Откровение и закат. Избранные стихи в переводах Владислава Цылёва

Хотелось бы обратить внимание читателя и на то, что все иллюстрации в представленной книге выполнены мной собственноручно32, а деление книги на главы условно и предпринято для удобства восприятия стихотворных текстов. Особо отмечу, что разбивка прозаического стихотворения «Откровение и закат» на несколько частей также условна: это вызвано необходимостью наглядно разместить некоторые комментарии.

Погружаясь в причудливый мир стихотворной «мозаики» Тракля, невозможно не отметить, насколько неожиданными и многообразными бывают «переотражения» его лирического героя, так что зачастую возникает невольный вопрос, а «Кто» (или «Что») этим героем не является в медиумическом калейдоскопе траклевских грёз? Не удивительно, что среди переводчиков и интерпретаторов поэзии Тракля возникает великая «разноголосица» по этому поводу. Чтобы не усложнять и без того непростые для понимания тексты, я постарался выделить только некоторые – наиболее «явные» – лики этих «двойников» – прописными первыми буквами их «имён» – разумеется, в меру своего понимания своеобразия «призраков» Тракля. В разделе «В поисках Чужестранника» собран сопоставительный материал, иллюстрирующий трудности в понимании особенностей проявления лирического героя Тракля – на примере работ целого ряда русских и англоязычных переводчиков.

Приступая к работе над книгой, я с удивлением обнаружил, что в то время как неослабевающий интерес к литературному наследию Тракля со стороны сообщества русских переводчиков не вызывает сомнений, о чём может свидетельствовать, к примеру, издание внушительной антологии под редакцией А. Белобратова, в области русскоязычного траклеведения имеет место явный дефицит содержательных исследований, которые могли бы послужить действенным подспорьем для расширения кругозора переводчика, не говоря уж о том, чтобы облегчить нелёгкую участь обычного читателя, впервые сталкивающегося с парадоксальной поэзией Тракля. Поэтому я дополнил книгу небольшой литературоведческой «мозаикой», составленной из цитат и кратких извлечений, взятых из работ двух крупнейших, на мой взгляд, исследователей творчества Тракля – Альфреда Допплера (Alfred Doppler)33 и Фрэнсиса Шарпа (Francis M. Sharp)34, а так же двух интересных англоязычных переводчиков – Роберта Фёрмиджа (Robert Firmage)35 и Лючии Гетси (Lucia Getsi)36. Надеюсь, палитра их мыслей прольёт «дополнительный» свет в темноту песнопения Тракля и обогатит новыми красками представление читателя о его неумопостигаемом «хаосе».

Известно, с какой щепетильностью Тракль вычитывал гранки своих произведений, обращая особое внимание на сохранение всех нестандартных приёмов своей авторской пунктуации. Поэтому в своих переводах я «приложил» некоторые усилия, чтобы следовать оригинальному тексту и не злоупотреблять «лишними» знаками препинания, сохраняя, по возможности, верность правилам русской грамматики – особенно в тех случаях, когда это непреклонно «подсказывалось» контекстом произведения. Читатель должен быть готов к тому, что местами – ввиду отсутствия искусственных опор – от него потребуется приложить дополнительные усилия – для более глубокого «вчитывания» в тексты.

Все стихи и цитаты в книге приводятся в моём переводе (кроме отдельных случаев заимствований – с обязательным указанием на их авторов: переводы Марии Павчинской37 и Александра Белобратова38 отмечены значками «М.П.®» и «А.Б.®» соответственно).

В заключение, я хотел бы выразить огромную благодарность одному необыкновенному человеку, уже покинувшему этот белый свет, но чьё незримое присутствие я постоянно ощущал во время работы над этой книгой – Станиславу Бемовичу Джимбинову (1938—2016), профессору кафедры зарубежной литературы Литературного института им. А. М. Горького, учёному-энциклопедисту и неординарному педагогу, непоколебимому подвижнику слова, незабываемые беседы с которым во время моей учёбы на Высших литературных курсах (2009—2011) зажгли в моём сердце интерес к немецкому языку и переводческой работе.

«Облако в злате сиянья – и время. В одиноком затворе

Ты всё чаще теперь ожидаешь Усопшего в гости,

По водам реки зеленеющей в задушевной беседе нисходишь под вязами».

Г. Тракль

В.Ц.

