯСА. Они пили водку и закусывали селедкой. Для них танцевала голая женщина-МЫШЦА. А рядом ПОЧКИ на берегу речки вдребезги БИЛИ СОСУДЫ о голову ПОКОЙНИКА-слона, СОСУЩЕГО сиську собаки-хирурга, подшивавшей дырявую КОЖУ на ЛАДОНИ быка»…

Придумав эту бредятину, я чуть ли не сразу запомнил очередность: пневма-сердце-кровь-печень-лёгкие-мясо-мышцы-почки-бьющиеся сосуды-покоящиеся сосуды-кожа ладони.

Я предложил детям этот способ запоминания. Оба пришли в восторг – еще бы: занятия превращались в озорство, в игру! Как раз в это время они с помощью анатомического конструктора изучали, как устроен организм человека, запоминали названия органов. Данька тут же сочинил и прочел нам вслух рассказик, в котором было русское слово «печень» – в качестве указания, и это же слово по-узбекски («джигар»), но запрятанное и разделенное на части:

«Наша машина марки ДЖИП на скорости врезалась в большую вонючую печень. Машина стала ГОРЕТЬ, а нас, пассажиров, и печень разорвало на части. Повсюду вонь, кровь, части тел…»

Данька читал свое произведение с хохотом и приговаривал: «Yummy, yummy!» – «Ой, как вкусно!» А Вика, наоборот, всячески выражала отвращение – однако же как выяснилось, прекрасно запомнила слово «джигар». Да и не только его. Когда мы занимались русским языком, дети с помощью системы «Мега Память» запомнили тридцать новых слов. Вика, например, для слова «растение» сочинила такое причудливое определение: «A plant with a RUSTEd kNEE» – растение с заржавленным коленом… Конечно, не очень-то грамотно, но уж знания русской грамматики я от детей не требовал, лишь бы правильно говорили.

К сожалению, не могу сказать, что детки занимались охотно и с удовольствием. Боюсь, что учителям было с ними не легко, а уж мне-то тем более. Занимаюсь, скажем, утром с Даней математикой – а ему скучно, надоело. Он то гримасу скорчит, то нагрубит. Я сдерживаюсь, уговариваю, стараюсь не сорваться – но и моему терпению приходить конец… Шлепок, другой – и Данька уже стоит в углу. Хнычет, конечно, пытается разжалобить. Завидую родителям, которые обходились без наказаний. Мне не удавалось. Но железный распорядок дня мне удалось установить, когда дети были совсем малышами – с этого я и начал свой рассказ – и придерживались мы строгого расписания много лет.

В 5:45 я приходил будить их. Поначалу – песенками и массажем. Когда дети немного подросли, и началась наша семейная Авиценизация и Мухиддинизация, я входил в детскую комнату, нагруженный утренними порциями чая из травяного сбора. На закуску дети получали по ложечке сухого, растертого в порошок имбиря, смешанного с медом. К слову сказать, вся наша семья так лечится. У имбиря множество полезных свойств, он и прогревает, и стимулирует. Эта горьковато-медовая, не потерявшая жгучести смесь мгновенно изгоняла из детей остатки сна. Что и требовалось коварному папе. Но достаточно ли этого – беспокоился я – чтобы настроить ребят на утренние занятия?

Я с юности испытывал потребность в том, чтобы с утра возбудить в себе энергию, вдохновиться (я так это называл). Если вы помните, я пользовался для этого наказами и поучениями Тома Хопкинса. С утра перечитывал их, как бы впитывал в себя. Мне это, действительно, очень помогало. Так почему же – думал я – не найти такой стимулятор энергии для детей? Эта идея появилась у меня как раз в то время, когда я всерьез увлекся Восточной медициной и стал понемногу заниматься ею с детьми. Однажды, вернувшись из очередной поездки с мамой к Мухиддину в Наманган, сочинил я некую клятву, прочел ее детям, и предложил начинать с нее день. Хочу эту клятву процитировать – ведь из песни, как говорится, слова не выкинешь…

* * *

О МУДРЫЕ АВИЦЕННА, УЛУГБЕК, АРИСТОТЕЛЬ, ГИППОКРАТ И ДРУГИЕ ВЕЛИКИЕ УЧЕНЫЕ! СПАСИБО ВАМ ЗА ЗНАНИЯ, КОТОРЫЕ ВЫ ОСТАВИЛИ ЛЮДЯМ НА ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ! КЛЯНЕМСЯ СДЕЛАТЬ ВСЕ ВОЗМОЖНОЕ, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ ИХ, ИЗУЧИТЬ, ОВЛАДЕТЬ ИМИ. КЛЯНЕМСЯ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЭТИ ЗНАНИЯ НА БЛАГО ЛЮДЯМ, ПЕРЕДАТЬ ИХ ДРУГИМ.

