Вавилонские книги. Книга 3. Король отверженных

– Мистер Пинфилд… Сирил, – сказал Эйгенграу и положил длинную, изящную кисть на плечо Сенлина. – Это не твоя вина. Я думаю, что ты немного травмирован произошедшим. Я так привык видеть смерть, что иногда забываю: не все люди могут смотреть на нее спокойно. Даже если ты выплатишь долги этих ходов, мне все равно придется привести других, чтобы выплатить долг крови, который также причитается. Это тяжелая работа для настоящих мужчин. Может быть, тебе лучше уйти до того, как…

– Все хорошо! Я готов! – объявил фотограф.

Сержант приказал отряду приготовиться к стрельбе. Шестнадцать стволов взметнулись вверх, нацелившись на приговоренных. Фотограф поднял небольшую кювету на держателе. Желобок для вспышки был устлан порохом.

– Может быть, сосчитаем до трех? Это было бы очень полезно. Они должны стрелять одновременно со вспышкой.

– Подождите! Стойте! – Сенлин высвободился из хватки генерала и ринулся к фотографу, чтобы удержать его, заткнуть ему рот рукой, если придется.

Но прежде чем начался подсчет, черный порох в желобке для вспышки воспламенился с ударным хлопком. На рукаве сюртука Сенлина запрыгали искры. Сержант выкрикнул команду через долю секунды. Удары свинцовых пуль, врезавшихся в плоть и кости, почти не были слышны из-за треска выстрелов. Некоторые ходы застыли, как будто раны пригвоздили их к стене. Другие повалились на землю, натягивая цепи. Девушку ранили в легкое. Хотя вес прочих тел и кандалы влекли ее вниз, она изо всех сил старалась удержаться на ногах.

Но шок, позволивший игнорировать рану, длился недолго. Из дыры в ее груди потянулась красная лента, подгоняемая затихающими ударами сердца. Она закашлялась темной кровью. Ноги ее подкосились, и она упала рядом с мертвецами.

Сенлин попытался сбить пламя, бегущее по рукаву. Видя, что у него нет другого выхода, кроме как снять горящую одежду, он бросил ее на землю и затоптал огонь. Он стоял над дымящимся сюртуком, тяжело дыша от страха и ярости.

Под чашей небосвода все еще грохотало эхо выстрелов. Толпа молчала.

Фотограф повозился с камерой и нахмурился:

– Я не успел снять. Мы не могли бы подпереть их и попробовать еще раз?

Глава тринадцатая

Я никогда не отвечаю на приглашения. От этого несет отчаянием. Единственное событие, на котором я обязательно буду присутствовать, – мои похороны, и я надеюсь прибыть с большим опозданием.

Орен Робинсон из «Ежедневной грезы»

Как обычно, сэр? – спросил Йоахим.

– Нет. Нет, – сказал Сенлин, чувствуя, как его тошнит от мысли, что придется давиться еще одним стаканом теплой, как кровь, воды. – Ром. Большую порцию. Ведро с ромом, пожалуйста.

Если бармен и удивился такой перемене в характере «боскопа», то никак этого не показал. Он принес большой стакан, до середины наполненный прекрасным ромом с ароматом дуба, но Сенлин не оценил сложный букет. Он осушил стакан в три глотка.

После казни Сенлин вернулся в свою комнату, чтобы снять обгоревший сюртук и надеть что-то другое. У него не было выбора, кроме как нацепить смокинг, который он носил накануне вечером и который казался слишком вычурным для столь раннего часа. Хотя какое это имело значение? Какое значение имеет вся эта модная чепуха?

Сфинкс выслеживала опасных заговорщиков, в то время как столько зла творилось в открытую. Конечно же, грядет революция! Разве может быть иначе? Сенлин яростно возражал против средств и эгоистических мотивов Марата, но он не мог спорить с тем, что перемены назрели. Потребность в них была так велика, что на самом деле оказывала ошеломляющее воздействие на дух. Как можно надеяться изменить культуру, спасти целый класс? И зачем пытаться, если проще согласиться с прагматизмом Эйгенграу? Зачем спасать одну девушку, когда на ее месте окажется другая? Зачем спасать кого-то, если невозможно спасти всех? Древо истории гниет быстрее, чем растет. Башня рушится быстрее, чем ее можно починить. Любые попытки предотвратить неизбежный крах не только тщетны, но и наивны.

