Вавилонские книги. Книга 3. Король отверженных

Снова встав, ход заговорщически кивнул Сенлину.

– Приди, Король Ходов, – сказал он, круто повернулся и убежал.

Без особой надежды Сенлин опустился на колени, чтобы проверить, дышат ли упавшие, но признаков жизни не обнаружил. Из окон с диагональными сре́дниками лился свет, покрывая мрачную мизансцену ромбовидными бликами. В танцевальном зале оркестр доиграл неистовую мазурку, и танцоры разразились аплодисментами и радостными криками.

Сенлин все еще не привык к виду потрясенных лиц мертвых. Было время в его жизни, когда он не знал, что умиротворенное выражение часто бывает уловкой гробовщика. Возможно, его невежество являлось благом.

Он отвернулся, и взгляд упал на какой-то уголок, выступающий из воды. Он вытащил предмет из лужи: ход предпочел прижимать его к себе, а не использовать как средство защиты. Прямоугольная штуковина была завернута в промасленную ткань. По весу Сенлин догадался, что это, скорее всего, книга – возможно, испорченная.

Без убийцы, на которого можно было бы указать пальцем, казалось неразумным мешкать рядом с трупами. Он сунул завернутую книгу за пазуху и вышел из переулка, опустив голову и подняв воротник.

Глава шестая

На самом деле нет никакого смысла дразнить боскопа. Они нечувствительны к остроумию. С таким же успехом можно свистом подзывать скамеечку для ног или пытаться завести роман со шваброй.

Орен Робинсон из «Ежедневной грезы»

Из-за своей кафедры в вестибюле отеля мистер Алоизиус Сталл посылал коридорных, которые таскали багаж, разносили блюда, освежали цветы в вазах, стирали пятна, меняли постельное белье, откупоривали бутылки и исполняли все желания временных королей и королев «Бон Ройяла». Он был похож на дирижера, руководящего симфоническим оркестром во время сложного музыкального пассажа. Он взмахивал руками и приглаживал волосы, которые с каждой минутой как будто становились все более седыми. Он умудрялся казаться одновременно пылким и безупречно сдержанным.

Но когда мистер Сталл поднял взгляд и увидел боскопа, мистера Пинфилда, промокшего до нитки и забрызганного побелкой, консьерж вздрогнул, словно от внезапной зубной боли. Он с особым беспокойством отметил молочную лужицу, растекшуюся по шерстяному ковру.

Сталл рявкнул на двух коридорных, которые сразу же поняли срочность проблемы. Они запеленали гостя прямо в сюртуке в огромный и роскошный банный халат. Принесли полотенце, чтобы он на него встал, а еще одно, несмотря на неуверенные протесты постояльца, нацепили на голову, скрутив в тюрбан. Когда они закончили, ничего, кроме лица боскопа, не было видно.

– Ну вот! Разве так не лучше? – спросил мистер Сталл, выдержав и эту проверку самообладания.

– Да… нет, – ответил гость, вздернув подбородок. – Боюсь, я оказался вовлечен в чрезвычайное происшествие.

– А, понятно! – сказал Сталл так, словно это стало для него откровением. – Может быть, мне вызвать врача или портного?

Боскоп отмахнулся от коридорного, который начал вытирать ему лицо полотенцем для рук.

– Учитывая обстоятельства, я думаю, лучше обратиться в полицию.

– О боже мой! Конечно, я сейчас же пошлю за ними. И о каком преступлении следует сообщить?

Гость начал отвечать, запнулся, попробовал еще раз и, изо всех сил стараясь убрать тюрбан с глаз, решил избавить всех от неуклюжей третьей попытки.

– Пожалуйста, просто скажите, что это срочно. Я буду ждать в своем номере.

Коридорные, которые принесли халат и полотенца, вернулись с тележкой для багажа, застеленной еще большим количеством полотенец.

– Я могу идти пешком, – настаивал гость.

– Ах, но подумайте, как величественно вы будете выглядеть, проезжая по коридорам и в лифте на таком сверкающем коне. Как царственно! Как загадочно! И так будет намного лучше для ковров.

С сокрушенным вздохом боскоп забрался в тележку и схватился за медную перекладину возле уха, как будто ехал в трамвае.

Когда коридорные покатили мистера Пинфилда к грузовому лифту, мистер Сталл крикнул им вслед:

– Превосходно! Сквозь наши ряды проезжает султан! Счастливого пути, сэр! Приятных снов!