ВСЕ СУЩЕСТВУЮЩЕЕ БОИТСЯ ВРЕМЕНИ. ВЫ ДОКАЗАЛИ, ЧТО ВРЕМЯ БОИТСЯ ЗНАНИЙ. ПРОШЛИ ВЕКА С ТЕХ ПОР, КАК ВАС НЕТ, НО ЗНАНИЯ И МУДРОСТЬ ВАШИ ДО СИХ ПОР С НАМИ И ОСТАНУТСЯ С ЛЮДЬМИ НАВЕЧНО!

Каждое утро, встав с постели, дети произносили эту клятву. Вряд ли они (особенно Вика) хорошо понимали смысл того, что я сочинил, но романтику, торжественность клятвы чувствовали.

Очень интересно было наблюдать, как дети произносят клятву. Я напечатал ее на английском и русском. Даня – ему было тогда семь лет – читал очень серьезно, широко открыв глаза и водя пальцем по строчкам. Вероятно, процесс чтения казался ему более торжественным – ведь на самом-то деле он очень скоро выучил клятву наизусть. Вике читать по-русски было трудновато, но братец ей помогал.

Постепенно приходило и понимание смысла – не очень глубокое, конечно, но все же… Я ведь рассказывал детям, где и когда жил каждый из этих ученых, почему его труды и открытия оказались такими важными для людей, как они передавались из страны в страну, из века в век…

Должен признаться, что на этом моя тяга к ритуалам не закончилась.

Поднимались мы с детьми очень рано и обычно еще наверху, перед тем, как спуститься вниз, наблюдали восход Солнца. К сожалению, не сам восход – горизонт заслоняли дома, – но видны были первые солнечные лучи, озарявшие стену соседнего здания. Мы любовались этими бликами, меняющими цвет, густеющими, набирающими яркость. И вот нашел я в какой-то книге очень оригинальный, на мой взгляд, призыв к тому, как надо встречать восход. Вот он – в переводе с английского.

КАЖДОЕ УТРО В АФРИКЕ ПРОСЫПАЕТСЯ ГАЗЕЛЬ. ОНА ЗНАЕТ, ЧТО СЕГОДНЯ ДОЛЖНА УБЕЖАТЬ ОТ САМОГО БЫСТРОГО ЛЬВА, ЧТОБ НЕ БЫТЬ СЪЕДЕННОЙ.

КАЖДОЕ УТРО В АФРИКЕ ПРОСЫПАЕТСЯ ЛЕВ. ОН ЗНАЕТ, ЧТО СЕГОДНЯ ОН ДОЛЖЕН ДОГНАТЬ САМУЮ МЕДЛЕННУЮ ГАЗЕЛЬ, ЧТОБЫ НЕ ОСТАТЬСЯ ГОЛОДНЫМ.

НЕ ВАЖНО, КТО ТЫ – ЛЕВ ИЛИ ГАЗЕЛЬ. КОГДА СОЛНЦЕ ВСТАЕТ – НАЧИНАЙ БЕГ!

Эта маленькая притча имеет, конечно, и глубокий философский смысл. Кстати, если вдуматься – не очень-то оптимистичный, правда? Но я считал: главный смысл притчи – в том, что она призывает постоянно быть энергичным. Я ее записал – и мы с детьми стали именно так приветствовать восходящее светило.

Постоянно будь энергичным. Будь деятельным… Можно, пожалуй, сказать, что главная суть моих требований к детям основывалась именно на этом. Не слишком ли многого я от них хотел? Мне казалось, что нет. Ведь те же самые требования предъявлял я и к себе – значит, поступал справедливо. Сам рано встаю – и от них вправе этого требовать. Сам постоянно, чуть ли не каждый день, ставлю перед собой некую задачу – и детей к этому же приучаю.

