Не разлей вода

– Я давно заметил, что вы к ней привязались. А почему занятий нет?

– Я толком не поняла. Знаю, что у отца очень серьезные проблемы в его компании, он весь в делах. А дочка куда-то уехала на пару дней…

– Ну, ничего страшного, и вы отдохнете немного…

– Что-то не получается у меня отдохнуть. Из головы не идет последний разговор с Алей… Она сказала, что отец может потерять компанию…

– Настолько серьезные проблемы?

– Затрудняюсь сказать. Ах, вы же знаете, что для меня слова «дефолт» и «дефолиант» – это почти одно и то же!

– По существу, так оно есть. И то и другое приводит к концу.

– Вы шутите, а мне жаль эту семью и в особенности девочку. Если бы в моих силах было им помочь!

Хвостов лукаво ухмыльнулся:

– Дорогая, вы не могли бы прислушаться к своим ощущениям: кому вы хотите помочь больше – девочке или отцу? Я начинаю ощущать беспокойство. А в моем «молодом» возрасте любые перемены нежелательны – я могу начать пить, курить и пойти по дурной дорожке.

– Ну что ж вы за человек! Девочку мне жаль, хорошую, талантливую, одинокую девочку. Ах, да какой вы зануда, лучше сделайте мне бутерброд.

Владимир Иванович послушно взял в руки нож, но до масленки его не донес, а стал задумчиво вертеть:

– Какой красивый… Серебро, старое… Вот раньше…

– Если вы намекаете, по обыкновению, на прошлое – коммунистами ножи для масла запрещены не были…

– Они проблему решили с другого конца: исчезло масло, и необходимость в ножах отпала сама собой.

– Останетесь без сладкого!

– Не гневайтесь, душа моя, это я так, чтобы не терять форму… Так что же произошло?..

– Где?

– О боже, у девочки и папы. Узнайте, что произошло, а мы с вами подумаем, что можно сделать… Деньгами – это вряд ли, вот связи и все такое прочее… это можно попробовать…

– Владимир Иванович, голубчик, ваше благородство не знает границ…

– Просто вы, душа моя, вертите мной как хотите!

Самарина промолчала. Она уже дала совет Кочину и была уверена, что тот воспользуется им, но, как женщина предусмотрительная, не преминула заручиться поддержкой «связей». Самарина по опыту знала, что никакие деньги иногда не помогут так, как поможет всего лишь одно «правильное» знакомство.

Занятия с Алей, собственно, то, ради чего Самарина и находилась, нравились Ольге Леонидовне еще и потому, что это позволяло ей пережить всю ее жизнь, ее особенные моменты, еще раз. Аля, дочь Олега Петровича, девушка была неглупая, почти неиспорченная деньгами (что бы там ни считали в «курилке»), любознательная и… упрямая, как и ее отец. Эта фамильная черта у Али была украшена безумным обаянием, как дубовая основательная рамка украшена изящной виньеткой. Самарина не раз ловила себя на мысли, что устоять перед милым лукавством, улыбкой в пол-лица и некоторой наивностью просто невозможно. Получше узнав Алю, актриса прониклась еще и теплым, почти материнским чувством. Судьба девочки была не так проста и безоблачна, как могло показаться на первый взгляд. На замечания и поучения Самариной Аля не обижалась, поскольку преподавание актерского мастерства давно уже перешло за рамки обязательной программы и превратилось в продолжительные беседы с примерами из жизни и личными откровениями. Учительница и ученица стали друзьями. Самарина пыталась восполнить все пробелы в воспитании, которые обнаружились при ближайшем знакомстве с Алей. Например:

– Понимаешь, научиться быть актрисой – это не только достоверно выражать свои чувства, уметь двигаться на сцене, владеть своим голосом. Это еще и правильно вести себя в жизни. Представь, ты играешь английскую королеву. Что возникает в твоем воображении при словах «английская королева»? Осанка, царственность жестов и походки, четкая речь, знание и безукоризненное соблюдение правил хорошего тона. Хорошо ли ты сыграешь эту роль, если в жизни ты сутулая, неряшливо одетая девушка, глотающая слова и плохо себе представляющая, куда деть руки? Хорошие манеры для актера – это отлично загрунтованный холст, на который ловко ложится любая краска.

