Стена. Иллюзия одиночества

Наконец, всё было готово к зашиванию повреждённой головы Тартищева, и Вероника призвала всех замолчать и отойти от дивана, а лучше вовсе удалиться. Тартищеву подали стакан водки. Вероника перекрестилась, глубоко вздохнула, промыла рану спиртом, взяла иглу с шёлковой ниткой и сосредоточенно принялась за дело. Она водила иглой, как будто вышивала тонкий узор, – так могло показаться со стороны, если бы не стоны травмированного.

Часы на башенке пробили полночь, когда Вероника устало отошла от «зашитого» и заново перевязанного хмельного Тартищева. Он осоловело глянул на присутствующих, полусонно пробормотал слова благодарности и погрузился в тревожную дрёму. Анна присела рядом и взяла его руку в свои ладони. Вероника увела остальных на кухню, присела на стул и попросила стакан сладкого чая. Все молча разместились вокруг. Вероника обвела их взглядом и сказала с улыбкой: «Будет жить наш Тартищев».

– Вероничка, солнышко, ты не только облагораживаешь нашу расхристанность, но и зашиваешь бездарность нашей плоти, – оживился Клювин, наливая в рюмку водки и закусывая солёным огурцом и салатом.

– А вы, Алексей Григорьевич, ненаеда какой-то! – ласково ответила она.

– Да, Вероничка, есть грех, каюсь. Теперь в заточении, может быть, и похудеть придётся. Стена, однако ж, вокруг нас. Да и выпивки маловато.

– А вы не пресыщайтесь хлебом-то – не пожелаете и вина. Так говорится в Святых Писаниях.

– Твоими божественными устами, Вероничка, да мед пить! – вздохнул Клювин.

– Я думал, что вы разыгрываете нас. А стена дала о себе знать довольно быстро, – произнёс Виктор.

– Факт! Реально дала знать! Машина разбитая у дома стоит, – оправдывающимся тоном ответил Лёва. – Очень дорогая. Я за неё тридцать пять тысяч баксов отдал. На такой даже в Америке престижно ездить.

– Причём тут твоя железяка, Лёва! Человек полуживой в доме! – возмущённо воскликнула Вероника.

– Лицо Вселенной открывало печаль таинственного дня, – тихо сказал Генри, глядя на Виктора. Все посмотрели на него вопросительно.

– Я понял твой намек, Генри. Ты хочешь сказать, что моя картина как-то связана со стеной? Безусловно! Но я лишь мирской художник, и отобразил замысел другого мастера – творца! – рисующего по своему умозрению нашу жизнь. Всё в этом мире связано незримыми нитями, не поддающимися логике обычного мышления. Ты, Генри, – поэт, и это прекрасно понимаешь. Пора спать, друзья. Нынешний день как сюрреальное полотно на башне времени. Необходимо это осмыслить.

– Отличная идея, дорогой Виктор! Бороться со сном бессмысленно, как и с голодом… Вы переваривайте мысли, а я – ужин и спиртное, – поддержал Клювин.

– Какой сон? Надо что-то предпринять! – горячился Лёва, разминая пальцами небритые острые скулы.

– Ты уже предпринял, Лёва, наезд на стену! Хватит на сегодня.

– Утро вечера мудренее, – с надеждой в усталом голосе сказала Вероника.

– Подождём утра, – Клювин сладко зевнул и первым отправился на покой.

