Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме

Как и всякий нормальный человек, старпом имел кое-какие пристрастия. Из двух основных его вредных привычек – водка и женщины – последняя доставляла наибольшие неприятности. Хоть и было их, привычек этих, не так уж и много, не больше чем у других, но не везло старпому в этом деле. Обладая всеми вторичными половыми признаками мужчины – машиной, квартирой и приличной зарплатой, старпом постоянно попадал в расставленные сети. Будучи совестливым человеком и по-рыцарски галантным мужчиной, он имел несколько старомодные представления о взаимоотношениях со слабым полом. Одного того факта, что женщина доверила ему самое дорогое, что у неё есть, было достаточным для того, чтобы считать себя обязанным на ней жениться.

Таким образом, будучи ещё курсантом, Горыныч умудрился прослушать марш Мендельсона в официальной обстановке не менее трёх раз! На пятом курсе хотел было ещё, но командир роты запретил. В настоящее время в дополнение к тому, что было в училище, он имел ещё двух бывших жен, платил алименты на троих детей и, похоже, останавливаться не собирался. Ходили слухи, что врач-стоматолог с ПМТО, у которой старпом как-то имел неосторожность полечить зубы, уже заказала с оказией из Владивостока свадебное платье и несколько ящиков шампанского.

Но вот я уже карабкаюсь наверх.

Старпом на пирсе, стоит, переминаясь с ноги на ногу. Вид, как всегда, бравый, улыбка ироничная.

– Товарищ капитан-лейтенант, за время моего дежурства происшествий не случилось, – докладываю я по форме, – за исключением: напился матрос Кульков, заперт мною в гальюне до вытрезвления. Полчаса назад проверял, дышит!

– Ну что ж, пойдём доставать гада! – зловеще ухмыляется старпом и, не дожидаясь, когда, гремя огнетушителями и путаясь в пожарных шлангах, на пирс выбежит вахта, лезет по трапу вниз.

И вот третий отсек, железная дверь импровизированной камеры. За дверью – тишина и неистребимый запах хунтотовки. Наш герой, ещё не протрезвевший, но от предчувствия, что его «сейчас будут бить и, возможно, ногами», уже деятельно раскаявшийся, сидит на толчке в мокрой после купания робе и смотрит мутными преданными глазами прямо в душу.

Нависнув горой над готовым втиснуться в унитаз Кульковым, старпом минут на десять разразился речью. Смысл её сводился к тому, что достали дебилы и дегенераты, алкаши и наркоманы, которым приходится доверять оружие и целый боевой корабль с ядерным, между прочим, оружием на борту. А он, тварь конченная, Кульков, – первейший из них, и в назидание остальным дебилам, дегенератам, алкашам и наркоманам сейчас, как фашист под Сталинградом, будет безжалостно уничтожен, а именно – расстрелян на торце пирса. После чего, оставив озадаченного Кулькова переваривать захлестнувший его поток информации, старпом хлопнул дверью и, примостившись за столом кают-компании тут же неподалёку, застрекотал на печатной машинке, сочиняя по данному случаю специальный приказ. Вот он:

ПРИКАЗ № 98

командира в/ч №.... п. Камрань

(по личному составу)

04 марта 19… года

4 марта сего года матрос Кульков И.Л. в составе дежурно-вахтенной службы подводной лодки заступил на смену вооружённым верхним вахтенным. Из доклада дежурного по ПЛ следует, что приблизительно в 19:30 матрос Кульков с оружием самовольно оставил пост. Силами вахты был организован его поиск. Через три часа матрос Кульков был обнаружен во внутреннем помещении плавучего пирса пьяным. В результате произведённого разбирательства было установлено, что по приходу ПЛ в базу в 18:30 Кульков путём обмена комплекта рабочего платья, отобранного им у молодого пополнения, приобрёл у местного населения бутылку водки. После заступления на вахту в 19:00 привёл себя в нетрезвое состояние, после чего с оружием в руках оставил пост и, навалив на всё, лёг спать в трюме плавпирса.

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Пользуясь особыми полномочиями, даваемыми вышестоящим командованием командирам частей, выполняющих задания Правительства по несению Боевой Службы, за самовольное оставление с оружием в руках поста и за преступную халатность при выполнении своих служебных обязанностей матроса Кулькова – расстрелять.