Аля все это слушала и задавала вопрос:

– А что, все актеры, которых я вижу на экране и видела в театре, умеют себя вести?

– Нет, конечно! Именно поэтому нельзя иногда смотреть без улыбки, как некоторые барышни изображают «высший свет». Но мы-то с тобой стремимся к идеалу.

– Мне папа сказал, что ваш голос был самым знаменитым голосом нашего кино. Все влюблялись сначала в голос, а потом уже в вас. Надо сказать, что и сейчас он у вас прямо-таки завораживающий – с вами хочется разговаривать…

– Спасибо. От тебя мне особенно приятно слышать это. Что касается голоса и интонаций – это те ослиные уши, которые не спрятать ни под каким колпаком. Со времен Элизы Дулиттл ничего не изменилось, поверь мне.

В один из дней Аля рассказала Ольге Леонидовне, что когда-то они все жили в Красноярске. Что ее мама умерла, когда Аля была совсем маленькой, и смерти предшествовала неприятная история. И что иногда ей очень хочется уехать из Москвы. Но только иногда, поскольку после Москвы там все кажется маленьким и медленным.

– Да это самый лучший комплимент городу – медленный… Это значит, что, живя там, ты удлиняешь свою жизнь.

– Но почему же все герои Чехова стремятся в Москву и жалуются на провинциальную жизнь? – Аля только что выучила монолог из «Трех сестер».

– Это не оттого, что там, в провинции, было плохо, а оттого, что людям с самим собой было неуютно и скучно. Они не знали, чем себя занять. И пьесы Чехова как раз об этом. Они – как дневники людей, потерявших стержень души. И ищущих его не там, где потеряли.

– А как же возможности большого города?

– Это весомый аргумент для переезда. Но эти возможности большого города по плечу людям со «стержнем». Я хочу, чтобы ты поняла: актерское ремесло требует самодисциплины, постоянного самообразования. Для актера испытанием может стать все: и переезд в большой город, и работа в маленьких провинциальных театрах.

– А вы играли в провинции? – Больше всего Але нравилось слушать рассказы Самариной. Ей очень хотелось представить эту жизнь – театральную, со всеми ее невзгодами, радостями кочевой жизни. Ольга Леонидовна иногда про себя умилялась – представления Али о театральной жизни были в основном почерпнуты из пьес Островского: скитания Несчастливцева и других.

– А как же! Несколько лет в театре маленького волжского городка. Жила там и все время вспоминала Островского. Везде мне чудились Катерины да Кабанихи. Поначалу думала, что месяц-другой – и вернусь в Ленинград, а потом поеду в Москву. Но время шло, ничего не менялось. И я поняла, что самое неправильное – это считать каждый прожитый день черновиком, который потом перепишешь набело. Тогда я повесила новые красивые занавески в своей съемной квартире, купила много красивой посуды, посадила цветы на балконе, стала не спеша завтракать и ужинать, перестала стремиться в Ленинград. А перестав дергаться и мучиться от сознания, что играю в провинции, сыграла самые лучшие свои роли. Меня заметили и пригласили в Москву.

Ольга Леонидовна рассказывала, воспоминание одно за другим выстраивались ровной цепочкой. Она сама уже видела лица прошлого, ощущала запахи, переживала вновь все свои неудачи и гордилась успехами. Аля слушала ее и думала о том, что с появлением Ольги Леонидовны в доме все изменилось. Девочка не могла четко определить все происшедшие перемены. «Стало все по-настоящему», – думалось ей. Ольга Леонидовна не докучала вопросами, она обращала внимание на внезапную молчаливость ученицы и только раз, чтобы как-то отвлечь и развеселить Алю, она поинтересовалась:

– Я все хотела спросить, что за странный портрет у вас здесь стоит? Его подрисовывают все кому не лень.

– А, это папе подарили. Или по ошибке привезли… Никто толком понять не может. Если хотите, нарисуйте и вы что-нибудь…

– Уж очень соблазнительная мысль!

В последующие пятнадцать минут обе вовсю орудовали кисточками. Портрет, давно приобретший сходство со старой, видавшей все оттенки красок палитрой, запестрел новыми деталями. За этим занятием их и застал Олег Петрович Кочин.