Вскоре свет во всём доме был потушен, и лишь созвездия пытались осветить холодным мерцанием ночной мрак Земли. Луна же сейчас куда-то спряталась. Поэтому такая ночь. Тёмная! Тё-ёмная-ая-я…

Глава 6

Новая композиция с прежними персонажами

Виктор до самого рассвета сидел в бордовом кресле по соседству с безмолвной головой Лаокоона, впадая время от времени в дремоту. Душевное смятение, вызванное утренним наваждением, созданным полотном и образовавшейся стеной, не давало сознанию уступить место крепкому сну. На осмысление всего этого была потрачена ночь, но никаких ясных идей так и не появилось. Виктор никак не мог увязать всё в единое целое: девушка, картина и стена… девушка, картина и стена. По отдельности всему было объяснение: девушка – наваждение, плод фантазии, мечта в сюрреалистическом восприятии, картина – удачная работа, плод вдохновения, эффект сублимации, вызванный девушкой в лодке. Стена – невероятное явление природы, плод человеческого комплекса одиночества и электрических атмосферных процессов. Виктор по своему жизненному опыту знал, что ничего вокруг просто так, без смысла, не происходит. Но афоризм, что «всё, что ни происходит – к лучшему», он не принимал как догму, и поэтому отчаянно искал тайный умысел. Казалось, что найдена та нить Ариадны, по которой возможно добраться до истины, но сознание отуманивалось дремотой и приходилось начинать поиски сначала. Когда суматошная ночь сменилась прозрачной зарёй, Виктор погрузился в тревожный сон и очнулся с лучами солнца. Ночные переживания, будоражившие мозг, немного улеглись. Виктор поднялся с кресла и, потягиваясь и разминая мышцы, спустился в зал, где уже собралось всё лесное общество, за исключением ещё спящего Генри и девушек, готовящих на кухне завтрак.

– Явление Виктора народу, – пробасил скульптор с ироничной гримасой. Он один казался бодрым. – А мы, дорогой Виктор, уж четверть часа боремся с гидрой скуки и ждём подкрепления.

– Не уверен, что смогу помочь. Такому бородатому богатырю, как наш Алексей, нужен в подмогу не иначе как Илья Муромец.

– Виктор, дорогой, кусочек балыка и сотенка граммов коньяка – вот наше подкрепление!

– Алексей Григорьевич, сегодня не до шуток. Вы забыли о стене?

– Вероничка, солнышко! Мы все живем за стенами! Да-да! За стенами собственных иллюзий и комплексов. Одной стеной больше! Одной меньше! Ерунда!

– Алексей, да ты философ! – Виктор посмотрел на скульптора.

– А может, стены уже нет, – произнесла Анна, сочувственно глядя на забинтованного Тартищева. Тот жадно курил сигарету и болезненно морщил лицо:

– Хотелось бы верить, хотя я эту стену, собственно, и не видел. Лёва, ты, может быть, врезался в сосну? Я ничего не помню.

– Верь не верь, а мобильник не работает, – нервно ответил Лёва, постукивая пальцами по столу.

– Давайте позавтракаем и вместе проверим, что в действительности вокруг нас, – предложила Вероника, расставляя на столе приборы…

Лес приветливым птичьим разноголосьем и успокаивающим шумом деревьев встретил людей, молчаливо идущих по ещё влажной дороге к опушке. Никто не хотел в одиночку обнаружить непонятное препятствие, шли вместе, опасливо поглядывая по сторонам. Даже толстяк Клювин был молчалив, и лишь раз, взбираясь на мокрый взгорок, не отымая ног от скользкой земли, рявкнул: «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей!» – вызвав внезапный испуг и дрожь у женщин. Выйдя к опушке, люди остановились, а несколько ворон взлетели с сожжённой сосны, надсадно и занозисто каркая, улетая в сторону скрытого дымкой села. Впереди шёл Виктор и первым почувствовал твёрдость пустоты, и всё, что до этого казалось несущественным, случайным недоразумением, пустым разговором, умствованием и жуткой шуткой, в конце концов, стало явью, дикой реальностью – стеной, внутри которой идёт иной отсчёт времени. Это внезапное понимание поразило каждого в большей или меньшей степени, и какая-то сонная одурь слетела с теплившейся надежды о неизменности окружающего бытия.

С таким осознанием действительности все двинулись вдоль стены по росной траве, не замечая и не ощущая ничего, кроме стены.

