Красный Лог

– Я изучил твое личное дело, – служил в армии, отмечен благодарностями командования полка, комсомолец, хороший художник и вдруг; преступник! Короче, поступило заявление от потерпевшего Верхушкина, из чего следует, что ты в состоянии алкогольного опьянения устроил драку в кабинете управления «ДальЭнерго», избил заместителя, выбив ему зубы и сломав руку, нанес удары еще нескольким сотрудникам и в сговоре с гражданкой Зайцевой проводил клеветническую, антипартийную пропаганду.

Факт совершения преступлений подтвердили восемнадцать свидетелей, осталось приложить заключение «судмедэксперта» и все, ты поехал… Следователь закурил папиросу, выпустил струю дыма:

– Дед Мороз избил хозяев и агитировал членов партии против партии, – такое в страшном сне не приснится!

Иван понял, что над ним сгущаются тучи, вдруг подкатила противная тошнота, и озноб пробежал по телу, он немало удивился, с какой оперативностью были собраны бумаги про него и против него.

– Ты подтверждаешь факт избиения заявителя?

– Меня били, а я отвечал, он напал на Снегурку – Веронику, ну я стал защищать, а руку он сам, завалился своей тушей, и стол вдребезги…

– Ты подтверждаешь факт опьянения? Что ты пил и сколько?

– Вообще-то я не любитель выпить, а тут праздник, народ просит Деда Мороза, даже физически настаивают… выпил шампанское, коньяк, – подтверждаю.

– Теперь давай про антипартийную пропаганду.

Иван сбивчиво рассказал про игру с загадками-отгадками с юмором, шутками…

– За такие шутки в тридцать седьмом давали по десять лет и на лесоповал… Ты наскреб себе на горб три уголовные статьи, по совокупности тебе грозит до восьми лет, да еще в пьяном состоянии, а это отягчающие обстоятельства. Ты хоть понял парень, куда влип? Там ведь все являются членами партии, а каждый второй – орденоносец, у всех друзья – приятели в партийных органах, они не прикидываются, они так воспитаны, с верой в идеалы парии, а ты им хиханьки-хаханьки и кулаками по зубам, тебя как культурного человека пустили в уважаемый дом, а ты взял и нагадил, да еще погром устроил.

– Я вообще не люблю драться, я честно рассказал, что защищался, но не избивал, я вступился за девушку.

– Факт нападения на девушку надо еще доказать, это большой вопрос, а вот факт злостного хулиганства в официальном учреждении с нападением и нанесением ущерба и вреда здоровью налицо, есть подписи свидетелей, есть признание подозреваемого, то есть твои. А дискредитация общественного строя и клевета на партию со стороны комсомольцев Антонова и Зайцевой тоже подтверждены кучей свидетелей.

Следователь положил перед Иваном бумагу и предложил подписать, Иван взял ее в руки и прочитал: – Ордер на арест Антонова И.И.

Ему надели наручники и увели в цокольный этаж милиции в камеру предварительного заключения, где содержались хулиганы, воры, тунеядцы, беглая шпана; эта разношерстная компания расположилась на широких деревянных нарах; вверху под потолком тускло светилось засиженное насекомыми зарешеченное окошко, в углу у железной двери стоял железный, зловонный бак с крышкой – это был туалет. Помимо ужасной тесноты, спертого воздуха, отвратительной кормежки в виде рыбьей баланды из ржавых голов и хвостов приходилось испытывать ночные кошмары, когда полчища клопов выползают на охоту, особенно на новеньких, и битва с ними продолжается до утра под скрип грызущих доски полчищ мышей.