2. Приказ привести в исполнение немедленно на торце пирса.

3. Помощнику командира в/ч .... снять матроса Кулькова со всех видов довольствия, организовать доставку тела по месту назначения.

4. Израсходованные боеприпасы списать с лицевого счёта в установленном порядке.

Командир в/ч ....

Капитан 2 ранга Камбузов В.М.

В процессе создания данного документа старпом нарочито громко, чтобы слышал Кульков, несколько раз справлялся, достаточно ли у нас патронов к ПМ «для этой сволочи».

– А то в прошлый раз, представляешь, – с негодованием сокрушался он, – на одного урода всю обойму ухлопал, а он, скотина, оказался живучий, пока перезаряжал, куда-то смылся…

Затем с трогательной заботой и участием поинтересовался у Кулькова, куда потом девать его «вонючее туловище»: утопить здесь же у пирса с болванкой в ногах или где-нибудь закопать. После чего поручил мне чистить пистолет, а сам убыл в казарму утвердить приказ у командира и за доктором («При расстреле, – сказал он, – положено»).

Из-за двери слышались судорожные всхлипывания Кулькова. Изобразив на лице максимальную степень участия, я, как мог, старался его успокоить. Командир, мол, приказ может ещё и не подписать, старпом если сейчас опрокинет стакан-другой, то может и промахнуться, пистолет дать осечку, порох в патронах отсыреть… и т. д. и т. п. Кульков слушал мои увещевания, но почему-то совсем не успокаивался.

– Да и вообще, – сжалился я, – хватит сопли здесь размазывать! Вот тебе бумага и карандаш, пока старпом ходит, пиши на помилование!

Как утопающий цепляется за соломинку, так и Кульков схватился за протянутый ему лист, после чего затих, примостившись возле унитаза, и на его шершавой крышке огрызком карандаша начал кропать какие-то каракули. Минут через десять на свет божий родился следующий документ (оригинальный стиль и орфография тщательно сохранены):

«Камандиру падводной лодки от Кулькова.

Товарищ камандир я Кульков я севодня (зачёркнуто) меня старпом приказал (зачёркнуто) приговорил. Я спал дежурный меня в воду. Прашу помиловать больше ни буду. Чесно клинусь водку не пить. Прашу прастить или в тюрьму.

Спасибо, Кульков».

Когда в сопровождении доктора вернулся старпом, данный исторический документ уже покоился у меня в нагрудном кармане. Кульков в ожидании своей участи сидел на толчке за дверью гальюна и то всхлипывал, то в голос противно выл. Он полностью поверил в реальность происходящего, и в этом раздавленном, трясущемся существе уже невозможно было узнать наглого, заносчивого «годка».

Скоро Кульков был извлечён из своего убежища, выведен наверх и поставлен спиной к воде на торец пирса. Здесь с суровой серьезностью, смакуя каждое слово, старпом начал зачитывать приказ. Протрезвевший Кульков стоял на краю и трясущимися руками зачем-то безуспешно пытался застегнуть на мокрой робе пуговицу.

– Ну что ж, к делу! – возвестил старпом, окончив чтение, и взял у меня пистолет.

– Доктор, намажь ему лоб зелёнкой. Да побольше пятно сделай, побольше…

Насвистывая под нос вариации на тему похоронного марша, Горыныч начал демонстративно, не спеша снаряжать патронами магазин, потом вогнал его в рукоятку ПМа, снял предохранитель, передёрнул затвор. И тут по сценарию наступила моя очередь.

– Товарищ капитан-лейтенант! Подождите! Тут Кульков прошение о помиловании написал. Не хочет, чтобы его расстреливали. Вот документ, прочитайте!

– Не хочет, говоришь, чтобы расстреливали? Надо же! – искренне удивился старпом. – Что ж ты молчал? Ну-ка… что тут за каракули? – и с серьёзным видом, скрывая предательскую улыбку, вслух зачитал документ, в муках рождённый Кульковым.