– Дьявол небесный! Вот подфартило! На кой чёрт нам эта стена! – восклицал Лёва, держа перед собой в руке мобильный телефон и вращая им по замысловатой траектории.

– Наш Данко выведет заблудших из тьмы мироздания! Выше факел, Лёва! – пытался шутить Клювин, но никто не поддержал скульптора, и он стал тихо напевать: «А нам всё равно, а нам всё равно, хоть боимся мы волка и сову. Дело есть у нас в самый жуткий час…»

– Какие же у вас дела, Алексей Григорьевич, в этот-то жуткий час? – наконец заговорила Вероника, утомлённая ходьбой в лесной чаще.

– Вероничка, солнышко! У скульптора одно дело – ваять! ваять! ваять! А в промежутке для вдохновения принять на растерзанную грудь сотенку граммов.

– Алексей, в нашем случае уместно другое – ломать! ломать! и ломать! Эту странную стену, – крикнул, оглядываясь, Виктор. – Дамы, осторожнее, здесь большой муравейник… А здесь – замшелый приямок… Рекомендую обходить коряги…

– Виктор, дорогой, что тут ломать, кроме сучьев и веток? Невидимку? Эфемер? Это не по моей части.

Пройдя несколько километров, уставшие люди возвратились к обгоревшей сосне, на верхушке которой, по ту сторону стены, сидел ворон и, помаргивая, смотрел на угрюмый народ. Один Генри, казалось, неутомимо и истово ощупывая каждый сантиметр необычного пространства, был возбуждён. Он с восторгом задирал голову и всматривался в высь, где чёрными точками по свежей голубизне неба двигались птицы. Анна не отходила от молодого человека и внимательно следила за всеми его действиями, периодически спрашивая: «Ты думаешь, Генри, мы найдём выход? Генри, ты считаешь, это опасно для нас?»

– Очевидное не нуждается в доказательстве, – сказал Генри, когда измученные люди остановились, молча рассматривая ворона. – Нас окружил неведомый ваятель стеной неодолимых грёз!..

– Генри, не поэтизируй страшную реальность. Мужчины, что нам делать? – нетерпеливо спросила Вероника.

– Милая, от нас сейчас ничего не зависит. Предлагаю вернуться в дом и осмыслить произошедшее, – предложил Виктор.

– Не успокаивай меня, дорогой! От кого же это зависит? Не знаю, как вам, а мне страшно! Анна! Ты что молчишь! – нервно воскликнула женщина.

Клювин развёл в стороны свои могучие руки и натужно улыбнулся:

– Вероничка! Мы тебя в обиду не дадим! Будем стеной стоять вокруг!

– Мне надоели ваши шутки! – Вероника принялась колотить бородача кулачком в грудь.

– Успокойся, Вероничка! Всё будет хорошо, – Клювин привлёк к себе всхлипывающую женщину, поглаживая её по плечу. – Возвращаемся! Экскурсия закончена, – рявкнул он в небеса.

– Боже мой, что с нами будет? – Мария схватила за руку Люсю.

– Я в этом ничего не понимаю. Мне страшно.

…Цицерон копался в своём огородике, радуясь тихому солнечному дню и одиночеству. Он пристально оглядел утомлённую компанию, молчаливо-смиренно шествующую мимо, поморщился из-за того, что его отвлекли от любимого занятия, ища сочувствия в глазах Дашки. Собака ответила понимающим взглядом: «Действительно, чего шатаются как неприкаянные… Да ну их, умников этих! Какое моё собачье дело до их праздности? Сбегаю-ка, посмотрю, однако, где это они шлялись всё утро. Почему такие взъерошенные вернулись? Может, чего потеряли? Да я недолго. Одна лапа здесь, а другая уже там…» Цицерон ласково потрепал псину, покачав головой: «Беги, собачара, по своим делам. Это люди привязывают себя к своим привычкам, отгораживаются тщеславием, ломятся в чужие ворота. А ты животина свободная. Захочешь, придёшь ко мне, буду всегда рад», – говорил взгляд Цицерона. Дашка приветливо замахала хвостом, забегала кругами, радуясь своей собачьей душой вниманию и пониманию человеческому.

