Лучшее, чего у меня нет

– Что ты имеешь в виду?

– Я просто говорю, откуда ты знаешь, что он погибает? Ведь там удар и его просто увозит карета скорой помощи. И нигде никто не говорит о его смерти.

– Но ведь это очевидно, брат. В кадрах показаны его город, улицы и его друзья без него. Все живут обычной жизнью без него. Тбилиси и все в нем есть. А его нет.

– Это понятно. Но давай посмотрим на это с другой стороны. Вот ты, например, знаешь, что актер, сыгравший Гию Агладзе, его в жизни зовут Гела Канделаки, даже не актер. Вернее, это единственная его роль в кино. Ни до, ни после в кино он не снимался. Хотя режиссером был. Странно, да?

– Я этого не знал. Круто. Но причем здесь это?

– Дело в том, что он играл лучше, чем многие другие. Он играл так натурально, как жил.

– Я с тобой согласен. Но я по-прежнему считаю, что в фильме он погибает. Это очевидно, Ток!

– Заза, не верь тому, что тебе выдают за очевидность. Ведь тебе представили Гелу Канделаки как актера, а он, вместе с тем, что он блестящий актер, на самом деле ни капельки не актер. И смерть его героя, может, это ни капельки не смерть. Может быть, он потом оклемался и опять продолжал свою жизнь. Или уволился, написал шедевр и стал великим композитором. А город и его друзья, которые, как ты говоришь, в кадрах пусты без него, они на самом деле не пусты, а полны им. Ведь он не должен отражаться в витринах магазинов или окнах ресторанов Тбилиси, или в глазах друзей. Он в душе своего города, друзей, в их памяти, в их сердце, в голове.

– Не пусты, а полны им?..

– Да, взгляни на это так.

– Красиво ты говоришь. И ты действительно в это веришь?

– Да. Я верю в то, что Иоселиани не убил бы своего героя, ведь он такой обаятельный. И в этом ты прав – обаятельный, как ты. Иоселиани ввел его в вечность. И теперь я, ты, когда-нибудь наши потомки и много других людей будут смотреть метания этого Гии Агладзе по жизни, на его нелепую якобы смерть и учиться, как не жить.

– Как не жить?

– Да, именно. Как не жить.

– А как жить?

– Заза Акакиевич, вот подрастешь и снимешь фильм о том, как жить. Я знаю, у тебя получится. А сейчас давай сматывать удочки. А то ты после стараний мекисе блистаешь, как золото. Боюсь, что такое золото украдут инопланетяне или поглотит земля.

– Земля? Нет! Этому никогда не бывать! – вновь расхохотался Заза и погрузился в бассейн с головой.

Воскресенье, 18 ноября, 2018

Почтальон. Задание. Дверь Торнике

 “Можно простить человеку все, кроме отсутствия”.

О. Хаксли

Голова была тяжелая, а вот сердце юноши стучало спокойно.

Какое-то странное, будто сотканное из сотни несказанных слов, почти тактильное спокойствие обволакивало его комнату, как ванильное мороженое вафельный стаканчик. Будильник зазвенел, как положено, в шесть утра. Вернее, без трех минут шесть.

Парень наощупь нашел любимое кольцо на тумбочке у кровати, надел его на указательный палец руки и сел в кровати. Рассвело утро дня, когда он должен был выполнить давнее задание. Ровно в шесть часов и одну минуту на письменном столе зазвонил мобильный телефон. Парень быстро встал с постели и внимательно всмотрелся в неизвестный номер на экране.

– Привет, Демна! Я тебя разбудила? – спросил в трубку ровный женский голос.

– Нет, – ответил Демна. – Я уже не сплю.

– Хорошо. Если помнишь, это нужно сделать сегодня.

– Разумеется, помню.

– Адрес и время напоминать надо?

– Нет.

– Ок! Только у меня есть еще одна просьба.

– Какая?