Для защиты обвиняемому назначили молодого адвоката Сазонову, миловидную с большими открытыми глазами девушку, у которой это было едва ли не первое дело. Изучив ситуацию и ознакомившись с доступными для адвоката документами, она оценила всю серьезность обвинений и возможность тяжелых судебных решений. Она для себя выбрала тактику довольно рискованную и спорную, но ей она казалась выигрышной; встретилась с Вероникой, с которой следователь взял подписку о «невыезде», и которую уже поспешно уволили за «несоответствие требованиям к идейно-нравственному уровню»… короче, сдали хорошего молодого работника на «съедение». Сазонова убедила Веронику не отсиживаться в печали и слезах, а начать действовать немедленно. В тот же день в отделение милиции поступило заявление от Зайцевой Вероники о «посягательстве на ее честь и попытке насилия»; и хотя свидетелями могли бы стать все присутствующие, но по понятным причинам (коллектив своего начальника ни за что не сдаст) в заявлении свидетелями были указаны только Антонов Иван и дежурный по зданию управления; свидетели, правда, спорные, но все-таки они будут в деле. А когда мама Вероники, школьная учительница принесла следователю справку медицинского освидетельствования дочери, следствие заметно замедлило темпы, огульные обвинительно-разоблачительные тенденции пришлось умерить в связи с возникшими новыми обстоятельствами. Адвокат настойчиво пыталась опровергнуть обвинения в групповом сговоре и очернении партии, настаивала и утверждала, что обвиняемые играли лишь роли сказочных персонажей, где старый Дед и молоденькая Снегурка пользовались традиционной формой массовых игр, где юмор, шутки – это естественные элементы праздника, к тому же оба комсомольцы и уважают партию, ведь их родители из числа инженеров и учителей являются членами партии. Следователь, после долгих сомнений, мотив «сговора» из обвинительного заключения исключил, в процессе судебных заседаний орденоносный судья демонстрировал объективность, непредвзятость подхода к рассмотрению дела, общественные заседатели, назначенные в разбирательстве дела от лица народа держались молчаливо и подчеркнуто беспристрастно, Вероника Зайцева проходила по делу в качестве свидетеля. Иван держался с достоинством, все обвинения в свой адрес признал и всю вину за содеянное взял на себя. А глазами он все искал в зале заседания родителей, но так и не нашел. Всё случившееся коммунисты Антоновы расценили как безрассудную, хулиганскую злонамеренную выходку сына и негласно отреклись от него.

В обвинительной речи прокурор затребовал у суда в качестве наказания за содеянное подсудимому Антонову И.И. восемь лет заключения. Суд принял во внимание чистосердечные признания и раскаяние подсудимого, положительные характеристики и назначил ему срок шесть лет с отбыванием в колонии общего режима. Директор Дома культуры отделалась испугом, получила выговор с занесением в учетную карточку члена КПСС за низкую идейно-воспитательную работу с кадрами. Вероника устроилась техничкой в больницу, но через два месяца села в поезд и отправилась на Всесоюзную стройку – Байкало-Амурскую магистраль. Ивана в наглухо зарешеченном арестантском вагоне повезли тоже на Восток, в пересыльную тюрьму, которая располагалась на бывшем кандальном тракте, что на Транс-Сибирской магистрали. На железнодорожной станции М. К посреди тайги поезд остановился, и арестантский вагон оцепили краснопогонники с карабинами и рвущимися с пеной на клыках свирепыми овчарками.

Зеков по одному выводили из вагона и садили на корточки лицом в землю, затем их погрузили в воронки и повезли к этой самой тюрьме. Охранники открыли тяжелые кованные ворота, машины въехали во внутренний двор, ворота наглухо закрыли, а осужденных вывели из машин и построили в шеренгу.

Тюрьма была построена еще по распоряжению Императора Николая Первого для распределения кандальников на каторжные работы в Красноярск, Иркутск, Читу, куда они шли месяцами, гремя кандалами и утопая в дорожной грязи, поливаемые холодным дождем, засыпаемые снегом, мучимые сорокоградусными морозами или жарой и полчищами кровососущих москитов. Этот тракт сначала проторили декабристы и их жены, а следом тысячи и тысячи приговоренных политических и уголовников; суровый край принимал в свои объятия всех, но отпускал лишь немногих, тысячами безымянных могил отмечен этот бесконечный путь, ведущий к печальному концу жизни несчастных, приговоренных к страшным испытаниям. Здание было четырехэтажное из красного кирпича, потемневшего от времени, сплошь зарешеченное коваными решетками и стальными сетками, чтобы сидельцы не могли что-либо разглядеть во дворе, за исключением полоски неба вверху прокопченных серых оконных проемов. Здание, напоминающее крепость, было огорожено четырехметровым каменным забором с колючей проволокой в три ряда. Впервые оказавшись здесь, в этом гнетущем проклятом месте, Иван почувствовал себя ничтожным человечком, даже букашкой, у которой нет защиты и спасения, а есть леденящий душу страх и мелькнула мысль – …все кончено, отсюда не выйти. Он оказался в этом парализующем волю и желание жить тюремном замке, где начинала «править бал» невыносимая тоска и одиночество, где далеко не все могли вынести психологического давления, которое обрушивалось всей своей мощью на каждого, кто попал в этот каменный каземат.