Как только Сенлина доставили в номер, он сбросил сюртук и промокшую одежду и принял горячую ванну. Искушения полежать в ней подольше не возникло. Мало того что вода быстро стала грязной, так ему еще и до тошноты надоело быть мокрым. Кроме того, он хотел взглянуть на предмет, который оставил после себя ход, до появления стражей закона. Он помылся так быстро, как только мог, и вышел, пока вода еще источала пар.

Он надел свежий халат – какая роскошь быть сухим! – и вскрыл пакет хода. Развернутый лоскут промасленной ткани почти скрыл его большую кровать. Он не ошибся, предположив, что внутри книга. Красивый том в кожаном переплете был холодным и немного липким, но страницы не покоробились от сырости. Тот, кто его завернул, проделал отличную работу. Сенлин прочел название вслух: «Трилобиты и другие древние членистоногие». Это было всеобъемлющее исследование окаменелых моллюсков, именно та книга, которая пролежала бы в библиотеке несколько десятилетий, прежде чем кто-либо потребовал бы ее. Впрочем, содержание едва ли имело значение. Известно, что ходы делают с книгами. Он открыл ее с конца, ожидая увидеть слова, вымаранные чернилами. К его удивлению, текст оказался чистым и нетронутым.

Сенлин устыдился. Он не должен был предполагать, что все до единого ходы стали мистиками Люка Марата. Возможно, тот ход, который вышиб мозги уличным хулиганам, был палеонтологом, или океанографом, или… Но ведь он выкрикнул фразу «Приди, Король Ходов» – Марат вполне мог бы велеть последователям так называть себя. И все же…

На передней стороне обложки резко выделялись следы клея, оставленные переплетчиком. Сенлин встряхнул книгу, и изнутри выпала хрупкая библиотечная наклейка с названием «Университет Острака». На наклейке были три величественные колонны, увитые плющом, а под ними красовался девиз: «Из невежества: исследование. Из исследования: доказательство».

Сенлин осмотрел швы в поисках скрытых карманов, но ничего не обнаружил. Тут и там на полях были нацарапаны цифры. Казалось, какой-то студент использовал книгу в качестве бумаги для заметок по домашнему заданию по математике. В остальном же том был ничем не примечателен.

Сенлин знал, что без убийцы, которого можно было бы выдать властям, с ним скорее будут обращаться как с подозреваемым, чем как со свидетелем. Он уже подумывал о том, чтобы не сообщать об убийствах, но не был уверен, что его не видели в переулке или подозрительно бегущим по пустым, залитым дождем улицам. Испачканный краской сюртук, который, несомненно, произвел впечатление на мистера Сталла и его сотрудников, аккуратно привязал его к месту преступления, как и стекло очков, застрявшее в костяшках пальцев.

Может, убежать? Удрать в порт, сесть на ближайший отбывающий корабль и послать гонца к Сфинксу с новым адресом.

Но он не мог смириться с мыслью об отъезде, особенно после всего, что пришлось пережить, чтобы добраться сюда. Во всяком случае, до тех пор, пока судьба Марии неясна.

Сенлин понимал, что местный офицер полиции может узнать в нем грабителя Купален или ужасного капитана Мадда, но комиссар Паунд и его команда еще не вернулись домой, а опубликованный ордер на арест пирата был смехотворно неточным.

Нет, в конце концов, лучше всего сохранять спокойствие, положившись на вымышленное имя, и надеяться, что констебли сочтут боскопа слишком скучным подозреваемым в столь вопиющем деле, как убийство.

Пока Сенлин ждал, он надиктовал вечерний отчет механическому посланнику Сфинкса. Если не считать посещения театра, о чем он не сказал ни слова во избежание нагоняя, отчет о событиях был полным. Он повторил приветствие про Короля Ходов, поделился подозрениями относительно причастности Люка Марата и закончил названием разочаровывающей книги, которую нашел в переулке. Он надеялся, что Сфинкс настолько увлечется этими подробностями, что забудет спросить, почему он бродил по ночному городу.

Отпустив мотылька, Сенлин тяжело опустился на кровать в махровом халате. Полиция могла появиться у дверей в любую минуту. Нужно собраться с мыслями. Он закрыл глаза и попытался придумать, что бы такое сказать.