Лежит в моем семейном архиве тетрадь, заполненная детскими руками. Вот одна-две записи из нее:

«Прошу купить мне в подарок водяное ружье фирмы «Супер Сокер». За это обязуюсь читать «Таинственный остров» Жюль Верна, по 10 страниц в день, пока не прочту все. Даниэл».

«Прошу взять меня в круиз к Карибским островам. До круиза прочту книгу «Дракула». Вика». Вероятно, это был не лучший способ прививать любовь к чтению, но хорошо, что хоть так пытались… Конечно, дети давали и другие обещания. При этом выполняли их без обмана. На каждой странице тетрадки, на каждом «обязательстве» – моею собственной рукой написано: «Достигнуто». Для большей торжественности – красными чернилами.

Требования… Строгость… Контроль… Ну а как с воспитанием духовного мира? Главных ценностей человеческой личности – доброты, отзывчивости, чувства товарищества. Признаться, я не задавался такими целями. Уверен, что Света и мама давали детям в этом смысле гораздо больше, чем я. Давали собственными своими качествами, своей нежностью, своим отношением. Но что-то мы, конечно, упускали. Да и ошибок, вероятно, делали немало.

Нашел я недавно в своем дневнике такую запись: «Ханан скопил 50 долларов и пересчитывает каждый день». Прочел – и тут же вспомнил: захожу вечером в детскую, а Данька сидит на полу и сосредоточенно, шевеля губами, пересчитывает денежки из копилки. «Откуда у тебя столько?» – «Заработал! Делал лимонад и продавал в школе». Сознаюсь: я порадовался, что у моего ребенка такие коммерческие таланты! Кстати, позже выяснилось, что Данька за плату помогал одноклассникам делать домашние задания… Мне почему-то не пришло в голову, что брать деньги за помощь своим товарищам или чем-то торговать в классе стыдно, что в определенных обстоятельствах законы коммерции безнравственны… Этот маленький коммерсант даже у сестренки брал деньги за то, что катал ее на спине по ковру гостиной! Двадцать пять центов – за круг. Еще столько же – чтобы остановился и дал слезть… И Вика – кроткое создание – платила! Слава богу, что когда Данька подрос его умение подзаработать (а он с пятнадцати лет сам обеспечивал свои карманные расходы) не переросло ни в жадность, ни в желание нажиться на ближнем! Но повторю: это – не наша заслуга…

Вика была гораздо бескорыстнее, добрее. Ей и в голову не приходило требовать деньги за те услуги, которые она то и дело оказывала брату. Скажем, за то, что перед сном она бегала наверх, чтобы включить свет в спальне Ханана: он боялся темноты. А вот – комическая сценка, которая, вероятно, повторялась не раз… Данька (ему семь лет) так безобразничал на уроке музыки, что мне пришлось поставить его в угол. Данька громко ревет (выйти из угла он не может, я нахожусь неподалеку) – и призывает сестру: «Вика, ну где ты? Спаси меня!»

Этим воплем погибающего – Save me! – Данька постоянно призывал на помощь свою добрую сестренку. И она тут же откликалась. Вот и теперь подходит к Даньке, чтобы встать рядом с ним.

– Рядом не разрешаю! – Я все еще зол на сына, но ведь и доброту дочурки нельзя не оценить. – Ты, Вика, можешь стать в соседний угол. И оба – лицом к стене!

Моя рыженькая Викулька, опустив головку, исподлобья поглядывая на сердитого папу, подходит к другому углу. Ханан уже не ревет, а только всхлипывает. Через какое-то время слышу: «Вика, что молчишь? Расскажи что-нибудь»…

Часто ли я наказывал детей? Ну, не очень, но… Вот забежишь днем с работы домой – и еще с улицы слышишь визг и вопли. В гостиной идет бой, летят подушки, по всему полу разбросаны книги и журналы. Увидев меня, мама выглядывает из кухни, разводит руками – что, мол, я могу с ними поделать? Тут, ясное дело, дети получают взбучку. То в углу постоят, то лишаются обещанного подарка. Комнату сына я прозвал «Зона бедствия». Не сам придумал – так гласило одно из объявлений на его дверях: Danger Zone! Что вполне соответствовало действительности: зайти в «зону» было почти невозможно. Не помогали ни просьбы, ни наказания.