– Ну, это же совершенно меняет дело! – просиял старпом так, как будто ему только что сообщили о назначении командиром на новую строящуюся лодку. – Человек обещает встать на путь исправления. Водку – пишет – не буду, в тюрьму хочу. Хотя туда ему, в общем-то, и дорога… Ну ладно, проявим снисхождение, если присутствующие, конечно, не против.

Присутствующие, включая Кулькова, были не против. Доктор, правда, немного разбухтелся:

– А какого чёрта тогда я среди ночи сюда тащился, мальчика, что ли, нашли? Да и зелёнки вон уже сколько на него извёл! Давайте шлёпнем побыстрее, да и спать пойдём!

Пока я пытался разубедить нашего кровожадного доктора, доказывая ему, что любая тварь, даже такая, как Кульков, достойна снисхождения, старпом принял решение:

– Матрос Кульков! – гаркнул он так, что загудело железо под ногами.

– Я! – еле слышно пропищал тот.

– Так вот, Кульков, – сбавил тон старпом, – принимая во внимание твоё искреннее раскаяние… Ты же искренне раскаялся? Или опять врёшь, скотина? – зловеще сверкнул глазами старпом, поигрывая пистолетом.

– Искренне! Искренне! – завизжал Кульков.

– Тогда другое дело, – глубокомысленно изрёк Горыныч, отдавая мне пистолет. – На, минёр, убери от греха подальше, а то вдруг передумаю.

– Что ж делать с тобой, Кульков, – ума не приложу…

Кульков привстал на цыпочках, слегка подавшись вперёд, ловил каждое слово. Всем своим видом он изображал деятельное раскаяние.

– Расстрелять – не хочешь… Может, повесить? Вон и доктор головой кивает. Его же из-за тебя среди ночи с постели подняли. Тебе не стыдно, Кульков?

– Минёр! – обернулся старпом ко мне. – У тебя верёвка-то найдётся? Метров пять, думаю, хватит, – прикинул он, бросив взгляд на крюк ТПУ14, торчащий на лобовине рубки.

– Что скажешь, Кульков? Хватит?

Кульков глянул на крюк, кивнул, но глаза его наполнились слезами.

– Ну ладно, ладно, не распускай слюни, больно не будет, гарантирую…

– Сергей Гариевич, – вновь принялся я исполнять за адвоката. – Может, немного помягче наказать? Кульков сказал, что жить хочет…

– Хочет??? – снова искренне удивился старпом. – А что же он тогда водку пьёт и воинскую дисциплину нарушает? Нам такие воины не нужны!

– Он сказал, что больше не будет… – не унимался я (моя доброта и человеколюбие порой не имеют границ!).

– Точно не будешь, Кульков? Ну ладно… – сжалился старпом, заметив, что тот находится уже в предобморочном состоянии и чего доброго сам невзначай окочурится.

– Пять суток ареста на гарнизонной гауптвахте! И не благодари. Не слышу ответа! Кульков, мать твою!

– Есть пять суток ареста! – хрипло прошептал Кульков, не веря своим ушам и, гремя костями, рухнул на пирс.

15

Кульков, Штирлиц и беспредел на Красной площади

Кульков не умер. Сто пятьдесят миллионов раз я потом об этом пожалел. Посредством пары подзатыльников и флакона аммиака в нос он был немедленно реанимирован, после чего в сопровождении старпома и доктора убыл в казарму готовиться к завтрашнему перебазированию на местную гауптвахту, в просторечии – на кичу.

Время было уже далеко за полночь. В надежде, что хоть сейчас удастся немного поспать, я спустился вниз. Обессиленный от свалившихся треволнений, добрёл до каюты, упал на нижнюю полку и попытался расслабиться. Сделать это было проблематично, так как сие жесткое ложе имело в длину чуть больше полутора метров, поэтому в классическом положении «на спине» голова среднестатистического лежащего с его 170–180 см плотно упиралась в одну стенку, согнутые в коленях ноги – в другую, и над всем этим нависала лежанка второго яруса. Но даже скрюченный в такой позе молодой и растущий организм требовал здорового сна, который на него незамедлительно и обрушился, едва только голова упёрлась в прохладное железо переборки.