Даже по меркам сна сцена казалась слишком прозрачной и золотистой. Сенлин уставился на длинный банкетный стол, залитый мерцающим светом канделябров. Пустые тарелки и миски ожидали первых яств. Слуги разливали вино через плечи сидящих гостей, мужчин с навощенными усами и дам с прическами, обнажающими шею. Все излучали процветание и радость. В углу сводчатой столовой сладко играл струнный квартет. Поле зрения Сенлина мягко качнулось, будто он плыл, летел вместе с бабочкой Сфинкса.

Почетные гости сидели во главе стола: золотоволосый мужчина с бородой, похожей на копье, и женщина, чье лицо Сенлин не мог толком разглядеть сквозь лес центральных фигур. Но даже мельком – прядь волос, завиток уха – он узнал ее. Он всегда будет узнавать ее.

Герцог поднял бокал, звякнул по нему разделочным ножом, заглушая музыку и смех, привлекая к себе всеобщее внимание. Он открыл рот, чтобы произнести великолепный тост, но тут же снова закрыл. Он поклонился невесте, как бы говоря: «После вас». Все гости аплодировали, пока она не встала. Ее платье было белым, как снег на вершине горы. Она окинула взглядом гостей – сквозь пар над жарким с кровью, которое внезапно материализовалось на тарелках, сквозь высокое пламя свечей и растущие каскады цветов – и посмотрела в упор на Сенлина, который подглядывал за ее счастьем.

Если бы он мог сбежать, сбежал бы. Но сон не отпускал его, не позволял отвести взгляд. Она прищурилась, как будто рассматривая отпечаток пальца на зеркале.

«А, директор Рыбье Брюхо, это вы? Где ваши дети? Что с ними случилось?»

Сенлин резко выпрямился и скатился с кровати. Он шлепнулся на живот и уперся ладонями в пол. Что-то вроде выстрела заставило его проснуться. Он перевернулся на спину и посмотрел на «внучкины часы», стоявшие у кровати. Было почти восемь тридцать. Он проспал всю ночь напролет.

Дверь в его комнату снова содрогнулась – судя по звуку, в нее ударили тараном, а не человеческой рукой.

Придя в себя, он крикнул, что уже идет. В зеркале увидел, что все еще одет в халат. На мгновение задумался, успеет ли переодеться, но тут снова раздался удар, похожий на выстрел, и он поспешил открыть дверь.

Рассчитывая увидеть одного-двух констеблей, Сенлин с удивлением обнаружил перед собой отряд из шести солдат, все они были вооружены и одеты в накрахмаленные черные мундиры дома Пеллов.

Мужчин возглавляли два весьма примечательных человека. Первый джентльмен – Сенлин предположил, что ему за шестьдесят, – был чрезвычайно высок и одет по-военному. Его неестественно темные волосы блестели от масла, а укладка напоминала акулий плавник. Короткий черный плащ был перекинут через плечо, а на лацкане пиджака красовалась яркая булавка: три белые горизонтальные линии в квадрате медового золота. Он был чисто выбрит, но с серыми щеками, а тяжелые веки наводили на мысль об апатии, которой, однако, не было во взгляде. На поясе у него висел пистолет, такой длинный, что заканчивался чуть ниже колен. Скорее набедренная пушка, чем личное оружие.

Как бы поразительно ни выглядел незнакомец, спутница его затмила. На ней были золотые доспехи – или, по крайней мере, верхняя половина таковых. Кираса и латные рукавицы не выглядели громоздкими, как обычная броня. Они были так же хорошо подогнаны, как блузка и перчатки. Волосы у нее были рыжими, словно пламя, с дымчато-белыми завитками на висках. Ее лицо было сосредоточенным и хмурым. У Сенлина сложилось отчетливое впечатление, что она на него сердится. Она все еще держала золотой кулак поднятым, как будто не решила, стоит ли стучать теперь, когда дверь открыта и он стоит в проеме.

– Доброе утро, мистер Пинфилд, – сказал высокий мужчина. – Я генерал Андреас Эйгенграу. Это блюстительница Джорджина Хейст. Мы пришли поговорить с вами о кое-каких убийствах.

Глава седьмая

Приближайтесь к офицеру полиции, как к бродячей собаке на улице: говорите ласково, держите руки подальше от карманов и не смотрите ему или ей в глаза слишком долго.

Популярный путеводитель по Вавилонской башне, IV. II

Нет-нет! Пожалуйста, не тасуйте их, – сказал Сенлин констеблю, который начал рыться в газетной стопке на комоде. – Они взяты взаймы, и, если я верну их не в том порядке, придется платить штраф, – объяснил он, когда офицер нахмурился.

