Полная версия
Чехов и евреи по дневникам, переписке и воспоминаниям современников
Антисемитизм он же юдофобия[57] в среде мещанско-торгового сословия носила и не только характер религиозной нетерпимости, но проистекала также из причин сугубо экономических. Ненавистники евреев нередко в те годы прикрывалась призывами к борьбе против еврейского засилья в торгово-промышленной сфере и еврейской эксплуатации. Понятие «еврей-эксплуататор», перекочевав со страниц русской печати 1860-х – 1870-х гг. в массовое сознание, утвердилось в нем как один из стереотипов образа еврея. В ироикокомическом ключе оно употреблено Антоном Чеховым в письме к его бывшему однокласснику-еврею Соломону Крамареву (курсив мой):
Люблю бить вашего брата-эксплуататора. (Один московский приказчик, желая уличить хозяина своего в эксплуататорстве, кричал однажды при мне: «Плантатор, сукин сын!»)
‹…› Да приснится тебе, израильтянин, переселение твое в рай! Да перепугает и да расстроит нервы твои справедливый гнев россиян!!![58]
В гимназии же, особенно в выпускном классе, Антон, как уже говорилось, оказался в плотном еврейском окружении. Напористые и самоуверенные евреи-гимназисты, в большинстве своем выходцы из состоятельных семей, несомненно, задавали тон. Еврейство выражалось у них не в демонстрации культурно-религиозной инаковости, а как упорная тяга к знаниям вкупе с трудолюбием, целеустремленностью и, конечно же, особым типом мировидения. Все это вместе, несомненно, раздражало и задевало русских соучеников, подпитывая укорененную в них православным воспитанием неприязнь к евреям. Николай Бердяев, занимавшийся проблемой иудео-христианских взаимоотношений, писал в этой связи, что для христиан:
Евреи признавались расой отверженной и проклятой не потому, что это низшая раса по крови, враждебная всему остальному человечеству, а потому, что они отвергли Христа. ‹…› Христианская религия действительно враждебна еврейской религии, как она кристаллизовалась после того, как Христос не был признан ожидаемым евреями Мессией [БЕРД (II). С. 11].
Отметим, что в русском фольклоре, столь богатом пословицами и поговорками, можно найти немало высказываний о евреях, во многом базирующихся на антииудаизме.
Устное народное творчество – уникальная энциклопедия, в ней сосредоточено знание этноса об окружающем мире, знание, которое накапливалось на протяжении веков. Его достоверность находится в сложном соотношении менталитета конкретного народа и времени; за рамками этих координат достоверность может подвергаться сомнению, а порой и вовсе нивелироваться.
Согласно современным научным исследованиям в них: изображается преимущественно отрицательный опыт контактов русского народа с евреями. Евреи в обозначенных жанрах именуются жидами. Представление, свойственное традиционной культуре, о родстве евреев и нечистой силы нашло отражение и в пословицах («Черти и жиды – дети сатаны», «С жидом знаться – с чертом связаться», «Жид, как бес: никогда не показывается» ‹…›). Родство с нечистой силой может быть представлено и в переносной форме: «Не ищи жида – сам придет» (то же самое русский народ говорит и о нечистой силе). Сотрудничество с евреями радует не Бога, а его антагонистов («Служба жиду на радость бесам»). Даже само появление еврея в доме воспринимается негативно («Жид в хату, ангелы из хаты»).
Немногочисленны и паремии, характеризующие телесные состояния или связанные с ними явления. Отличие евреев от русских заключается в сильном запахе («От него цыбулькой, чесноком пахнет (он из жидов)»). Упоминается и кулинарное ограничение евреев, вызывающее насмешку («Жид свиное ухо съел»). Чертой евреев, по которой их отличают от других, считается их манера писать («Он от стены пишет (т. е. жид)»). Весьма популярным оказалось изображение в пословицах и поговорках черт еврейского характера, причем все сплошь отрицательные. Так, им приписывается способность лгать, ложь – буквально их пища («Жид с обмана сыт», «Жиду верить, что воду ситом мерить», «Жид правды боится, как заяц бубна»). Выражение жидовская душа означает лживого человека. С этой же позиции оценивается и принятие евреями православной веры: оно, по мнению русского народа, неискреннее («Жид крещеный, что вор прощеный», «Чтобы выгоды добиться, жид всегда готов креститься»). Если изменяется материальное состояние еврея, то оно влияет и на его модель поведения («Льстив жид в бедности, нахален в равности, изверг при властности»).