Обескураженные люди хотели услышать хоть от кого, хоть какие, даже самые глупые и нелепые объяснения. Они вытащили стол с веранды на лужайку и расселись вокруг, не желая заходить в дом, этим самым подсознательно создавая иллюзию свободы!

Молчание, которое охватило всё лесное общество, нарушил Виктор. Он – хозяин этого райского уголка, ему и ответствовать перед публикой. Художник, приковывая к себе внимание, в задумчивости сжимал губы, глубоко втягивая носом воздух, и порывисто, порциями, выдувал его, будто выбирал язык общения с людьми – не поговорить ли на санскрите.

– Многие из вас знают, что в этих краях жили мои предки. В память о них я построил этот дом и повесил на стене старинную фотографию с видом усадьбы моих прародителей в селе Архангельском. Там в честь Михаила Архангела в девятнадцатом веке построили красивую каменную церковь. Она была очень ладная, воздушная, кипенно-белая, словно молодая берёзка. Если возможно сделать живое из камня, то архитекторам это удалось.

– Верно, Виктор, из камня можно сотворить даже ангела. Твой рассказик начал меня заинтересовывать.

– Люди вспоминали, что из лугов церковь эта смотрелась, как лебедь, плывущий по воде, – продолжал художник, устремляя взгляд куда-то за видимое пространство. – Рядом была часовенка с башенками. Там отпевали дворян. Между церковью и часовней, в некрополе знатного рода Хованских, в склепах, под гранитными и мраморными плитами и покоился прах моих предков…

– Виктор, – рявкнул Клювин, – женщины уже дрожат от страха. Ты нас пугаешь или намекаешь на то, что надо помянуть твоих знатных предков? Я не возражаю.

Вероника беззлобно покачала головой:

– Алексей Григорьевич, запас ваших шуток имеет границы?

– Сейчас мои шутки ограничены стеной, – Клювин налил себе коньяка. – Друг мой, трави байки дальше.

Виктор продолжил:

– В середине прошлого века построили плотину, Волга поднялась и затопила это село. Люди переехали в другое место – сейчас Архангельское за лесом! Там живут Мария и Люся. Мой отец рассказывал легенды о затопленном селе. Во-первых, климат там был особый. Урожаи богатые – будто всё само росло. Кругом обложные дожди, трясины открываются, а в Архангельском пройдёт дождь – озеро разольётся за селом. Рыбы – ведром черпай… Но главная легенда – о церкви. Кстати, её пытались взорвать перед затоплением, но что-то помешало. Она долго виднелась из воды. Мои родители плавали к ней на лодке перед свадьбой.

Виктор замолчал. Паузу прервала Анна:

– Я люблю слушать легенды. Рассказывай, Виктор. Может быть, это прояснит случившееся и как-то нас успокоит?

– Аннушка, не нервничай. У нас уйма времени. В город мы не спешим, – Тартищев пытался пошутить. Он всё курил, периодически осторожно ощупывая свою рану, видимо, этим напоминая присутствующим о своём особом положении.

– Да-да… Верить этой легенде или нет, решать вам. О ней не знает даже Вероника. Так вот, легенда гласит следующее. В конце девятнадцатого века в этой церкви венчалась красивая молодая пара. Жених – темноволосый красавец, отпрыск дворянский – сын князя, моего предка, и невеста из простых, но красавица – золотоволосая девушка в белоснежном свадебном наряде. Поглазеть на венчание собрался народ со всей округи. Но во время обряда случилось невероятное…

Пауза нужна во всём. Пауза в этом месте была необходима. Виктор – хороший рассказчик – наслаждался созданной композицией: всё лесное общество замерло вокруг него в забавных живописных позах. Объединяло всех в этот момент одно – жадное любопытство. Виктор продолжил:

– Случилось чудо! В церкви вдруг поднялся шум – ужас! – большой чёрный ворон залетел под купол и стал биться крыльями. В церкви акустика великолепная. Скажешь шёпотом – во всех углах слышно. Народ заволновался… В глазах – страх и недоумение! Невеста – в обморок.