Нет. Сенлин не мог из-за цинизма пойти на сделку с совестью. Возможно, он не в силах спасти всех ходов, но он может хоть что-то сделать для одного. Он должен спасти одного.

– Йоахим, кто из членов Клуба владеет Железным Медведем?

– Маркиз де Кларк, – сказал бармен, снова наполняя бокал «боскопа», без просьбы.

Сенлин не стал возражать и отпил. Он надеялся найти человека более низкого ранга – графа или барона.

– А что за человек этот маркиз?

– Знаменит своими вечеринками. У него есть дочь – старая дева, которую он хотел бы выдать замуж, и в придачу самый большой барный счет из всех здешних гостей.

– Ага! – сказал Сенлин, поднимая бокал за луч надежды.

Возможно, маркиз нуждался в средствах.

– Он очень привязан к своему бойцу, – продолжал Йоахим. – Медведь приносит ему много денег. Он проиграл только один матч, несколько месяцев назад. Маркиз был в ярости. В тот вечер он заключил крупное пари на Медведя и был не в том настроении, чтобы его выплачивать. Маркиз тайком пронес в клуб пистолет – что, конечно, совершенно против правил – и застрелил бы своего бойца прямо на арене, если бы его не удержали. – Йоахим коротко рассмеялся, хотя Сенлин сомневался, что это была шутка. – С тех пор Железный Медведь ни разу не проигрывал.

– А сколько обычно стоит боец?

– Ну, я видел, как чемпионов в припадке гнева продавали всего за один шекель, а иногда и за тысячу мин.

– На такие деньги можно купить яхту!

– Конечно, можно. Но на самом деле нет никакого способа узнать, сколько стоит чемпион, пока деньги не перейдут из рук в руки.

Сенлин размышлял обо всем этом, потягивая ром. После всех счетов и взяток у него оставалось сто девяносто четыре мины от суммы, которую выдала Сфинкс, но этого было недостаточно, чтобы купить любимого бойца маркиза.

– Когда у Железного Медведя следующий бой? – спросил Сенлин.

Йоахим сверился с программой, спрятанной за стойкой бара, и прищурился с видом человека, который не желает признавать, что достиг среднего возраста.

– Он дерется сегодня вечером. В семь часов. Против Джинна. Должно быть, настоящий здоровяк.

– Не найдется карандаша и бумаги? Мне нужно нацарапать записку.

К удивлению Сенлина, бармен достал целый набор для письма. Он открыл лакированную шкатулку, в которой содержались чернильница, канцелярские принадлежности двух цветов, конверты, коллекция перьев и палочки красного воска для печатей. Отказавшись от излишеств, Сенлин выбрал один лист и карандаш, чтобы составить послание.

Дорогой Джон,

я хочу купить твою свободу, но привычка побеждать делает тебя недоступным в финансовом смысле. Если твой послужной список будет запятнан сегодняшним вечерним выступлением, думаю, мне удастся убедить хозяина расстаться с тобой. Надеюсь, ты все еще доверяешь мне, по крайней мере настолько, чтобы позволить вернуть мой долг.

Поищи меня на перилах Клуба.

С уважением,

Самый мрачный угрюмец в кафе «Риссо»

Сенлин сложил записку и пообещал Йоахиму, что через минуту вернется с карандашом.

Он спустился в вестибюль и присоединился к шумному потоку людей, прибывающих на ранние бои. Трибуны только начали заполняться, так что Сенлин без труда подошел к потертому деревянному ограждению, отделявшему их от арены. Наклонившись, он показал монету в пять шекелей молодому парню, разгребавшему красную глину. Прислужник подобрался достаточно близко, чтобы Сенлин мог сделать предложение: если он передаст записку Железному Медведю и вернется с ответом, монета достанется ему. Парень огляделся и, решив, что это безопасно, взял бумагу и карандаш и исчез в служебном туннеле.

Дожидаясь возвращения молодого человека, Сенлин наблюдал, как птицы спускаются с купола к подножию трибун и клюют мусор в поисках объедков. На соседнюю скамейку запрыгнула сорока с зажатой в клюве монеткой. На мгновение Сенлину показалось, что птица в смокинге предлагает ему монету в качестве чаевых, но сорока расправила крылья и улетела.