Ярко выраженной изображается способность евреев посягать на чужое, отбирать последнее («Жид не волк – в пустой сарай не заберется», «Пока при капитале – у жида ты в похвале; как он тебя обобрал, так тебя же из дому погнал», «Где жид проскачет, там мужик плачет», «Около жидов богатых все мужики в заплатах»). Жадность евреев вошла в пословицу («В жида как в дырявый мешок, никогда полностью не насыпешь»). Действие евреев, изначально кажущееся заслуживающим одобрения, на самом деле может привести к беде («Жид водкой угостит, а потом и споит»). Любви евреев должно остерегаться («Любовь жида хуже петли»). Торговля изображена настоящим призванием евреев («Жид на ярмарке – что поп на крестинах»). Даже такая черта как предприимчивость оценена в пословице отрицательно («Жид в деле, как пиявка в теле»). Еще одна черта характера евреев – их продажность («Любят в плен жиды сдаваться, чтоб врагу потом продаться», эта пословица являет разницу характеров с русскими в поговорках «Русские не сдаются», «И один в поле воин»). Пострадавший еврей чаще оказывается справедливо наказанным («Жид скажет, что бит, а за что – не скажет»), но и здесь подчеркнута склонность евреев ко лжи. Не обойден вниманием и изображаемый евреями пессимистический жизненный настрой («Жид, как свинья: ничего не болит, а все стонет»). Кроме того, евреям приписывается злость, их невозможно переделать («Нет рыбы без кости, а жида без злости», «Легче козла живого сожрать, чем жида переделать»).
В пословицах представлена выработанная веками модель поведения русского народа с евреями («Жидовского добра в дом не бери и жиду правды не говори», «Бойся жида пуще огня: вода огонь потушит, а жид тебя задушит», «Дай жиду потачку, всю жизнь будешь таскать для него тачку»). Даже проживание еврея в населенном пункте потенциально опасно («Где хата жида, там всей деревне беда»). Поэтому пословица советует держаться подальше от представителей этого народа («Хочешь жить – гони жида, а не то будет беда!», «Чтоб не прогневался Бог, не пускай жида на порог»), отстаивать собственные интересы («Кто жиду волю дает, тот сам себя предает»). Пословица советует не работать на евреев («Кто служит жиду – не минует беду»). Весьма опасны евреи в большом количестве («Жид, что крыса – силен стаей»). Среди евреев были и лекари, чьими услугами пользовались русские, но народная мудрость советует держаться подальше и от лекарей («У жида лечиться – смерти покориться») [КРАЮШКИНА. С. 79–81].
Традиционные представления русских о других народах всегда являются острокритическими и редко доброжелательными. В них затронутыми оказываются не только проблемы этноцентризма и критериев восприятия, но и вопросы этики и морали, а потому, как отмечал еще Гоголь, здесь «уже в самом образе выраженья, отразилось много народных свойств наших».
Можно полагать, что в чеховском классе эти «народные свойства» проявлялись достаточно ярко: сталкивались между собой не только культурные стереотипы и личные амбиции отдельных гимназистов, но и различные национальные менталитеты. Впрочем, никаких сведений о конфликтах на национальной или религиозной почве, имевших место в Таганрогской гимназии, до нас не дошло. Исключение составляет лишь один эпизод из гимназической жизни Антона Чехова, который приводит в своих воспоминаниях его одноклассник М.А. Рабинович:
Гимназист <Лев> Волкенштейн дал пощечину однокласснику, обозвавшему его «жидом». Тот пожаловался отцу, хлебному маклеру, и Педагогический Совет через час исключил Волкенштейна из гимназии. «Чехов предложил нам героическую меру ‹…› Зная доброту директора <гимназии Э.Р. Рейтлингера> и его нескрываемое уважение к проявлению в гимназии духа товарищества, он предложил всему нашему десятку на следующий же день добиться аудиенции у директора и <вручить> ему наши прошения о выходе из гимназии, если постановление не будет отменено». Директор прослезился и дал слово в тот же день собрать Совет и настаивать на отмене решения. Волкенштейн вернулся в гимназию [АЛФЕР (I).С. 117][59].