«Явлен свет, что ветром погашен»

…трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит…

Ис.42:3

• Из посвящения Карла Крауса

Георгу Траклю

«Есть совершенные дети, которые созревают тогда, когда становится уже слишком поздно. С криком стыда они являются миру, травмированные только одним, первым и последним чувством: назад в твоё лоно, о мать, где было так хорошо».

Карл Краус (1874—1936) – австрийский писатель, с которым Георга Тракля связывали не только литературные интересы, но и чувство духовного единства. Благодаря Краусу Тракль получил возможность опубликоваться в престижном журнале «Факел».

• Из телеграммы Георга Тракля

Карлу Краусу

«Благодарю Вас за миг болезненной просветлённости».

•••

«В контексте европейского эстетического движения конца XIX века в немецкой литературе наблюдалась проявление характерной поэтической интонации, которую Гофманнсталь39 назвал состоянием предсуществования».

Альфред Допплер

Рождение

Geburt

Цепи гор: чернота, безмолвие, снег.Красная из чащобы в долину устремляется травля;О, мшистый взор лани.Тишь материнская; в черном сумраке елейРаспростерты дремотные длани,Когда на ущербе месяц холодный сияет.О, человека рожденье. Трепещет в ночиРодник голубой в расщелине скал;Потрясенный, падший ангел зрит свое отраженье,Пробуждается очертание Бледное в затворе глухом.Две луныДва ока сверкают окаменевшей старухи.О горе, схватки и вопль Роженицы. Черным крыломНочь виски обвивает младенца,Снег, что с пурпурного облака осыпается тихо.

•••

«Предсуществование… чувство счастья „быть наедине со всем, что живет“ есть „великолепное, но опасное состояние“. Великолепное, потому что духовный и физический мир воспринимаются как великое единство; опасное, потому что и мгновения отражения достаточно, чтобы упасть с этой высоты».

Альфред Допплер

Детство

Kindheit

Ягодный рай бузины. Безоблачно детство таилосьВ лазурной пещере.Теперь над тропинкой заброшенной,Где дикие травы ржавея вздыхают,Ветви свисают в раздумьях притихшие. Шепчутся листья,Словно воды поют голубые в расщелине скал.Нежны плачи дрозда. Приумолкший пастухСолнце вдаль провожает, что по  осеннему склону закатывается.Голубое мгновенье – это проблеск души без остатка.Проступает пугливая лань на опушке леснойИ покоятся с миром в долинеКолокольни старинные, деревушки угрюмые.Всё смиренней теперь постигаешь промысел сумрачных лет,Прохладу и осень келий пустынных;И в священной лазури отдаётся со звоном светоносная поступь.Тихо мается створка в окне приоткрытом; и слёз не сдержатьПри виде погоста, на всхолмье ветшающего,Поминаешь былое, преданья изустные; но, бывает, душа просветлеет нечаянно,Вспоминая улыбку на лицах людей, дни весенние в сумрачном золоте.

•••

«По сути, можно выделить три образа, в которых формируется опыт предсуществования: образ ребенка, образ смерти и опыт сна. В детстве и смерти внутреннее и наружное, время и пространство представляют собой великое таинственное единство, в сновидениях противоположности жизни находятся в неустойчивом равновесии, и сохраняется возможность их нивелировать и погасить. Но то, что переживается в волшебный момент [вдохновения] и обретает форму стихотворения, – это не сами детство, смерть или сон, а всегда только их образы; воспоминание о прошлом, ожидание будущего и метаморфозы текущего содержания сознания».

Альфред Допплер

Из письма Г. Тракля

• 8 июля 1913 г.

г. Зальцбург

Людвигу фон Фикеру

«…Прилагаю к письму новую редакцию „Часословной песни“ – из полного мрака и отчаяния…» А.Б.®

•••

«<…> Предсуществование <…> означало „ожидаемое мировое владение“ юности, предвосхищаемое „состояние мудрости века“, в котором можно мечтательно постичь и представить всю совокупность мира».

«Опыт предсуществования характеризуется не только переживанием приступа экзальтации и волшебной целостностью созерцания, но также исподволь усугубляет чувство вины: „Если отчуждение от мира привело к экзистенциальному концу мира, то отчуждение от „я“ – к экзистенциальному суду над человечеством“. Развитие подобного опыта <…> приводит к серьезному творческому кризису <…> Георга Тракля».