Ожидание было очень нервным. Сенлин задался вопросом, не написал ли он только что первую улику для суда над самим собой. Даже если молодой гонец не передал записку стражнику Колизея, вполне вероятно, что предпочтения Тарру изменились за время, проведенное на Черной тропе. Возможно, он связался с фанатиками Марата и поклялся в верности Королю Ходов. Возможно, он научился лепетать на их непостижимом языке. Бывший товарищ Сенлина по кафе мог погубить его одним словом. Сенлин содрогнулся при этой мысли, и тут букмекер в белом фартуке забрался на скамейку и объявил о сегодняшних боях через потертый рупор.

Прислужники стерли собственные следы, отступая в туннели. Тяжелые решетки закрылись за ними с окончательностью, которая сама по себе казалась ответом: Тарру не присоединится к нему в новом заговоре.

Глупо было посылать записку Джону. Лучшее, на что сейчас мог надеяться Сенлин, – это сбежать до того, как гонец опознает его перед стражниками. Он выскочил в вестибюль, ожидая увидеть там блюстительницу с грудью-чайником, поджидающую его. Но вестибюль был пуст, если не считать букмекеров, буфетчиков и одного-двух пьяниц. Приветственные крики с арены разнеслись по вестибюлю, словно насмешка.

Сенлин уже собрался рвануть к выходу, когда из двери за будками для ставок появился молодой прислужник. Юноша подбежал к нему, протягивая сложенную бумажку и карандаш. Он забрал свою плату и без единого слова удалился тем же путем, каким пришел.

Стоя посреди безлюдного вестибюля, Сенлин чувствовал себя как на ладони и потому отошел на периферию, где оперся о толстую колонну. Он развернул листок и прочел:

Дорогой Угрюмец,

не могу поверить, что ты еще жив. Молодец, и поздравляю с тем, что удача так долго не отворачивается от тебя! И все же я не забыл, что случилось в прошлый раз, когда я связал свою судьбу с твоей. Часть меня совершенно уверена, что одного приключения с тобой хватит на всю жизнь. Впрочем…

Я не знаю, директор. Я не знаю.

Полагаю, мое решение будет достаточно ясным. Если увидишь, как из меня выбьют дух на арене, знай, что я решил попытать счастья с тобой. Да поможет мне небо. Да поможет небо нам обоим.

Дж. Т.

Сенлин приготовился к ответу «да» или «нет», но не был готов к «может быть». Возможно, ему следует смириться с крахом и отправиться в порт. «Авангард» появится достаточно скоро. Он мог признать свое поражение, вернуться с пустыми руками и надеяться, что Сфинкс удовлетворится его незначительными успехами в шпионаже. Или же он мог надеяться, что Тарру примет его предложение, откажется от битвы и позволит отвоевать себя у маркиза. Конечно же, Сфинкс не будет жаловаться на возможность побеседовать с ходом, который провел так много времени в Колизее. Если бы ему удалось вытащить Джона, все были бы счастливы, и больше всего Тарру.

Он уставился в пол, обдумывая этот вопрос. Красные линии на мраморе были тонкими, как прожилки налитых кровью глаз. По всему основанию колонны были разбросаны десятки крупных кусков штукатурки разных оттенков розового, серого и белого. Сгорая от любопытства, он наклонился и подобрал один. Еще не успев выпрямиться, он увидел, что это бумажное крылышко бабочки, раскрашенное под камень. Он стоял посреди кладбища шпионов Сфинкса.

Он обошел эту колонну, потом другую и, хотя нашел еще много крыльев, не обнаружил ни одной заводной грудной клетки. Все записывающие устройства исчезли.

Вывод был достаточно ясен. Кто-то ловил бабочек Сфинкса, отрывал крылья и прятал записывающие устройства. Тот факт, что он нашел крылья в вестибюле, оправдывал ходов, которым не разрешалось здесь бродить. Таким образом, наиболее вероятными подозреваемыми оставались члены Клуба и их подчиненные. А как они ловят бабочек? Он попытался представить охранников, бегающих по вестибюлю с сачками. Независимо от того, как это сделали, улики не давали никакого ответа на более насущный вопрос – почему? С чего бы Клуб пошел на такие крайние меры, чтобы уничтожить бабочек? Сенлин не видел никаких свидетельств того, что герцог или его соотечественники уделяли Сфинксу хоть малейшее внимание. Сфинкс был для них не более чем диковинкой.

Оторванные крылья прогнали всякую мысль о преждевременном побеге. Он не только должен дать Тарру возможность принять решение – Сенлин к тому же чувствовал, что обязан ответить хотя бы на некоторые вопросы Сфинкса.