Комментарии здесь, как говорится, излишни. Но одну черту личности Чехова, о которой не раз можно найти упоминания в его жизнеописаниях, этот эпизод иллюстрирует очень ярко – Антон с детских лет был до болезненности чувствителен к проявлению всякого рода несправедливостей (sic!).
Итак, важным фактом биографии Антона Павловича Чехова, никак, однако, не акцентирующимся в научном чеховедении, является то обстоятельство, что его духовно-интеллектуальное становление, как ни у кого другого из знаменитых русских литераторов конца XIX – начала ХХ в. (sic!), проходило в разноплеменной среде, где особо представительствовали эмансипированные евреи. По этой, видимо, причине для него было столь важным в повседневном быту утверждать свою национальную идентичность. Он защищал ее от влияния той «чужеродной прелести», что навязывали ему инородцы – главным образом одаренные чем-то «необыденным» евреи-одноклассники.
Ибо, как гласит русская пословица:
Жидовские дети хуже, чем крысы в клетке: и добру навредят, и русских детей развратят.
Конечно, – это особенно важно подчеркнуть в контексте нашей книги! – Чехов в такие мировоззренческие крайности никогда не впадал. Судя по его переписке с А.С. и А.А. Сувориными (см. Гл. VI.) и близкими ему «в духе» литераторами начала 1880-х – середины 1890-х гг., в его случае можно говорить о эмоционально-мировоззренческой антиномии: личной симпатии, в отдельных случаях даже привязанности к евреям из числа близких знакомых – например, Исаак Левитан см. Гл. VII.), и, одновременно, в идейном плане – настороженно-оборонительной позиции в отношении активного вхождения евреев в русскую литературу и их влияния на духовную жизнь русского общества в целом[60]. Здесь Чехов, конечно, не столь категоричен, как его хороший знакомый и в начале пути «симпатизант» Виктор Буренин – ведущий литературно-художественный критик газеты «Новое время», обвинявший евреев в привнесении порчи: культа унылости, безволия, плаксивости и т. п., в русскую литературу, но, по умолчанию, принимавший его главный тезис: нужно всячески оберегать русскую духовность ее влияния чужеродной ментальности.
Глава II. Антон Чехов и «эпоха великих реформ»
Духовное становление личности Антона Чехова проходило в годы царствования российского императора Александра II, которые в русской истории принято называть «эпохой великих реформ». Известный ученый-историк Николай Троицкий пишет, что
Основные реформы 1861–1874 гг. в России изучены досконально, в особенности крестьянская. Наибольший вклад в изучение этой темы внесли русские дореволюционные историки либерального направления, которые рассматривали все реформы апологетически как результат развития гуманно-прогрессивных идей среди дворянских «верхов» и доброй воли царя. Буржуазное, правовое начало реформ приукрашивалось, крепостнические черты умалялись или вовсе замалчивались. Классовая борьба вокруг реформы совершенно игнорировалась: крестьянство якобы «спокойно ожидало воли». ‹…› Капитальное, самое крупное из всех исследований крестьянской реформы – юбилейный шеститомник «Великая реформа» (М., 1911) – признает и вынужденность реформы, т. е. боязнь «всероссийской пугачевщины», и ее ограниченность, «тяжелые для крестьян результаты освобождения». Еще более апологетична либеральная историография других реформ: судебной ‹…›, земской ‹…›, городской ‹…›. Военные реформы до 1917 г. серьезно не изучались. Советская историография, наоборот, акцентирует внимание на ограниченности реформ, причем до последнего времени изучение крестьянской реформы подгонялось под резко критические оценки ее характера и последствий в трудах В.И. Ленина ‹…›.
‹…› Зарубежная историография темы невелика, но интересна стремлением авторов занять такую позицию, которая была бы свободна от крайностей – апологетической у русских дореволюционных и критической у советских историков [ТРОИЦКИЙ Н.][62].
