7 футов над килем

От такой политинформации девица начала демонстративно зевать, но первый помощник опять притворился, что не заметил, и, как бы невзначай, спросил:

– А кстати, вы знаете, чем мы здесь, в море, занимаемся?

– Вы, лично, вообще ни черта полезного не делаете, – дерзко заявила докторша. – Старпом людям нервы треплет и всё пытается меня в койку затащить, а стармех спирт казённый дует, от него, вон, и сейчас за версту несёт!

Тут, конечно, сделался шум, но первый помощник своей властью возмущение унял и возразил по существу:

– Нет, дорогая товарищ, всё, что вы сказали, – не главное, а главное наше занятие и задача – ловить для страны рыбу. А что есть рыба? А рыба есть стратегический продукт! Не дай бог, война! Так, может, наши консервы партизаны будут кушать в тылу врага!

– Ну, тогда им точно каюк, партизанам! – загрустила девица. – Ваша тухлятина их доконает почище всяких карателей. А вы меня зачем сюда пригласили? Может, хотите прямо сейчас в партизанки записать?

– Нет, – в который раз сдерживается комиссар, – не за этим мы вас пригласили. А вот скажите, заметили вы, что уловы у нас пошли никудышные? Заметили? А знаете, почему? А потому, что наш капитан – мастер лова – полностью форму потерял из-за вашего к нему нечуткого отношения.

– Ага! – оскалилась докторша. – Теперь понятно. Вы, значит, собрали своё партбюро, чтобы меня, честную девушку, уложить под этого козла толстого?

– Подбирайте выражения! – одёрнул её старпом, а стармех заржал, он и раньше капитана недолюбливал, а теперь ещё и ревновал.

– Сейчас подберу! – пообещала строптивица. – Все вы – козлы ободранные, коты чердачные, и вот вам – хрен, а не чистая девичья любовь! И капитану вашему – хрен же!

Тут партбюро замолчало и задумалось. Ругаться, возмущаться и уговаривать было совершенно бесполезно. В общем, горько, безнадёжно и тоскливо сделалось на душе у партбюро.

– Значит, без меня улову не бывать? – наконец подала голос девица.

– Не бывать, не бывать! – заголосили мужики, видя, что девка, вроде, слабину даёт.

– Отдайся ты ему, ироду! – заканючил первый помощник. – От всего экипажа тебя молим, ведь без рыбки и денег не будет, а дома-то семьи, детишки-и-и!

– А в тылу партизаны без консервов маются! – поддразнила докторша, но комиссар только всхлипнул и уронил голову на руки.

– Ладно! – наконец сжалилась дантистка. – Чёрт с вами! Но только за красивые слова – я не согласна.

– Всё тебе сделаем, дочка! – взвился первый помощник. – Путёвку в санаторий хочешь?

– Нет! – отмахнулась дочка. – Путёвку отдайте тому партизану, который после ваших консервов выживет. Мне валютой платить будете. В чеках Торгмортранса.

– Кто будет платить? – хором изумилось партбюро.

– Вы и будете, – улыбнулась шантажистка, – все трое. Шестьдесят валютных рублей в месяц. Пока шестьдесят. Соглашайтесь, а то передумаю.

– Это что ж получается? – старпом чуть из кресла не выпрыгнул. – Это, значит, я буду платить двадцать чеков за то, что кэп тебя трахать будет? Да я…

– Ну, как знаете, – поднялась девица.

– Погоди! – стармех так кулачищем по столу шарахнул, что с переборки сорвался портрет Ленина, но первый помощник его поймал. – Погоди! Сядь! Нет, ты лучше сейчас выйди вон, а мы тебя позовём, когда решим.

Докторша вымелась из каюты и стала изучать в коридоре наглядную агитацию, а из-за двери стали доноситься слова, что выпускает из себя человек на верхушке душевности и волнения. Потом постепенно гам и нецензурность начали стихать, а когда стихли вовсе, в дверях появился первый помощник: красный, потный, двух пуговиц не хватает, но в руках – всё ещё портрет Ленина. И делает знаки – заходи, мол.

Войдя в каюту, докторша сказала: «Ой!», потому что остальное партбюро выглядело не лучше помполита.

– Ладно! – комиссар почесал под коленкой. – Мы тут посоветовались с товарищами и решили предложение ваше принять. Считайте, что договорились. Идите, работайте. И чтобы завтра же в экипаже восстановилась нормальная политико-моральная обстановка, и начались богатые уловы.

– Вы меня и впрямь за партизанку принимаете, – грустно покачала головой девица, – так вот, знайте, что я жизнь не в лесу прожила, а среди таких, как вы типов, и вы меня не надуете, не дам посмеяться над бедной девушкой.