– Проведи этот день только для себя.

– В смысле?

– Ну, как последний.

В трубке стало тихо, как будто кто-то проглотил конец провода. Демна прислонился к столу и призадумался.

– Ты слышишь меня?

– Да.

– Понял?

– Думаю, да. Я постараюсь.

– Постарайся. Это его просьба. Для него это было очень важно.

Отключив телефон, Демна пошел на кухню, включил кофемашину и заглянул в холодильник. Он оказался пуст, в нем одиноко зияло одно куриное яйцо и пара бутылок йогурта. Тогда парень нашел в висящем над столешницей шкафу черствый хлеб, отрезал три тонких кусочка и запихнул их в тостер. Спустя пару минут с поджаренным хлебом, смазанным арахисовым маслом, сваренным вкрутую яйцом и ароматным черным кофе на подносе Демна уютно устроился перед телевизором.

Демне было двадцать лет. Точнее, сегодня исполнялось двадцать. Почему они выбрали для этого дела день его рождения, он понять не мог. Возможно, это просто совпадение. Но обещание есть обещание, решил юноша. Тем более делов-то всего ничего: отнести письмо адресату и вовремя смыться.

Но что делать со второй частью задания – просьбой Зазы, Демна пока не знал.

Провести день для себя, как последний, сказал женский голос в трубке. Что Демна сделал бы, будь это его последний день? И кто он вообще?

Студент, изучающий азы архитектуры? Знающий три иностранных языка, любящий Кафку, плавание, мистические фильмы, детективы и секс? За свою жизнь Демна ни разу не подрался, пережил три развода матери, никогда не видел отца, встречался с женщинами разных возрастов, но любил одну, с которой поссорился перед поступлением в институт, потому что не захотел поехать с ней учиться в Чехию. Несмотря на свой юный возраст он предпочитал острые блюда, иногда дорогой алкоголь, экстрим, комфорт, часто пропадал в бассейне, имел три татуировки, пирсинг, любил играть в бильярд, старался мало спать, много читать и гулять по городу пешком.

Демна был стройного, но плотного телосложения, не высок и не низок, возможно, немного коренаст, сказали бы некоторые. Но первое, что бросалось в глаза при встрече с ним – это его белоснежная кожа и синие глаза. На эту удочку часто ловились не только его ровесницы, но и дамы постарше.

С Зазой Демна встретился в Испании, на Ибице, куда третий муж его матери отвез их в отпуск в жарком августе. Было обычное душное августовское утро. Заза в светлых парусиновых брюках и милой соломенной шляпке подошел к нему на пляже, когда тот читал книгу.

– Серьезно?..

Демна недоуменно поднял брови.

– Я о том, что кто-то еще читает Хемингуэя на пляже? – Заза немного беспардонно, будто на предмет реальности, прощупал пальцами обложку книги, широко улыбнулся и присел на горячий песок рядом с юношей.

Демна и не понял, как получилось так, что он провел с Зазой весь тот день. Сначала Заза предложил ему выпить по чашечке кофе, потом сказал, что покажет лучшее на острове место, чтобы вкусно перекусить, потом – чтобы прохладиться со стаканом коктейля, а потом – потрясти костями. Весь день они проговорили о литературе, искусстве, кино, женщинах, чувствах и еще о куче того, на что не был способен новый муж матери Демны, как бы ни старался. Хоть в лепешку разбейся.

В ту ночь Демна немного перебрал с алкоголем в клубе. Но Заза оказался очень заботливым, быстро и ловко вывел подростка из муторного состояния и привел к парочке воркующих родителей в отель.

– Ты точно сделаешь то, о чем я тебя просил? – спросил Заза, прощаясь с Демной.

– Да, конечно! Не беспокойся, чувак! – почти во сне ответил парнишка и отключился.

