Полная версия
Катарсис. Темные тропы
Ну, а я – на каждый его пункт – выставлял только два вопроса: стоимость и сроки лечения? И качал головой. Нет у меня дней, а тем более недель – на слом и правильное сращивание костей, на растяжение и сращивание сухожилий, на удаление костяных наростов и соляных отложений. У нас – сроки, мы – спешим. Сердечно благодарю, собираю свои вещи и иду в опочивальню, шаркая ногами. Разминка что-то сильно притомила меня, а лекарь так намял всё, что всё, что было – болит и ноет.
Дверь открываю ключом. Возня под простынями застывает. Бросаю одежды, иду в ванную. Ещё дверь не закрыл – хихиканья и возня продолжились. Вода остыла. Но всё одно – приятно. Просто полежать полностью в воде. Входит девка. С вёдрами кипятка. Не открывая глаз, показываю, чтобы лила на ноги. Хорошо! Чувствовать себя живым!
Но! Не настолько! Дёргаюсь, расплёскивая воду! Не надо! Даже массажа! Нечего мне массировать! Мясо с салом ещё не успело нарасти на моём скелете. Жестом и взглядом указываю на дверь. Продажная любовь – как глоток из придорожной лужи! Не хочу! Мне не требуется. Не жмёт и не тянет. И никакой токсикоз нигде не доставляет забот. Живодёр позаботился.
Глава 7
Дом наёмников проводит званый вечер. Или что-то вроде этого. Светло, шумно, представительно. Сытно и пьяно. С первого взгляда заметно, что горожанам так опостылела унылая обыденность, серая жизнь военного времени, что народ с радостью ухватился за повод разогнать скуку. Люди принарядились, а чтобы совсем не разорить главу Гильдии наёмников, тащили с собой домашние запасы и приходили уже прогретые радостным предвкушением вечеринки и со своими кувшинами веселительного литража.
Барыня наша – на месте почётного гостя. Рядом с местной барыней теперь сидят, склоняясь друг к другу, сплетничают.
Я – сзади, как и положено слуге и телохранителю. В тени колонны. Прячусь. Все же – красивые, нарядные. Натягиваю бандану – поглубже, шарф – на лицо, повыше. Не надо людям праздничное настроение поганить нелицеприятными личностями. Мне и тут, в тенёчке, тепло, всё видно и всё слышно. От охраняемого объекта – в шаговой доступности.
В зале имеется небольшой помост, на котором сейчас что-то вроде ансамбля художественной самодеятельности бренчит инструментами и заунывно поет о героях былых времён, о которых не осталось порой имён. Ну, а как назвать это, если у них по ходу баллады герои по нескольку раз назывались сказителями разными именами? Пламя с широко раскрытыми глазами пожирает сцену глазами. Она лично знает почти половину воспетых многоликих героев. И, чувствую её эмоции и обрывки мыслей – поражена тем, что не догадывалась, что такие близкие её родственники – чуть ли не боги!
Ну, а как по мне – плохо. Музыка – убогая, исполнение – такое же. Самого текста – не трогаю. Ибо не разбираюсь. Для художественного текста – бред и сплошная несвязуха, для промывания голов черни… Ничего я не смыслю в методах пропаганды и прочих средствах массовой дезинформации и оболванивания этих самых масс и промывки их, массовых, мозгов.
Сам – дёрнулся аж! Иногда такое в голову приходит – хоть стой, хоть падай!
Тусовка мне – тоже не интересна. Ни сплетни, ни осторожные прощупывания настроений, намерений и отношений сего представительного собрания меня не колышут. Вино меня не берёт, вкус напитков я не нашёл интересным, наевшись, точнее – набив бурдюк, что встроен в моё тело и именуется пищеводом и пищеварительным проспектом, и к столу интерес потерял. Нет, не «проспектом». Трассой? Трактом? А-а! Не суть! Муторно это – принимать пищу моим набором дантиста-живодёра. Прямо сейчас, здесь, на Лилию никто не собирается нападать, ну, конкретно тут – убивать её. Потому мне – скучно. Медленно погружаюсь в дремоту и оцепенение. В спящий режим.
