Приказано выжить

– А кого вы искали в пансионате «Вирджиния»?

– Вы следили за мной в Швейцарии?

– Я прикрывал вас.

– В таком случае отвечаю: в «Вирджинии» я искал профессора, который контактировал с пастором.

– Почему пастор сам не пошел в «Вирджинию»?

– Потому что я инструктировал его о мерах безопасности. Профессор… я запамятовал его имя… не пришел к пастору на встречу… Весьма информированный человек, представлял какую-то группу в рейхе, глубоко законспирированную… Отчего-то покончил с собой…

Мюллер достал из кармана френча – ленивым, медленным жестом – маленький листочек, положил на стол перед Штирлицем:

– Именно он притащил на нашу конспиративную квартиру эту шифровку. Помните, я показывал ее вам, когда мне пришлось посадить вас в камеру? Любопытно, не правда ли? Шифр точно такой же, как у радистки, очаровательной молодой мамы…

«Если он заставит меня писать левой рукой, будет плохо, – подумал Штирлиц, разглядывая свою шифровку. – Надо заранее подготовить себя к этому. Провал? Случай? Или он ведет игру? Но Борман вряд ли стал бы говорить со мной так, как говорил, сообщи ему Мюллер о своих подозрениях».

– Вы подозреваете меня, группенфюрер?

– В определенной мере.

– И какова эта мера?

– Я подозреваю вас в том, что вы начали свою игру. Эдакая, знаете ли, «мини-вольфиада»… А почему бы и нет? По-человечески я могу вас понять – в нашем государстве «национальной общности» каждый сейчас думает только о себе.

– А если я действительно веду такую игру? – медленно спросил Штирлиц. – Если я скажу вам, что я играю свою партию, не очень-то полагаясь даже на вас, хотя ваш план уйти в тот миг, когда здесь будет грохотать канонада союзников, представляется мне оптимальным. Ведь вы до сих пор не сказали мне: с кем мы станем уходить? Куда именно? Каким образом? Вы хотите быть хозяином предприятия, но я в ваше предприятие вкладываю не деньги, а жизнь. Поэтому я так трепетно и аккуратно вел себя с пастором.

– И так лихо упрятали куда-то его сестру с ублюдками, что бедный Айсман чуть не повесился? Где она?

– В Швеции.

– Не лгите.

– Тогда не спрашивайте.

– Но если я найду ее, пастор примет меня в вашу компанию?

– Он примет вас в компанию, если вы санкционируете мою с ним работу. Продолжение работы, так точнее.

– В чем она будет заключаться?

– В том, чтобы он, Шлаг, сделался фигурой, представляющей реальные силы в рейхе. Он, а не Шелленберг.

– Вы полагаете, что Даллес решится менять шило на мыло? Думаете, мое имя для него более заманчиво, чем имя Вольфа? Меня никто не вводил в комбинацию, как Вольфа, – ни Гиммлер, ни генеральный штаб, ни дипломаты… Я – фигура устрашения, дураку ясно.

– Но вы в силах организовать такие материалы на людей в штабе армии, что выломаете им руки и понудите их согласиться войти в наше дело… А с ними Даллес сядет за стол, невзирая на досадную неудачу с Вольфом.

– Когда у вас назначена встреча с Шелленбергом?

– Вы уже знаете…

– Его аппарат нами пока что не прослушивается.

– В девятнадцать тридцать.

– Найдите возможность задать ему вопрос: «От кого Сталин мог узнать о переговорах в Берне?»

– А у вас есть такого рода данные?

– Штирлиц, я попросил вас задать Шелленбергу вопрос и выслушать его ответ. Это все…

– Вы убеждены, что я выйду живым из его кабинета?

– Убежден. Я не убежден в том, что вы проснетесь завтра утром в вашем Бабельсберге, вот в чем я по-настоящему не убежден. Именно поэтому я прикрепляю к вам моего шофера… Да, да, шофера, у вас болит кисть правой руки, вам трудно водить машину, скажете об этом Шелленбергу… – Мюллер нажал на одну из кнопок в панели, в дверях тут же появился Шольц. – Где Ганс?

– Ждет.

– Пожалуйста, пригласите его.

Вошел шофер.

– Ганс, с сегодняшнего дня ты станешь нянькой у этого человека, – сказал Мюллер. – Его жизни грозит опасность. Ты будешь ночевать в его доме, на первом этаже, ты никому не откроешь дверь, ни одной живой душе; мой знакомец не имеет права рисковать собою, ты должен быть неразлучен с ним и служить ему так, как служил мне и моему несчастному мальчику. Тебе ясно все?