Сегодня настал именно тот обещанный день. Демна доел поджаренный хлеб с яйцом, допил кофе, тщательно вытер рот салфеткой. За окном уже было светло и предельно ясно, что день в Тбилиси будет пасмурным.

Демна очень любил Тбилиси. Он родился в старейшей больнице грузинской столицы. "Ангел", – вздыхали медсестры. "Черт с ангельскими глазами", – кричала мать, успокаивая орущего ночами напролет младенца. Потом отец Демны сказал, что ночами не спят только будущие гении, а вскоре исчез из их жизни и из Тбилиси.

Демна, куда бы ни ездил, а благодаря маме он побывал во многих странах мира, всегда с удовольствием возвращался в родной город. Ему было не важно, кто возглавляет парламент или правительство страны, кто пишет законы, сколько бездомных живут в подземках столицы, сколько хамов ходят по улицам и сколько людей там убивают средь бела дня. Демна любил душу этого города, его атмосферу, его историю, характер. Поэтому по ночам он часто рисовал в своем большом альбоме проекты домов, зданий, мостов и музеев, которые, по его мнению, должны были продолжить подлинную жизнь Тбилиси. Это были дома с душой, с винтовыми лестницами и просторными балконами, здания с красивыми сводами, орнаментами и скульптурами, сооружения с оригинальными крышами и лестницами, причудливые мосты.

Это было мечтой Демны – строить Тбилиси и дарить новую жизнь этому городу. А его любимая девушка этого не оценила. И, заупрямившись, якобы, что тот не хочет "махнуть с ней в Прагу и учиться на дипломата", исчезла из его жизни, но не из сердца. Наверное, потому что была единственной, которая потревожила душевный покой этого далеко не глупого молодого мужчины.

Но Демна не унывал. Он понимал, что еще совсем молод, что у него вся жизнь впереди, а главное, что у него есть мечта, с которой по жизни идти всегда легче и круче. И все же эта просьба Зазы сводила его с ума. Чем бы ему заняться в последний день его жизни?

Мать. Первое, что он сделал – это пошел к ней. Высокая худощавая женщина с выжженными краской волосами и вечным загаром на лице и теле. Ее звали Марта. Она много курила, владела салоном красоты и была уверена, что карма ее жизни обогатится, если она каждое воскресенье будет делать добро хотя бы одному человеку на земле.

Вот и в это воскресенье она уселась с ногами на стуле за кухонным столом и начала думать, для кого бы стать Робин Гудом в юбке. Демна редко наносил ей визиты по воскресеньям, поэтому она была очень удивлена и почти обрадовалась вдруг возникшей мысли о том, что ее единственный сын, возможно, передумал и решил не жить в старой квартире ее родителей одному, а вернуться в ее новый дом. Тем более сейчас она вновь живет одна, без мужчины. Но Демна этого не сделал. Он просто приготовил ей завтрак, благо, в отличие от его собственного, холодильник Марты в этот день был полон свежих продуктов. Парень сел с ней поесть и попросил кое о чем:

– Мама, я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя больше жизни. И если я когда-нибудь чем-нибудь тебя обидел, то прошу за это прощения. Но я также хочу сказать, что очень люблю себя и свою жизнь. И поэтому сделаю все, чтобы совершить в ней то, что я хочу и как я хочу.

– И? – Марта расширила глаза от удивления.

– Поэтому я прошу тебя дать мне адрес моего отца. И, пожалуйста, перестань его ругать. Не сегодня. Просто дай адрес.

– Но он живет в Канаде, и это очень далеко.

– Я знаю, где находится Канада. Не важно. Просто сделай, что я прошу.

Женщина, как сын, тщательно обтерла рот салфеткой и с тревогой посмотрела на него.

– Демна, ты в порядке? Сынок, ты не болен?

– Нет, мам, я в полном порядке, – Демна крепко обнял маму. Запах ее приторного парфюма всегда напоминал ему о беззаботном детстве. Потом он отнес грязную посуду на кухню и крикнул оттуда.