Александр II взошел на трон 18 февраля 1855 год, в самый разгар Крымской или, как ее часто называют, Восточная войны России против Англии, Франции, Турции и Сардинского королевства (1853–1856), которая, по словам Фридриха Энгельса, явила собой пример безнадежной борьбы нации с примитивными формами производства против наций с современным производством. Страна понесла огромные людские потери (больше 500 тыс. человек на всех фронтах) и оказалась на грани финансового краха. Если к началу войны, в 1853 г., дефицит государственного бюджета составлял 52,5 млн. руб., то в 1855 г. он вырос до 307,3 млн.[63]
Крымская война показала необходимость кардинальных изменений в социально-экономической – в первую очередь тут на повестке дня стоял вопрос об отмене крепостного права, и политической сферах. Немедленного разрешения требовал и национально-конфессиональный вопрос. Было понятно, что необходимо объединить страну, модернизировать ее, реформировать ее экономику и политику в соответствии с требованиями времени. Естественно, что реформы, проводимые в стране, не имеющей выборной парламентской системы, по инициативе ее абсолютного монарха, не могли быть полными и последовательными. Тем не менее, они кардинально затронули все сферы общественной жизни Российской империи:
в экономике: отменено крепостное право и упразднено крепостническое хозяйствование, препятствовавшее ее позитивной динамике и тормозившее развитие капитализма.
Реформа существенно изменила правовое положение крестьян. Она впервые дала бывшим крепостным право владеть собственностью, заниматься торговлей и промыслами, заключать сделки, вступать в брак без согласия помещика и т. д. Налицо был широкий шаг по пути от феодального бесправия к буржуазному праву. Однако помещики сохранили за собой ряд феодальных привилегий, включая полицейскую власть над временнообязанными крестьянами. Как и до реформы, они представляли интересы крестьян на суде. Сохранялись (до 1903 г.!) телесные наказания для крестьян.‹…› В целом реформа 1861 г. была для России самой важной из реформ за всю ее историю. Она послужила юридической гранью между двумя крупнейшими эпохами российской истории – феодализма и капитализма. ‹…› Главным из этих условий явилось личное освобождение 23 млн. помещичьих крестьян, которые и образовали рынок наемной рабочей силы [ТРОИЦКИЙ Н. (I)];
во внутренней политике: поскольку успешно управлять огромной страной из единого центра новых экономических и политических условиях стало невозможно, была осуществлена губернская и земская реформа, которая бы обеспечила участие в управлении регионами выборных представителей от всех слоев общества:
В основу земской реформы были положены два новых принципа – бессословность и выборность. Распорядительными органами земства, т. е. нового местного управления, стали земские собрания: в уезде – уездное, в губернии – губернское (в волости земство не создавалось). Выборы в уездные земские собрания проводились на основе имущественного ценза. Все избиратели были разделены на три курии: 1) уездных землевладельцев, 2) городских избирателей, 3) выборных от сельских обществ. ‹…› Политически земство было немощным, ‹…› <но> как учреждение прогрессивное содействовало национальному развитию страны. Его служащие наладили статистику по хозяйству, культуре и быту, распространяли агрономические новшества, устраивали сельскохозяйственные выставки, строили дороги, поднимали местную промышленность, торговлю и особенно народное образование и здравоохранение, открывая больницы и школы, пополняя кадры учителей и врачей. Уже к 1880 г. на селе было открыто 12 тыс. земских школ, что составило почти половину всех школ в стране. Врачей на селе до введения земств вообще не было (исключая редкие случаи, когда помещик сам открывал на свои средства больницу и приглашал фельдшера). Земства содержали специально подготовленных сельских врачей (число их за 1866–1880 гг. выросло вчетверо). Земские врачи (как и учителя) заслуженно считались лучшими. ‹…› Второй реформой местного управления была городская реформа. ‹…› Депутаты (гласные) городской думы избирались на основе имущественного ценза. В выборах гласных участвовали только плательщики городских налогов, т. е. владельцы недвижимой собственности (предприятий, банков, домов и т. д.). Все они разделялись на три избирательных собрания: 1) наиболее крупных налогоплательщиков, которые совокупно платили треть общей суммы налогов по городу; 2) средних плательщиков, тоже плативших в общей сложности треть всех налогов, 3) мелких плательщиков, которые вносили оставшуюся треть общей налоговой суммы. Каждое собрание избирало одинаковое число гласных, хотя численность собраний была кричаще различной (в Петербурге, например, 1-ю курию составляли 275 избирателей, 2-ю – 849, а 3-ю – 16355). Так обеспечивалось преобладание в думах крупной и средней буржуазии, которая составляла два избирательных собрания из трех. ‹…› Что касается рабочих, служащих, интеллигенции, не владевших недвижимой собственностью (т. е. подавляющего большинства городского населения), то они вообще не имели права участвовать в городских выборах. В десяти самых крупных городах империи (с населением более 50 тыс. человек) таким образом были отстранены от участия в выборах 95,6 % жителей. В Москве получили избирательные права 4,4 % горожан, в Петербурге – 3,4 %, в Одессе – 2,9 %. ‹…› Городские думы, как и земства, не имели принудительной власти. Для выполнения своих постановлений они вынуждены были запрашивать содействие полиции, которая подчинялась не городским думам, а правительственным чиновникам – градоначальникам и губернаторам. Эти последние (но отнюдь не городское самоуправление) и вершили в городах реальную власть – как до, так и после «великих реформ»;
в финансовой системе: финансы страны были совершенно расстроены за время Крымской войны и по своей структуре архаичны, что приводило к чудовищным злоупотреблениям.