И в этой полудрёме – зал изменился. Люди – уже и не люди вовсе, а сгустки энергетических потоков. Перетекают, пульсируют. Забавно. Энергия течёт по помещению, причудливо, вытекает прочь, заходят другие потоки. Сюрреализм какой-то. Зато вижу – какие сгустки пульсирующих потоков энергии тянутся друг к другу, какие – связаны, какие – вообще – синхронизированы. А какие сгустки – с несовпадающими частотами энергопотока. Такие вызывают неприязнь друг у друга, будут взаимно исключать друг друга, гасить. Или один, более сильный поток изменит частоту мерцания другого, подавив, поработив.
Вот и у меня так – разом два потока во мне. Несовпадающих. Равной силы. Было. И я теперь занят как раз подавлением одного из них, изменением его частоты. Но это так, фоново, так сказать.
И наблюдение за этими мультиками оказалось более увлекательным занятием, чем имеющаяся культурная программа.
Наконец, этот томный вечер завершился. Сопровождаем барыню в опочивальню. Лилия выжата, будто весь вечер проводила битву. Так оно и оказалось – начинает причитать, жалуется. Весьма сложные и важные переговоры она проводила с исполняющей обязанности главы Дома Волка, вдовой внезапно умершего Старого Волка, матерью внезапно убившегося на охоте, напоровшегося глазом на сломанную ветку – Молодого Волка, матерью номинального Главы Дома, ещё не закончившего обучение в Университете, Волчонка.
Странно. Старая Волчица тяготела к Лилии Медногорской, испытывая искреннюю симпатию к моей барыне. Энергопотоки мне это рассказали, показали. Но личные симпатии – вещь малозначимая, хотя и значимая.
А переговоры проводились… Как это говорится – по разделу сфер влияния и прощупывания взаимных интересов и намерений. Просто между полудикими, но гордыми Домами Западного Порубежья и Княжеством Волка – Княжество Гороха. После внезапной, таинственной и вроде как случайной гибели всей семьи Гороха княжество приходит в запустение. Ну, это я и сам видел. Народ массово мигрирует под более надёжную руку. Земли Гороха и хозяйство слабеют. А этого допустить никак нельзя! Естественно, что если не объявится наследник и не возьмёт дела под свою руку, Княжество Гороха растащат по своим наделам, ленам и владениям соседи. Да и если и объявится – пока дела примет, пока рука утвердится – соседи отъедят себе деляночки, перемежуют разделительные полосы.
Так вот – столь тяжёлые предварительные прощупывания завершились к взаимному удовлетворению. Завтра новый раунд переговоров – Старая Волчица даёт приём у себя. Как раз будут проводить предварительные согласования. Хотя Волчица и сделала Медногорской Властительнице намёк на предложение неслыханной щедрости. Вроде как и невинно, по-женски, обсудили завязавшуюся во время учёбы дружбу старшего сына Лилии и второго сына Волка, Волчонка, и посмеялись над интрижкой Медногорца с третьим ребёнком Старой Волчицы – дочерью. А это уже – намёк на брачный союз двух Домов. А неслыханная щедрость в том, что Дом Медной Горы – на два порядка ниже в официальной табели о рангах, чем Княжеский Дом Волков.
Вот тебе и личная симпатия двух вдов, и – школьная дружба с юношеским перепихоном – их отпрысков.
Одно расстраивало – никуда мы завтра не едем. Будет очень глупо, по-хамски, если Лилия проигнорирует недвусмысленное приглашение Дома Волка на вечерний званый ужин.