– Пришли адрес в Фейсбук-чат, ладно?

После этого разговора он отправился с мамой в зоопарк. Они смотрели на животных, ели сладкую вату, катались на чертовом колесе и вспоминали самые смешные ситуации из детства Демны. Марта наконец откровенно призналась, что очень любила его отца. Но даже в этой огромной любви согрешила, завязав интрижку с его другом. Мужчина не выдержал и решил обрубить концы. О том, почему отец не видел Демну все эти годы, Марта упорно молчала, а слезы мокрыми струйками увлажняли ее пунцовые от загара щеки. Демна не настаивал на правде. Марта и так призналась во многом. Остальное он решил выяснить сам.

После дня, проведенного с матерью, Демна написал последнее длинное письмо в Чехию, в котором подробно рассказал своей бывшей пассии, в чем она была не права в их отношениях. Провел почти два часа в бассейне, потом пригласил в кальянную двух близких друзей, а после отправился домой, переоделся в чистую одежду, взял со стола запечатанный конверт и отправился к дому Торнике.

Перед тем, как постучать в его дверь, Демна уже запланировал, что вечером заглянет в гости к одной своей давней знакомой, которая по воскресеньям часто дарила ему самые сильные оргазмы, а после этого сядет на поезд и отправится в горы, где в старом домике живет его бабушка. В горах он всегда чувствовал себя иначе, спокойнее, свободнее и счастливее.

Первый сон Торнике. Очокочи. Любовь

"Иногда то, что есть и чего

не должно быть – это одно и то же”.

Анна, фильм "Королева сердец"

Я сидел в лесу у догорающего огня, когда ужасный рокот Очокочи сотряс землю.

– "Воооооооооо!"

Точно, это был кошмарный голос того лесного чудовища, рыжего получеловека-полукозла из колыбельной, которую Зазына мать пела им с сестрой перед сном: "Очо, Очо, Очокочи! Не тревожь нас среди ночи! Лес твой дом, мы знаем это. Не казни нас, помни это!"

Через пять секунд рокот Очокочи повторился с новой силой. Я затрясся всем телом и поспешно затушил горящие угольки в огне, затоптав их ногами. Сел на корточки, закрыв уши ладонями. Наступила звенящая тишина. Вдруг с левого боку я ощутил горячее дыхание и сильный запах хвои. Я, как мог, зажмурил глаза. Холод и жуткий, неописуемый страх окутали меня своими влажными скользкими руками. Я не шевелился.

"Воооооооооо", – повторил Очокочи свой выкрик, только уже сзади, из-за моей спины.

И тут я бросился бежать. Колючие ветки, откуда ни возьмись возникнувшие ветер и дождь плевали мне в лицо, упорно проникая в глаза, которые я держал плотно закрытыми.

Очокочи не двинулся с места. Я не видел его, но чувствовал, как метр за метром отдаляюсь от его огромного, вселяющего в меня вселенский ужас тела. Я бежал очень долго. Казалось, уже можно открывать глаза, опасность позади. Тогда я остановился и прислонился к ближайшему стволу дерева. Чудо, что я не столкнулся с каким-нибудь деревом лоб в лоб. Я открыл глаза и обомлел.

Очокочи стоял прямо передо мной. Вблизи он был очень большим и волосатым, с отливом мерзкой грязной ржавчины. Из его могучей морщинистой груди прямо в меня упирался странный тупой теплый горб. Из его огромных лап торчали грязные длинные когти буро-бордового цвета. Чудовище что-то прорычало то ли пастью, то ли этим противным горбом. Я поднял взгляд в его глаза и остолбенел. На меня смотрели потрясающе красивые глаза, будто плененные в этом омерзительном теле. Вдруг они потемнели, покрылись кровью и Очокочи завыл:

"Воооооооооо".