… Прошли годы. Недавно зашел я к Даниэлу – и вижу: стоят у него на подоконнике пластиковые солдатики. Я расхохотался: «Что это – снова в игрушки играешь?» – «В детстве ты отбирал их у меня, – буркнул сын. – Не разрешал играть». Я даже расстроился – неужели не разрешал? Не помню… Скорее всего, рассердился вечером, увидев, что творится в детской комнате – и наказал: забрал солдатиков. О причине наказания Данька позабыл. А обида, что отобрал – осталась…

Порой поспоришь о чем-нибудь с Данькой, потребуешь чего-нибудь – а он попрекнет с ноткой юмора: «Папа, ты деспот! Ты лишил нас детства!» И все же надеюсь, что больше здесь юмора, чем горечи. Да это и видно по тому, как относятся к нам со Светой дети.

Глава 56. «Мой дядя самых честных правил»

Я вспомнил знаменитую строку Пушкина, – начало «Евгения Онегина», – когда, работая над этой книгой, стал размышлять о причинах разрыва отношений с моим дядей Михаилом Юабовым.

Да, – и я долгие годы считал, что «Мой дядя – самых честных правил». И «он уважать себя заставил» тоже вполне подходящие слова: действительно, дядю Мишу уважали все. В том числе и я, – очень долго. И уважал, и любил. И он меня любил, не сомневаюсь в этом! Помню его веселый клич времен моего детства: «Рыжик, кака-ая?..» И жена его, тетя Валя, была со мной нежна по-матерински.

Одна из самых ранних моих детских «картинок» – мне было около трех лет – прогулка с тетей Валей и с дядей Мишей по ташкентскому парку. Я вижу ее почему-то в сиренево-розовых тонах. Садовая скамейка, на которую меня усадили: вероятно, я устал. Надо мной склонились Миша и Валя. Вижу их радостные, смеющиеся лица. Я тоже улыбаюсь им…

В ташкентском доме № 6, у деда, дядя по праву главенствовал. Мне казалось, что в его присутствии даже бабушка Лиза перестает быть крикливой и злобной. Во время семейных разборок – эти шумные выяснения семейных отношений у нас, как и в других еврейско-бухарских семьях, обычно происходили в широком кругу родственников (не наследие ли древности, когда созывалось все племя?) – дядя Миша неизменно выступал в роли судьи-миротворца.

Напомню, что дядя был физиком, кандидатом наук, чем вся семья очень гордилась. Когда я подрос, дядя Миша помог мне стать студентом Ташкентского педагогического института, где он работал. В советские времена для поступления в институты мало было иметь хорошие знания. Требовался блат. Не буду объяснять эту идиому, – она и сейчас не вышла из употребления. Дядя Миша согласился замолвить за меня словечко экзаменаторам. Ох и нелегко обошелся мне этот блат! Обычно дядя занимался летом с группой учеников-абитуриентов. На этот раз включил он в группу и меня. Но за моей подготовкой следил особенно жестко.

Занимались мы во дворе, под сенью шпанки. Помню дядин голос – негромкий, но хорошо поставленный голос педагога. Помню, как он замолкал, если кто-то из учеников был недостаточно внимателен. Сильнее всяких наказаний действовало на учеников это молчание и строгий взгляд. Дядя, несомненно, был хорошим педагогом: на экзаменах его ученики меньше четверки обычно не получали.

Но и в других делах, не связанных с его профессией, был дядя человеком умелым и неутомимо работоспособным. Я убедился в этом, когда после пожара на Коротком Проезде пришлось ему покупать новую квартиру в кооперативном доме. Квартира эта была в ужасном состоянии. Все свободные вечера, все выходные дядя занимался ремонтом вместе с мастерами и подручными. Да и нас с Юркой заставлял потрудиться. Вместе с ним мы сбивали со стен старую штукатурку, вывозили мусор, шпаклевали, красили. Конечно же, Юрка отлынивал от работы как мог. В один из особенно трудных дней, когда завезли гипсовый раствор для стен, мой хитрый братец исчез и разыскать его не удалось. Пришлось нам с дядей без него переносить раствор со двора в квартиру – на носилках, во второй этаж… Мне казалось – спина вот-вот переломится… Наверно, потом хитрецу досталось – ну да ему было не привыкать!