Александр II повелел отменить с 1 января 1863 г. откупную систему, при которой отдавался на откуп частным лицам сбор косвенных налогов с населения за соль, табак, вино и т. д. Вместо откупов, изобиловавших злоупотреблениями, была введена более цивилизованная акцизная система, которая регулировала поступление косвенных налогов в казну, а не в карманы откупщиков. В том же 1860 г. был учрежден единый Государственный банк России (вместо прежнего многообразия кредитных учреждений) и упорядочен государственный бюджет: впервые в стране начала публиковаться роспись доходов и расходов [ТРОИЦКИЙ Н.];
в сфере народного образования: нарождающиеся капиталистические отношения настоятельно требовали подготовки квалифицированных кадров, повышения образовательного уровня населения в целом.
18 июня 1863 г. был принят новый университетский устав. Он возвращал университетам автономию, впервые дарованную при Александре I в 1804 г. и отмененную в 1835 г. при Николае I. С 1863 г. все вопросы жизни любого университета (включая присуждение ученых степеней и званий, заграничные командировки ученых, открытие одних и закрытие других кафедр) решал его Совет, а должности ректора, проректоров, деканов, профессоров становились выборными, как в 1804–1835 гг. 19 ноября 1864 г. Александр II утвердил и новый устав гимназий. Купцы, мещане, крестьяне вновь получили право учиться в гимназиях, которое было им предоставлено в 1803 г. Александром I и отнято в 1828 г. Николаем I. ‹…› <Однако> устав 1864 г. вводил столь высокую плату за обучение, что она закрывала доступ в гимназии большинству простонародья. Все гимназии ‹…› были разделены на классические и реальные – те и другие семиклассные. В классических гимназиях главным стало преподавание древних («классических») языков, т. е. латыни и греческого, в реальных – математики и естествознания. Классические гимназии считались привилегированными: их выпускники могли поступать в университеты без экзаменов. В начале 70-х годов стало наконец возможным в России высшее образование для женщин;
в армии: огромная армия, построенная на муштре и долгосрочной (25 лет) службе части населения, вооруженная устаревшим оружием, применявшая устаревшие стратегические и тактические схемы ведения военных операций, была по существу не боеспособна. Поэтому преобразования в армии носили особенно радикальный характер. Они растянулись на 12 лет, с 1862 по 1874, но столь взаимосвязаны, что специалисты обычно воспринимают их как единую военную реформу.‹…› Инициатором и руководителем военной реформы был Дмитрий Алексеевич Милютин – генерал (будущий фельдмаршал) по службе и либерал по убеждениям, правнук дворового истопника при царях Иване и Петре Алексеевичах по отцу и племянник графа П.Д. Киселева по матери, близкий знакомый И.С. Тургенева и Т.Н. Грановского, друг К.Д. Кавелина и Б.Н. Чичерина. В течение 20 лет (1861–1881) он занимал пост военного министра и был самым выдающимся из военных министров за всю историю России. Умный, широкообразованный практик и теоретик военного дела, автор пятитомной «Истории войны России с Францией в царствование Павла I в 1799 г.», член-корреспондент, а впоследствии почетный член Академии наук, Милютин сумел придать военной реформе столь необходимые тогда в России рационализм и культуру. ‹…› Были облегчены условия солдатской службы, отменены телесные наказания от кнута и шпицрутенов до розог. Милютин старался изменить самый имидж российского солдата от почти каторжного до почетного: «защитник Отечества». Улучшилась боевая подготовка войск. В отличие от николаевского времени, солдат стали готовить больше к войне, чем к парадам.