От этого крика у меня подкосились ноги. Я свалился на какой-то куст и, не отрывая глаз от получеловека-полузверя, вновь зажмурился и начал тихо молиться: "Господи, это не правда. Господи, это сон. Он сейчас исчезнет. Господи, сделай так, чтобы я проснулся".

Тишина вновь заполнила пространство вокруг меня. Неожиданно я понял, что Очокочи меня не тронет. Я не охотник, не убивал обитателей его леса, не трогал природу, никак не провинился перед ним.

"Чего ты от меня хочешь?" – прошептал я, все еще валяясь там, где был.

"Воооооооооо", – продолжал сотрясать воздух Очокочи.

"Чего ты от меня хочешь, гадина?" – повторил я, вскочил с куста и широко открыл глаза. Очокочи стоял ко мне спиной. Его огромная массивная задница с понурым хвостом блестела потом и была грязная, как будто протаранила собой грязноты всего леса.

"Вооо", – уже тихо и как-то жалостно проблеял Очокочи и обернулся ко мне. Его очи вновь показались мне красивыми и по-особому печальными.

"Ты что-то хочешь мне сказать?" – я немного потянулся к нему, но его рога опять уперлись в меня, и я остановился.

"Воо", – выдавило из себя чудовище, и из его прекрасных глаз, как дождь, брызнули слезы.

И тут я вспомнил второй куплет колыбельной Зазыной матери: "Очо, Очо, Очокочи! Ткаши-мапу любит очень. А она его не любит. А она его погубит". Богиня Ткаши-мапа, по рассказам мамы Зазы, была повелительницей лесов и диких животных. Она жила на скалах и бесстыдно совращала охотников, наслаждаясь их плотью. Слишком болтливых из них превращала в черные камни-булыжники, а на их семьи насылала страшные беды. Зазына мать говорила, что Ткаши-мапа всю жизнь искала своего охотника, когда-то раз и навсегда поселившего в ее сердце огонь любви. У Ткаши-мапа были волнистые белые длинные волосы и темно-серые, как море, глаза. И в тот момент я увидел отражение этой богини в глазах Очокочи.

"Чем я могу помочь, если ты сам не добился ее любви? Чем, Очокочи???"

Очокочи, как контуженный, смотрел в мои глаза и молчал. В их отражении Ткаши-мапа вздыхала не по нему.

"Что поделать, зверь, увы, ты не ее охотник!" – взмолился я.

"Во", – только и ответил мне Очокочи и закрыл мне глаза своей мохнатой лапой.

Понедельник, 16 ноября, 2015

Мать. Пиросмани. Волна

„Кто в себе не носит хаоса,

тот никогда не породит звезды“.

Фридрих Ницше

– Я бы никогда не смог сделать больно моей матери, – Заза откинул темные волосы со лба и выпрямился в спине. – Да и ты, уверен, не смог бы.

– Сиди спокойно. Я не собираюсь рисовать тебя весь вечер.

Я поменял простой карандаш на более острый и принялся за Зазыно лицо. Выраженные скулы, прищуренные глаза, упрямое и немного самодовольное выражение лица.

– И я не говорю это, потому что обе наши матери мертвы. Типа о покойницах не говорят плохо. Я могу сказать о маме плохое. Ну как плохое… Иногда мне казалось, что у нее было биполярное расстройство. Но она это всегда настойчиво отрицала, запивая отрицание кучей таблеток.

Я молчал, тщательно выводя на бумаге его ноздри.

– Она могла днями не выходить из комнаты, часто быть в подавленном состоянии. У нее были постоянные перепады настроения. То она пела, то хохотала, то рыдала, то спала мертвецким сном. И все это могло с ней случиться за каких-то полчаса. Но я не донимал ее, потому что боялся, если это подтвердится диагнозом, я не успокоюсь, пока не сделаю себе все генетические анализы. Кажется, биполярка передается по генам.