И – маленький пунктик. Зачем мне, немому дурачку, барыня вываливает весь этот расклад? Ни посоветовать не могу, ни посочувствовать. Согласно официальной легенде я вообще – слабоумный. Меня можно даже не стесняться, переодеваться при мне, журчать в каменные удобства, принимать водные процедуры, расчёсывать свои волосы… бр-р-р! Пробирает! Засыпать под моё мычание минусовых колыбельных, прижимаясь ко мне грудью, выкормившей красноволосый выводок, под тончайшей сорочкой.
Кто я для неё? Питомец? Как ручная собачка или как кастрированный котик? Или плюшевый мишка, которого уронили на пол и оторвали лапу, но всё равно не бросают, потому что он – хороший, привычный. Вещь!
Ну, а раз мы никуда не едем, то утром пошли на… ох, какое слово всплыло похабное – жопинг. При чём тут кормовое седалище? Как оно связано с торговлей? Бред!
Естественно, в «женские» ряды. У барыни приподнятое настроение. У неё начались циклические сложности. Вот она и радуется. Рада, что не залетела, хотя очень этого боялась. А у женщины что радость, что горе отмечаются одним способом – новыми шмотками. Но так как у нас не просто женщина, а отягощённая бременем власти, а это, как говорится, накладывает свой отпечаток на мозги, вызывая профессиональную деформацию личности, то шмотки покупаются не столько себе, сколько подведомственному персоналу – нам. Пламя пылает аурой, чуть не спалив новое платье и сопутствующую мелочёвку – платочки-шляпки разные. Кинулась на барыню, расцеловала всё, куда попали её губы, а потом – разревелась. Бабы! Мокрая душа. Слёзы льют по любому повод. И без повода – льют.
Паду перепала новая кожанка из красной кожи. Я себе выбрал новый шарф и шляпу с большими полами – вместе почти полностью скрывают лицо. И – перчатки. У меня регенерация пошла совсем палевная – огрызки пальцев чешутся. Как бы ни получилось истории с хвостом ящерицы. Да и вообще, хорошие перчатки – штука незаменимая. В нелёгком деле охраны и безопасности труда. Хм! Похоже, что последнее слово случайно прилипло. В деле охраны и безопасности… Барыни. Да, так лучше!
А ещё мы посетили обе лавки знахарок-травниц. Типичные колдуньи. Связки трав весят, разные куриные лапки. Ужас! Готический. Оказалось, что женщина – всегда женщина. Мази, кремы, косметика. Ох, блин! Мне покупают какую-то мазь, что должна вылечить мои волосы на голове и подбородке, чтобы они стали волосами, а не рыбьей чешуёй. И для кожи. Вот это перебор! Мычу – яростно! Обойдусь! Смеются. И, издеваясь, складывают в ту же корзинку тушь для ресниц, зубной порошок, помаду для губ, румяна… не знаю, для чего. И – ржут. Понял я уже ваш юмор! Добавляю в корзину шпильки и заколки для волос, банты, выдёргивая их из причёски Пламени, а потом – по-волчьи скалюсь им в лица осколками зубов. Улыбка у меня такая.
А кто говорил, что я добрый котик? Могу и зашипеть, цапнуть, даже – исцарапать. Одним словом – испортить настроение и причёску. Отстали от меня, шутники доморощённые.
А дальше пошли мы на рабский рынок. Ну, а как назвать место, где людей продают и покупают? Не называя это тем, чем оно и является. Людей продают, как скотину. Лилия заинтересовалась юной девочкой, примерно возраста Пламени. Заглядывает ей в глаза, щупает волосы, заглядывает в уши, смотрит в рот – на язык и зубы. Оценивает состояние ногтей и кожи ладоней. Будто козу покупает. Хм-хм! Кха-кха! Я даже закашлял – девочку зовут Бодливая Коза.
Барыня пытает вопросами продавца, думая, что это отец девочки. А энергопотоки у них – разные.
«Скажи ей, что он – не отец этой драной козы. Он – перекуп!» – тронув Пламя, чтобы привлечь внимание, передаю я. Пламя также трогает хозяйку, встаёт на цыпочки и шепчет ей в ухо.