– Как наш Генри вчера, – хохотнул скульптор.

– Ну что это такое, Алексей Григорьевич? Какая беспардонность!

– Брось, Вероничка, тут все свои. Генри уже сделал выводы и начнёт заниматься культуризмом. Верно, Генри?

– Если это от слова «культура», то я готов у вас брать уроки, – ответил юноша.

– Ха! Молодец, Генри. В находчивости ты силён. Виктор, мы с замиранием сердца продолжаем слушать твою брехню.

Если бы Виктор обращал внимание на колкости скульптора, он бы и не начинал рассказывать. Алексей Григорьевич мог любому, даже высокому чиновнику, сказать в глаза своё мнение. Виктор об этом прекрасно знал. Большим талантам бесцеремонность прощается. Сам он на такое был не способен и причиной считал не отсутствие у себя таланта, а наличие природной воспитанности и благородства.

– Народ, крестясь, повалил из святого храма как ошпаренный. Когда паника улеглась, хватились – венцов нет. Пропали! Кто-то глянул вверх, а венцы-то на крестах. Чудо!.. Тут-то старик – бывший кучер князя – открыл правду: выяснилось, что молодые были сводные брат и сестра, да не знали того: барин на стороне прижил дочку, а сын полюбил её и повёл под венец, а перед святым алтарём всё прояснилось.

– Какая же связь между твоей легендой и стеной? – спросил Тартищев.

– Мне лично всё понятно, – ответила за Виктора Анна.

– Что, Аннушка, понятно?

– Ну ясно же, Николай, что эти места имеют таинственную историю, а значит, возможны новые необъяснимые вещи, такие, как невидимая стена.

– Вот именно, Аннушка, необъяснимые, – последнее слово Тартищев сказал с растяжкой. – Всё должно иметь объяснение.

– Многое в нашем мире необъяснимо. Один философ сказал: «Мне известно, что мне ничего не известно, вот последняя правда, открытая мной…»

– Хватит сентиментальности, Генри! Правда – в силе. Об этом даже пишут в газетах.

– Вчера утром я заметил чёрного ворона на высохшей сосне. Он следил за мной всё время, пока я плавал.

– Ворон? – удивилась Вероника. – Ты ничего мне тогда утром не сказал.

– Сегодня на обгоревшей сосне сидел ворон, – вспомнил Генри.

– Боже мой, это плохой знак! – вполголоса сказала Мария.

– Да он там всегда сидит, как чёрт на трубе! – громыхнул Клювин.

Анна выпучила глаза, наполненные внутренним страхом:

– Может быть, это место проклято?

– Надо выпутываться своими силами. Факт! – отрезал Лёва.

Клювин приложился к новой рюмке:

– Молодец, парень! Уважаю смелость и напор! Будем брать быка за рога! Выпьем за успех нашей операции.

– Факт! Надо выбираться!

– Это место не может быть проклятым, – вступился за свою малую родину художник. – Здесь жили прогрессивные люди. В восемнадцатом и девятнадцатом веках сюда привозили со всех уголков мира ценные породы деревьев. Здесь был чудесный дендропарк. Его сажали солнцеобразно – магическими аллеями. Каждая аллея в определённое время суток источала свой аромат. А какая библиотека была в доме! – всю периодику доставляли из Москвы. Отпрыски дворянские из соседних губерний здесь изучали науки. Хованские школу открыли для них.