Удивительное дело, как быстро в закрытой тюрьме распространяются новости, сообщения, здесь все знают все про всех, беспроводной телефон действует безотказно и оперативно, где ничего нельзя скрыть от сокамерников, а врать – значит, подписывать себе приговор, такого зека называют «ссученным» и превращают в отверженного… таких заключенных здесь было немало. К Ивану отнеслись благосклонно, как к пострадавшему от безжалостного, карающего «совдеповского» режима, глядя на этого тщедушного, невысокого юношу, просили еще раз рассказать, как он уделал того партийного хряка, сломал ему челюсть и еще что-то… Уважение сокамерников вызвало его бесстрашие, с каким он один против своры пьяных коммуняк бросился защищать девушку. Уголовник со стажем и в авторитете, старший по камере Кокорин стал ему покровительствовать: все заказы художнику на рисунки для наколок шли через него, это он решал – кому рисовать, а кому нет. За выполнение заказов ему стали подбрасывать: кто сахар, кто чай или пряники. После шока первой встречи с тюрьмой он постепенно стал обвыкаться и подстраиваться к тюремному режиму и камерным правилам и законам. Но однажды он всё-таки угодил в карцер на десять суток за нарушение тюремного режима – изготовление рисунков для наколок, которые нашли в его матрасе надзиратели при очередном «шмоне». Штрафной изолятор находился в подвальном этаже тюрьмы без окон, где железная кровать без матраса и подушки с семи утра до десяти часов вечера пристегивалась замком к стене, табурета нет, отопления нет, есть тусклая лампочка освещения да глазок в двери для надзирателя и параша. Весь день штрафник в одиночестве мерит шагами сырую, затхлую камеру площадью четыре квадратных метра, а присесть не на что, затем измученный многочасовой шагистикой всю ночь ворочается на холодных железных «шконцах», содрогаясь всем телом и клацая зубами от холода, и так десять бесконечных, мучительных и невыносимых суток с выдачей двухсот граммов хлеба в день и кружки теплой воды. Каменный мешок вытягивает из человека жизненные силы и ежедневно добавляет разных хворей, и надо иметь недюжинную силу и железную волю, чтобы выдержать такое испытание. Истощенный и в обморочном состоянии, он вернулся наверх в камеру, показавшуюся после подземного склепа санаторной палатой с белыми простынями, горячей едой и ежедневными прогулками в обществе собратьев по несчастью. А вскоре Ивана по этапу отправили в Красноярский край, с его многочисленными зонами разных режимов, где чаще всего был лесоповал. Здесь художник в полной мере испытал суть ручного тяжелого труда; был он и вальщиком, и сучкорубом по пояс в снегу, работал на пилораме доставщиком, такелажником, но везде было одинаково тяжело и опасно, – чуть зазевался, и огромная лесина раздавит как насекомое или превратит в инвалида.

Однажды дневальный по отряду сообщил Ивану, что его вызывает капитан Кабанов – заместитель начальника колонии по режиму. Тот заволновался: чем мог проштрафиться? но так и не припомнил косяков за собой. Оказалось всё просто, – надо оформить территорию зоны к празднику Великого Октября, затем к Новому году… Художники в зоне сидели и до Ивана, но его история, отраженная в личном деле, профессиональная подготовка, да и его молодые годы позволили офицеру колонии выделить заключенного из общей массы. Его вывели из рабочей зоны и закрепили разнорабочим по жилой зоне: ремонт дверей, замков, оконных рам, доставка белья в баню, погрузка-разгрузка всего на свете, одним словом хлопотно, но без риска для жизни на фоне страшных морозов и затяжных дождей. А еще он стал увлекаться резьбой по дереву, ведь мягких хвойных пород дерева, годных для резца кругом было в изобилии, и он с удовольствием осваивал технику скульптурной резки, где главным законом творчества являлось умение отсечь лишнее, теперь новое увлечение стало для него смыслом жизни в зоне, в какой-то момент у него возникла мысль вырезать деревянную композицию скачущей русской тройки с достоверной проработкой каждой детали, на выполнение корой он затратил многие месяцы. А еще ему поступали бесконечные заказы на рисунки для наколок, но не примитив и обывательщина, а вполне серьезные вещи – парусник в океане, Исаакиевский собор, Спасская башня Кремля, сюжеты из поэмы «Мцыри» Лермонтова, различные библейские мотивы, по которым он создавал самостоятельные, высокого уровня произведения. Нередко поступали заказы от руководителей колонии, офицеров на выполнение различных портретов, часто на пейзажи и натюрморты.

Шли годы однообразной чередой серой, сложной жизни зека. Несколько раз Иван отправлял письма домой, но ответы не приходили, он мучительно пытался найти объяснение молчанию родителей, но не находил их. Однажды ему вернулось письмо с лаконичной припиской на конверте: «адресат выбыл». Это была последняя незримая нить, связывающая его с волей, с родными людьми и определенными надеждами на будущее; осознание того, что он остался один, без родного очага приводило в состояние отчаянного одиночества, даже потерянности. Он отсидел весь срок от «звонка до звонка», а возвращаться на волю было некуда. Ему не было еще и тридцати, а выглядел он на сорок пять, с большими залысинами, потухшими глазами, без цели и вкуса к жизни, даже освобождение его радовало недолго. Ряд лет он околачивался в таежных поселках, где подряжался на строительство домов, коровников. Жил приживалой у одиноких женщин с нелегкими жизненными историями и судьбами, частенько с ними употреблял, затем постепенно пристрастился и стал усугублять… Участковый не единожды проводил с ним беседы на предмет устройства на постоянную работу, иначе грозил отправить на зону за тунеядство, – была такая статья в Уголовном кодекса РСФСР. Личная жизнь не складывалась, женщины периодически возникали, но до женитьбы дело так и не доходило. Не имея своего жилья и постоянного заработка создавать семью не решался, пугала ответственность, поэтому жил одним днем – без планов на будущее и претензий к прошлому.

За всю историю существования системы наказания, колония мало кого перевоспитала, да и существует ли такая задача, выполнима ли она? Попав за решетку, психофизика человека переформатируется на подсознательном уровне, когда задача выживания во враждебных ему условиях и среде становится сверхзадачей, а образ мышления и все поступки и действия подчинены этому. Человек становится не хуже, не опаснее или хитрее, или скрытнее, или враждебнее… он становится другим качественно. Каждый его поступок можно проверить целесообразностью: выгодно ему сейчас это или нет? И если ему что-то выгодно, он готов надеть любую маску, схитрить, обмануть, чтобы сберечь силы и выкроить себе даже мизерную выгоду. Иван – один из бесконечного потока на конвейере воспитания заключенных с близким к нулю достигнутым результатом, но стопроцентной гарантией, что он соберет и вынесет большую часть лагерного негатива, привычек, суждений, взглядов и жизненных ценностей. Лагерная философия – это по сути, конгломерат моральных правил и жестких тюремных законов, порой жестоких, где каждый сам за себя, те выживают сильные, ще задача системы – подавить личность, превратить каждого в часть общей, серой массы, те есть пастухи и есть стадо.

Ивана спасала профессия и его новое увлечение, ему удалось сберечь в себе душевные качества и человеческую совесть, однако отпечаток искореженных лет оставил свой след на долгие годы вперед.