– Вот вы где… А что это вы с министром сельского хозяйства делаете? – Олег Петрович в ужасе прикрыл лицо руками. – Кошмар. Нет, серьезно, если его хватятся, вы представляете, какой скандал будет? Надо будет Лидию предупредить, чтобы она предложила взамен что-нибудь приятное… В кабинете пейзаж очень приличный висит… Не забыть бы ей сказать… Такой портрет испортили.

С этими словами он широким мазком, словно завершающим штрихом, проложил бороздку из «берлинской лазури».

– Пап, не ругайся, ты первый начал! Я сама видела.

– Не закладывай отца. Я… Я его только подправил… Сейчас только исправлю вот.

Не отрываясь от увлекательного занятия, Олег Петрович обратился к Самариной:

– Я что хотел предложить… Ольга Леонидовна, я хотел бы пригласить вас поужинать в ресторане…

– Ольга Леонидовна, соглашайтесь обязательно… Артемий Николаевич так готовит! И платье вечернее наденете… – Алла пришла в восторг от идеи отца. Самарина улыбнулась:

– Ну, если моя ученица меня отпускает, то… с удовольствием.

– Здорово! Пойдемте обсудим, что вам надеть и какую прическу сделать.

Не успели они уйти, как появилась озабоченная Лидия Александровна:

– Олег Петрович, прислали из Министерства сельского хозяйства – просят портрет вернуть.

– Да… Ну, пусть забирают. – Олег Петрович в замешательстве посмотрел на присутствующих. Рабочие, с опаской глядя на изображение и боясь измазаться свежей краской, сняли картину с мольберта.

– Лидия Александровна, если будут какие-то проблемы… – Олег Петрович еле сдерживал смех. – Не волнуйтесь. Все подумают, что так и должно было быть. По замыслу художника, – рассмеялся Олег Петрович и, посмотрев на Самарину, добавил:

– Не мешкая, в ресторан! Нельзя не отметить избавление от этого «шедевра».

– Да-да, – подхватила Аля, – поезжайте, а за разговорами время так и пройдет!

Портрет унесли, удалилась Лидия Александровна, переговариваясь и смеясь, покинули комнату Кочин и Самарина. Аля вздохнула с облегчением. Она обожала отца и прекрасно относилась к Ольге Леонидовне. Но с некоторых пор в ее жизни был секрет, поделиться которым она не могла даже с самыми близкими людьми.

А чтобы пролить свет на эти тайные обстоятельства, придется заглянуть в прошлое.

Случившаяся история была достаточно громкой, и одно время поговаривали, что на жизнь Олега Петровича пытались покушаться. Было заведено дело, работали следователи, переворошили всю округу, всех опрашивали и даже распорядились выставить охрану у дома Кочина. Но в результате выяснилось, что это ближайший сосед хотел насолить Кочиным и выстрелил из пневматики в собаку. Олег Петрович в этом был уверен с самого начала.

Олег Петрович помнил, как он с женой и маленькой дочкой приехал сюда, в подмосковную Знаменку. После сибирской природы их удивить было сложно, и все же увиденное трогало душу.

