Россия. ХХ век начинается…

В проекте постановления по поводу вторых серий художественных фильмов «Большая жизнь» и «Иван Грозный» сказано, в общем, то же самое, но в категорической форме: «Эйзенштейн не понял того, что войска опричнины были прогрессивными войсками, на которые опирался Иван Грозный, чтобы собрать Россию в одно централизованное государство, против феодальных князей, которые хотели раздробить и ослабить его. У Эйзенштейна старое отношение к опричнине. Отношение старых историков к опричнине было грубо отрицательным, потому что репрессии Грозного они расценивали как репрессии Николая Второго и совершенно отвлекались от исторической обстановки, в которой это происходило. В наше время другой взгляд на опричнину. Россия, раздробленная на феодальные княжества, т.е. на несколько государств, должна была объединиться, если не хотела попасть под татарское иго второй раз. Это ясно для всякого, и для Эйзенштейна должно было быть ясно. Эйзенштейн не может не знать этого, потому что есть соответствующая литература… Иван Грозный был человеком с волей, с характером, а у Эйзенштейна он какой-то безвольный Гамлет… Это уже формалистика. Какое нам дело до формализма, – вы нам дайте историческую правду. Изучение требует терпения, а у некоторых постановщиков не хватает терпения, и поэтому они соединяют все воедино и преподносят фильм: вот вам, “глотайте”, – тем более что на нем марка Эйзенштейна. Как же научить людей относиться добросовестно к своим обязанностям и к интересам зрителей и государства? Ведь мы хотим воспитывать молодежь на правде, а не на том, чтобы искажать правду»[29].

Со сталинскими историческими оценками можно спорить, как, впрочем, и с любыми иными прошлыми и нынешними интерпретациями истории, но в широте как культурного кругозора, так и азов методологии анализа исторических фактов Сталину отказать нельзя.

Правда, в 1946 году в учебные программы вузов был введен предмет, именуемый «История ВКП(б)», основанный на партийной мифологии.

Поэтому в довоенный период в советской литературе преобладали книги научно-популярного характера, поскольку в это время еще не было выработано научной методологии их изучения[30].

Фундаментальных научных исследований издавалось, в общем, немного, но они выгодно отличались от дореволюционных изданий глубиной анализа, оригинальностью и новизной. При соблюдении правил игры с цензурой и применении обычных принятых в тридцатых годах идеологических штампов советские ученые создавали подлинные научные и литературные шедевры. Они описывали как историю, так и эволюцию стратегии и тактики вооруженных сил в первой половине XX века. Их научные прогнозы в этом отношении не потеряли своей актуальности и в настоящее время[31].

Удивительно, но переводы исследований и мемуаров иностранных государственных деятелей, военачальников и ученых в Советском Союзе выходили сравнительно большими тиражами и практически не купировались Главлитом из цензурных соображений. Тенденциозные политические оценки иностранных авторов снимались при помощи подробных комментариев[32].

В это время появились книги, посвященные истории создания российской военной авиации с очерками о победах «красных лётчиков» в годы Гражданской войны и героических свершениях советских пилотов в годы строительства социализма. Впервые на их страницах рассказывалось о подвигах добровольцев, которые воевали против итало-немецких интервентов и японских милитаристов в Испании и Китае[33].

В 1940 году была опубликована любопытная книга «Крылья Китая», автором которой будто бы являлся малоизвестный китайский лётчик-истребитель Ван Си. Однако по стилистике изложения становится очевидным, что она не является переводом с китайского языка. Книга написана двумя непосредственными свидетелями событий японской агрессии против Китайской Республики – молодым журналистом-международником Ю.А. Жуковым и лётчиком Героем Советского Союза А.И. Губенко. В Китае он был известен под именем Ху Бенко. Все упоминаемые на ее страницах персонажи носили исключительно китайские имена, хотя в книге рассказывается о тактических действиях и подвигах советских лётчиков-добровольцев[34].

Своеобразную монополию от Политбюро ЦК ВКП(б) в описании военных действий в период гражданской войны в Испании получили известные советские журналисты Михаил Кольцов и Олег Савич. Они не имели права сообщать имена советских военных советников и добровольцев и настоящие фамилии командиров и комиссаров интернациональных бригад, ограничиваясь их испанскими псевдонимами. Однако их настоящие имена и фамилии были хорошо известны не только представителям лондонского Комитета по невмешательству Совета Лиги Наций, но и разведчикам противника[35].

Тогда же появился в широком прокате и художественный фильм «Если завтра война», поставленный по оптимистическому сценарию Николая Шпанова «Первый удар»[36].

События на Хасане и Халхин-Голе скупо освещались в печати. Да и спустя семьдесят лет их более или менее подробное изложение можно найти в немногочисленных монографиях и редких статьях историков. Освещать их могли в свое время только специальные корреспонденты газет «Правда», «Известия» и «Красная Звезда» Ю. Жуков, В. Ставский, Д. Ортенберг, З. Хацревин, Л. Славин, К. Симонов, Б. Лапин и Н. Кружков. Номера воинских подразделений, типы танков и самолётов не указывались из соображений секретности[37].

Впечатления командиров и корреспондентов о советско-финляндской войне 1939—1940 годов получили гораздо большее освещение в советской печати, чем можно себе представить с высоты представлений начала нового тысячелетия[38].

Полной неожиданностью для военно-политического руководства Антикоминтерновского пакта стала постановка в 1939 году пьесы Константина Симонова «Парень из нашего года» на сцене Центрального театра Красной Армии. В ней рассказывалось об участии советских командиров и в испанской гражданской войне, и на Халхин-Голе. Распоряжение о постановке этой слабой в драматургическом отношении пьесы утвердили И.В. Сталин, член Политбюро секретарь ЦК ВКП(б) А.А. Жданов и главный редактор газеты «Правда», начальник Главного политического управления РККА Л.З. Мехлис.

В годы Великой Отечественной войны военные успехи советских солдат и офицеров популяризировались в форме ярких газетных очерков, где рассказывалось о духовном превосходстве советских воинов над противником. Однако в историографии того драматического времени такие поражения РККА в 1941—1942 годах, как Ржевско-Вяземская операция, отнюдь не замалчивались[39].

В первое послевоенное десятилетие конкретной программы научных исследований, касающихся Великой Отечественной войны, не существовало. В Политбюро ЦК ВКП(б), а позже в Президиуме ЦК КПСС тогда посчитали достаточным изучение сборника речей, выступлений и приказов И.В. Сталина «О Великой Отечественной войне Советского Союза»[40] и книг отдельных членов ГКО СССР[41].

Школьники старших классов средней школы получали общие представления о начальном периоде Великой Отечественной войны через художественную литературу, кинофильмы и театральные спектакли. Она не изучалась в гражданских высших учебных заведениях, поскольку в «Кратком курсе истории ВКП(б)» официальная хронология советской истории завершалась в 1938 году. Ученым, преподавателям вузов, писателям и журналистам негласно разрешалось освещать строго определенные сюжеты – Сталинградскую и Курскую битвы, «десять сталинских ударов» и штурм Берлина. Освобождение Маньчжурии от японцев в этот перечень не входило, и мое поколение узнавало о нем во время редких небогатых застолий фронтовиков в послевоенных бараках и коммунальных квартирах.

Центральными издательствами, рискнувшими нарушать правила этой номенклатурной игры на завершающем этапе войны и непосредственно после Победы, были Военное издательство, издательство ДОСААФ и Детгиз. Первыми увидели свет воспоминания И.С. Исакова[42], А.П. Штепенко[43], А.И. Покрышкина[44], И.Н. Кожедуба[45], М.В. Водопьянова[46] и И.М. Мазурука[47]. Редколлегии республиканских издательств изыскали необходимые средства для популяризации подвигов своих земляков – Героев Советского Союза[48]. Параллельно этими издательствами были изданы первые обобщающие труды по истории авиации и флота[49].