– Так чего же ты хочешь? – закричало партбюро.

– А вот чего, – объяснила бедовая докторша. – Составим договор. По всей форме, с подписями и судовой печатью. Тогда уж придётся обходиться со мной по совести, иначе вам же худо будет.

Деваться было некуда, и стороны принялись согласовывать позиции. При этом экипаж представлял старпом как человек, имеющий представление если не о законности, то, по крайней мере, о «Морском праве».

В окончательной форме договор выглядел так:

Договор о нормализации морально-политической и производственной обстановки в экипаже БМРТ «Иван Сусанин»

Представители экипажа (партбюро) БМРТ «Иван Сусанин» и судовой врач-стоматолог Твердоглазова Б. Б., именуемые в дальнейшем сторонами, сознавая ответственность за выполнение плана вылова рыбы, как части реализации Продовольственной программы, принятой Партией и Правительством; принимая во внимание, что капитан судна, в силу определённых обстоятельств, утратил моральный покой и способность находить в море рыбу, что пагубно отражается как на выполнении Социалистических обязательств, так и на доходах экипажа; желая нормализовать нервозную обстановку на судне, вызванную неудовлетворенностью капитанского организма, обязуются:

1. Обеспечить всеми мерами и средствами, а также способами, регулярное (по потребности) отправление мужской капитанской функции, для чего:

а) Доктору Твердоглазовой Б. Б. впредь не отказываться от оказания капитану БМРТ «Иван Сусанин», в дальнейшем именуемому «Капитаном», интимных услуг, периодичность каковых (услуг) и продолжительность их (услуг) устанавливается лицом, их (услуги) принимающим, то есть Капитаном.

б) Доктору Твердоглазовой Б. Б. исполнять обязанности по оказанию вышеуказанных услуг добросовестно и радостно.

в) Доктор Твердоглазова Б. Б. на протяжении всего периода оказания услуг несёт персональную ответственность за морально-политическое, физическое, психофизиологическое состояние Капитана, докладывая обо всех замеченных отклонениях членам партбюро.

2. Партбюро обязуется:

а) Выплатить по возвращении в родной порт доктору Твердоглазовой Б. Б. сумму из расчёта 60 (Шестьдесят) инвалютных рублей за каждый календарный месяц оказания услуг, начиная с момента подписания настоящего договора, но без учёта надбавок за плавание в тропических широтах и прочих коэффициентов.

б) Обеспечить доктору Твердоглазовой Б. Б. выполнение её обязанностей, вытекающих из статей настоящего договора.

Примечание 1: Спецодеждой, а также инвентарём, необходимым доктору Твердоглазовой Б. Б. для исполнения обязанностей по договору, вышеозначенная доктор обеспечивает себя самостоятельно.

3. Меры по охране труда и технике безопасности обеспечиваются доктором Твердоглазовой Б. Б. при содействии второй договаривающейся стороны.

4. Во всех сомнительных, непредвиденных случаях в ходе выполнения обязательств по данному договору стороны должны руководствоваться хорошей морской практикой.

Договор вступает в силу немедленно после подписания его сторонами и действует в течение всего рейса.

Денонсация договора не предусматривается.

Договор был скреплён подписями и спрятан в сейф, а на следующее утро капитан явился на мостик ласковым и просветлённым, снял со всех ранее наложенные взыскания, отменил ношение формы и галстуков, сам уселся за приборы и к полудню нашёл здоровенный косяк рыбы. Команда вздохнула с облегчением.

Лев идет!

После четвёртого курса Сипунов был направлен стажироваться на гвардейский крейсер «Адмирал Хрыч». Эта трофейная посудина была самой старой единицей флота, и название удивительно соответствовало облику корабля, но пикантность заключалась ещё и в том, что никакого адмирала Хрыча ни в русском, ни в советском флоте никогда не было. Поначалу крейсер носил имя какого-то германского агрессора, потом советского партийного руководителя, потом ещё одного руководителя, который разоблачил предыдущего. Ровесники старого корабля уже давно пошли на слом, а он ещё числился в составе флота, хрипел кингстонами, сочился ржавчиной и менял названия, следуя причудливо изломанным фарватером российской истории.