Определившись, Сенлин вернулся в клуб и снова занял свой табурет у стойки. Он попросил Йоахима показать ему маркиза де Кларка, когда тот появится, но бармен заверил, что в этом нет необходимости – маркиз продемонстрирует себя сам.

Так и случилось. Час спустя лакей в мягкой фуражке поднялся по лестнице клуба и театральным тоном объявил:

– Самый благородный, завидный, безупречный и любезный маркиз де Кларк!

Сенлин повернулся на табурете, чтобы посмотреть на этого человека. Маркиз был одет в сюртук с длинными узкими фалдами и белые чулки, подчеркивающие опухшие колени. Его брюшко выпирало из-под оранжевого жилета, а маленький белый парик сидел на внушительной лысой голове, как крышка на заварочном чайнике.

Своим дыханием маркиз согревал каждый уголок Клуба. Он обошел все столы один за другим, перебивая разговоры одной и той же бесконечной фразой, которая, казалось, началась утром, едва он проснулся, и лишь вечер и сон могли поставить в ней точку. Сенлин понял, что никто в этой комнате не любил маркиза и вполовину так сильно, как он сам любил себя.

Сенлин спросил Йоахима, что пьет маркиз, и не удивился, узнав, что тот предпочитает исключительно редкую и дорогую разновидность перидота. Сенлин заказал два фужера со сверкающим напитком, а затем перехватил де Кларка как раз в тот миг, когда маркиз почти исчерпал членов клуба, которых мог изводить своим остроумием.

– О, ваша светлость, для меня большая честь наконец-то познакомиться с вами, – сказал Сенлин, протягивая маркизу бокал.

При ближайшем рассмотрении Сенлин увидел, что маркиз сильно накрашен. Его лицо походило на фарфоровую маску, разбитую вдребезги и склеенную вновь – и так много раз.

За мгновение до этого маркиз описывал отдачу своей самой новой винтовки – дескать, бьет, как мул копытом, – но прервался на полуслове, уставившись на Сенлина.

– Это перидот «Делюкс Резерв: Rosa Absentia»? – Он сунул свой поросячий нос в бокал и втянул аромат. – О, так и есть! Вы мне нравитесь, сэр! А как вас зовут?

Сенлин представился и заметил, что маркиз увидел булавку на его лацкане. Как только де Кларк узнал, что мистер Пинфилд стал новым членом сообщества, он начал бессвязно рассказывать о достижениях «Клуба талантов», которые касались и его собственного вклада. После нескольких минут улыбок, кивков и скромных возгласов удивления Сенлин вставил вопрос о бойце маркиза.

– Я не уверен, что вы согласитесь на частное пари, но…

– Сирил! – воскликнул маркиз, обходясь без формальностей. – Специальные ставки – лучшие ставки. Остальное – это просто выплата зарплаты букмекеру. Что ты предлагаешь? Десять? Двадцать мин? – Маркиз подчеркнул эти слова, отхлебнув из фужера со стремительностью колибри.

– Конечно, если это больше соответствует вашему бюджету… – сказал Сенлин.

Маркиз поджал покрасневшие губы:

– Бюджет! Какое мерзкое слово! Речь о другой цифре?

– О ста девяноста минах.

– При ставке четырнадцать к одному? Ты что, с ума сошел? Мне пришлось бы заплатить, хм… – Маркиз щелкнул пальцами лакею, который достал из сумки маленькие счеты, с минуту перебирал бусины взад-вперед, а затем прошептал на ухо маркизу ответ. – Две тысячи восемьсот пятьдесят мин! – воскликнул маркиз.

– Я думал о другом пари, ваша светлость. Если Железный Медведь сегодня победит, вам достанется мой кошелек. Но если он проиграет, мне достанется Железный Медведь.

Впервые с минуты своего появления в Клубе маркиз де Кларк потерял дар речи. Борясь с собой, он потягивал перидот и лицом демонстрировал Сенлину карусель чувств, которые варьировали от подозрительности до восхищения, от удивления до отвращения.

Наконец маркиз объявил:

– Хорошо, я согласен на пари, но мы должны позволить Йоахиму держать деньги. Я не хочу гоняться за тобой по всей площади, когда ты проиграешь.

Сенлин согласился. Он отдал ставку бармену, который положил банкноты в тяжелый железный ящичек, очевидно специально предназначенный для этой цели. Йоахим оставил шкатулку на полке, под бдительным присмотром мраморного бюста с боа из перьев на благородной шее.