– Мне ясно, группенфюрер.

Информация к размышлению – I (ОДЕССа[3])

Идея создания этой тайной организации принадлежала Мюллеру. Он понимал, что спасение эсэсовских кадров после краха рейха будет трудным, практически невозможным делом, если уже сейчас, в марте сорок пятого, не конституциировать предприятие. Лишь если идею утвердят, можно будет финансировать создание надежных путей отхода эсэсовцев в Латинскую Америку, Испанию, Португалию и монархические арабские страны пронацистской ориентации. Покупать через подставных лиц особняки, автомобили, яхты, маленькие отели на побережье Средиземного моря, для того чтобы там стали опорные базы СС; вербовать иностранцев, которые будут работать на организацию; готовить надежную агентуру на границах, в полицейских аппаратах, в железнодорожных, авиационных и океанских компаниях мира.

Мюллер имел осведомителей, тесно связанных с Ватиканом, и знал, что сын Бормана, двадцатилетний Алоиз, был накануне принятия сана священника, что противоречило духу нацистской морали. Однако он не отступничал, а получил санкцию Гитлера на такого рода шаг; Мюллер предполагал, что рейхсляйтеру удалось мягко убедить фюрера в том, что мальчик «жертвует светской карьерой» для того, чтобы внедриться в круги клерикалов, близких к папе, во имя идеи национал-социализма, но никак не вопреки ей.

И лишь в начале марта до Мюллера дошла информация, которая окончательно убедила его в том, что Борман готовит тайные каналы для перемещения по миру особо верных ему членов НСДАП, полагая, что для этого он сможет использовать связи с некоторыми священниками Ватикана из тамошнего ведомства иностранных дел, которые контактировали с Берлином начиная с тридцать третьего года, когда Гитлер еще только пришел к власти.

Мюллер пытался выяснить, как Борман строит свои потаенные каналы перемещения, но рейхсляйтер умел хранить тайну. Тем не менее Мюллеру удалось получить данные, что ряд функционеров НСДАП, аккредитованных при посольствах в нейтральных странах, ведут активную работу, связанную с возможностью нелегальных перемещений по миру всех тех, кто мог быть объявлен военным преступником.

И тогда он дал понять Борману, что знает много больше.

– Ну и что? – спросил рейхсляйтер, не поднимая на Мюллера глаза. – Допустим, мои люди действительно ведут подобного рода работу. Вы подозреваете кого-то из них в нечестном поведении? В своекорыстии? Они утаивают от меня факты? Лгут?

«Когда же он начнет говорить со мною откровенно? – подумал Мюллер. – Он постоянно недоговаривает, постоянно опасается чего-то, никому не верит… Тогда зачем он пригласил меня быть с ним во всех его начинаниях? Зачем он – после встречи со Штирлицем – говорил о необходимости постоянного сотрудничества, чтобы координировать общие действия? Когда он поймет, что нельзя не верить друг другу? Когда он начнет говорить правду?»

– Я никого ни в чем не подозреваю, рейхсляйтер, особенно когда дело идет о ваших людях. Просто я думаю, что вам не с руки заниматься техническими вопросами – даже когда речь идет о таком важном узле, как судьба функционеров НСДАП. Техника – удел техников вроде меня, а не политиков… Ваши недоброжелатели – узнай они об этом – не преминут обвинить вас в пораженчестве; подчеркнут, что существует отдел заграничных организаций НСДАП во главе с Боле, зачем же создавать дублирующую организацию; большевики будут разбиты под Берлином, победа близка, и все такое прочее… А моя фирма вправе просить санкцию на создание запасного тайного центра, который позволит нам – в случае трагического исхода битвы – спасти сотни тысяч верных бойцов национал-социализма. Я замотивирую необходимость этого тем, что среди ряда наших дипломатов и военных бытует мнение о возможности сепаратного мира; такого рода отщепенцы не имеют права оказаться безнадзорными за границей; необходимо срочно бросить за рубеж моих людей, которые будут следить за мерзавцами в любом уголке мира, пресекая их преступные попытки… Я даже готов для этого попросить у Шелленберга какие-нибудь данные про то, что, мол, в Латинской Америке зреют семена восстания против янки; это, я думаю, заинтересует фюрера – наступательный аспект, а ему это сейчас словно бальзам на раны…

– А что? – Борман почесал мочку уха. – Хорошее предложение. Составляйте меморандум, я постараюсь убедить фюрера в разумности предложения такого рода. У вас есть прикидки?