Когда в очередной раз властям вздумалось заново окрестить ветерана, главный вождь вспомнил о давнем своём приятеле по фамилии Грычко, который действительно был адмиралом по идеологической части. Верховный вождь достал бумажку и стал зачитывать своё предложение остальным вождям, но после слов “…переименовать в «Адмирала Грыч…»” выронил вставную челюсть и пока водружал её на штатное место, собравшиеся разразились аплодисментами и криками одобрения. Вождь решил, что соратники поняли его правильно, и не счёл нужным продолжать чтение. Секретарь записал в протоколе – «Адмирал Хрыч», каковое имя и попало в указ, а затем и в приказ по флоту. Сомневаться или перечить никто, разумеется, не посмел. На борту засияло золотом новое имя, а политработники устроили на крейсере музей. Экспозиция была обширна, однако не имела ни одной фотографии славного адмирала, да и вообще обходила молчанием его боевой путь. Всякому было ясно, что Хрыч имел множество заслуг, но вот каких именно – было окутано непроницаемой военной тайной. Если поручик Киже начинал с малого, знал опалу и взлёт, продвигался по службе и помер в чине высоком, то Хрыч явился миру сразу в адмиральском блеске, что делало всякие сомнения в его подлинности невозможными.

Крейсер не обременяли боевой службой, лишь иногда выволакивали в ближайший полигон при помощи тяжело сопящих буксиров. Перед тем, как скомандовать главному калибру – “Пли!”, командир незаметно крестился, ибо понимал, что ветхое сооружение способно в любой момент утонуть даже без лишних батальных упражнений. По обыкновению, производился лишь один залп, после чего те же буксиры тащили крейсер прямиком в док, для устранения повреждений, нанесённых старому организму учебной пальбой. Зато «Адмирал Хрыч» слыл кузницей дисциплины и порядка, взращивая в своих отсеках свирепых старпомов, безжалостных мичмано́в и непреклонных политработников, слава о которых гремела по всем флотам. Репутацию эту следовало поддерживать, а потому личный состав отпускали на берег редко, дабы не расслабился и не набрался вредного гражданского духа. Офицеры маялись тоской среди серого боевого железа и срывали раздражение на мичмана́х, те – на старшинах, а последним, и более всех, доставалось матросам. А чтобы для ропота у них не оставалось времени, их заставляли постоянно красить корабль. Крейсер был велик, и к тому времени, когда одни матросы добирались с кистями до бака, другие уже начинали сдирать краску на юте. И снова красили. Такой порядок был введён после того, как один корабль перевернулся и затонул накануне адмиральского смотра, не выдержав трёхтысячной покраски.

Сипунов, поёживаясь, стоял на корме разъездного катера и без особого волнения наблюдал, как в мокром тумане проступал силуэт огромного корпуса. Поднявшись по шаткому трапу, он с едва заметной, корректной небрежностью представился вахтенному офицеру. Несмотря на показную уверенность, Сипунов испытывал некоторую робость, и она помешала ему заметить выражение жестокой весёлости, мелькнувшее на лице вахтенного при появлении курсанта-стажёра. Вскоре прибывший был принят командиром крейсера – пожилым капитаном первого ранга, дожидавшимся выхода в запас.

– Прибыли, значит, – ответил командир на рапорт Сипунова. – Ну, служите, курсант. Надеюсь, у вас не будет никаких этих самых… – он покрутил в воздухе поднятой ладонью, – и тому подобных, – и он покрутил ладонью опущенной. – Можете быть свободны. Размещайтесь.

Размещаясь, Сипунов некоторое время размышлял над загадочным смыслом командирского напутствия, но потом, вспомнив, что в родном училище офицеры-воспитатели выдавали перлы и почище, успокоился.

За ужином он был представлен кают-компании и встречен радушно. Офицеры улыбались, наперебой желали ему успехов, но при этом перемигивались, что Сипунову не слишком понравилось, и он решил держать ухо востро, зная, что новичков всегда разыгрывают и вообще стараются поставить в самое, что ни на есть дурацкое положение. Он и сам частенько принимал участие в подобных забавах и надеялся на свою опытность.

Сипунов не учёл, что розыгрыш невозможно распознать, если в нём принимает участие большое количество людей, спаянных горячим желанием устроить ближнему конфуз. Офицеры крейсера, одуревшие от корабельного сидения, приняли явление курсанта как дар божий, и доктор – штатный объект шуток, вздохнул с облегчением.

Сипунова разыгрывали ежедневно и по нескольку раз. Иногда один розыгрыш плавно перетекал в следующий. Причём это не были древние, избитые приколы, а вновь придуманные, свежие, блестящие, достойные занять место в анналах морского фольклора.

Стажёр самонадеянно полагал, что годы, проведённые в училище, воспитали в нём непреодолимую, уверенную готовность ко всякого рода пакостям, но понял, что переоценил себя, и захандрил. Приятно одурачить коллегу, не страшно порою и самому оказаться в дураках, но постоянно жить в ожидании подвоха – тягостно и унизительно.