Альфред Допплер

Часословная

Stundenlied

Темными взорами созерцают друг друга влюбленные,Златокудрые, лучезарные. В стынущем мракеИстосковавшиеся руки сплетаются в хрупких объятьях.Пурпурно разорваны благословенных уста. В очах округлённыхТемное злато весны отражается после полудня,Опушка лесная и чернота, тревоги вечерние в зелени;Быть может, невыразимое птичье круженье, НерожденногоПуть мимо мрачных селений, вдоль одинокого лета за летом,А порою из голубизны угасающей проступает очертанье Отжившее.Тихо шепчутся в поле колоски золотистые.Жизнь сурова, и взлетают размашисто крестьянские косы стальные,Плотник обтесывает бревна могучие.Нарядилась пурпурно в осеннюю пору листва; монашеский духВ дни веселья прогуливается; наливается гроздь виноградная,И полон праздника воздух во дворах распахнувшихся.Слаще дух пожелтевших плодов; тихо сиянье улыбкиСчастливого, музыка в погребке затенённом и танцы;В сумерках сада шаги и затишье умершего Отрока.

•••

«Орфическая песня ранних стихов [Тракля] превращается в апокалиптическую песню; за преображением мира следует его разрушение. Или точнее: преображенный мир уже несет в себе семена отчуждения, маскировки и ужаса, которые в преображающем песнопении опосредованно предвещают приближающуюся катастрофу и надвигающийся суд над миром».

Альфред Допплер

В пути

Unterwegs

В час вечерний понесли в мертвецкую Странника;Дух смольный витал; шёпоты красных платанов;Взмахи галок сумрачно-тёмные; заступала стража на площади;Солнце гасло скрываясь под простынёй исчернённой; неизбывноПроживается в памяти этот вечер минувший.В комнате рядом мелодия Шуберта льется: сестра исполняет сонату.Бестревожно тонет улыбка её в обветшалом колодце,Голубовато мерцающем в сумерках. О, как древен наш род!Чей-то шепот в саду ещё не затих; кто-то оставил небесную твердь эту чёрную.На комоде яблоки пахнут – дух ароматный разносится. Теплит бабушка свечку – горит золотая.О, как осень печально нежна. С замираньем звенит наша поступь в стареющем паркеПод сенью деревьев высоких. Гиацинтовый лик полумрака как он строго взирает на нас.Стопы твои ласкает родник голубой, алый покой твоих уст таинственно дышит,Дремлет в них сумрак листвы, темное злато увядших подсолнухов.Веки твои хмелея от мака, на челе моём грезят украдкой.Нежный звон колокольный сердце до боли пронзает. Облаком синимЛик твой нисходит осеняя меня в полумраке.Песня звучит под гитару в далёком-далёком трактире,Там где кусты бузины одичалые, день ноября из давнишнего прошлого,Ступанье доверчивое по лестнице меркнущей, вид побуревших от времени бревен,Окно нараспашку, в котором лишь сладость надежды осталась навеки —Несказанно всё это, о Боже, отчего до глубин потрясенный, встаешь на колени.О, эта ночь омрачённая. Пламя пурпурноеНа моих угасает устах. Тишине отдаваясь, смолкаетГармония струн одиноких в душе до краёв растревоженной.Так смелей опьяняй эту голову хмелем – пусть катится в сточную яму.

•••

«Состояние, характерное для предрасположенности к творчеству, наполнено бесконечным повторением „уже пережитого“ или „впервые достигаемого“, между воспоминаниями и ожиданиями остается пустое настоящее, которое переживается как гнетущая бренность. Это чувство мимолетности пропитывает безвозвратно [прожитое] мгновение предсуществования мрачностью и тоской или обесценивает его через осознание упадка, разложения и страха: такова магия предсуществования, „царство слов, в котором присутствуют все вещи“ – разумеется, это присутствие оторвано от повседневной жизни, – оно неспособно „возносить каждое отдельное мгновение – тем более целую череду мгновений – в порыве восторга в Вечное“»

Альфред Допплер

De profundis

De profundis40

Вот оно – сжатое поле, в которое плачами черными излились дожди.Вот оно – бурое деревце, что одиноко в сторонке стоит.Вот оно – беснование ветра, что рыщет вокруг опустевших лачуг.Эта вечерня, как она скорбна.За околицей где-тоСиротинушка кроткая остатки колосьев ещё собирает.В полумраке блаженно пасутся глаза её золотисто-округлыеО Женихе о Небесном её лоно  тоскует.По дороге домойНабрели пастухи на плоть её на сладчайшуюЧто истлела в колючем терновнике.Я – тень вдалеке от угрюмых селений.Из источника в рощеИспил я безгласие Господа.Хладный металл на челе моём проступает,Ищут сердце моё пауки.Вот он – свет, что в устах моих гаснет.Ночью я очутился на пустошиВесь в нечистотах и среди звёздного праха.В кущах орешникаХрустальные ангелы вновь зазвенели.