– У меня уже отлажены каналы для тайного перемещения нужных людей из рейха в безопасные места. В Европе есть отели, которые можно взять даром; в портах Латинской Америки стоят яхты без хозяев, их можно приобрести за полцены у дальних родственников… У меня все готово, но мне нужна санкция на действия; вы же понимаете, что активность моих людей за границей сразу же будет замечена резидентами Шелленберга, следовательно, Гиммлер задаст мне вопрос: «с какой целью? для кого? кто санкционировал?».

– Ну, а если два первых вопроса из упомянутых вами трех поначалу задам я?

– Отвечаю… Вам – отвечаю… В моем распоряжении сейчас семьдесят тысяч великолепных документов – паспорта, водительские лицензии, нотариальные свидетельства – из Парагвая, Аргентины, Португалии, Испании, Египта, Сингапура, Чили… Проведены беседы с семью тысячами тех членов СС, которые представляют интерес для нашей будущей работы: активны, умны, молоды, оборотисты… Чтобы опробовать ряд каналов исхода, я санкционировал игру: отправил одного из моих коллег по фальшивому паспорту через всю Германию с приказом нелегально пересечь нашу границу со Швейцарией, затем попасть в Италию, пробраться в Рим и поменять мою фанеру на ватиканский подлинник.

– Кто у вас в Ватикане? – тяжело спросил Борман.

– Я готов передать вам списки, я путаюсь с итальянскими фамилиями.

– Спасибо. Мне будет интересно посмотреть, я совершенно не информирован по Ватикану, – заметил Борман. (И Мюллер снова подумал: зачем постоянно лгать? Какой прок? Ведь на Ватикан замкнут сын Алоиз.) – Продолжайте, – попросил Борман. – Я слушаю.

– Я предупредил этого человека, – вздохнув, сказал Мюллер, – что в случае провала – случись он в рейхе ли, в Швейцарии, или Италии – я ему помощи не окажу, отрекусь, предам, все должно быть приближено к боевой обстановке…

Мюллер пошарил по карманам, достал смятый бланк международной телеграммы, протянул Борману.

– Что это? – спросил тот.

– А вы посмотрите… Он уже прислал мне весточку из Буэнос-Айреса… На текст не обращайте внимания… Расшифровывается это так: «Устроился работать агентом по рекламе в испанской фирме «Куэнья». Могу приобрести два дома в пустынном районе возле Пунта Аренас, где возможен прием судов среднего каботажа и подводных лодок. Требуется сорок тысяч долларов. Готов внедрить трех коллег. Обмен документов в Ватикане прошел идеально».

– Полагаете, что таким образом можно будет организовать новые резидентуры СС повсюду?

– В России – вряд ли, – хмыкнул Мюллер. – А вот в Латинской Америке, там, где сильны наши позиции, дело пойдет.

– Сколько времени шел туда ваш молодой коллега?

– Пять месяцев.

– Следовательно, уже в ноябре прошлого года вы думали про то, как спасать ваших людей – после поражения? Не слишком ли рано вы стали хоронить рейх?

– Я понял, – жестко ответил Мюллер, – что рейх ждут похороны уже в феврале сорок третьего, после Сталинграда.

– Вы смеете говорить мне такое?!

– Рейхсляйтер, но ведь ваши люди начали работать в этом же направлении еще раньше…

– Мои люди были, есть и будут верны фюреру, который убежден в победе!

Мюллер кашлянул, прикрыв рот ладошкой:

– Я теряюсь, когда ощущаю недоверие… По-моему, время неискренности кончилось… Пора бы говорить друг другу правду…

Борман поднялся, походил по кабинету, потом остановился возле окна, прижался лбом к стеклу и, не оборачиваясь, сказал:

– Изложите мне структуру организации. Из каких подразделений она состоит. Как и через кого будут поддерживаться контакты с иностранцами. Количество привлеченных – сейчас и в последующем. Принцип отбора членов. Кто будет утверждать кандидатов. Каков статут членов их семей. Форма связи между членами организации в разных регионах мира. Где будет дислоцироваться штаб. Его структура. Кто будет отдавать приказы. Их форма…

Мюллер снова кашлянул, подумав, что главный вопрос – о штабе и его структуре, то есть, говоря языком нормальным, о том, кто станет во главе тайной организации, – Борман задал в самом конце, подбросив его как нечто второстепенное, хотя ясно, что на самом деле это интересует его прежде всего.

Приняв, однако, игру рейхсляйтера (поди не прими!), Мюллер начал отвечать в той последовательности, которую предложил Борман:

– Структура организации видится мне двухслойной, на первых порах мы легендируем ее как тайный консорциум, призванный – в случае необходимости – обеспечить спасение офицеров СС, которые – согласно декларации Сталина, Рузвельта и Черчилля – признаны военными преступниками, все скопом, без разбора, за то лишь только, что служили в главном управлении имперской безопасности и армии. Поскольку исчезновение моих людей невозможно в Германии – все они были на виду, а мы знаем, какой разгул предательства возникает после государственного краха, – речь может и обязана идти о передислокации наиболее ценных борцов СС за границу. Однако второй, истинный строй структуры организации состоит в том, чтобы уже сейчас заложить наши опорные пункты во всех регионах мира для продолжения нашей борьбы в будущем. Контакты с верными нам иностранцами закрепят те офицеры, которых мы передислоцируем немедля; пропаганда Геббельса работает отменно, издали все видится иначе, чем вблизи. К тому же грамотных, к счастью, немного. Люди больше верят слухам, поэтому сейчас еще есть возможность работать в обстановке наибольшего благоприятствования в Аргентине и Парагвае, в Испании и Португалии; мы еще до конца не использовали возможности наших японских боевых союзников в Сингапуре и Индонезии, в Бирме и на Борнео. А ведь именно там традиционно сосредоточены крупнейшие торговые точки, связанные с Лондоном и Канадой, – прекрасный путь для внедрения в Америку и Европу… Думаю, вы простите мне несанкционированное своеволие: я уже проговорил с моими друзьями из наших автомобильных, химических и авиационных концернов некоторые аспекты перспективного плана создания в тех регионах Азии своих филиалов… Союзники, конечно, поначалу не откажут себе в удовольствии полютовать, возможны санкции против наших промышленников, но экономика сильнее эмоций, куда Западу деться без Германии?

– Концерны представили вам соображения в письменном виде?

Мюллер улыбнулся:

– Разве они пойдут на это, рейхсляйтер?

– А почему бы и нет?

– Да потому, что они боятся ваших представителей в правлениях. Если бы они получили санкцию, тогда другое дело – развернутые предложения будут составлены за неделю…

– И потом станут известны союзникам… А те будут приятно удивлены, отчего этим перспективным проектом так интересовался человек по фамилии Мюллер… Все, что происходит, то происходит – так или иначе – к лучшему.

– Ну уж и все, – вздохнул Мюллер. – Не все, рейхсляйтер, хотя в данном случае вы снова правы – я недодумал возможность утечки информации.

– Значит, не всегда ошибается Борман? Иногда и у него бывают не совсем бесполезные мысли? – усмехнулся рейхсляйтер. – Дальше, пожалуйста.

– Что касается числа привлеченных в тайную организацию СС, то я сейчас затрудняюсь назвать точную информацию, но, по предварительным подсчетам, у меня получается что-то около тридцати тысяч…

– Каков принцип предварительного подсчета?

– Опять-таки, если бы я позволил себе признаться, что этот подсчет был по-настоящему необходим уже пару лет назад, если бы мы взяли за непреложное правило допускать в начале предприятия возможность проигрыша, а не только победу, я бы продумал систему, и, поверьте, это была бы неплохая система… А сейчас мне пришлось пойти по весьма примитивному пути: я начал с того, что вспомнил пару сотен людей из моего аппарата, которые просто-таки обязаны быть спасены… Все руководители моих референтур по русскому, украинскому, польскому, французскому, еврейскому, испанскому секторам, все те, кто осуществлял надзор за промышленностью и банками, те, кто курировал вопросы идеологии, церковь, молодежные организации, те, кто осуществлял руководство работой в концентрационных лагерях, обязаны – если, конечно, вы одобрите мою задумку – начать уже сейчас подготовку к передислокации в заранее подготовленные центры… Опорные базы я берусь наладить в Базеле, Асконе, Милане, Ватикане, Пальма-де-Мальорке, Барселоне, Мадриде, Лиссабоне, Буэнос-Айресе, Асунсьоне…

Борман посмотрел на карту мира, заметив:

– Вполне конкретная линия… Неплохо…

– Что касается принципа отбора, то здесь, конечно, возможны определенные издержки, опять-таки из-за фактора времени… Далеко не все руководители отделов гестапо – мои люди: Кальтенбруннер часто назначал своих протеже – тех, кому он патронировал… Так что я не могу полагаться на абсолютную компетентность всех моих подчиненных в областях… Но в Гамбурге, Мюнхене, Осло, Ганновере, Любеке, Копенгагене, Фленсбурге, Бремене, Вюрцбурге, Милане, Веймаре, Дрездене у меня сидят вполне надежные люди, я им верю абсолютно, они думают так же, как я. Если разрешите, я поручу именно им составить списки. – Мюллер хмыкнул. – Конечно же устно, никак не фиксируя это в документах… Что касается утверждения кандидатов, то доверьте мне провести предварительный отбор, а уж вы благословите его окончательно. Что касается членов семей будущей организации СС, то они должны быть поначалу убеждены, что кормилец погиб… Только так, хоть и жестоко… Иначе начнут искать… А за их поиском будут наблюдать враги, и это приведет к расшифровке всего дела. Что касается форм связи между будущими региональными группами, то этот вопрос смыкается с вашим вопросом о штабе. Я полагаю, что штаб придется возглавить мне… Если бы вы санкционировали при этом еще одну для меня должность – специальный помощник фюрера НСДАП Бормана по вопросам СС, – тогда предприятию была бы придана та весомость, которая позволит провести всю необходимую работу в максимально короткий срок. Понятно, такого рода должность, – Мюллер улыбнулся, – также не должна фиксироваться в документах, во всяком случае пока что…

– Вы забыли фамилию моего друга Гиммлера… Его пока еще никто не смещал с должности рейхсфюрера СС…

– Сместят. Надо, чтобы сместили, – спокойно ответил Мюллер. – Вы же понимаете, что одиозность рейхсфюрера не позволит ему жить в подполье… Да и потом…

– Что?

Мюллер пожал плечами, вздохнул.

– Договаривайте, пожалуйста, – сердито сказал Борман, – это невежливо – обрывать мысль на полуслове.

– Он – ваш враг, рейхсляйтер, зачем же брать его в расчет? Его надо выводить из расчета.

– А Кальтенбруннер? – задумчиво спросил Борман. – Почему бы ему не стать фюрером организации, а вам – его начальником штаба и заместителем?

– Потому что я не верю Кальтенбруннеру, – ответил Мюллер.

– У вас есть к этому основания?

– Есть.

– Изложите.

Мюллер покачал головой:

– Не стану, рейхсляйтер. Пожалуйста, простите меня, но я не стану этого делать… Я никогда не был доносчиком, увольте… Вы сами можете убедиться в правоте моих слов, проверив Кальтенбруннера…

– Каким образом? – деловито осведомился Борман.

– А вы попросите его поработать с Канарисом…

Борман удивился:

– Почему именно с Канарисом?

Мюллер ответил жестко:

– Я сказал вам то, что счел возможным сказать, рейхсляйтер…

Борман пожал плечами, снова поднялся, походил по кабинету, потом спросил:

– Как вы намерены назвать нашу тайную организацию офицеров СС?

– По первым буквам: ОДЕССа… И огромное вам спасибо за то, что вы назвали ОДЕССу нашей организацией…

– Разворачивайте работу, Мюллер… И как следует продумайте, чтобы трасса нашей ОДЕССы начиналась из Берлина, отсюда, из рейхсканцелярии… Оборудуйте запасные штабы этой трассы здесь, в Берлине, потому что грядут уличные бои, да, да, именно так… Подвалы, метрополитен, подземные коммуникации – все это обязано стать знакомо вам так, чтобы вы ориентировались в этом лабиринте, как поп в Ветхом Завете…

Душное ощущение кольца

– А почему бы вам самому не пустить себе пулю в лоб, штандартенфюрер? – спросил Шелленберг, положив свою мягкую, женственную руку на плечо Штирлица. – Гарантирую отменные похороны.

– Я – логик, – ответил Штирлиц. – Люди моей породы боятся переторопить события: шлепнешься, а через час выяснится, что ты нужен живым…

– Мне-то как раз вы значительно более выгодны мертвым.

– Чтобы было на кого свалить провал переговоров Вольфа с Даллесом?

Шелленберг вздохнул:

– Конечно… Ну, выкладывайте, о чем говорили с Мюллером…

– Об операции в Швейцарии.

– Признайтесь честно: на чем он взял вас?

– На знании. Он знает больше меня. Он знает все.

– Если бы он знал все, вы бы висели на дыбе, а меня бы держали в одной камере с Канарисом. Он знает только то, что ему полагается знать. А вот мне снова нужен ваш поп… И кто-то еще, через кого мы будем гнать дезинформацию вашему новому покровителю Мюллеру. Вас интересует, почему я говорю с вами так открыто, несмотря на то что вы провалили дело?

– Не я.

– А кто?

– Мы. Все мы. А в первую очередь Вольф.

– Вы думаете, что говорите?

– Думаю, думаю, постоянно думаю… Так почему же вы продолжаете быть со мной откровенным, несмотря на то что я провалил дело?

– Потому что вы отдаете себе отчет: связывать себя с Мюллером накрепко – безумие. Мы, разведка, можем вынырнуть. Он, гестапо, – обречен на то, чтобы утонуть… Вы действительно уже побывали у него?

– Да.

– Он вызвал вас? Не поставив меня в известность?

– Вы же все прекрасно знаете, бригаденфюрер… Я думаю, офицер пограничной стражи на нашем «окне» возле Базеля, где я переправлял пастора Шлага, был перевербован Мюллером, как-никак это «окно» было вашим личным, по материалам гестапо оно не проходило… Через этого офицера Мюллер вышел на пастора. За стариком пустили «хвост», в Швейцарии пока еще сильны позиции баварца; в объекте интереса пастора оказался – согласно нашему с вами плану – Даллес. Тот вывел его на Вольфа; молодая нация, разведку только-только ставят, опыта мало – засветились. Поскольку пастор числится за мной, Мюллер загнал меня в угол. Он не сказал мне и сотой доли того, что знает. Но он знает все. И об этом нашем разговоре я обязан буду ему доложить… Будь прокляты волчьи законы нашей фирмы, но не я ее основал.

– И не я… Что вы ему отдадите из нашего разговора?

– То, что вы позволите…

Шелленберг поднялся, походил по кабинету, остановился возле книжного шкафа, достал книгу в старинном переплете (сафьян с золотым обрезом), открыл нужную ему страницу (была заложена красной тесемочкой) и зачитал:

– Отец иронии и юмора Свифт уже в молодости предсказывал, что его ожидает помешательство. Гуляя однажды по саду с Юнгом, он увидел вяз, лишенный на макушке листвы. Свифт сказал Юнгу: «Я точно так же начну умирать с головы». До крайности гордый с высшими сановниками, Свифт охотно посещал самые грязные кабаки и там проводил дни и ночи в обществе картежников, бандитов и потаскух. Будучи священником, он писал книги антирелигиозного содержания, так что о нем говорили: «Прежде чем дать ему сан епископа, его следует заново окрестить». А сам про себя он написал так: «Слабоумный, глухой, бессильный, неблагодарный». Непоследовательность его была поразительна: он был в отчаянии, когда умерла Стелла, его любимая женщина, но, чтобы успокоиться, писал комические «Письма о слугах». Через несколько месяцев после этого Свифт лишился памяти, но язык его был по-прежнему острым как бритва. Потом он провел год в полнейшем одиночестве, затворившись в комнате, ничего не читая и не сочиняя. Он отказался от мяса и впадал в бешенство, когда слуга появлялся на пороге. Однако, когда он покрылся чирьями, разум его просветлел, и Свифт начал постоянно повторять: «Я – сумасшедший». Потом он снова впал в состояние полнейшей прострации, но порою ирония вспыхивала в нем с прежней силой. Когда за несколько месяцев до смерти в его честь была устроена иллюминация, Свифт заметил: «Пусть бы эти сумасшедшие не сводили с ума окружающих». Незадолго перед кончиной он написал завещание, отказав одиннадцать тысяч фунтов стерлингов в пользу душевнобольных. Он также сочинил эпитафию, которая служит выражением ужасных нравственных страданий, постоянно его мучивших: «Здесь похоронен Свифт, сердце которого уже не надрывается более от гордого презрения»… – Шелленберг поставил книгу на место, резко обернулся к Штирлицу: – Вы понимаете, зачем я прочитал вам это?