И опять снится мне сон: Москва, Красная площадь… Я стою в почётном карауле у входа в мавзолей. На этот раз в мозгу, даже в самой отдалённом его закоулке не возникает никакого сомнения в реальности происходящего. И то, что я стою на посту № 1 в своей видавшей виды синей робе, в чёрной промасленной пилотке, в шлёпанцах на босу ногу и с обшарпанным автоматом на груди, не вызывает у меня никакого недоумения.

Слева по брусчатке мостовой струится знаменитая очередь. Все люди в ней облачены в водолазное снаряжение: акваланги за спиной, резиновые маски на головах. Шлёпая ластами, они медленно продвигаются вперёд, смешно переваливаясь с боку на бок, как пингвины. Группами проходят мимо меня в мавзолей и там становятся на борт бассейна. Затем их тщательно пересчитывает уборщица тётя Мотя, ангельского вида бабулька с мегафоном в одной руке и шваброй в другой, крестит и старушечьим надтреснутым голосом кричит в громкоговоритель:

– Все вниз, срочное погружение! Задраить верхний рубочный люк! Погружаться на глубину сорок метров!

– Есть! – дружно кричат водолазы, опускают на глаза маски и плашмя валятся вниз. Слышатся смачные шлепки о бетонное дно, звон разбитого стекла и лязг железа. В бассейне нет воды! Но следующая партия уже становится на парапет, баба Мотя пересчитывает счастливчиков, опять кричит в мегафон, и действие повторяется.

– Нырять учатся! – доходит до меня. – Было же у нас на физподготовке в училище «сухое плавание», когда перед посещением бассейна все ложатся на пузо и, независимо от того, умеют плавать или нет, под руководством инструктора два часа корячатся на полу спортзала, отрабатывая плавательные движения. Вот, видимо, и водолазам тоже устроили тренировки по нырянию, – совершенно успокаиваюсь я.

По Красной площади бродят странные люди. У всех на рукавах красные повязки с надписью «Патруль». Они ходят, опасливо озираясь по сторонам, отдают честь и проверяют друг у друга документы. Вот под ручку прогуливается влюблённая парочка. У парня в руке открытый «Строевой устав Вооружённых Сил СССР». Пригнувшись к розовому ушку возлюбленной, он с обожанием смотрит на неё и упоённо читает свои любимые статьи. Девушка благодарно внимает и время от времени просит повторить особо понравившиеся строки.

Вдруг мой взгляд привлекает подозрительная фигура. Что-то в ней меня настораживает. Нетвёрдыми шагами по Красной площади движется нетрезвый матрос в бушлате, в брюках клёш и абсолютно мокрый. Словно заправский морской волк, он сжимает в зубах ленточки помятой бескозырки с надписью «Аврора» и, как ребёнок, везущий на верёвочке игрушечный грузовичок, тащит за собой скачущий по брусчатке мостовой легендарный пулемёт «Максим». Иногда он останавливается, достаёт из кармана бушлата бутылку водки, прикладывается, делает глоток, морщится, занюхивает рукавом и идёт дальше.

– Да это же Кульков! – узнаю я знакомый силуэт. – Но его же забрал старпом… Как он здесь оказался?

Тем временем Кульков подходит к Лобному месту и начинает на него карабкаться. Матерясь и натужно пыхтя, он тащит за собой громыхающий по ступенькам тяжеленный пулемёт. Расположившись на историческом памятнике, Кульков громоздит на парапете тупорылый «Максим», ставит рядом бутылку водки, гранёный стакан и откуда-то взявшуюся красную трибуну с гербом СССР. Потом достаёт из кармана мятую бумажку, тупо глядит на неё, разглаживает, переворачивает вверх ногами и, навалившись на трибуну, пьяным, заплетающимся языком, начинает читать:

– Приказ номер один! По офицерскому составу. О награждении участников Бородинской битвы 26 августа 1812 года!

Отхлебнув из бутылки, прокашлявшись и прочистив горло, Кульков продолжает:

– За отличные показатели в боевой и политической подготовке, активное участие в художественной самодеятельности подразделения… ПРИКАЗЫВАЮ: наградить лейтенанта Крутских Юрия Николаевича, а также фельдмаршала Кутузова Михаила Илларионовича, поручика Ржевского Дениса Давыдовича, товарища Бормана Мартина Гансовича и штандартенфюрера Штирлица Максим Максимыча… медалью «Молодой гвардеец пятилетки», почётным дипломом ВДНХ СССР, нагрудным знаком «Воин-спортсмен» первой степени и личным именным оружием – по пулемёту системы «Максим» образца 1910 года каждому. После чего… всех расстрелять на торце пирса… Приговор привести в исполнение немедленно… не отходя от кассы!