– Кажется…

Я рисовал друга впервые. Заза уговаривал меня сделать это, наверное, целый год. Я посмотрел на двойника Зазы на бумаге. Оригинал показался мне задумчивее, чем копия.

– Кажется, любые генетические заболевания могут передаваться на генетическом уровне, – я постарался вывести Зазу из темных мыслей. Но он как будто слышал и не слышал меня. Он смотрел в какую-то точку, сквозь меня, сквозь мою комнату, сквозь дом, сквозь весь город.

– Однажды она рассказала мне, что как-то в детстве избила нас с сестрой, – прервал молчание Заза. – Нам было где-то около двух-трех лет. Мы отказывались есть, спать, одним словом, сильно действовали ей на нервы. А мама была сильно уставшей, не выспавшейся. И она побила нас. По губам, рукам, головам. Я ничего, обошлось, а у Руски на утро появились на лице и теле синяки. Мама тогда очень испугалась, что отец узнает и поколотит ее. Рассказывала, что дрожала, как осиновый лист. Хотя, насколько помню, папа не отличался таким нравом, никогда не поднимал руки ни на нас, ни на нее. Но она все равно солгала, что Русудан упала с лестницы. Не знаю, зачем она мне это рассказала потом. Наверное, за тот поступок ее всю жизнь изводило чувство вины. Но я даже тогда не ощутил к ней злости. Она – мать, она из-за нас и для нас перенесла и испытала многое. Ей было с нами тяжело. Нам, мужчинам, этого не понять. Скорее всего, это единственный человек в мире, к которому я ни при каких бы обстоятельствах не чувствовал злости. Ну еще Русо. Ты знаешь, она мое второе я.

– А к отцу? – я стер Зазыны губы и начал рисовать их заново. Верхняя его губа все время была немного более выпячена, чем нижняя.

– К отцу? Даже не знаю, что я к нему ощущаю… Но это точно не злоба.

– Обида?

Заза замолчал и прикусил изнутри левую щеку.

– Умеешь ты не в бровь, а в глаз.

Я молча пожал плечами.

– Только давай сейчас об этом не будем…

– А о чем?

– Хочешь расскажу, за что я ненавижу Грузию?

– Да ладно! И за что?

– За то, что она потеряла его могилу.

– Кого?

– Это так стыдно. Перед всем миром. Так стыдно, не знать, где похоронен такой гений.

– Кто, Заза? Кто?

– Послушай и сам угадаешь. Это был художник…

– Который превратил свою жизнь в цветы?..

– Тьфу, Ток, не будь пошлым. И я не так банален, как ты думаешь. Бери выше.

– Знаю я твои высоты…

– Ладно, слушай историю, а в конце угадывай, о ком речь. Идет?

– Ну давай, попробую, – сдался я и добавил. – Как будто у меня есть выбор.

Я почти закончил лицо Зазы и перешел на его туловище в кресле.

– Он выбрал в жизни путь скитальца, работал пастухом, торговцем, служащим железной дороги. Он был неучем и для многих просто неадекватом, даже психически нездоровым. Утверждал, что видит святых, которые рисуют его рукой. На его творчество и личность огромное влияние произвела встреча с Важа-Пшавела. А про него самого в грузинском кинематографе не снято ничего, кроме одной картины, одним из братьев Шенгелая. А это было еще в 1969 году. С тех пор ни один режиссер не захотел снять фильм про этого живописца, который после своей смерти прославил Грузию на весь мир.

Повисла тишина. Я закончил рисовать и покрыл мольберт бордовой материей.

– Ну и? – Заза выжидающе улыбался.

Улыбался и я.

– Во-первых, – начал я, – есть мнение, что его похоронили в общей могиле бедняков на Кукийском кладбище. Во-вторых, про него поле 69-го года сняли фильмы Лорткипанидзе и даже что-то там Параджанов. А, в-третьих, я уже его угадал. Это Нико Пиросмани.