Генерал Эйгенграу был не из тех людей, которые ходят по комнате без необходимости, возможно предпочитая, чтобы комната двигалась вокруг него, но он слабым жестом велел подручному не спорить. Офицер перестал ворошить газеты и принялся выдергивать ящики из комода. Рубашки и нижнее белье Сенлина свалились в кучу, которую офицер потыкал отполированным мыском черного сапога.

Первое, что сделал Эйгенграу, когда встал посреди комнаты, – попросил у Сенлина документы. Сенлин предъявил удостоверение Сирила Пинфилда – гражданина удела Боскопия, визитную карточку, лицензию бухгалтера и письмо из банка. Сенлин мог только надеяться, что Байрон и впрямь столь талантливый фальсификатор, каким он себя считал.

Изучая бумаги Пинфилда, Эйгенграу сказал:

– Вы говорили, сэр, что вам нездоровилось, поэтому вы рано ушли из театра и выбежали под дождь. После чего вы заметили мистера Кавендиша и мистера Брауна с ходом в переулке.

Сенлин изо всех сил старался сосредоточиться на генерале, но при этом краем глаза наблюдал за блюстительницей Хейст, которая тщательно и вдумчиво осматривала комнату. Сенлин изо всех сил старался не смотреть на коробку из-под сигар, полную посланцев Сфинкса. Они были завернуты в тонкий слой табака для маскировки. Ему оставалось только надеяться, что она не курит.

Генерал продолжил свое краткое изложение:

– Вы увидели драку между тремя мужчинами. А потом подошли и ударили Кавендиша…

– Это была не драка, – возразил Сенлин. – Они мучили этого человека, хода.

– Не такой уж редкий вид развлечения, – сказал Эйгенграу. – Хотя обычно это не прелюдия к убийству.

Сердитое лицо блюстительницы Хейст смягчилось, когда она заметила коробку из-под сигар, спрятанную под случайным экземпляром «Ежедневной грезы». Ее механические пальцы были достаточно гибкими, чтобы ухватить тонкий край крышки и открыть ее. Она заглянула внутрь, где лежали завернутые в табак мотыльки, и улыбнулась.

«Ах, – подумал Сенлин, – конечно же, она курит».

Незадолго до отъезда Сенлин спросил Сфинкса, почему она не может послать блюстителей, если так уверена, что Марат и его подручные представляют опасность для Башни. Несомненно, блюстители лучше подготовлены для такого предприятия, и разве не в этом была цель их существования?

«Нужно ли напоминать тебе, – ответила хозяйка Башни, – что Марат тоже когда-то был блюстителем? Дело в том, что мои подчиненные уже не так надежны, как в былые времена. Я по-прежнему надеюсь, что хоть кто-то сохранил верность мне. Но некоторые состарились и размякли, стали бесполезны; некоторых испортили пороком и роскошью; у некоторых рассудок подорван возрастом и работой».

Сенлин подумал, что это очень благородный способ описать Красную Руку, но решил не злить Сфинкса замечанием.

«Некоторые блюстители теперь более лояльны к своим хозяевам, чем ко мне. Признаюсь, я ими пренебрегала. Но теперь уже невозможно узнать, кому я могу доверять. Я предлагаю тебе и впредь очень, очень тщательно подбирать доверенных лиц».

Блюстительница Хейст вытащила сигару и с восхищением покатала ее между большим и указательным пальцами.

Схватив с прикроватной тумбочки хрустальную зажигалку, Сенлин улыбнулся и поспешно подошел к ней:

– Они просто замечательные. Вручную скручены гиббонами в Альгезе. Великолепные создания. – Он неумело щелкнул кремневым колесом, и пламя не вспыхнуло. – Они прилежные работники, хотя и любят лизать сигары. – Блюстительница, которая уже поднесла сигару к губам, хмуро уставилась на нее. – От этого появляется привкус плесени, но зато какие неповторимые ощущения…

– Обезьяна это облизала? – спросила Хейст.

– Формально гиббоны – это обезьяны.

Она бросила сигару в коробку и проигнорировала притворную обиду на лице Сенлина, когда тот закрыл зажигалку.

– А вы можете описать хода? – спросила Хейст.

– Ой, да ладно, Хейст, – вмешался Эйгенграу. – Лысый, недокормленный, хромой, с плохими зубами и железным ошейником. Они все выглядят одинаково. С таким же успехом вы могли бы попросить описать голубя. – Генерал сложил документы Пинфилда и сунул их под мышку.