Размер ставки и привычка маркиза привлекать к себе внимание сделали передачу состояния Сенлина Йоахиму чем-то вроде клубного мероприятия. Члены Клуба стекались к бару, и когда маркиз провозгласил тост за свою неизбежную победу и поблагодарил «боскопа» за его пожертвование, все разразились радостными возгласами и похвалами, а официантам пришлось потрудиться, разливая напитки и убирая за клиентами.

Когда из ликующей толпы вышел Вил, Сенлин вздохнул с облегчением. Герцог избавился от наиболее нетрезвых гуляк рукопожатиями и приветствиями, которые каким-то образом означали прощание. Освободив место, Вильгельм Гораций Пелл уселся на табурет рядом с Сенлином.

Герцог походил на человека, изо всех сил пытающегося скрыть тайну; его щеки подрагивали от сдерживаемой улыбки, а глаза сияли.

– Привет, Сирил! На тебе та же одежда, что и вчера вечером! Только не говори мне, что так и не вернулся домой. Неужели мы тебя испортили?

– Возможно. Я только что заключил пари, очень крупное пари, и это странно. Я видел счета многих людей, которые знают, что лучше не играть в азартные игры. В азартные игры играют только те, у кого либо слишком много денег, либо слишком мало. Моя жена будет в ярости!

– А как жена боскопа показывает свою ярость?

– Ну, в прошлый раз, когда я ей не угодил, она оставила мой террариум открытым, и все улитки выползли наружу. Мне потребовались недели, чтобы найти их всех.

– Чудовищно! – заявил герцог, откровенно забавляясь.

Он заказал изысканный коктейль под названием «Экстравагантный арбуз», для которого требовалось смешать разнообразные фрукты с темным ромом. Йоахим положил на стойку разделочную доску и нож для чистки овощей и начал готовить арбуз, лайм, клубнику и мяту со всем вниманием и заботой хирурга.

– Кстати, о женах, – продолжил герцог, – как и было обещано, настроение моей переменилось.

Сенлин нахмурился, пытаясь осмыслить неожиданную новость.

– Но вчера вечером ее отказ показался мне довольно… незыблемым.

– О, ты же знаешь женщин! – Герцог шлепнул ладонью по воздуху и подмигнул Йоахиму, который мигнул в ответ – мгновенно, как и подобает профессионалу.

– В смысле?

Чувство ясности Сенлина в отношении Марии затуманилось. Постукивание ножа бармена по доске действовало ему на нервы.

– Иногда приходится помогать им кое-что обдумать. Женщины очень хорошо видят детали жизни: секунды и минуты. Они сразу же замечают съехавший на сторону галстук, сонного лакея или золу на ковре. Но они не могут сделать шаг назад и окинуть взглядом месяцы и годы. У них нет такого ви́дения. Они могут прекрасно спланировать ужин, но не войну. – Герцог сделал паузу, наблюдая, как Йоахим набивает фрукты в высокий бокал. Затем он снова посмотрел на Сенлина и игриво нахмурился. – Но почему у тебя такое лицо? Я думал, ты обрадуешься! Это отличная новость.

– Да, да, это так. Чудесные новости, – сказал Сенлин и растерянно улыбнулся. – Это просто удивительно. Как тебе удалось убедить ее?

– Твоя забота о моей жене трогательна, но, в самом деле, какое это имеет значение? Ты ведь не передумал, правда? – спросил герцог, и Сенлин заметил перемену в его поведении – взгляд потемнел, спина округлилась, как у кошки, загнанной в угол.

– Наверное, мне просто не хочется думать, что я приложил руку к тому, чтобы заставить ее что-то сделать…

Герцог схватил Сенлина за предплечье, лежавшее на стойке бара. Сенлин инстинктивно попытался отстраниться, но герцог дернул его, притягивая ближе.

– Некоторые друзья называют меня дураком за то, что я веду дела с боскопом. Они говорят, у тебя нет твердости духа, чтобы видеть все насквозь. Говорят, есть разница между подсчетом денег и их получением. Но я сказал им… – Герцог приблизил свое лицо к лицу Сенлина, казалось, они даже задышали в унисон. – «Нет, нет, нет – Сирил совсем другой, – сказал я. – У Сирила есть настоящие амбиции. У него ви́дение магната, наместника, пелфийца. Он не из тех глупых болванов, которые прячутся за угрызениями совести, потому что слишком боятся сделать необходимое, слишком боятся взять желаемое». – Герцог стиснул руку Сенлина так, что кости хрустнули. – Ну что ж, Сирил, ты получил то, что хотел. А теперь радуйся.