•••

«Можно было бы сказать, что он [лирический герой] находится на грани отчаяния, но это отчаяние отмечено одной особенностью, которая является почти универсальной для поэзии Тракля – непосредственным соседством противоположностей, сменяющих друг друга с поразительной скоростью: изображений ужаса или психического расстройства, [с одной стороны], и изображений возвышенного, но зачастую горьковато-сладостного умиротворения, [с другой]. Такие словосочетания как „сладкий труп“ или „нечистоты и звёздная пыль“ иллюстрируют эту технику на уровне первичных элементов текста. Мы также наблюдаем подобную технику в чередовании целых фраз, таких как „Испил я / молчание Бога из источника в роще“ и „пауки ищут мое сердце“. И, более того, всё стихотворение оказывается обрамлённым контрастом между „чёрным дождём“ и „хрустальными ангелами“»

Роберт Фёрмидж

Псалом

Psalm («Es ist ein Licht…»)

• 2-я редакция

Посвящается Карлу Краусу

Явлен свет, что ветром погашен.Явлен кабак на отшибе, откуда Подвыпивший выбрался после полудня.Явлен выжженный виноградник, почерневший от нор переполненных пауками.Явлен затвор, который они молоком убелили.Умер Безумствующий. Явлен остров в южных морях,Чтобы бога солнца приветствовать. Бьют барабаны.В воинственном танце мужчины.Гибки талии женщин в лианах и огненных маках,Когда поёт океан. О наш потерянный рай.Покинули нимфы леса золотые.В могилу кладут Чужестранного. Следом мерцающий дождь проливается.Отпрыск Пана в облике землекопа является,Который до полудня спит беспробудно на асфальте расплавленном.Явлены девочки во дворе в таких обветшалых от бедности платьицах что душа разрывается!Явлены комнаты, по которым льётся соната аккордами.Явлены тени, что перед ослепшим обнимаются зеркалом.Идущие на поправку больные в окнах лечебницы греются.Вверх по каналу белое судно кровавые язвы мора разносит.Сестра чужестранная снова в зловещих грезах Кого-то является.Покоясь в орешнике играет она с Его звёздами.Студент, возможно – Двойник, подолгу за ней из окна наблюдает.Прямо за ним Брат его мертвый стоит, а порою Он сходит по древней спирально изогнутой лестнице.Очертанье Послушника юного в сумраке бурых каштанов бледнеет.Cад ввечеру. По галерее собора мыши летучие мечутся.Дети привратника оставили игры и злато небесное ищут.Финал из аккордов квартета. Содрогаясь слепая малютка бежит по аллее,А следом за ней вдоль стены ледяной тень её пробирается ощупью, в объятиях сказок и преданий святых.Явлена лодка пустая, что под вечер по каналу чернеющему вниз устремляется.Во мраке приюта старинного истлевают  останки людские.Мёртвые сироты у садовой ограды лежат.Из серых затворов ангелы проступают с крыльями осквернёнными нечистотами.Из под их век пожелтевших сыплются черви.Соборная площадь мрачна и безмолвна, как в дни детства когда-то.На серебристых подошвах прошедшие жизни прочь ускользаютИ призраки проклятых сходят к вздыхающим водам.Белый маг в гробнице своей играет со змеями.Над Голгофой безмолвно отверзаются золотые очи Господни.

•••

«Подобно сновидениям стихи Тракля имеют внутреннюю согласованность, то есть [для них характерны] настроение и тон, а не логика. Все уровни проявления эмоций, все настроения и оттенки чувств объективируются в образы. Эти образы играют роль метафор, которые раскрывают сущность единого „я“ среди [проявлений] множественного „я“ поэта, а также придают особый настрой ситуации, в которой [каждая] компонента индивидуальности обнаруживает себя».

Лючия Гетси

«„Я“, испытывающее непосредственный опыт, и рефлексирующее „я“ несовместимы друг с другом, хотя принадлежат одному и тому же человеку. Это приводит к расщеплению сознания: „я“, которое ощущает природу во всем и себя во всей природе, постоянно выпадает „из этого высшего мира“ и встречает рефлексивное „я“ как двойника».

Альфред Допплер

«Мы слышим голос незнакомца в стихах Тракля на протяжении всей его творческой жизни».

Роберт Фёрмидж

Псалом

Psalm («Stille, als sänken Blinde…»)

Затишье; словно Слепец у осенней ограды долу припал,Взмахи ворон ощущая висками гноящимися;Золотое затишье осени; лик отца в мерцании солнечномВвечеру деревушка дряхлеющая чахнет в буром покое дубравы,В кузнице молот стучит докрасна раскаленный, сердце бьющееся.Затишье; девица прячет свой лик гиацинтовый в истонченных ладоняхМеж дрожащих подсолнухов. Онеменье и страхЧто в глазах стекленеющих переполняют комнату меркнущую,Старушечье шарканье, проклятья пурпурного рта ещё долго витают во мраке.Неразговорчивый вечер с вином. С нависающей балки под кровлейПал ночной мотылек, словно нимфа в голубоватом загробье уснувшая.Во дворе забивают ягненочка, сладковатый дух кровиНаши лбы обволакивает, сумрак прохлады в источнике.Горюет тоска умирающих астр, в ветре гласы златые.В час когда ночь подступает, ты меня созерцаешь угасающим взором своим,В синем покое щёки твои истлели до праха.О как среди плевел неслышно пожар затухает, каменеет деревня в долине чернеющаяСловно с Голгофской горы голубой распятие пало,И земля онемев исторгла своих мертвецов.

Вечерняя страна

Abendland

• 4-я редакция

Эльзе Ласкер-Шюлер

с почтением

1

Месяц – как если б видение МёртвоеВышло из синей пещеры,И лепестков осыпается мореНа скалистые тропы.Серебристо рыдает БолезноеНад прудом вечереющим,В черной лодке ВлюблённыеЧерез смерть переправились.А порою ступание ЭлисаВ роще звенитГиацинтовойВновь и вновь отдаваясь эхом в дубраве.О эта призрачность ОтрокаХрустальной слезой сотворённая,Тенью ночной.Озаряют зигзаги молнийВиски  его вечно прохладные,Когда  над холмом зеленеющимГрохочут весенние грозы.

2

Как же тих этот лес полный зелениКрая родного,Хрустальна волнаУ развалин стены умирающаяИ во сне мы слёзно излились;Робкой поступью странствуютМинуя терновые изгородиВ летний вечер ПоющиеВ покое святомВиноградников дальних лучисто сияющих;Тени отныне в холодной утробеНочной, орлы что скорбят.Лунный луч заживляет так нежноПурпурные язвы тоски.

3

О вы громады городовИз камня воздвигнутыеНа равнинах!Внимает онемевОтверженныйПомутившимся челомВетрам, деревьям обнажённым на холме.Вы реки всюду меркнущие!Наводит жуткий страхЗаката зарево зловещееВ тучах шторма.Вы к гибели идущие народы!Бледная волнаЧто разбивается о берег ночи,Низвергнутые звёзды.

Страсти

Passion

• 3-я редакция

Когда Орфей серебрено перебирает струны,В саду вечернем оплакивая Мертвенное,Кто ты Отдохновенное под высотой дерев?Плач расшевеливает  трепетом камыш осенний,Пруд голубой,Под зеленеющими кронами предсмертно затихаяИ следует за призраком сестры;Темна любовьЧто одичалый род терзает,День от него уносится на колеснице золотой.Затишие ночное.Во мраке ельникаКровь свою смешали два волка,Окаменев в объятьях; Нечто ЗолотоеРассеянное облачко исчезло над мостком,Терпенье и безмолвие из детства.Вновь нежный труп является навстречуУ заводи тритоновойВ своих власах из гиацинта дремлющий.Чело его холодное да размозжится, наконец!Ибо извечно голубая Лань внимает —Виденье Зрящее под меркнущими кронами —Этим тропинкам в полутьмеСон разомкнув взволнованно от благозвучья ночи,Безумья нежного;Или порою переборы струн звенятИсполненные  сумрачного восхищеньяУ стоп холодных кающейся грешницыВ том граде, что окаменел.

Чистилище

Vorhölle

Вдоль осенних оград бродят тени выискиваяЗвенящее злато на всхолмьеЗакатные тучи пасущиесяВ тишине под платанами высохшими.Это время омрачённые слёзы глотает,Муки ада, когда переполнено сердце СновидцаПурпуром вечернего зарева,Печалью града дымящегося;За покойно Идущим золотая прохлада струится,За Чужестранником – от самого кладбища —Как если б следом в тени за ним труп истончённый ступал.Трепетно стены из камня звенят;Сад для сирот, пристанище мрачной лечебницы,Алый в проливе корабль.В грёзах люди встают истлевающиеИ во мрак погружаютсяА из чернеющих врат проступаютАнгелы с ликами хладными;Голубизна, похоронный плач матерей.Пронзая их долгие волосы катитсяКолесо огнедышащее, круглый деньСкорбь земли бесконечная.Попусту в кельях прохладныхУтварь ветшает, в синеву костяными ручонкамиОщупью тянется к сказкеДетство отверженное,Крыса отъевшаяся дверь прогрызает и ларь,СердцеВ тишине снеговой цепенеет.Эхом во мраке прогнившем разносятсяПроклятья пурпурные голода,Мечи почерневшие лжи,Словно врата из железа со скрежетом где-то захлопнулись.

К Люциферу

An Luzifer*

• 3-я редакция

Духу предай своё пламя, отчаянье жгучее;Воздыхая голова подымается к полночи,На всхолмье весны зеленеющей; где кровью когда-тоИзошел кроткий Агнец, что скорбь претерпелГлубочайшую; но следует Тёмный за призракомЗла, или же влажные крылья он расправляетК золотому нимбу солнечному и содрогаетсяОт колокольного звона грудь его болью истерзанная,Упование дикое; мрак низвержения пламенного.* Люцифер, «Несущий Свет», является фигурой особенно важной в творчестве Тракля.

Карл Краус

Karl Kraus

Убелённый первостоятель истины,В хрустальный голос которого вдунул своё ледяное дыхание Бог,Маг во гневе,Чья голубая кираса звенит под пылающей ризой воителя.

Тёплый ветер

Föhn*

Плач на ветру ослепленный, лунные зимние дни,Детство, робкий шаг замирает у чернеющей изгороди,Звон протяжный к вечерне.Поседевшая ночь неслышно приходит и медленноПревращает боль и мучения каменной жизниВ пурпурные грёзы,Чтобы снова и снова терновое жало пронзало гниющую плоть.В полудреме душа растревоженная вздох из глуби своей испускает,Тяжко ветер в древесных разломах гудит,И плывёт видение скорбное материКолыхаясь от плача по лесу пустынномуОнемелой печали; ночь за ночьюПотоки из слёз, воспламенения ангельского.Разбиваются детские мощи о голую стену: в серебряный прах.* Фён – тёплый сухой ветер, часто дующий в северных долинах Альп.

•••

«В лирике Тракля очень мало реальных людей, а в его более поздних стихах их нет и вовсе. Есть только очертания, фигуры, скелеты, фантомы и те, кто еще не родился. Эти проявления, как правило, находятся в движении – когда движение прекращается, происходит не просто потеря спокойствия, но порождаются состояния внезапного ужаса, страха или отчаяния. Это диалектическое движение или ритм в смене образов и есть именно то, что придаёт единство стихам Тракля как внутри самих себя, так и по отношению друг к другу».

Лючия Гетси

Аниф

Anif*

Память: чайка, парящая выше небес омраченныхТой тоски что исполнена Мужественного.Тихо под сенью осеннего ясеня ты обитаешь,В холм погребенный измерения праведного;Снова нисходишь по водам реки зеленеющей,Как заслышится вечер,Пение любящее; тёмная лань здесь навстречу ступает доверчивая,Человек в сиянии розовом. Голубым напоенный предчувствием,Челом ворошишь листву умирающую,И матери лик воскрешается строгий;О, как к потаенному в сумраке всё приникает;Суровые кельи, убранство и утварь истлевшаяДревних.Здесь до самых глубин сокрушается сердце Пришельца.О, предначертания эти и звёзды.Вина так безмерна Рожденного. О горе, этот озноб золотой, содроганияСмерти,Когда в грезах тоскует душа о свежайшем рассвете.Неумолчно в ветвях сиротливых плачет птица ночнаяНад поступью Лунного,У самой околицы ветер поет ледяной.*Аниф – замок в окрестностях Зальцбурга