Это показалось Сенлину дурным знаком.

– Он был не очень высок, – сказал Сенлин, надеясь успокоить Хейст. – Примерно такого роста. – Он протянул руку на уровне середины груди. – С очень узкими плечами. Ему было, наверное, лет пятьдесят. Он был весь в побелке, но я думаю, что смогу опознать его, если вы его найдете. Я очень наблюдателен.

– Это очень удобно, – сказала Хейст, скрестив прекрасные руки на груди. Они тихо зазвенели, соприкоснувшись друг с другом. От гравированных локтевых суставов поднимались струйки пара. То, что Сенлин поначалу принял за доспехи, несомненно, было движителем Сфинкса. Он видел знакомое искусство в узорах, которые змеились на пластинах, имитирующих мускулы. Они выглядели такими же сложными, как завитки на дереве. – Вы признаете, что дрались с Кавендишем и Брауном, но настаиваете, что не убивали их. Нет, их убил невысокий, узкоплечий пятидесятилетний ход. Он поднял камень и ударил сначала одного, а потом другого – насмерть. В то время как вы стояли там, будучи… как вы сказали? Очень наблюдательным.

– Да, – сказал Сенлин, видя, что ему совсем не удалось завоевать ее симпатию.

– Нет. – Она покачала головой. – Я думаю, что никакого хода не было. В том переулке были только Кавендиш, Браун и вы. Возможно, они оскорбили вас еще раньше, вечером. Так обычно происходит. Они оскорбляли вашу ужасную манеру одеваться, неуклюжий танец или неспособность удовлетворить женщину. Вы обиделись. Вы последовали за ними в переулок, подобрали подходящий булыжник и застали их врасплох. Убив их, вы плеснули немного краски, чтобы все выглядело так, будто в этом замешан ход.

– «Так обычно происходит»? – переспросил Сенлин, и его спокойствие пошатнулось. Он знал, что его провоцируют, надеясь услышать что-нибудь опрометчивое или откровенное. – У вас тут вместо доказательств – презумпции? Подобное должно сильно упростить работу. Зачем нужны расследование, суд или король, если уж на то пошло, когда есть вы – и вы можете рассказать, как оно происходит обычно?

Блюстительница шагнула к нему, подняв на ходу золотой палец. Пол продолжал дрожать даже после того, как она остановилась.

– Почему вы вмешались ради хода? Хотите, чтобы я поверила, будто в разгар ливня вы увидели, как пара пьяниц издевается над ходом в переулке, и, вместо того чтобы пойти туда, где сухо, или позвать на помощь кого-то влиятельного, вступились сами? Что мне теперь с этим делать? Вы либо сумасшедший, либо лжец!

Хейст задыхалась от гнева. Воздух в комнате казался разреженным и спертым.

Сенлин не сомневался, что в участке его разоблачат. Они сверят его билет со списком пассажиров корабля и сразу же обнаружат подделку, и она потянет за собой остальное. Нет, нельзя допустить, чтобы его арестовали. Он решил попробовать другую тактику, а именно – напомнить им, кто он такой: неуклюжий боскоп.

– Я скажу вам, кто я такой. Я неудачник! – воскликнул он дрогнувшим голосом. Раздался знакомый, но оттого не менее тревожный звук вынимаемых из ножен мечей. Теперь пути назад не было, и он ринулся дальше. – Я чудак! Даже среди моих соотечественников я являюсь предметом насмешек. Они смеются надо мной, потому что я не стыжусь своих страстей. Я горжусь своей улиточной фермой, своей коллекцией кружев, своей поэзией. Всю жизнь они называли меня нюней и тряпкой, ведь ничто так не угрожает хрупкой мужественности хулигана, как честные пристрастия других мужчин. Этот мир полон тиранов, полон людей, которые не могут возвыситься посредством собственных усилий, и поэтому они тратят жизнь на то, чтобы низвести других до своего невысокого и отвратительного уровня.

– Когда я увидел, как эти мужчины мучают хода – который тоже человек! – я бросился на его защиту. Если бы я знал, что ход воспользуется моей помощью и убьет их, я бы не стал вмешиваться. Я не люблю кровопролития. – Сенлин зажмурился, его голос дрожал от волнения и неподдельного страха. – Но я сделал то, что хотел бы, чтобы другие сделали для меня. Я восстал против притеснителей.