– Думаю, стоит поискать ответ на загадку в книгах, – задумчиво произнёс Генри.

– Верно, Генри! Древо науки потряси! – сострил Клювин.

– Эта стена необъяснима, как шаровая молния. Факт! – отрезал Лёва.

Разговор продолжался часа два, но кроме утомления и полной неопределённости, ничего другого люди от него не получили. Вероника предложила оставить тему, вернуться в дом, пообедать и отдохнуть. Она сказала:

– Нам надо проявить терпение, благоразумие и помнить, что всему бывает причина. Ничего страшного не произошло. Многие люди живут за выстроенными стенами и заборами. Многие жаждут отгородиться от всего мира. Мы живы и здоровы, а это главное!

С этим рассуждением все молча согласились, кроме Клювина:

– Был бы лес, будет и леший. Пора обедать!

Глава 7

Обломки петрефактов

Однако остаток дня прошёл скучно и тягостно. Все погрузились в некое оцепенение, словно в зале ожидания аэропорта: рейс многократно откладывается и откладывается из-за непогоды, и все планы пассажиров рушатся, и люди понимают, что никаким образом они не в состоянии повлиять на выверты природы, и втайне утешают себя скорым вылетом, не в состоянии ни на чём другом сосредоточиться. Люди становятся петрефактами – окаменелыми вещами, и со стороны смотреть на них и грустно, и смешно. Ну куда торопится человек? Земля вращается, Солнце выбрасывает свои протуберанцы во Вселенную, звёзды мерцают, закручивая спираль галактики, – и человек не в силах повлиять на эти процессы. Но нет, какая-нибудь мельчайшая забота в такие кандалы закуёт разум человеческий, что, кажется, мир исчезнет, если не исполнится это булавочное дело. Таков уж человек, и в этом нет его вины, в этом как раз и заключается вся тяжесть жизни, засыпанной этими заботами-мороками, как ток – злаковыми зёрнами. Редкий индивидуум способен позабыть о мелочах, поселиться в бочке, въёжиться в её пространство и предаться философским размышлениям о значении бытия. Да и где ж на всех взять бочек?

Один Алексей Григорьевич, казалось, не превратился в петрефакт. Он много пил, не закусывая, и всё грозил своему таинственному «собрату-скульптору», изваявшему стену из пустоты. Затем он стал требовать мраморную глыбу, чтобы показать этому «собрату» «настоящее искусство», чем ненадолго разбавил кисельную скуку общества, но вскоре его буйство всех утомило, и, к всеобщей радости, Клювин наконец-то угомонился в кресле: свалил свою бородатую голову набок и захрапел. Тихий ужин не привнёс в настроение каких-то изменений, и все рано разошлись по своим комнатам ко сну.

На следующий день Генри, Клювин, Лёва и девушки отправились к опушке, но вернулись унылые – стена не исчезла. Время пошло по-прежнему в ожидании чего-то, чего никто не мог понять. Что-то изменило их жизнь, и непонятно на какое время, хотя никаких видимых признаков этого просто-напросто не было. Именно это обескураживало и пугало людей. Так случается, когда совершенно здоровый с виду человек чувствует в себе начало каких-то страшных изменений, которые грозят в будущем испортить размеренную жизнь, пусть и в чём-то скучную, но прогнозируемую и понятную.

Вероника уединилась с Анной. Беспокойство о том, что второй день было необъяснимо, они по-женски перевалили на плечи мужчин.

– Пусть об этом позаботится наша сильная половина, – сказала Анна.

– Да, – ответила Вероника, – эта стена не для наших хрупких плеч. Нам хватает забот по хозяйству. Ты знаешь, Анна, Виктор совершенно не приспособлен к быту. Я ради него бросила работу в университете, где меня считали неплохим филологом. Говорит, как доберусь до вершины славы, так заживём в своё полное удовольствие. К этой вершине он карабкается уже семь лет. Правда, Испания меня окрылила. Он пользовался там восторженным успехом. В России его не так ценят, как в Европе. Там нас донимали журналисты и другая публика, но мы хорошо отдохнули. Однако, главное – мы жили в тихой гостинице, и, можно сказать, пережили второй медовый месяц. Он ходил на корриду, а я гуляла по улочкам Севильи. Накупила одежды. Виктор расщедрился. Я кое-что привезла сюда. Хочешь, покажу туфли?

– Какая прелесть, Вероничка!

– Я была в них на губернаторском балу. А вас с Николаем там не видела!

– Прошу тебя никому не говорить о том, что я тебе открою. Плохая новость, но тьфу-тьфу-тьфу, кажется, всё обошлось. Николаша лечился в одной московской клинике. Ему делали серьёзную операцию. Он скрывает свой недуг. Хочет опять в большую политику идти. Мало его, упрямца, прокатили в прошлом году на выборах. О здоровье совсем не беспокоится. Обо мне бы подумал, чёрт лысый, останусь одна, что делать-то буду? – Анна лениво вздохнула.

– Да, Аннушка, всё бы им забраться на Эверест. Упрямцы! Как говорят: «У него на голове хоть кол теши!»

– Было бы здоровье, так пускай лезет хоть на Северный полюс.

На время женщины замолчали, а затем Вероника, видимо, продолжила свои мысли:

– Не люблю холода… Север меня не привлекает. Европа скучна. Люблю наш зелёный лужок. Мне кажется, что цветы похожи на ноты, а вокруг музыка. Музыка Чайковского.

– По молодости надо в люди выбиваться, – прервала лирику Вероники Анна. – Правда, я не жалуюсь на Николая, но посмотрела, как многие в Москве живут. Ой, Вероничка, обзавидовалась… А дочка-то ваша ещё не замужем? Сейчас в Англии? Ах, в Лондоне учится! Ну да-да-да, как же, подзабыла… Вот в нашу молодость мы о загранице и не мечтали, – в таком ленивом течении разговор продолжался неизвестно сколько времени. Практически вечность. Интерес больше проявляла Анна, а Вероника гостеприимно приспосабливалась к собеседнице, пытаясь отвлечься от тяжёлых дум: милосердная озабоченность не покидала её милого лица.

В небольшом бильярдном зале в это время шла более оживлённая беседа, в которой участвовали Виктор, Тартищев и Клювин. Первые двое пытались играть, но без особого азарта. Говорил Тартищев:

– У меня даже мелькнула шальная мысль, что это новые политтехнологии. Да-да! Я это чувствую. Происки конкурентов. Всё может быть! Сейчас новые технологии бегут впереди паровоза. Так сказать, обгоняют человеческий разум вопреки разуму. Кажется, неплохая мысль?

– Ну ты загнул, Тартищев! Скажу тебе, брат, впереди паровоза бежать не следует. Лучше на нём ехать хоть к чёрту на кулички.

– Когда-нибудь уедем, Алексей. Ты, Виктор, себя не вини, что появилась такая штука на твоей территории. Ты совершенно ни при чём. Вот когда у меня в гостинице объявились нежданно-негаданно пожарники, Роспотребнадзор и Налоговая, тут я переволновался. Губернаторские псы натравили, когда я пошёл поперёк. Вот кого надо изолировать. Круто они старую гвардию потеснили. А тут нас никто не трогает, хотя кто-то сильно задел моё самолюбие.

– Самолюбие, дорогой Тартищев, хуже большого брюха. Не согнать, не спрятать! – скульптор с нескрываемым удовольствием похлопал по своему животу.

– Нам надо выбрать, друзья, общий путь поведения и отношения к происходящему. Переждать это явление. Мои закрома забиты съестным. Вы же знаете, что Лёва в селе магазин открыл. Устроил в подвале дома продуктовый склад.