И это сразу меняет тональность торга. Слова Лилии, обращённые к перекупу, полны холодного презрения, обращённые к девочке – равнодушно-вопросительные. Как при разговоре с той же козой.
Лилия велит девочке раздеться, прямо тут, в толпе людей – осматривает и ощупывает её живот, намечающуюся, ещё твёрдую, как каштан, грудь, плечи, позвоночник, раздвигает ягодицы и суёт руку девочке между ног. Надо ли говорить, какое у меня было лицо? Девочка-рабыня закусила губу, чуть не плачет. Не потому, что ей стыдно или больно, как я ожидал, а потому что покупательница, барыня наша, жестоко бракует её по всем позициям. Всё в девочке плохо. Очень плохо. Хотя, как по мне – вполне здоровая и ладно скроенная девчушка.
И опять я чуть не задохнулся в кашле: девочка-то – уже не девочка. Подхожу, без замаха бью в лицо перекупу. И ногой – в упавшее лицо. Тварь! Она же ребёнок ещё! У неё даже первичные половые ещё не выросли! Поиграл – решил продать? Убил бы, если бы Пад не оттащил меня!
Прибежавшей страже Лилия объясняет ситуацию. Под крики и ропот возмущённой толпы вокруг. Барыня готовит штраф – выкуп за моё хулиганство. Но старший наряда добавил сапогом по морде перекупу, поверх моего, стража хватает урода и уволакивает. Девочка так и стоит, целя то в меня, то в Лилию, то в начкара острыми грудями с сосками, затвердевшими, как наконечники алых стрел, от страха и холода.
Начкар посмотрел на девочку, на Лилию, утвердился, что девочка теперь под надёжной рукой, склонил голову в почтительном жесте и пошёл вслед за своими людьми.
– Как тебя называла мама? – спросила Лилия у девочки.
– Боза, – дрожащим голосом проблеяла та в ответ. – Мамы больше нет. Никого – нет.
– Одевайся, Боза, – махнула рукой барыня. – Служи мне честно. И будет жизнь твоя хорошей. А худое удумаешь – ему отдам, – Лилия махнула на меня рукой. – Немой, улыбнись!
Зря она так. Девочка же икала потом почти час. До самой казни.
Глава 8
Это такое местное развлечение. На главной площади города готовят сцену. К полудню на площадь стекается народ. Массово. Сцена образована столбами, что щедро обкладывают вязанками хвороста и колотыми корнями деревьев. Огненное шоу – подумал я.
Ещё раз спрашиваю сам себя, откуда я такой – добренький, такой наивный – взялся в этом теле, в этом жестоком Мире?
К столбам люди в белых балахонах привязывают осужденных. Народ бурлит, обсуждая не бесчеловечность происходящего действа, а известные им подробности обвинительных приговоров, подробности опознания этих людей в качестве злодеев, подробности их задержания и пыток для получения чистосердечного признания. И действия самих Чистых – этих белых служек. Посмеиваясь, с предвкушением забавы, ожидая их неловкости и оплошности. Почему-то люди считают, что в Чистые идут не самые сообразительные парни, а самые тупые, самые ленивые, самые никчёмные. Типичные объекты подшучивания.
А вот у меня – холод разливается по телу. Ледяной, липкий ужас. Не могу поверить, что вот так вот – обыденно, более того – празднично – будут сжигать людей – заживо! О, боги! Куда я попал?! Чувствую бессильное отчаяние. Я не то, что не желаю участвовать в этом, видеть этого – не могу!
Что вы делаете, люди?! Зачем вы добровольно участвуете в этом бесчеловечном ритуале? Да что с вами со всеми?!
Мои спутники удивлены моей реакцией, моими дерганьями, хрипом и стоном, что летят сквозь шарф.
– Немой! Стой! – властно приказывает барыня – Не дёргайся! Да возьми себя в руки, воин!