Словом, повторяю: к дяде я относился с уважением, немного его побаивался. Неприязнь к нему я начал ощущать, когда стало доходить до меня его презрительное отношение к маме. Потом понял, что и с тетей Валей ведет он себя не лучше, чем мой отец с мамой.

Мне было лет двенадцать, когда я впервые увидел Валю с большим синяком под глазом… Дяди Миши дома не было. Валя с мамой, усевшись рядышком на веранде, долго говорили по душам. Валя, всхлипывая, рассказывала: опять был скандал с бабушкой Лизой, бабушка пожаловалась сыну – а он, как всегда, набросился на Валю с побоями и с матом.

«Ай да дядя Миша! А ведь кажется таким мирным, добрым… Значит, притворяется?» – со страхом и удивлением думал я. Однако, эти неприятные чувства и мысли вскоре забылись. Ведь я был ребенком, к тому же со мной дядя Миша был справедлив. Мы оставались близкими людьми. Когда мы оказались в Америке, долгая разлука вроде бы даже усилила это чувство. Я-то, конечно, особенно тосковал без Юрки. Мы переписывались, перезванивались. Когда через одиннадцать лет дядя Миша с семьей переселился, наконец, в Штаты дружба наша продолжилась.

* * *

В Америке дядя вынужден был отказаться от своей престижной карьеры педагога-физика: ему так и не удалось освоить в совершенстве английский язык, хотя учился он упорно. Не жалуясь, не вздыхая, как многие иммигранты («кем был, кем стал!») он круто сменил профессию: пошел набивать руку в сапожную мастерскую моего отца. Примерно в это время мы, наконец, изгнали папашу из дома… Конечно же, дядя был огорчен разводом родителей, но ведь он хорошо знал, кто виноват в этом. Мама, как и прежде, видела в дяде Мише родственника и друга. Дядя хорошо нас принимал, любил произносить за ужином долгие тосты. И хотя я был уже взрослым человеком, мужем и отцом, меня приводили в радостное, почти восторженное состояние его проникновенные речи, в которых он вспоминал наши с Юркой детские годы, называл меня Рыжиком. Что поделать, – я таков: мою душу согревает доброе слово.

Мама и тетя Валя сдружились еще сильнее, чем прежде. Да и я тетку очень любил. Настолько, что нередко, звоня с работы домой, машинально набирал не наш, а ее номер телефона…

Примерно через год после переезда в США дела у дяди наладились: он открыл свою мастерскую, квартиру сменил на более просторную. А у нас с мамой вскоре начались печальные события: выяснилось, что мама тяжело больна. Не буду снова писать об этом, скажу только, что мы, казалось бы, могли ожидать сочувствия и поддержки близкого родича. Да, – года четыре так и было. Но примерно год спустя после первой поездки в Наманган к доктору Мухитдину Умарову я стал замечать, что дядя с каждым днем все больше отдаляется от нас с мамой. Прекратились застольные речи, шутки. Приходишь – а он, здороваясь, еле кивнет. И однажды, когда я, навестив Юрку, уходил, Михаил Юсупович – хмурый, бледный, – тоже вышел в прихожую и сказал: «Валера, нам нужно поговорить»…

Мы с дядей сели в мою машину, взволнованный Юрка, несмотря на протесты отца, присоединился к нам. И вот тут я услышал от дяди Миши: мы с мамой не должны больше бывать у него в доме.

Не бывать у него в доме… Трудно передать, что я почувствовал. Мне показалось, что дядя ударил меня. Ошеломленный, озлобленный, я ответил грубостью. «Не слушай его, Лерыч, приходи, хоть каждый день!» – вопил Юрка… Впрочем, вспоминать этот разговор мне до сих пор тяжело.

Должен признаться: мы с мамой и после этого разговора продолжали навещать своих родных. Ведь мы и прежде не столько к дяде Мише ходили, сколько к деду, к Юрке, к тете Вале. И теперь так делали – не только потому, что хотели их видеть, а потому, что не желали подчиняться Мише.