Предтечей профессиональной военной историографии стал Герой Социалистического Труда авиаконструктор А.С. Яковлев. В первой книге своих воспоминаний «Рассказы из жизни» он повествует о своем тернистом творческом пути – от простого солдата-моториста Центрального аэродрома до творца одних из лучших отечественных истребителей. По своей фабуле это была типичная история советского авиационного гения – представителя трудового народа. В книге были тщательно выписаны научные формы организации производства самолётов, методы повышения дисциплины работников, достоверно описаны ударный труд самолётостроителей в годы Великой Отечественной войны и подвиги известных советских пилотов. Яковлев в отдельной главе впервые ярким и живым языком описал деятельность «товарища Сталина – создателя непобедимой советской авиации»[50].

Директивное управление исторической наукой началось с XX съезда КПСС после закрытого доклада Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях».

Термин «культ личности», который использовался им для свержения своих оппонентов, несправедливо приписанный Марксу и Ленину, в их политической фразеологии встречается мимоходом дважды[51].

Сделать его устоявшимся инструментальным понятием из-за непроходимого скудоумия отечественного партийно-чиновничьего аппарата удалось исключительно при помощи колоссальных затрат на мифотворческую кампанию о пресловутом «демократическом ленинизме», который будто бы уничтожил Сталин. Собственно, с этого момента начался процесс дезинтеграции Советского Союза, ибо любая «элегическая история» имеет только разрушительный вектор, не обладая созидательной компонентой.

Гитлер, словно предвидя такой поворот коммунистической политической мысли, писал: «Почитание народами своих собственных гениев евреи пытаются выставить как нечто недостойное и заклеймить словечком “культ личности [Personenkult]”»[52].

Тем не менее, хотя все постановления советской эпохи давно утеряли всякую юридическую силу и смысл, проблема репрессий по-прежнему горячо обсуждается в средствах массовой информации в современной России, хотя «из всех утверждений “закрытого доклада”, напрямую “разоблачающих” Сталина или Берию, не оказалось ни одного правдивого. Точнее, все из поддающихся проверке утверждений оказались лживыми… Весь “закрытый доклад” соткан сплошь из фактических подтасовок»[53].

С тех пор историков принуждали вопреки историческим фактам давать исключительно негативные оценки событиям 30-х годов и начальному периоду Великой Отечественной войны.

Мой друг и коллега Джон Эриксон, первым из «буржуазных ученых» допущенный работать в закрытых фондах Центрального государственного архива Советской армии Министерства обороны в течение шести месяцев по личному распоряжению «самого Хрущева», рассказывал мне о его «наставлениях, как надо излагать историю Великой Отечественной войны». А в том, как слагать стихи, писать романы, создавать художественные полотна и ваять статуи, как показал опыт, «дорогой Никита Сергеевич» разбирался досконально! Понимая всю несуразность задачи, поставленной первым секретарем ЦК КПСС, Эриксон преодолел навязываемую ему схематичную идеологическую концепцию о том, что Красная армия в начале Великой Отечественной войны понесла невосполнимые потери исключительно по причине репрессий в среде советских военачальников, и написал объективную научную монографию. Более того, он «посмел усомниться» в утверждении Хрущева, что Тухачевский не был причастен к антисоветскому военному заговору, поскольку такого не было, просто потому, что такого не могло быть! Его монография не была переведена на русский язык и оказалась в отделах специального хранения центральных библиотек[54].

Этот «пробел» в историографии должна была восполнить эмоциональная книга профессора А.М. Некрича.

Его попытку объяснить поражения начального периода войны не ошибками командования Западного фронта, а сталинскими репрессиями 30-х годов, несмотря на яркий стиль изложения, следует признать неудачной. Образность языка и очевидная идеологическая ориентация во многом компенсировала скудную источниковедческую базу, так как Некрич ограничился архивными фондами дивизий или – в лучшем случае – армий. В то же время он, как общепризнанный специалист по истории Второй мировой войны, решительно опроверг «легенду о превентивной войне Гитлера», которую «искусственно поддерживают западногерманские неонацисты и некоторые реакционные западногерманские публицисты и историки»[55].

Некрич, как подлинный ученый, не изменил своей точки зрения и сегодня. В послесловии ко второму изданию своей монографии он пишет: «У меня нет сомнений в том, что Сталин планировал участие СССР в широкомасштабной европейской войне, но при этом он опасался столкнуться с союзом ведущих капиталистических держав и прежде всего боялся изменения фронта Англией и сговора ее с Германией против СССР… Сталин опасался оказаться в политической изоляции… В этом, как мне кажется, заключаются уязвимые пункты предположения, что Сталин рассчитывал нанести Гитлеру неожиданный, превентивный удар летом 1941 году… Советские военно-промышленные планы были ориентированы в основном на их реализацию в 1942 году. Возможно, это время и было бы, по мнению Сталина, наиболее подходящим, чтобы бросить на чашу весов пудовые гири советской военной мощи»[56].

Кроче не зря предупреждал: «Если же некий факт кажется злом, а эпоха – исключительно временем упадка, то это значит, что этот факт не исторический. То есть не развит еще исторически, не проникнут мыслью, а лишь оставшийся во власти чувства и воображения. История не начинается до тех пор, пока психологическое состояние не будет преодолено, так как история не может делить явления на добрые и злые, а эпохи на прогрессивные и регрессивные. Явления, вызывающие негодование, не могут служить достоянием истории, в лучшем случае предпосылкой еще не сформированной исторической проблемой. Негативная история – это еще не история, ее негативность должна уступить место положительной мысли, она должна отказаться от этических и практических суждений, от поэтических образов, от всего, что доступно для речи наравне с понятием плохого человека и эпохи упадка. Если же недостаток негативной истории берет начало, то рождается историческое отклонение, которое называется элегической историей»[57].

В такую «элегическую историю с отклонениями» превратилась отечественная историография усилиями «последнего строителя коммунизма» Хрущева! Такой она, к сожалению, и осталась.

Теоретическую основу под такую неповторимую ориентированность отечественной исторической науки подвел член-корреспондент АН СССР И.Д. Ковальченко. Он без экивоков заявил, что «во временном ряду: прошлое—настоящее—будущее центральным звеном является настоящее… Потребности и интересы настоящего определяют круг тех явлений и процессов прошлого, изучение которых необходимо, актуально для решения задач настоящего»[58]. Тем самым прошлое в известном смысле становится как бы производным от настоящего. Прошлое и настоящее меняются местами: не настоящее порождено прошлым, а прошлое – настоящим.

Хрущев начал борьбу с монополией Главлита – Главного управления по делам литературы и издательств, созданного Декретом СНК от 6 июня 1922 года с правами цензурного управления, – на публикацию соответствующим образом преподанной «правды о войне». Поначалу это привело только к расширению возможностей центральных издательств «Правда», «Молодая гвардия» и «Физкультура и спорт», которые, имея право на публикацию тематических художественных произведений и спортивно-технических регламентов, стали выпускать мемуары участников Великой Отечественной войны. В дешевых книгах серии «Библиотека военных приключений» и «Библиотека “Огонька”» наряду с детективными романами вроде «Приключений майора Пронина» печатались воспоминания Героев Советского Союза[59].

Знаковым событием стала новая иллюстрированная книга А.С. Яковлева «Рассказы авиаконструктора», опубликованная в 1958 году, где лично о Сталине не сказано ни единого слова. Однако и славословий в адрес Хрущева на ее страницах не появилось, что вызывало постоянное раздражение в Кремле.

Тот не стеснялся советовать знаменитому авиационному конструктору «не писать книжек для детей, а заниматься своим делом». В это время по его решению как председателя Совета Министров СССР «о всемирном ядерном разоружении» проводилась массовая демобилизация кадрового офицерского состава под лозунгом сокращения вооруженных сил, уничтожалась передовая отечественная авиационная техника, в том числе тяжелые вертолеты и реактивные истребители нового поколения конструкции того же Яковлева, а также большинство крупных надводных минно-артиллерийских кораблей созданного в послевоенный период советского океанского флота.

Лишь во втором, дополненном, издании 1964 года появились сюжеты «об энергичном и решительном партийном руководителе Н.С. Хрущеве», сводившиеся к невыразительным рассказам о его заграничных визитах, куда тот летал на отечественных пассажирских лайнерах. Любому автору, печатавшему свои монографии и статьи в те годы, было очевидно, что их вписал идеологически подкованный в духе времени художественный редактор[60].

В 1959 году был дан зеленый свет изданию первой в мире массовой серии «Военные мемуары». Деньги Военному издательству Министерства обороны СССР начали выделяться из государственного бюджета. Обязательным условием при их публикации была критика Сталина как основного виновника неудач Красной армии в начале Великой Отечественной войны и разоблачение антинародной деятельности органов НКВД. При описании побед Красной армии имена Сталина и Жукова повсюду литературные редакторы заменяли аббревиатурой «ЦК ВКП(б)». Зато организация контрнаступления под Сталинградом и освобождение Украины приписывалась персонально Хрущеву. Зеленый свет первыми не случайно получили воспоминания его заслуженных боевых соратников по Юго-Западному, Сталинградскому и 3-му Украинскому фронтам А.И. Еременко, Н.Н. Воронова, Р.Я. Малиновского, В.И. Чуйкова, Д.Н. Никишева, Г.Ф. Захарова, М.С. Шумилова других его сослуживцев.

Для оценки отношения Хрущева к Сталину применима мысль Гегеля: «Ни один человек не может быть героем для своего лакея. Не потому, что герой – не герой, а потому, что лакей – это только лакей».

Критерием преодоления пресловутого «догматизма» стал выход в свет шеститомной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза».

Авторы жестко критиковали Сталина, упомянутого всего 11 раз, за массовые репрессии, за явные просчеты в модернизации вооружения Красной армии и невежественное руководство военными действиями. Маршалу Жукову «повезло» еще меньше: он, оказывается, приписал себе все победы подчиненных ему военачальников!

Номенклатурные историки прибегли к сознательной подмене понятий. Например, сообщая о невысоких скоростных параметрах истребителей И-16, они сравнивали их с максимальной скоростью двухмоторных бомбардировщиков «Юнкерс» Ju-88 без бомбовой нагрузки! С бомбами, особенно на внешней подвеске, эти немецкие бомбардировщики так быстро летать не могли.

И чтобы обосновать официальный тезис о военно-технической отсталости Красной армии, в этом издании энциклопедического формата говорилось только о количестве новых советских самолётов и танков и нигде не сообщалось об общем количестве якобы устаревших образцов военной техники. Так, «новые самолёты Як-1, МиГ-3, Пе-2 стали выпускаться лишь в 1940 году. Так, Яков было выпущено 64, МиГов – 20, “пешка” – одна или две. В 1941 году МиГ-3, ЛаГГ-3, Як-1—1946, Пе-2—458, Ил-2—249», то есть всего 2739 единиц. Далее читатель узнавал, что они составляли всего 22 % от всех боевых самолётов РККА и ВМФ![61] Об остальных 78 % самолётов не сказано ни слова.

Впрочем, член-корреспондент АН СССР генерал-лейтенант П.А. Жилин в дальнейшем исправил свою неловкость в «углублении» негативной статистики, уточнив, что «войска приграничных округов… насчитывали… 1540 самолётов новых типов и значительное количество устаревших конструкций»[62].

Английские же историки до сих пор не стыдятся признавать, как широко применялись в начале Второй мировой войны истребители-бипланы «Глостер “Гладиатор”»[63], морально устаревшие танки и бронемашины.

Так был предан забвению мудрый циркуляр Министерства народного просвещения императорской России о том, что «книги по русской истории должны преобладать над книгами по всеобщей истории… При самом выборе книг по всеобщей истории нужно руководствоваться принципом подбора книг, трактующих о таких явлениях мировой истории, которые так или иначе могут служить уяснению родной истории параллельностью явлений, аналогичностью форм жизни или непосредственным соприкосновением с жизнью родной страны путем столкновений или культурных влияний, наконец, типичностью общечеловеческих форм жизни на различных ступенях экономического, культурного, политического и религиозного развития народов»[64].

Огромное психологическое воздействие на мое поколение «шестидесятников» оказал талантливый роман Константина Симонова «Живые и мертвые». По укоренившейся национальной привычке литературную прозу за неимением научной литературы большинство из нас восприняло как документальное историческое повествование. И эпизод с гибелью звена тяжелых бомбардировщиков ТБ-3, сбитого парой «мессершмиттов», казался тогда самым весомым доказательством отсталости Красной армии и политической близорукости Сталина.

Общаясь позже с лётчиками-ветеранами, я узнал, что в действительности такого быть не могло. ТБ-3, или «туберкулез», как его называли фронтовики, был прочным и малоуязвимым бомбардировщиком с неплохим оборонительным вооружением, способным лететь даже на двух моторах со снижением. При правильной организации огневого взаимодействия стрелков немецкие истребители не смогли бы выйти на дистанцию открытия огня на поражение. Их потери оказались многократно меньшими, чем бомбардировщиков СБ и Як-4.

В своих мемуарах «Разные дни войны» Симонов не опроверг и не подтвердил описанного факта, но тогда этот скупой рассказ потряс всех читателей, а позже зрителей эпохального одноименного художественного фильма режиссера Александра Столпера.

Коллектив авторов под умелым руководством директора Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС академика П.Н. Поспелова создал абсурдную и поэтому ставшую универсальной для новых поколений переписчиков отечественной истории концепцию Великой победы советского народа над фашизмом, которым командовали мудрые комиссары и политработники. Они, как выяснилось, были близки солдатам, потому что от природы осенены знанием бессмертных идей марксизма-ленинизма. Таким образом, Советская армия совершила свой всемирно-исторический подвиг… без Верховного Главнокомандующего, его заместителя маршала Жукова и Генерального штаба, как стадо, подавив противника числом, потому что все гениальные полководцы перед войной были истреблены Сталиным. Если бы не высоконравственные политработники и настоящие коммунисты, – читай: сам непогрешимый Хрущев и иже с ним, – Великая Отечественная война была бы проиграна. Закономерно, что в 90-х годах место «комиссаров в пыльных шлемах» усилиями либеральных публицистов заняли «бескорыстные англо-американские союзники по антигитлеровской коалиции».

Начетничество и догматизм «хрущевской оттепели» были похоронены отнюдь не на октябрьском (1964 г.) Пленуме ЦК КПСС, на котором «строитель коммунизма» был, к вящему и всеобщему облегчению, отправлен на пенсию. Это случилось гораздо позже, в 1969 году, когда формально неподцензурное издательство АПН опубликовало «Воспоминания и размышления» Маршала Советского Союза четырежды Героя Советского Союза Г.К. Жукова[65].

Его имя «партийные дьяки» из Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и Института военной истории с усердием, достойным лучшего применения, так и не смогли вытравить из народной памяти по указанию Хрущева.

Эта книга положила начало объективному изучению истории и историографии Великой Отечественной войны в Советском Союзе. Правда, в нее издатели позже заботливо вписали высокое мнение Жукова о «полковнике Брежневе», о котором в годы войны заместитель Верховного Главнокомандующего ничего не знал, да и знать не мог! Мемуары военачальников, написанные в 60-х годах, в которых роль Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина оценивалась исключительно негативно, больше не переиздавались.

Эпохальным событием отечественной историографии явилась двухтомная монография советского авиационного конструктора В.Б. Шаврова «История конструкций самолётов СССР»[66].

Этот гениальный научный труд подобен аттическому мраморному изваянию, в котором нет ничего лишнего. За исключением некоторых сюжетов неотредактированного автором 2-го тома, в нем отсутствуют фактические неточности. В частности, ему удалось полностью описать эволюцию серийного истребителя И-16 от 4-го до 29-го типов. Он впервые дал исчерпывающую оценку выдающемуся экспериментальному самолёту И-17 (ЦКБ-19 и ЦКБ-19бис) конструкции Н.Н. Поликарпова, хотя в силу ставших немодными в 70-х годах разоблачениями пороков советской бюрократической системы Шавров не стал говорить о действительных причинах закрытия этого перспективного проекта.