И меня вышибает из собственного тела. Смотрю на всё равнодушно-спокойно. При этом – отстранённо. И как бы – сверху. Как будто вне собственной головы, поверх собственной шляпы (какая она, оказывается, нелепая, шляпа эта!) И это помогло. Никаких эмоций, никаких переживаний. Чистые, прозрачные, холодно-равнодушные мысли, полная синхронизация потока.
И вижу я всё иначе. Опять вижу энергопотоки. Площадь – как разлитая лужа биоэнергии, зажатая холодными стенами зданий. На постаменте – белые коконы. Разных размеров. Это – Чистые. Божьи слуги.
И жертвы. Их коконы – другие. Разные, но – другие.
Разглядывая этих божьих одуванчиков (белые коконы их энергии вызвали именно такую ассоциацию), понял кое-что важное про них, про богов, про магов. И про себя. Открытие было столь глубоким и потрясающим, что я выпал из слежения за происходящим.
Я уже говорил, что вижу людей – не так. Если попадаю в странное состояние сознания. Вижу их био-энергетику. Биоэнергетика магов настолько сильна, что видна – всегда. По крайней мере – мне. По словам Пламени – всем магам. Только вот дело в том, что я – не маг. И эти Чистые – не маги. Хоть как-то на мага тянет только вон тот, что и зачитывает приговор осужденным. Остальные – бездари, как и подавляющее большинство людей на площади. Но их энергетика очень сильна. Их Сила – у каждого разная, конечно, но сравнима с Силой магов.
Смотрю на Пламя. На магов Гильдии, что тоже имеются на этой площади. Вижу их Силу. Её текущее состояние, Мощь – способность единовременно пропустить через себя Силу и выплеснуть её – заклинанием, вижу её максимальный уровень, какой этот маг может выработать и накопить в себе.
Смотрю на Чистых. Вижу Силу. Белую Силу. Её текущее состояние не просматривается, максимальный уровень не просматривается, будто он бесконечен. Мощь – просматривается.
«Это же – посвятившие себя Триединому, – передаёт мне Пламя. – Это – Его Благословение. Они и используют Его Благодать. Если Чистильщик пропустит через себя слишком много Благодати, он погибнет. Святым станет».
Вот это и есть открытие. Можно, оказывается, быть магом, не будучи – Магом.
Этим и отличаются маги от остальных. Маги вырабатывают, накапливают и способны оперировать Силой. Собственной Силой. Служки Бога – заёмной Силой того, кому посвятили себя. Обычные люди – тоже, оказывается, вырабатывают энергию, но мало, а кроме того, не способны ни её накопить в сколько-нибудь значимых объёмах, ни оперировать этой энергией.
Фундаментальное открытие. Самих основ Мироздания.
И про себя. Я – не Маг. Но я делаю вещи – немыслимые! Магические. Причём делаю – не зная, что делаю, как делаю. Потому как заёмная у меня Сила. Если это вообще Сила, а не что-то иное. Чистые – служат Триединому. А я? Кому посвящён я?
Тому, чья метка стоит на мне – Смерти. Один из потоков во мне – Сила Смерти. Я – прислужник Смерти. Вот и всё. Всё просто.
Можно выдохнуть и – успокоиться. Моё место – как раз в ряду приговорённых. Я прислужник Тёмного Бога Смерти. Тёмный.
Как вон тот Тёмный Маг на вязанке дров. Слишком неумелый, чтобы скрыть свою натуру, слишком трусливый, чтобы применять свой Тёмный Дар, слишком слабый, чтобы отбиться от Чистильщиков. Слушаю приговор. Всё верно прочёл самый сильный из Чистых.
Следующий приговор – колдуну и ведьме. Семейная пара, что покупала, а чаще – похищала, людей и приносила их в жертву в тёмных ритуалах. Потому и выглядят на тридцатник, при разменянном веке. Однозначно – уроды! Именно такие колдуны, как они, у меня и ассоциируются со словом «тёмные».
И ещё один колдун – умелец по проклятиям. Его Сила – мерзкая, клубится Тьмой. Чистильщики молодцы, что поймали его.