Окончив чтение, Кульков шумно высморкался в оглашённый приказ, сложил его вчетверо и бережно положил в нагрудный карман. Затем ещё плеснул в стакан водки, залпом выпил, икнул и радостно возвестил на всю площадь:

– Всем приговорённым к награждению собраться у кремлёвской стены и ждать дальнейших распоряжений! Прошу побыстрее, товарищи. Пулемётчик Ганс привёз новые диски! Вход на дискотеку свободный…

Перед мавзолеем и у трибун начинается какое-то движение. Вот мои любимые актёры Тихонов и Табаков остановились неподалёку и в экстазе трясут друг другу руки:

– Поздравляю, Штирлиц, с высокой наградой, поздравляю, дружище, – гнусавит Табаков голосом кота Матроскина, – вот видишь, Родина тебя не забыла… Высокая честь! Какая награда! Какой подарок! И в исполнение привести – здесь, у Кремлёвской стены, в самом центре России! Какая честь! Поздравляю! Заслужил, дружище, заслужил!

Тихонов скромно улыбается и чешет за ухом белого Бима чёрное ухо, прислонившего пятнистую голову к его ноге и радостно молотящего хвостом, как пропеллером.

– Ну что ж, пойду, пожалуй, – говорит Тихонов, – а то вдруг без меня начнут, неудобно как-то… Ганс вот диски, говорят, привёз… новые. Человек старался… Да, ещё… попрошу Вас, группенфюрер, передать привет всем нашим. Пастора Шлага найдите в горах и закопайте, то есть… похороните… с почестями, а бедняге Айсману – мои самые дикие извинения. Ну всё, пошел… Не поминайте лихом!

– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, – ехидно улыбаясь, выныривает из толпы Броневой-Мюллер…

На лобном месте вновь наблюдается какая-то активность. Вот Кульков, опорожнив одним глотком из бутылки остатки, приставил её как подзорную трубу и, прищурив один глаз, исследует Красную площадь. Вот он навёл свою оптику на меня и остановился. Вот он что-то говорит пулемётчику Гансу, указывая на меня пальцем, тот утвердительно кивает. Вот, недобро поглядывая, Кульков снаряжает лентой свой «Максим». Пулемётчик Ганс, напротив, пребывает в прекрасном расположении духа, подмигивает мне, делает рукой «но пасаран» и мило улыбается. На его пулемёте новый диск уже установлен, он равномерно крутится вокруг своей оси, и, словно с заезженной пластинки, сквозь шум жарящейся картошки, до меня доносится разбитная мелодия немецкой народной песенки «Ауффидерзейн майне кляйне, ауффидерзейн…».

И вот я с ужасом замечаю, что оба ствола направлены на меня и их чёрные зрачки смотрят прямо в живот. У меня на груди уже сверкают какие-то побрякушки (когда успели прицепить?), а из нагрудного кармана торчит картонка с надписью: «Почётный диплом».

Тут я понимаю, что награждение уже состоялось и сейчас произойдёт непоправимое… Я вскидываю автомат и, не целясь, начинаю стрелять. От грохота закладывает уши, дым застилает глаза, автомат в руках дёргается, как живой. У моих ног растёт звенящая горка стреляных гильз. Откуда-то доносятся истерические восклицания Кулькова:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Название системы внутренней общекорабельной трансляции.

2

Цистерна главного балласта.

3

Аварийно-спасательная служба.

4

Главный командный пункт.

5

Воздух высокого давления.

6

Регенерационная двухъярусная установка.

7

Военно-морская база.

8

Торпедо-техническая база.

9

Плавказарма.

10

Бухта Конюшкова в 50 милях от Владивостока.

11

Ядерный боеприпас.

12

Главный гребной электродвигатель.

13

Корабельный боевой расчёт.

14

Торпедопогрузочное устройство.