Сенлин открыл глаза и обнаружил, что Джорджина Хейст пристально смотрит на него. Она, казалось, пыталась прочесть что-то, напечатанное очень маленькими буквами на внутренней стороне его черепа. Наконец блюстительница отвела взгляд и махнула офицерам. От звука мечей, скользнувших обратно в ножны, Сенлин вздохнул с облегчением.

– А этот ход вам ничего не говорил? – спросил Эйгенграу.

Вопрос застал Сенлина врасплох, он заколебался, но почувствовал: у него нет другого выбора, кроме как признаться во всем и надеяться, что это поможет делу.

– Сказал. Но я не понял смысла. Вот его слова: «Приди, Король Ходов».

Эйгенграу и Хейст обменялись взглядами, говорившими о том, что они уже слышали эту фразу раньше.

– Возможно, нам следует продолжить разговор в более официальной обстановке, – сказал Эйгенграу, кивая офицеру, который достал наручники. – Не смотрите так печально, мистер Пинфилд. Просто небольшой публичный театр. Половину Пелфии уже арестовывали. Никто не возражает. Это всего лишь еще один способ увидеть свое имя в газетах. А теперь, если хотите устроить сцену, я бы посоветовал вам подождать, пока мы не окажемся на улице. Нет смысла кричать до хрипоты там, где этого никто не услышит. Офицеры будут рады избить вас, чтобы усилить драму, если пожелаете.

Почувствовав внезапное и всепоглощающее онемение в груди, Сенлин вытянул вперед запястья. Он смотрел, как на них надевают кандалы, тяжелые и холодные. По мере того как он наблюдал за затягивающимися винтами, его руки, казалось, становились все более далекими. Окружающий мир отступал. Он увидел свою макушку так, словно стоял на собственных плечах и смотрел вниз. Гостиничный номер уменьшился до размеров ящика письменного стола. Кровать походила на лист бумаги. Солдаты были такими же маленькими, как перья, скрепки и монеты. Ящик-комната постепенно закрывался, и темнота впилась в Сенлина.

– Прошу прощения, – произнес молодой дрожащий голос.

Сенлин поймал себя на том, что его дрожащие колени вот-вот подогнутся. Он сделал глубокий вдох, и комната опять проступила вокруг.

Молодой коридорный в дверях выглядел немного испуганным, но в то же время взволнованным столь экстравагантной сценой. Он стоял по стойке смирно в малиновой ливрее, держа в руках сервировочное блюдо с крышкой.

– Я принес завтрак мистера Пинфилда. И еще письмо.

– Иди сюда, парень, – сказал генерал.

Коридорный обошел офицеров, которые даже не пытались подвинуться.

Поискав свободное место, чтобы поставить поднос среди разбросанной как попало одежды и газет, коридорный в конце концов водрузил его на шаткую стопку бумаг. Он приподнял куполообразную крышку, явив взглядам два слабо поджаренных тоста без ничего, чашку с теплой водой и дольку лимона. На втором блюдце лежало внушительного вида письмо.

Взяв письмо, генерал обратил внимание на скудный завтрак арестованного.

– Надеетесь покарать ленточного червя, мистер Пинфилд? – спросил он со смешком. Потом дал юноше несколько монет и повернулся лицом к закованному в кандалы постояльцу. – Поскольку сейчас у вас нет такой возможности, позвольте мне… – Эйгенграу уже сломал печать и начал читать письмо, как вдруг его голос затих.

Когда он снова поднял голову, в его глазах был совсем другой свет.

– Да, теперь мы можем это снять, – сказал он тому же офицеру, который запирал оковы.

Замешательство лишь самую малость ослабило облегчение, захлестнувшее Сенлина.

– Похоже, у вас сегодня есть кое-какие дела, мистер Пинфилд, – сказал Эйгенграу, когда с «боскопа» сняли кандалы. – Не хочу вам мешать. Мы ценим время, которое вы нам уделили сегодня утром. – Он вернул документы Сенлина вместе со вскрытым письмом и улыбнулся, как тому показалось, понимающе. – Мы дадим знать, если нам понадобится что-нибудь еще. Но не думаю, что это произойдет.

С этими словами генерал и офицеры вышли из комнаты так же внезапно, как и появились.

Джорджина Хейст вышла последней и уже почти скрылась за дверью, когда Сенлин сказал:

– Простите!

Она помедлила, повернув голову ровно настолько, чтобы показать, что слушает, но долго слушать не собиралась. На щите ее спины было выгравировано огромное дерево, листья, кроны, ветви и корни которого, казалось, обвивались вокруг нее. Золотое древо жизни.