А вот крайние две жертвы не вызвали у меня такого однозначного одобрения. Парня, которого корёжило на распятии без огня, назвали одержимым. И я видел, что в нём бьются два разночастотных энергозародыша. Как и у меня. Тоже подселенец. Как и я. А не понял я, зачем сжигать? Надо изгонять одну из лишних сущностей из его тела, раз он сам не может разобраться с дисбалансом в душе. Но приговор гласит, что праведный огонь и Свет Триединого очистят это тело и душу от грязи и всего лишнего и сразу вознесут душу этого страдальца в Круг Перерождений. Не согласен я в выборе инструментария.
А вот девочка вообще страдает ни за что. И вообще – случайная жертва. Она была тиха, безучастна. Потому как была она – проклята.
Не заметив этого, больно стиснул плечо Пламени, подавшись вперёд, отодвигая даже барыню. Знакомое проклятие! А у нас имеется свой аутист. Точно с такими же симптомами. И что теперь – его тоже сожжёте?
Из глаз девочки брызнули слёзы. И от моих костяных пальцев, и от услышанных моих мыслей.
Главарь белобалохонных – Светом из своих ладоней – зажигает сразу весь хворост, сразу подо всеми приговорёнными.
Крики сгорающих заживо людей, крики торжества родственников и пострадавших от жизнедеятельности сжигаемых, вонь – вновь вышибают меня из… меня. В холодно-равнодушное отстранение. Но недостаточно равнодушное. Ледяное бешенство.
Я не хочу! Чтобы! Девочка! Страдала!
Но я опять что-то сделал не так. Умерла не только девочка. И не только парень, что мужественно боролся с чужой сущностью в себе. Умерли все на костре. И даже – один человек в толпе.
И только когда толпа отшатнулась от упавшего зрителя, к нему бросились Чистильщики. Он слишком откровенно наслаждался мучениями людей, этими страданиями кормил свою чёрную душонку. За это и был наказан. Мною. Урод! Взбесил меня!
– Немой! – шипит Лилия. Умница! Всё она поняла. И Пламя смотрит на меня огромными глазами.
И теперь глаза Чистильщиков и щупальца белого света шарят по толпе на площади. По наитию – делаю с собой тоже, что и в тот раз – в Скверне. Только вот…
Только вот – всё моя слабая голова – не отслеживает все мои действия. И не контролирует самого же меня. Оказалось, что я так и ходил, с самого Источника Мёртвой Воды – «прозрачный». Говорю же – дурачок! Не проследил сам за собой, за отменой ранее совершённого действия.
Одним словом – совсем я стал прозрачный. Совсем невидимый.
– Встань впритык за мной, ослолюб! – шипит Лилия. – Плотнее!
Это – с удовольствием! Обнимаю барыню, сзади меня притирает Пламя. Так и идём, паровозиком, к выходу. Пад перед нами раздвигает толпу. Быструю проверку Чистильщика прошли легко. Меня он, как и все, впрочем, не увидел. Только вот Пламя меня постоянно тыкает в спину и щиплет – пониже спины. Не верит, что такое возможно. И Лилия – крепко прижала мою ладонь к своей си… груди, будто за сердце держится.
Пока добрались до укрытия – все мокрые, насквозь – от пота. Как только Пад выгнал сиделку и закрыл за ней дверь на засов и на ключ, Лилия как даст мне по шее! И рухнула на постель, зарыдала, крича в подушку разные оскорбления, с уклоном на эпитеты скудоумия и безмозглости.
– У тебя теперь – Метка Тьмы, – сказала Пламя, когда я снял с себя «прозрачность». – У Деда такая же была, когда он лича Зелёной Башни завалил. Тебе нельзя теперь Чистильщикам на глаза попадаться.
«Нам всем этим деятелям на глаза попадаться не надо, – ответил я, снимая с себя и вторую „прозрачность“, что висела на мне со времени гибели Суслика. – Девочку сожгли за то же проклятие, что висит на малыше!»
И я показываю на колыбельку. Пламя – кинулась к барыне, тормошит её, захлёбываясь – пересказывает услышанное от меня. Рыдания перешли в истерику. Свежекупленная девочка стоит столбом и пялится на меня, появившегося из воздуха, как коза на новые ворота. Пад сполз спиной по стене, утирает пот, приговаривая:
– Плохо! Всё это – очень плохо! Всё! Очень! Плохо!
Лишь малыш, проснувшись, хмурил лоб, что-то разглядывая прямо перед собой, невидимое никому, кроме него. А потом, придя к какому-то решению, сморщился, открыл рот и – заревел, стремясь догнать в отчаянности крика мать. Лилия тут же вскочила, будто её вытолкнуло что-то из постели, одни прыжком оказалась у колыбельки, выхватила малыша, тут же вывалила из выреза платья грудь, строго велев своему стражнику:
– Отвернись, бесстыдник!
А Пад с огромным удивлением посмотрел на меня. Пожимаю плечами, указываю себе на пах, потом двумя пальцами изображаю ножницы и мотнул головой, типа – не желаешь? Пад замахал руками, засучил ногами, забыв, что сзади – и так – стена.
И его нелепость разрядила обстановку. Я снова напяливаю на себя «прозрачность».
– Ничего нет! – ахнула Пламя. – Будто и не было!
– Фух! – выдохнула Лилия, рухнув на постель Пламени. – Немой, ты меня с ума сведёшь!
– Что-то от всего этого я проголодался, – пыхтя, сказал Пад, поднимаясь. – Госпожа, дозволь велеть накрыть обед!
Лилия махнула рукой, но уже в спину Пада, что и не ждал её отмашки – сразу начал отпирать засовы, подвинул растерянную сиделку, прикрыв дверь, велел ей:
– Жди, позовут.
А в это время Лилия, строго взглянув на девочку, что мялась, не зная, куда себя деть, стала ей внушать:
– Я тебя приняла в семью – для пригляда за моим сыном и помощью в обиходе нам, с дочерью. Поняла?
Девочка судорожно кивает:
– Всё, что происходит меж нами, всё, что говорится тут – не для чужих ушей. Тебе понятно? Или велеть Немому тебе проткнуть уши и отрезать язык?
– Не стоит, госпожа, мой язык будет надёжно зажат моими зубами! – вдруг затараторила девочка, сложив руки, как при молитве, и часто кланяясь. – А мои уши умеют слышать только то, что обращено прямо ко мне. А глаза мои умеют видеть только то, что нужно. Я не доставлю вам хлопот, добрая госпожа! И не пугайте меня Немым. Я его не боюсь. Он совсем не такой страшный, каким кажется.
Мы втроём переглянулись и как начали ржать! Аж с грохотом ступеней прилетел Пад.
Глава 9
Остаток дня прошёл планово. Лилия готовилась к вечеру, старалась привести себя в надлежащее состояние сознания и духа, а внешность – в надлежащий вид. Девочки тихо, чтобы никого не отвлекать – знакомились, перешёптывались. Помогая барыне всем, чем могли. Малыш, уже привычно – обратно стал изображать фикус на подоконнике – стал растением. Спал, ел да молча лупил глаза в одному ему видимые мультики. Пад – натрескавшись, дремал. Ну а я – всеми силами старался разобраться в себе, освоить все эти вновь поступившие данные. Естественно, впав в медитацию, что извне казалась дремотой.
Видел я, и хорошо видел, взгляды, что с определённой периодичностью барыня бросала на меня. Оценивающие взгляды, взвешивающие. В конце концов, она озвучила свои размышления. Что я как первичный половой признак – штука, безусловно, нужная, изредка – незаменимая, но на людях её демонстрировать постыдно. Потому я остаюсь с Бозой и малышом на хозяйстве. Цепным псом, охранять помещение.