‹…› С 1862 г. началось перевооружение армии нарезным (вместо гладкоствольного) оружием. ‹…› более современной стала подготовка офицеров. Часть старых (дворянских) кадетских корпусов была реорганизована в военные гимназии, объем знаний в которых, по сравнению с кадетскими программами, вырос более чем вдвое. В некоторые из военных гимназий (далеко не во все) разрешалось принимать лиц всех сословий. Младших офицеров готовили отныне (с 1864 г.) юнкерские училища. В них процент лиц недворянского происхождения поднялся выше, чем в военных гимназиях, но значительно ниже был общеобразовательный уровень поступавших. ‹…› Главным из всех военных преобразований стала реформа комплектования армии. ‹…› 1 января 1874 г. был принят закон, который заменял систему рекрутских наборов всеобщей воинской повинностью. Закон 1874 г. значительно сократил сроки военной службы: вместо 25-летней рекрутчины, для солдат – 6 лет действительной службы, после чего их переводили в запас на 9 лет, а затем в ополчение; для матросов – 7 лет действительной службы и 3 года запаса. Лица с образованием служили еще меньше: окончившие вузы – 6 месяцев, гимназии – 1,5 года, начальные школы – 4 года. Фактически 6–7 лет служили только неграмотные, но они-то и составляли тогда абсолютное большинство (80 %) призывников. Новый закон позволял государству держать в мирное время уменьшенную кадровую армию с запасом обученных резервов, а в случае войны, призвав запас и ополчение, получить массовую армию. ‹…› Реформа Милютина была выигрышна для России даже чисто экономически, ибо способствовала ускоренному росту железных дорог как необходимого условия для мобилизационных и демобилизационных акций в такой обширной стране, как Российская Империя;
в судебной системе: проведены преобразования обеспечившие, независимость судей, введения адвокатуры, бессословного суда присяжных и пр.
В России до 1864 г. отсутствовал институт адвокатуры. Николай I, считавший, что именно адвокаты «погубили Францию» в конце XVIII в., прямо говорил: «Пока я буду царствовать, России не нужны адвокаты, без них проживем». Так и получилось. «В судах черна неправдой черной» (по выражению А.С. Хомякова) Россия была веками, но после отмены крепостного права оставаться такой она не могла. Александр II это понял и, к чести его (а главное, к благу России), поручил готовить судебную реформу комиссии из лучших законоведов ‹…›. 20 ноября 1864 г. Александр II утвердил новые Судебные уставы. Они вводили вместо феодальных сословных судов цивилизованные судебные учреждения, общие для лиц всех сословий с одним и тем же порядком судопроизводства. Отныне впервые в России утверждались четыре краеугольных принципа современного права: независимость суда от администрации, несменяемость судей, гласность и состязательность судопроизводства. Значительно демократизировался судебный аппарат. В уголовных судах был введен институт присяжных заседателей из населения, избираемых на основе умеренного имущественного ценза (не менее 100 десятин земли или любая другая недвижимость в 2000 руб. в столицах и 1000 руб. в губернских городах). Для каждого дела назначались по жребию 12 присяжных, которые решали, виновен ли подсудимый или нет, после чего суд освобождал невиновного и определял меру наказания виновному. Для юридической помощи нуждающимся и для защиты обвиняемых был создан институт адвокатов (присяжных поверенных), а предварительное следствие по уголовным делам, ранее находившееся в руках полиции, теперь перешло к судебным следователям. Присяжные поверенные и судебные следователи должны были иметь высшее юридическое образование, а первые, кроме того, еще пятилетний стаж судебной практики. Количество судебных инстанций по Уставам 1864 г. было сокращено, а их компетенция строго разграничена. Созданы были три типа судов: мировой суд, окружной суд и судебная палата. ‹…› Единой кассационной инстанцией для всех судов империи являлся Сенат – с двумя департаментами: уголовным и гражданским. Он мог отменить решение любого суда (кроме Верховного уголовного), после чего дело возвращалось на вторичное рассмотрение того же или другого суда;