Кочин с женой Татьяной стоял на высоком холме, перед ними простиралось поле с высокой бурой травой. Согбенные сосны сообщали пейзажу некоторую тревогу. За полем начиналась река, но ее темные воды казались естественным продолжением неухоженного, мрачного поля. И хотя это все совсем не напоминало им родные красноярские места, они переглянулись и решили, что это место им подходит. Из окна дома, в который они въехали, также виднелось это поле с огромным дубом, который уцелел благодаря своим размерам. Такой спилить было непросто. Как только Кочины обустроились, привезли мебель и прочие вещи, к ним стали приходить сельчане. Олег Петрович удивился нашествию, но жена его разумно заметила: «Если бы мы поселились в закрытом коттеджном поселке, никто бы к тебе не ходил. Охрана, заборы, камеры. А мы с тобой живем в селе. И люди здесь разные, но не связанные условностями. Они подчиняются своим давним законам гостеприимства и дружбы. А потому придется потерпеть. Конечно, у меня научная работа, у тебя твой бизнес, и времени для разговоров у нас немного». Односельчане старались быть деликатными. Они вежливо останавливались у калитки, в дом проходить не спешили, как бы их горячо и радушно ни приглашали. Приветственно кивая, они негромко обменивались впечатлениями, не стесняясь хозяев. То, что им удалось увидеть, их немало удивило. Даже после того, как вся мебель была расставлена, дом казался пустым. Главным в нем был светлый, липового цвета пол, на котором были разложены маленькие узорчатые коврики. На стенах висели яркие и совершенно, по мнению знаменских, бессодержательные картинки, а телевизор поражал воображение. Он был огромный, плоский, такие тогда в Москве почти не встречались, и походил на экран в кинотеатре. Все остальные мелочи были как у людей. Олег Петрович и его жена старались вовсю – они приглашали в дом, пытались поделиться впечатлениями. «Ну, у нас в Красноярске природа другая – титанами созданная… А здесь, в Подмосковье, – все человечнее, уютнее», – рассуждал Олег Петрович под насмешливыми взглядами гостей. Знаменские были недоверчивы, но это не отменяло здешних правил – каждый приносил новым соседям гостинец: огурцы собственного соления, варенье, мед. Маленькой дочке Але дарили варежки, носочки и калину на случай, не дай бог, простуды. Кочины отвечали кедровыми орешками, тертой черемухой и моченой брусникой. Все эти гостинцы в изобилии присылала родня.

Вскоре односельчане привыкли к новым жильцам – образ жизни Олега Петровича и его миловидной жены ничем не отличался от образа жизни других городских, которые переселились в Знаменку. В выходные они подолгу гуляли вдоль реки, в то время как местные или ловили рыбу, или купались. В очереди за молоком жена Кочина не стояла, а закупала в супермаркете упаковками маленькие баночки с йогуртами. Олег Петрович по утрам в любую погоду совершал длительные пробежки, а знаменских мужиков утром можно было только выгнать разве что на огород за картошкой. Одним словом, жители они были по сути своей городские, хоть и старались приспособиться к новым условиям. Например, когда наступила весна, решили посадить огород. Картошку выращивать они, конечно, не собирались, но всякую петрушку-кинзу свою иметь хотелось. Грядки были вскопаны, семена аккуратно в лунки посажены, наступил черед полива, тут-то и выяснилось, что скважина, которая была рядом с огородом, забилась. За водой для полива пришлось обратиться к соседям Батениным, проживающим рядом, за невысоким коричневым забором. Старший Батенин, Егор Дмитриевич, – накачанный мужчина с ежиком темных волос, узнав о трудностях, с готовностью достал самый длинный шланг, приспособил его к своей скважине, и таким образом проблема была решена. Жена его, Людмила, коль уж знакомство состоялось, пригласила Кочиных на пироги. Те пришли, принеся с собой бутылку хорошего вина и коробку настоящих французских трюфелей. Вечер удался на славу. Мужчины, выпив вина, продолжили знакомство за запотевшим шкаликом, женщины сдержанно обменивались секретами кулинарного мастерства. Младшие Батенины – мальчишки девяти и одиннадцати лет – в застолье участия не принимали, а только исподтишка передразнивали дочку новых соседей, маленькую Алю. Аля, когда смущалась, начинала говорить очень тихо.

В последующие две недели Людмила на правах соседки зачастила к Татьяне Кочиной. То тертую скорлупу для грядок приносила, то блинов, то домашнего квасу. Таню она заставала за компьютером, отрывала ее от дел и начинала разговор о местных новостях. Таня с трудом отрывалась от диссертации, улыбалась, благодарила за гостинцы, кивала в ответ, но разговор почти не поддерживала и ответных визитов не делала.

– Мне, ты же понимаешь, от них ничего не надо, – пожаловалась Людмила мужу, – но как-то не по-людски. Ни сами не зайдут, ни у них посидеть, поговорить. Чего тогда приходили с конфетами?

Людмила мысленно сравнивала свои визиты, например, к бабе Ире или Лариске. В этих случаях, придя на минуточку, Людмила оставалась обычно у них до вечера. Хозяйки бросали свои дела, иногда доставали наливочку, иногда гоняли чаи и разговаривали, разговаривали. Батенин, мысленно насмехаясь над неумехой-женой, решил тоже предпринять попытку сблизиться с соседями. Он принес водку, копченую утку, домашние соленья, попытался разговорить Олега Петровича Кочина, научить его ставить на реке сеть, коптить рыбу и забивать поросенка. Кочин пил мало, слушал невнимательно и постоянно отвлекался на телефонные разговоры. Олег Петрович только осваивался в Москве, и все его мысли были заняты производственными проблемами. Батенин догадывался, что мысли нового соседа далеко, но с упорством старался превратить вежливую встречу в горячие дружеские посиделки. Все старания его заканчивались крахом. Вообще, завидев соседей на своем пороге, Кочины широко улыбались, приглашали в дом, но вели себя так, как будто им обоим «приспичило», как выразился Батенин-старший, и надо срочно бежать, а гости мешают.

– Плюнь, порядки у них такие. Не наши, не московские, а как там у них принято, в этом Красноярске, – бог знает, – сказал жене Батенин-старший и добавил ворчливо: – Хотя теперь у нас живут, могли бы и приспособиться.

– Да, действительно, ну и что, что приезжие, сговорчивее могли бы быть, – соглашалась Людмила.

После таких разговоров Батенины начинали искать в соседях недостатки. Получалось, что Кочины люди вроде бы и неплохие, но жадные, скрытные и недушевные. Олег Петрович с женой, не догадываясь обо всем этом, по-прежнему радостно здоровались по утрам, весело махали руками, проезжая мимо на велосипедах, и пытались шутить, используя «общие» выражения. Но Батенины решили, что надо показать гордость и что с ними так высокомерно обращаться не стоит. В разгар созревания огурцов и прочей ботвы Батенин-старший без предупреждения перекрыл Кочиным воду на огород. Те сначала удивились, потом расстроились, потом сказали бодро: «Плевать!» – стали таскать воду из-под крана на кухне.

– Тань, я сейчас «въеду» во все дела и организую независимое водоснабжение. Потерпи. И плюнь ты на этот огород! В магазине все купим.

Татьяна Кочина на огород не плюнула, таскала воду и как-то даже обрадовалась такому демаршу соседей. Ей казалось, что вслед за этим наступит полное охлаждение и стороны впредь ограничатся дежурными приветствиями. И появится у Кочиных возможность заниматься своими делами целый день напролет. Татьяна хорошо относилась к соседям, но они всей семьей жили в таком напряженном ритме, что просто разговаривать на свободные темы не получалось.

– Небось надорвались, – с удовольствием заметил Батенин, – теперь будут понимать, что такое соседи.

Выйдя за ворота, он передвинул мусорный бак на двадцать сантиметров влево, ближе к соседским воротам. Ему хотелось дождаться момента, когда Кочины будут уезжать. Батенин уже предвкушал, какие лица у них будут. Через десять минут открылись ворота, выехала небольшая машина, из которой выглядывало приветливое лицо Татьяны Кочиной:

– Привет, сосед! – проговорила она и замахала руками, как будто Батенин был самым дорогим для нее человеком на земле.

Батенин, с нетерпением ожидавший небольшой соседской склоки, оторопел и неожиданно для себя тоже сделал детский жест ладошкой.

– Придурошные они какие-то, – поделился он с женой впечатлением от утренней встречи.

Людмила не покидала свой наблюдательный пункт у окна:

– Дочку привезли свою. И собаку. Девочка симпатичная. Собака дурная. Носится как оглашенная.

– Да? – произнес Батенин. – Главное, чтобы шуму не было, мы ведь с тобой шум, Люда, не любим?

В следующий месяц вся энергия Батенина была направлена на контроль за соблюдением норм общежития. Он заставил Кочиных загнать мусорный бак во двор, запретил Але играть рядом со своим забором: «Мы его только прошлым летом поставили, а она, вон, мяч баскетбольный швыряет».

– Это обычный мяч. Он легкий. А она – маленькая девочка, – попробовал мягко урезонить соседа Кочин.

– Не важно, забор стучит! – угрюмо повторил Батенин.

– Послушайте, сосед, зачем ссориться?! Дети вместе подрастать будут, дружить, – увещевал Олег Петрович.

Но Батенин слушать его не хотел и продолжал придираться к Кочиным. Он стучал в калитку, когда ночью раздавался громкий детский смех, жаловался, что кто-то вытоптал цветы у забора, и возмущался лаем собаки. Собака у Кочиных была спокойной, иногда только позволяла себе шуметь. И Татьяна, и Олег Петрович были людьми терпеливыми. Они внимательно слушали Батенина, иногда пытались вежливо спорить, но все же большую часть просьб выполняли. А больше всего бесило пришедшего с очередной претензией Батенина, что они встречали широкой сердечной улыбкой и так же прощались.

Градус соседских отношений, несмотря ни на какие провокации, Кочины держали стабильно на отметке девятнадцать градусов по Цельсию. То есть не ледяной холод и не испепеляющий зной, а постоянная комфортная температура. Весь же смысл существования Батенина свелся к тому, чтобы наконец вывести бывших красноярцев из себя. Его почему-то в соседях злили доброжелательность, всякое отсутствие мстительности и готовность пойти навстречу. Эти их качества были для него со знаком минус – он в них распознал щит, который не позволял ему, Батенину, сблизиться с ними и пользоваться их вниманием, когда заблагорассудится. А нежелание идти на конфликт (из-за чего Батенин не мог отвести душу, устроив громкую ругань) он счел и вовсе личным оскорблением – по всему выходило, что всерьез его не воспринимают.

– Плюнь, – теперь Людмила говорила мужу, – что ты к ним прицепился? Видишь – непрошибаемые.

– Нет непрошибаемых, – ответил ей муж и пошел к соседям требовать, чтобы их дочка Аля играла где-нибудь у реки, потому что шум мешает его нервным сыновьям и песок летит в окна. Татьяна Кочина, выслушав Батенина, покачала грустно головой и ответила:

– Хорошо, как получится.

Провожала она соседа, лучезарно улыбаясь. Татьяна прекрасно понимала, что никогда не отпустит дочку к реке. «Господи, что за характер!» – думала она про Батенина, а мужу сказала:

– Что-то мне подсказывает, что связываться с ним не надо. Противный человек. Он все равно не угомонится. Надо его игнорировать.

– Игнорировать так игнорировать, – произнес Олег Петрович, погруженный в документы и расчеты.

Теперь Кочины брали дочь, собаку и уходили на речку. Батенин из своего окна (а его дом стоял на расстоянии метров пятидесяти от берега) видел, как взрослые и маленькая девочка носились наперегонки с собакой, валялись в траве. Он видел, как собака, положив лапы на плечи девочке, с благодарностью пыталась лизнуть ей щеку, как девочка, хихикая, надевала на пса шляпку. Собака виляла хвостом и терпела. Кочин иногда принимал участие в этих играх, но чаще всего он все так же корпел над бумагами и рылся в ноутбуке. Татьяна расстилала плед под старым дубом, читала, а потом кормила всех бутербродами. Возвращаясь домой, Кочины, завидев Батениных, улыбались им и приветственно махали руками, словно это лучшие друзья, а не капризные и не всегда справедливые соседи. Соседи же имели напряженно-растерянные лица.

Иногда Аля брала с собой на речку мяч. В эти дни собака, виляя хвостом, бежала впереди и требовательно лаяла. Когда же мяч улетал вдаль, она, прижав уши и расстилаясь по земле, мчалась за ним вдогонку. А потом собака стремглав возвращалась с мячом обратно и прыгала в расставленные Алей руки.

В один из дней Кочины пришли на речку рано. Солнце еще не пекло, а лишь усыпляюще грело. Река была прохладной. Аля потопталась на берегу, пригоршней зачерпнула воды и плеснула на собаку, та, в восторге от предстоящей игры, закружила на месте. Аля подхватила мячик и кинула его вдаль. Пес подпрыгнул и почти полетел над травой. Именно в этот момент раздался противный жужжащий звук, словно срезанная, упала ветка близлежащего куста, а пес шлепнулся в траву, перевернулся на спину и заскулил. Закричала Татьяна, вскрикнула Аля, и, рассыпав все бумаги, уронив ноутбук, вскочил на ноги Кочин. Он кинулся к дочери, повалил в траву и прижал к земле.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.