Наконец, ему удалось устроиться в Дом культуры в рабочем поселке Кедровый художником, те зарплата была небольшая, но регулярная: аванс – получка. Но был еще постоянный приработок – наглядная агитация для учреждений и организаций, которые рассчитывались за исполнение заказа популярной в те времена «жидкой валютой», что вполне устраивало обе стороны. Иван писал плакаты, транспаранты, портреты вождей мирового пролетариата, социалистические обязательства и всевозможные партийные воззвания, призывы и обращения к народу, при этом нередко уходил в запой, и тогда заказы сиротливо и подолгу ожидали руки художника, который с горечью понимал на что приходится растрачивать талант художника… в Доме культуры работала молодой специалист, руководитель хора Анисина Римма, которая, как оказалось, была землячкой Ивану: он поведал ей историю о родителях, и она прониклась сочувствием к художнику, затем списалась со своими родственниками. Через несколько месяцев она получила письмо, где сообщалось, что семья пенсионеров Антоновых проживает по прежнему адресу во здравии и благополучии и никуда не выезжала; у Ивана вновь затеплилась надежда. Наступило время летних отпусков, и Римма засобиралась ехать в родительский дом, в тот самый город П. ск, где обещала передать весточку родителям Ивана. Бедолага всю ночь просидел над листами бумаги, прикуривая одну сигарету от другой, но так и не написал письма, его судьба, прожитые им безрадостные, тусклые годы не смогли втиснуться в тетрадный листок, не захотели видимо; он так и не нашел нужных слов. Утром бережно упаковал свое детище – любимую тройку – принес Римме и доверительно поведал историю ее создания:

– Скажите родителям, что жив-здоров, чего и им желаю, а письма не будет, только кони, может быть, черкнут мне пару строк? – он вышел и аккуратно притворил за собой дверь.

Приехав в родной город, она быстро нашла нужный адрес, поднялась на третий этаж и позвонила в дверь. Открыл седой, статный, еще крепкий с виду старик:

– Вы к кому, девушка?

– Я к Антоновым. Это вы? я привезла посылку от сына Ивана, мы работаем вместе, это его просьба. Удивленный, даже обескураженный хозяин предложил гостье пройти на кухню, где она поставила объемную упаковку на стол, развязала бечевку и сказала:

– Эта тройка скакала к Вам в дом много лет, теперь она здесь.

Вошла далеко немолодая, но все еще миловидная и ухоженная, в скромном халате женщина, остановилась, осторожно дотронулась до вздыбленной конской гривы и тихо произнесла:

– Мы думали тебя давно уже нет, Ваня, взяли грех на душу, прости нас…

– Мы здесь причем? Какая наша вина? – раздраженно начал отец, все больше распаляясь:

– Сам испоганил свою жизнь, мы растили его как порядочного человека, а вырос, как оказалось, бандюган… покалечил человека, оклеветал партию, на фронте мы, коммунисты первыми шли под пули врага и гибли первыми, спасли Страну…Он отошел к окну, думая о чем-то своем, близком и памятном, затем уже примиряющим тоном произнес:

– Лучшие, золотые годы проскакали, пронеслись вихрем мимо него, как эта тройка, а он скатился на самое дно общества, опозорил родителей… ну что же, каждый выбирает себе дорогу сам.

Гостья попросила передать сыну хотя бы записку; отец молча удалился в комнату, мать сидела, уставившись то ли на коней, то ли куда-то вдаль, в прошлое, в комнате воцарилась тишина отчуждения. Как же могло произойти, что родители не оставили родному, единственному сыну шанса вернуться в родной дом, где он родился и прожил свои лучшие юные годы, у которого не было более родных людей, чем они? Как же они не смогли понять, что посылку он отправил, как знак покаяния и просьбы о прощении за содеянное им в молодости? Как могли образованные, интеллигентные люди так очерстветь, забыть христианские заповеди о гордыне, равнодушии и сострадании к слабому, нуждающемуся в помощи? «Блудного сына» не впустили в дом, отвергли и обрекли на вечное скитание, изгнание, – родители поступили не по-христиански; партийные догмы и мораль застили их сознание и закрыли их сердца, всю свою жизнь они признавали и молились своим богам, где не нашлось места милосердию и любви к ближнему. Она поняла, что письма не будет, поспешно попрощавшись вышла и торопливо спустилась по ступеням лестницы в обшарпанном подъезде, где когда-то белобрысый смышленый пионер, будущий художник Ваня Антонов шустро преодолевал пролеты этих этажей, торопясь то в школу, то в студию изобразительного искусства… Счастливые родители, глядя на своего единственного, долгожданного сына, твердо верили, что его ждет прекрасное будущее, и они непременно будут им гордиться.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.