– Не Нико, а Никала. Наш Никала, – Заза вскочил с места, подбежал ко мне, взъерошил мне волосы и сказал:

– Вот за это я тебя люблю, брат. Ты на моей волне, Ток. Мы на одной волне.

Тот портрет долго висел в комнате Зазы сначала в Тбилиси, а потом перекочевал в дом его отца, в Гурии.

Понедельник, 19 ноября, 2018

Уход Мзекалы. Гурия. Акакий.

“Единожды – все равно, что никогда”.

Милан Кундера “Невыносимая легкость бытия”

Невероятно, Заза умер, когда я был влюблен в Мзекалу, мою Мзе. Единственную девушку, которой удалось остаться со мной дольше, чем все предыдущие.

Дело не в том, что я был каким-то ярым бабником и менял девушек, как носки. Нет, я просто не мог найти ту, с которой мог посидеть в тишине. Все они говорили без умолку – о шмотках, бутиках, сериалах, шугаринге, сплетнях, мужчинах, подругах и скидках. А Мзекала в первый же день нашего знакомства дала понять, что с ней как интересно говорить, так и не скучно молчать.

Я даже полностью не испытал боли от потери друга, потому что душа была полностью погружена в эту Женщину Солнца1. Конечно, когда мне сообщили о смерти Зазы, я был, мягко сказать, разбит, а честно – размазан по плоскости своей тупости, если можно так выразиться. Я, наверное, три дня был в полном ауте, какой-то прострации. Не пил, не ел, валялся дома, тупо уставившись в потолок, курил в темноте и думал о своей никчемности как друга, как брата, как близкого.

Я не мог поверить в то, что я мог так оплошать. Именно Мзекала тогда вытащила меня из этого болота моего же дурацкого промаха. Увезла в Европу, где мы с ней пробыли пару недель. А потом морской круиз. Когда мы вернулись в Грузию, помню, мы летали на параплане, прыгали на батуте, в общем делали все то, что не делали раньше, искали пограничных ощущений что ли. В конце концов, Мзекала была первой девушкой, с которой я съехался.

Три года отношений, и вдруг бум! Мзекала рассталась со мной неделю назад. Я думал, что это шутка, думал, что задохнусь от боли или удушья. Как будто мне устроили мини-газовую камеру. Я все дни пропадал в спортзале, бегал на дорожке, как оголтелый, ходил на ночные сеансы в кинотеатр, читал до утра, напивался в стельку. Лишь бы не было ни минуты покоя, ни секунды мысли о девушке, которая чуть не стала моей женой. А Заза даже после своей смерти появлялся в моей жизни в самый подходящий момент, именно тогда, когда мне жутко одиноко и когда я остро нуждаюсь в дружеской поддержке.

Я вынес большой пакет с пустыми бутылками в мусорный контейнер во дворе и закурил. В кармане спортивок нащупал мобильный телефон и набрал номер напарника:

– Зура, ты сможешь заменить меня на недельку? Завалов вроде нет. Да и дедлайн нашего проекта пока не горит.

– Конечно, брат! А что случилось? Ты здоров?

– Да, да! Все окей! Просто дело одно появилось.

– Конечно, конечно! Накашидзе, но ты случайно не задумал ничего стремного? Слышь, твоя Мзекала того не стоит, поверь! Пора начать ее забывать.

Но начать забывать Мзекалу было очень непросто. Я, если честно, не понимал, как можно любить женщину, представлять ее спутницей своей жизни, а потом вдруг, упс, и все превращается в обман. Ты просыпаешься, как после кошмара, и понимаешь, вернее, насильно вдалбливаешь себе в мозг, что отныне, теперь ее любить не надо, нельзя, просто не стоит. Типа не твоя судьба. Более того: тебе надо постараться не вспоминать о ней, о ее волосах, коже, смехе, не замечать ее отсутствия. И жить дальше.