Откровение пришло, как гильотина: нагрянула сбивающая с толку боль, растерзанные мысли понеслись куда попало, свет померк и смысл исчез.

Он совершил ужасную ошибку.

В своем стремлении подчиниться желаниям Марии, в своей решимости признать и объяснить собственные промахи он не сумел увидеть герцога таким, каким тот был на самом деле. Было много признаков того, что характер этого человека продиктован антипатией, привилегированным положением и той неуверенностью, с которой похвалы сами по себе не справляются, – неуверенностью, требующей компенсации в виде чужих страданий. Презрение Вильгельма к учебным заведениям и образованным людям; его терпимость к жестокости и равнодушие к несправедливости; его привычка издеваться и глумиться над всеми, даже над друзьями, – все это были отличительные черты хулигана.

Сенлин думал, что Мария отвергла его ради собственных интересов, но нет – она приказала бывшему мужу убраться как можно дальше, чтобы защитить его от герцога. Потому что знала, каков Вильгельм: он зверь. И Сенлин позволил себя очаровать. Его сердце болезненно сжалось при мысли о том, каким образом герцог заставил ее передумать.

Вил отпустил руку Сенлина и с довольным вздохом откинулся на спинку кресла. Поправил цветок на лацкане пиджака. Его очаровательная улыбка снова расцвела.

– У меня для тебя сюрприз.

Сенлин почти не слышал его, да и не обращал особого внимания на голоса вокруг, которые становились все громче, и на суматоху позади, где двигались стулья и столы. Он был слишком занят, обдумывая, как помочь Марии сбежать. Он подождет, пока «Авангард» пришвартуется, а потом придумает предлог, чтобы отправить Марию в порт без сопровождения. Он скажет герцогу, что свежий воздух хорош для поддержания голоса, что солнечный свет улучшает диапазон, что птицы в небе – лучшие учителя пения из всех, и…

Внезапный стук барабанов прервал его размышления. Сагаты звякнули, зазвенели. Глиняный рог зажужжал, как оса. Сенлин повернулся на звуки музыки. Члены Клуба расступились, открывая музыкантов. Мужчины сидели, скрестив ноги, на старом ковре и играли на инструментах с безумным пылом. Три женщины, чьи сладострастные изгибы напоминали вазы, застыли посреди пустого места. На них были простые маски-домино и почти ничего больше. Золотые стропы обхватывали груди, юбки с разрезами обрамляли бедра. Безликость создавала ощущение иной, более тревожной наготы. Поскольку на уме у Сенлина была только Мария, эти выставленные напоказ женщины в масках вызвали у него такое сильное отвращение, что он поморщился. Он снова попытался развернуться на табурете, но герцог схватил его под мышки и вынудил сесть лицом вперед.

– Нет, нет, Сирил. Не отворачивайся. Вот и сюрприз. Бурлеск в твою честь!

По неразличимому музыкальному сигналу замерзшие женщины оттаяли и начали танцевать. Их юбки хлопали и трепетали, оживленные движением бедер. Их руки сплетались в воздухе. Темп ускорился, подстегиваемый свистом глазеющей толпы. Щеки валторниста раздулись, глаза превратились в щелочки, как от пчелиных укусов. Музыка изгнала сорок из гнезд, и птицы кружились в воздухе, сбрасывая черные и белые перья и тревожно крича. Безликие танцовщицы колыхались, как паруса во время шквала.

Музыка становилась все более неистовой, и женщины приближались к Сенлину. Герцог рассмеялся ему в ухо, поднимая на ноги. Он грубо толкнул «боскопа» вперед. Сенлин, пошатываясь, сделал шаг, потом остановился, и в горле у него застрял комок. Средняя танцовщица, сверкая глазами в прорезях маски, уставилась на него. Ее движения замедлились, как будто руки и ноги сами по себе засыпа́ли, а затем она совсем перестала танцевать, хотя ее партнерши продолжали извиваться.

Она приблизилась к Сенлину, сначала неуверенно, потом стремительно быстро.

Она ударила его по лицу прежде, чем кто-либо успел остановить ее, а затем ударила снова, когда двое членов клуба рванулись, чтобы удержать ее. Она сорвала маску прежде, чем мужчины крепко схватили ее за руки. Даже когда они уже держали ее, она пнула Сенлина босыми ногами по ребрам.

Музыка запнулась, потом смолкла, и ее голос прозвенел во внезапно наступившей тишине: