Волки Дикого поля

– Высоко взметнул свой крыж римлянский папа, – веско сказал князь Юрий. – Далеко хочет распространить, да пока что руки коротки.

– Через Ливонию он их уже удлинил, – осторожно заметил воевода. – И туда попёрли всякие рыцаришки со всех полуночных стран, стало быть, с русичами воевать. Ну а для чего иначе? – заметив неверие в глазах князей, веско добавил он. – У нас-де вера неправедная, а ихняя куда как хороша! Только шиш им! Бивали мы их, и не единожды. Бахвальства в них много, а истинной доблести мало.

– А вот это уже серьёзно! – воскликнул Ингварь Игоревич. – Откуда такие сведения?

– Да всё от новоградского Никодима.

– Вот что, Лев Гаврилыч, – решительно сказал князь Юрий. – Поговори с этим новоградцем подробнее, затем всё изложишь нам.

– Отныне новины такие и подобные им следует знать доподлинно.

Лев Гаврилович опешил.

– Государи мои, я и не вникал толком…

– Мы решили, что такие новины могут быть нам полезны, – заявил Ингварь Игоревич. – Живём ведь с краю земель русских, а то, что приключилось рядом, может коснуться нас рано или поздно. Смотря как оценивать возможную угрозу. Смекаешь?

– Я-то смекаю, но в толк не возьму, каким образом всё это касается меня – боевого воеводы.

– Прекрасного воеводы, опытного, умного и смелого воина, – похвалил князь Юрий. – Потому и решились мы доверить тебе новую службу.

– Довольно тебе уж с дружинниками вожжаться.

Князь Ингварь положил ему руку на плечо.

– Мы решили заново учредить тайную княжескую службу… Была такая при нашем пращуре Ярославе Святославиче – первом рязанском князе.

Он вздохнул с сожалением.

– Вот и получается, что новое – это хорошо забытое старое. Эх, ранее бы её возобновить, а то окромя дальних сторож!.. – Он махнул рукой, внезапно замолчав.

Юрий Игоревич продолжил:

– Дело тайное, дело многотрудно, и возглавить его надлежит тебе.

Коловрата будто кто ослопом по голове огрел, в глазах потемнело.

– Государи мои! – прошептал горячо. – Да какой из меня прелагатай (соглядатай)?! Я – воин, я всю жизнь свою посвятил служению вам в бранях да на сторожах!

– Ворога бить сподручно и должно, коль он проявится, – мягко перебил его князь Ингварь. – А ежели нет? Шпыни по землям нашим разгуливают, знают о нас всё, сказывают обо всём неприятелю, а мы их не ведаем… Каково?

– Потому и доверяем тебе новую службу, – твёрдо сказал князь Юрий. – Ранее делом таким занимались дозорцы дальние да гости, по доброй воле служившие Рязани-матери. У Василька Константиновича прелагатаями руководит друг твой Александр Леонтьевич Попович. У киевского Мстислава, опять же, твой старый знакомец – воевода Иван Дмитриевич. Оба – опытные ратники. Стало быть, дело стоящее и нужное отчине… Махать мечом оставь молодшим, у них лучше получится. Ныне головой послужишь…

– Зря вы так, князья честные, – насупился Коловрат, – я ещё…

– Прости, Лев Гаврилыч, речь о том, что в этом деле твой главный меч – опыт, смекалка и ум, – улыбнулся князь Юрий горячности воеводы. – В древние времена Игоря да Святослава разведка была головой всего войска: прежде чем в бой идти, про неприятеля выведывали всё – направление движения, численность войск, цель наступления… Вот мы и хотим всё это поставить на должную основу. В средствах тебя никто ограничивать не станет – дело государственное.

– Им заниматься, – добавил князь Ингварь, похлопав по плечу Льва Гавриловича, – добрая голова нужна, воевода, а она не у всякого ратника имеется, иному силы да умения быстро повиноваться хватает. Мудрость опять же…

Он тяжко вздохнул, прижав правую руку к левой стороне груди, и присел в кресло.

– Мудрость, Лев Гаврилыч, есть потреба ума, а не сильных рук. У иного она ещё в молодшем возрасте проявляется, у кого-то попозже, кого-то и вовсе стороной обходит. А вот мудрость в сочетании с силой даёт нам и бояр и воевод, стало быть, людей, подобных тебе, которые могут делом руководить. Помню рассказы стрыя нашего Святослава Глебовича о тебе в первом бою…

– Где уж там! – махнул рукой Коловрат. – Вспомнить совестно.

– Ан нет! – твёрдо возразил рязанский князь. – Стыдиться нечему. Ты ворога не устрашился, проявил зрелую храбрость. И далее, уже в составе дружин, воевал не токмо руками, но и головой.

– Теперь голова твоя, твой опыт, умудрённый годами, понадобились нам, – добавил Юрий Игоревич, с тревогой взглянув на брата, тот махнул рукой, мол, так и есть. – И подручные твои должны быть под стать тебе… Кто-нито есть на примете?

Коловрат поник головой, понимая, что всё решено и ему остаётся только покориться княжеской воле. Да и дело, если вдуматься, взаправду наиважнейшее.

Он вздохнул.

– В первую очередь Вадим Данилыч Кофа – голова и лихой воин! Греческий и половецкий разумеет.

– Знатно! Будешь примечать тех, кто в иноязычной речи силён. Евпатия своего не думаешь привлечь? Тоже ведь греческий ведает, – полюбопытствовал Ингварь Игоревич.

– Молод, – ответствовал Коловрат. – Да и в иноязычной речи не так уж силён… Пусть в ратях прославит себя, опосля поглядим.

– Молод? Так Вадим Данилыч всего на пяток годков постарше. Да и в боях Евпатий показал себя удальцом.

– Молод, – повторил Коловрат. – Пусть воином остаётся покамест.

– Брате, как мыслишь, не засиделся ли Евпатий в дружинниках? – нарочито громко поинтересовался Юрий Игоревич.

– Думаю, достоин возглавить десяток бойцов.

Так Лев Гаврилович стал воеводой тайных дел при рязанском князе, а его сын Евпатий – десятником.

Тайная княжеская служба расположилась в Межградье, неподалёку от Подольских ворот. Место удобное, рядом со Средним городом и княжьим дворцом.

Этот обширный амбар, обнесённый высоким частоколом, рубили из массивных берёзовых стволов. И первоначально предназначался он для хранения всякой княжеской рухляди: мехов и тканей, одежд и обуви, также различного ратного вооружения – кольчуг, панцирей, мечей, луков и арбалетов, – всё для даров союзным князьям и нужд посольских: Рязанское княжество поддерживало торговые отношения с восточными странами по Великому Волжскому пути, с Византией, Болгарией.

Изначально место это задумывалось как тайное, хорошо охраняемое. Систему постов и секретов оставили прежнюю, но значительно усилили.

Бережению рухляди отвели помещение в самом княжеском детинце, а в этом теперь формировали маршруты сторожей, беседовали с богатыми купцами (гостями), отправляющимися в иноязычные страны; испытывали тех, кто изъявлял желание стать прелагатаем; выслушивали донесения вернувшихся…

Внешне всё выглядело обыденно: амбар как амбар. Только на втором этаже Лев Гаврилович распорядился прорубить несколько окошек.

– Не в темнице же, – сказал при этом. – С ясным солнышком завсегда веселее…

Добавим, что доступа сюда не имели даже многие из высоких рязанских бояр.

Сыну Лев Гаврилович сразу сказал: – Князья радели за тебя, мол, Евпатия тоже надобно пристрастить к тайной службе…

– А ты, батюшка? – с надеждой спросил Евпатий.

– А я сказал, мол, рано, мал ещё да зелен. Мечом размахивать да сулицу метать способен, а на что другое пока что негож.

Евпатий насупился, лицо стало покрываться красными пятнами, на глазах выступили непрошенные слёзы.

– Батюшка… – прошептал умоляюще.

– Пошто посуровел да слезьми налился? Нешто лука объелся? А? Матушка, глянь, наш отпрыск родительским решением недовольствуется.

Лев Гаврилович подошёл к сыну, взял перстью за подбородок и чуть потянул вверх.

– Зри мне в очи, сыне, – сказал властно. – Желаю, чтобы запомнил ты на все времена едину истину: не мы в отчине нашей, но она в нас самих. И службу ей нести способно там, где ты более всего надобен.

– Да, батюшка, – кротко отвечал Евпатий.

– Ты в половецкой речи превзошёл? Сможешь на языке том поганом поговорить с Вадимом Данилычем?

– Ну… так…

– То-то и оно, что так: с пятого на десятое. Понимаю, превзойдёшь… Но превосходить поганую речь половецкую надобно уже нынче! Она для нас, рязанцев, должна стать второю родною, покуда мы с нехристями этими граничим! И греческому языку следует поучиться у братки своего Дементия, который в нём доподлинно искусен. Зачем? Не ведаю! Вадим Данилыч крепко бает на нём, друже мой Олёша Попович шибко любит книжную премудрость всяческую, в том числе и греческую. Стало быть, и сын мой тоже должен язык тот свистячий осилить всемерно.

Он передохнул немного, присев у большого стола и пригубив кваса из ковша.

– Вот тогда и подумаем о тайной княжеской службе, – продолжил неспешно. – Помни, дитятко, лучших сынов рязанских буду сбирать. Лучших! Одним из лучших и надобно сделаться. Да, десятком ты правишь разумно, Дикое поле ведаешь, хоть частями, но ведаешь. Но ты пойми, сыне, что в нём надобно, как в избе своей, по всем её углам, чтоб никакая сволота поганая тебя перехитрить была неспособна!.. Верую, свято верую в то, что станешь ты и сотником, и воеводой, ещё и место моё займёшь. Ты – плоть от моей плоти и кровь от моей крови… И помни, что не будь меня, не было бы и тебя.

Он рассмеялся по-доброму, приобнял сына, потом похлопал по плечу, со словами:

– Покамест место твоё с твоим десятком… Ступай.

Евпатий воле родительской был послушен. Более того, с годами он всё яснее осознавал, до какой степени становится похож на отца: так же стремится к постижению воинского ремесла; так же рачителен и хозяйственен. Да и полюбил точно так же: раз и навсегда, верно и глубоко. Он искренне и горячо благодарил Вседержителя за то, что у него такой отец – и воинский начальник и родитель; над отцом – рязанский князь, над которым лишь матушка-Рязань да Господь Бог. И все они составляют единое целое, имя которому – русская отчина.

От природы обладая острым умом, умением самостоятельно принимать непростые решения в сложных положениях, Лев Коловрат тем не менее к воплощению замысла князей приступил с осторожностью. Да и дело было непростым, со множеством всяческих закавык. Теперь даже общение с заморскими гостями-купцами стало необходимостью. А когда свои торговые люди отправлялись в дальние страны, каждого лично просил смотреть во все стороны, примечать и запоминать либо записывать в тайный пергамент.

Нынче в его ведении находились и все рязанские сторожевые заставы. Он решал, где усилить, сколько людей куда послать, посылать ли вообще.

Чем больше Лев Гаврилович ведал разведкой, тем больше начинал понимать всю важность и необходимость такой службы. Вскоре поступление различных сведений из дальних сторон наладилось. Он теперь знал, что творится внутри русских княжеств, ведал об истинных причинах того или иного недружелюбства князей. Аппетиты немцев-меченосцев, ляхов-католиков, равно как и литовцев-язычников, ему тоже стали ведомы, как ясен Божий день.

…Но вскоре все заботы пришлось отложить в сторону и сосредоточиться на вновь возникающей угрозе, имя которой «монголы». Слишком резво они разделались с Хорезмом, персидской армией, побили грузин, одолели союзных горцев с половцами и оказались в Диком поле.

Два десятка прелагатаев были засланы Коловратом в Ширванский Дербент, Асские (Кавказские) горы, половецкие владения и русские южные княжества. Но, когда ему довели истинное число отряда монголов, доподлинно выведали, что следом не движется и даже в нескольких днях пути не наблюдается большое войско, он засомневался в правильности приложения усилий.

Любое из шести «набольших» княжеств Южной Руси, учитывая дружину и ополчение, способно было выставить по тридцать – сорок тысяч ратников.

Другое дело, что о самом царстве монголов надо было разузнать побольше. На том и сосредоточил усилия.

Блюсти рубежи

Вадим Данилович Кофа вошёл в горницу и застал воеводу Коловрата склонившимся над пергаментом, на который были нанесены все русские княжества и ближние иностранные владения.

– Я здесь, Лев Гаврилыч… Что срочного приключилось?

– Днесь был у меня Добрыня Злат Пояс от Олёши Поповича…

– Сам Добрыня?! – восторженно вскричал Вадим Данилыч. Смутившись своей ребячьей пылкости, тут же добавил степенно: – Грядут новые заботы?

Лев Коловрат доверял своему молодому помощнику.

– Нет, скорее прежние, – ответил, немного подумав. – Однако с небольшими оговорками… Садись на скамью поближе к пергаменту.

Воевода Кофа повиновался.

– Долго беседовали мы с Добрынюшкой, вспоминали минувшее. – Лев Гаврилович вздохнул с глубоким сожалением. – но день нынешний и грядущий тоже не забывали. Как известно, разведкой в Ростове Великом ведает Александр Леонтьевич, вот через Добрыню он кое-что мне и передал. Зри.

Лев Гаврилович пододвинул карту ближе к своему помощнику.

– Север и запад наших рубежей покудова нехлопотен, но всю его выгоду с лихвой перекрывает треклятый юг и ещё более треклятый восток. Выросло в размерах княжество Рязанское, только поспевай от рубежа к рубежу.

Он осторожно указал пальцем в карту и сказал выразительно:

– Ныне вот это место становится кровоопасным! Это часть нашей отчины, которая врезается во владения мещерских князьков и мордовцев эрзя. С этой северной мордвой ныне хлопот не оберёшься. Их инязор (князь) Пургас заключил ряд с булгарами, что для нас туга великая, булгарам всё неймётся, мало их били…

– Булгары скоры воевать руками мордвы либо половцев, – справедливости ради заметил Вадим Данилович. – Всё на чужом кострище руки греет эта сволота бесерменская. Но с мордвой ранее особых хлопот не случалось.

– Ранее едины были они, сильны и спокойны. С нами дружить пытались. Ныне их единство завершилось, разбились на северных и южных, зовумых мокша, во главе с инязором Пурешем…

Лев Коловрат изрядно поморщился.

– Прости Господи, то эрзя, то мокша, то Пургас, то Пуреш!.. Клички какие-то собачьи, а не имена. Так вот, южные пошли на союз с государем владимирским Юрием Всеволодовичем и ныне будут служить добрым заслоном и от половцев, чтоб им пусто было, и от своих же эрзя. А у тех кулаки зачесались ровно после того, как на мордовских землях, у слияния нашей матери-Оки и Волги, государь владимирский заложил Новый град. На кой ляд ему понадобился град сей, я не разумею, но ныне из-за него разгорается весь сыр-бор.

– Пошумят и разбегутся, они бортники и пахари знатные, но воинство из них пустяшное, – сказал Вадим Данилович. – Более способны к татьбе.

– Их недооценивать нельзя, – ответил Лев Гаврилович. – На то мы у князя рязанского и несём свою службу, чтобы предусматривать возможное и учитывать невозможное. Посему количество сторож на востоке надобно усилить. Старшим там определи сотника Окула, многократно опытен и сведущ.

– Добро, Лев Гаврилыч, – отвечал воевода и хитро прищурился. – Мне блазится аль нет… Ты в отъезд собрался, что указания далекоидущие раздаёшь? А нельзя ли повременить с отъездом-то? Не ко времени.

– Ты мне ещё поговори, – пригрозил Коловрат. – Не меды распивать собираюсь.

– Прости, Лев Гаврилыч, – поёжился воевода Кофа и тут же взмолился: – Так уж растолкуй тогда!

– Монгольская угроза! – сказал Лев Гаврилович с пренебрежением. – Весь юг Руси великой вопит об этой угрозе. Дескать, вторжение, ратуйте… Дошло до того, что в Киеве князья собираются на совет, от Мстислава Романовича уже направлены гонцы во все русские города. От князя Мстислава Удатного тоже гонцы повсеместно разосланы, там кто кого опередит… Как дети, ей-богу! Ну, ежели серьёзная угроза внешняя, так и будьте мужами достойными, а их соперничество дитячьим остаётся…

Вадим Данилыч понимающе молчал.

– Ох и заведёт оно их когда-то в лес дремучий, – сердито продолжил Коловрат, но тут же поправился: – Судить-рядить княжеские распри нам с тобой не с руки, однако… Не думаю, что на княжеском совете будут какие-то неожиданности. Урядят собрать войско, пойдут на монголов, всяк сам по себе, станут пировать да добычей равняться.

– Чаете, великий князь владимирский на совете в Киеве будет? – улыбнулся Кофа.

– Навряд ли, один из владимирских полков пойдёт на Ливонию, совместно с псковским Владимиром и новгородским Всеволодом. Пусть потреплют меченосцев, а то они резвы стали непомерно. Да и не пойдёт Юрий Всеволодович в Киев, ведь его позвали как равного среди равных. А это ему равно нож в сердце.

Сказано было непонятно, то ли с сожалением, то ли с осуждением. А сам внимательно разглядывал место на карте, изображающее Ливонию.

– Господи! – вздохнув тяжко, продолжил Лев Гаврилович. – С тех пор как епископ Альбрехт, с благословенья папы Иннокентия, создал этот сатанинский орден, который они бахвалисто именуют «божьим», кто ж мог подумать, что он для русичей станет таким тяжким бременем?.. Ты только глянь, воевода, на этих бахвалов!

Он указал на карту с таким видом, словно «бахвалы» сей момент находились именно там.

– Для северо-западных земель тяжелее бремени не сыщешь. И ведь лезут со своим латинским крыжем, лезут везде и всюду. Ну на кой нам ихняя вера, когда у нас есть своя православная, – согласился Вадим Данилович.

– А ведь римский папа, заполучив ливонские земли, уже начинает смотреть и на русские княжества как на свою возможную вотчину, – задумчиво произнёс Лев Гаврилович. – Мол, ляхи тоже сперва крестились по византийскому обряду, а потом по латинскому… Прости Господи этих христопродавцев, у них даже крещение двойное! Отсюда и души их двойственные проистекают.

– Мы не ляхи какие-нибудь, у нас слово одно и вера едина, – подтвердил Вадим Данилович. – И у пап этих римских была возможность проверить нас на крепость веры. Надеюсь, ещё будет.

– Пытаться будут, конечно, – сказал Лев Коловрат. – Особенно там, где русичи в рубежах с католиками.

– Новгород и Псков, Галич и Волынь?

– И не только, сам знаешь, у нас весь запад и северо-запад в таких границах, стоит только глянуть на пергамент. Нахлебаемся вдосталь…

Лев Гаврилович рывком поднялся со скамьи, сцепив руки за спиной, дважды прошёлся вдоль горницы, что-то обдумывая, и только потом сказал воеводе:

– В Киеве сбирается совет княжеский… Почти что в то самое время и у нас близ Владимира станет проистекать совет русских витязей.

Воевода Кофа искренне удивился:

– Не понимаю… Слыхивать приходилось, но особого доверия к слухам тем я не питаю, ан вот что! Это у нас нечто навроде рыцарского ордена? И ты в нём, Лев Гаврилыч?!

– Да, Вадим Данилыч. Про то открываюсь тебе по надобности, не всем ведать с руки… А что касательно рыцарей западных с их сраными орденами, дружина витязей – это… – Он немного подумал и твёрдо добавил: – Это витязи-доброхоты, а не захватчики-насильники. Как-нито обскажу в подробностях, ныне времени жаль.

– Добро, Лев Гаврилыч, – серьёзно ответил воевода Кофа и по-отрочески восхитился: – Ох и завидки меня берут!..

– Какие твои годы? Воин ты доблестный, думающий, а не просто для замашек мечом.

– Спаси Боже, Лев Гаврилыч, твоё слово злато и мне дорого.

– К концу капельника-марта едем, – сказал Коловрат. – Недалече от Юрьева-Польского у Александра Левонтича есть городище на речке Гзе. Ты остаёшься главным. Евпатия беру с собой.

Он подошёл к столу, на котором лежали свитки, взял один из них.

– Вот она, грамотка от Олёши Поповича.

– Для пущей важности? Тебя же и враги и друзья в лицо знают.

– Русь велика, витязей много…

– Хотел бы и я когда-нибудь такой пергамент получить.

– Ещё успеется, получишь… Государю Ингварю Игоревичу и князю Юрию Игоревичу я всё уже изложил в подробностях. Они изъявили своё доброе согласие… Скажу тебе, Вадим Данилыч, как сродственнику, да и доброму другу.

Голос Льва Гавриловича помягчел и потеплел.

– Я-то ненадолго, ныне недужен, знать, отслужил своё в дружине витязей русских. А вот Евпатий там останется заместо меня… Сын теперь в ответе и за моё доброе имя, и за честь русского витязя.

– Елена затоскует, – осторожно заметил Вадим Данилыч.

– Елена – его опора и надёжный тыл, она супруга. – Лев Гаврилович улыбнулся. – Сильна она, ох и сильна! Сдюжит… Теперь внимай как можно шибче, запоминай каждое моё слово.

Коловрат обвёл открытой ладонью всю карту и сказал:

– В связи с тем, что в половецких степях появились эти самые монголы, их немного, но морока может приключиться, нам надлежит усилить меры безопасности. Кто его знает, возможно, где-то там недалече и большая орда кочевников тащится…

– Понимаю, Лев Гаврилыч, как ты сам говоришь, безопасность лишней не бывает.

– Вот именно! Нам с тобой должно блюсти рубежи княжества. Поэтому здесь, здесь и здесь, кроме тех, что для мордвы, надобно усилить сторожи. И в первую очередь на рубежах черниговских. Шли туда дополнительную сотню. В половецкое поле – людей в усиление. Всех держать до особого княжьего распоряжения. Каждодневно присылать гонцов для оповещения.

Уже через час по бревенчатой мостовой застучали многие копыта лошадей.

Десятки и сотни выдвигались по месту назначения.

Мятежная Рязань

Неизвестный летописец, сидя в холодной монастырской келье, освещённой только чахлой лучиной, старательно выводил буквицы:

«Беда пришла на рязанскую землю, ибо нет в ней правителя, а тати поганые набегают безнаказанно. И когда тому станет вершие, ведает только Господь наш Вседержитель да великий князь владимирский Всеволод Юрьевич».

Среди груд свитков, харатий и кусков папируса, в чахоточной пыли и монашеском убожии зарождалась мысль, которой суждено пройти через века и в первозданном виде сделаться достоянием потомков.

«В миру шумят жития: князья бранятся, смерды гнут хрип, всечасно творится зло и неправедные деяния; темнеет лик простого ремесленника и чёрного смерда от горестных трудов… Но летописцу надо свершать своё, ибо его немолчное свидетельство завещано самим Господом, давшим счастье постичь тайну нанесения словес на пергамент.

Кто поведает миру о землях русичей, кто без ущерба истине расскажет о её нынешнем и прошлом? А ведь нам так необходимо знать своё прошлое, каким бы горестным оно ни было. Ибо страна без прошлого – безжизненная территория, подобная телу без души.

Ушёл человек, как никогда и не бывало. Остался только холмик земли, прикрывший ту скорбную юдоль, в которую он спустился в последний раз, чтобы уже никогда из неё не подниматься… Что есть мы в своей убогости телесной, а что есть наша безмерная отчина? Да будет всегда над ней Свет Божий! И да прославится она во веки веков. Аминь».

В Древней Руси во всех монастырях был свой летописец, который записывал происходящее, порой следуя указке правителя, порой по своему собственному почину. И если бы все эти записи дошли до наших дней, мы могли бы иметь полную картину гораздо более древних лет, но увы…

Безжалостные пожары бесконечных человеческих войн, в горниле своём уничтожая бесценные рукописи времён, делают невозможным познание исторической истины, которую потом исконные враги Отечества пытаются всячески искажать и фальсифицировать в своих нечистых целях.

Прошлые пожары нынче отзываются незнанием и заблуждением соотечественников, равно как и злопыханием чужаков.

…Игумен Арсений покосился на тщедушного монашка, переломившегося в поклоне.

– Не мне, грешному, усердно так надобно кланяться, а Господу нашему, дабы вразумлял почаще… Лучше дело сказывай, Епифаний.

– Наказ твой выполнен, отец настоятель, сказание составлено.

– Велю: садись и чти.

Монашек присел на лавку за дубовым столом и развернул харатью.

– Чти с выражением, дабы всяк недочёт ясен сделался, ибо летописное то сказание вершится по указке самого князя рязанского Романа Глебовича, – назидательно произнёс игумен.

Богословской обители, расположенной от столицы княжества в двадцати пяти верстах вниз по течению Оки, исполнилось всего пять лет, а её основатель и бессменный игумен Арсений уже был почитаем всеми окрестными жителями за подвижника, чуть ли не святого.

В монастырь за последнее время несколько раз наезживали и рязанские князья. Пили из святого источника, дивились на кельи первых монахов, вырытые глубоко под землёй, истово крестились на чудотворную икону апостола Иоанна, писанную в Византии шесть веков назад.

Рязанскому князю и его братьям игумен пришёлся по душе: вёл себя уважительно, но с осознанием собственного достоинства, предначертанного высоким духовным званием, прописных истин не изрекал, но оставался интересным собеседником; золотых иконок на себя не вешал, крест на нём был обычный оловянный, ряса суконная. Сразу заметно, что о собственном благе игумен Арсений печётся менее всего. Даже его келья, расположенная в одной из построек, мало чем отличалась от братских, разве что была чуть подлиннее да украшена резными полками для книг и свитков.

– Отче, велишь починать? – тихо спросил монашек.

– Да, дитятко, починай, – задумчиво ответил игумен.

Он знал, о чём пойдёт речь, ибо сведения для летописания почерпывались со слов самого рязанского князя Романа Глебовича.