Сипунов хотел, было, попроситься на другой корабль, но вовремя сообразил, что и там будет встречен как желанный гость, тем более что молва уже сделала его имя пренеприятно известным.

Положение складывалось ужасное и безвыходное. До окончания срока стажировки оставалось ещё две недели, и Сипунов знал, что выдержит, но репутация его будет безнадёжно опоганена, и шлейф анекдотов будет следовать за ним по всем флотам и флотилиям, покуда не упакуют его в гроб, покрытый военно-морским флагом, а сверху положат фуражку и кортик. Да и в этот печальный момент кто-нибудь наверняка хихикнет.

Оставалось учинить некую сверхъестественно хамскую выходку, которая покрыла бы вечным позором коварных “хрычёвцев” и превратила бы Сипунова из жертвы в героя и победителя.

Курсант впал в мрачную задумчивость, стал рассеян и даже перестал огрызаться на шутки, что весьма обеспокоило корабельный народ. Всякий знает, что объект розыгрышей должен быть свеж, зол, бодр и обидчив. Офицеры даже решили оставить на время стажёра в покое, ещё не зная, что Сипунов уже измыслил дерзкое коварство, и час отмщения близок. Однажды вечером, явившись в кают-компанию к чаю, Сипунов поразил всех добродушным выражением лица, приветливостью и дружелюбием. Он заверил офицеров, что не держит на них зла, понимает значение юмора в нелёгкой морской жизни, и даже готов по мере сил скрасить досуг “хрычёвцев”, тем более что владеет искусством гипноза и может прямо сейчас провести показательный сеанс. Предложение было принято с восторгом.

– Только вы должны выполнять все мои указания, – потребовал Сипунов, – иначе ничего не выйдет.

Офицеры обещали.

– Это будет сеанс коллективного гипноза, – объяснил стажёр. – Ну, например… – он задумался. – Вот, скажем, после того, как я приведу вас в гипнотическое состояние, вам всем одновременно покажется, что в кают-компанию вошёл лев. Ну, как?

– Лучше бы пришли девицы, – заметил кто-то. – Ладно, пусть для начала будет лев.

Сипунов начал подготовку к сеансу: он построил офицеров, строго оглядел, некоторых поменял местами, а потом принялся ходить вдоль строя, размахивая руками и бормоча невнятные заклинания, среди которых иногда чудились неприличные выражения. Эти манипуляции и бормотание продолжались минут десять, после чего Сипунов принялся располагать офицерский состав в соответствии с известным ему одному планом. Он выбрал двух лейтенантов и приказал им забраться на спинку большого дивана, что стоял в углу.

– Это ещё зачем? – возмутились “хрычёвцы”.

– А затем, – строго объяснил Сипунов, – что, когда войдёт лев, вы, как и все нормальные люди, испытаете страх и с испугу можете наделать глупостей. А на спинке дивана вы будете чувствовать себя безопаснее. И вообще, товарищи офицеры, либо вы исполняете мои указания, либо сеанс не состоится.

Старпом – человек чрезвычайно строгий, но, вместе с тем, любознательный – рявкнул: «Исполнять!», после чего приготовления значительно ускорились.

Следующих трёх офицеров Сипунов посадил на старинный буфет, нескольких заставил встать на столы, а четверых загнал на пианино.

– Понимаете, – объяснял Сипунов, – смысл в том, чтобы каждый занял, так сказать, конечную позицию, то есть такую, в которой оказывается человек, испытавший испуг. Таким образом, вы минуете стадию самого испуга, а это необходимо в целях вашей психологической безопасности. Так. Кажется, все на местах. А теперь хором повторяйте: «Лев идёт! Лев идёт!» Я сейчас выйду, а через пять минут снова зайду; вы откроете глаза, но увидите не меня, а большого, страшного льва. Ну, начинайте! Не бойтесь, лев только с виду будет страшным.

– Лев идёт! Лев идёт! – хором загудели офицеры, а Сипунов выскочил в коридор и бросился к каюте командира крейсера.

Капитан I ранга – человек, утомлённый службой, исполнял свою должность без излишнего рвения, мечтая об отставке и тихой жизни огородника. Экипаж обычно видел своего предводителя лишь на подъёме флага. Однако равнодушие командира к службе не оказывало смягчающего влияния на свирепость корабельной жизни, ибо свирепость эта имела более глубокие и основательные причины, нежели личные склонности того или иного начальника.

Командир собирался, почитав немного роман Майн Рида, отойти ко сну и уже отчасти разделся. Нужно сказать, водилась за капитаном первого ранга одна особенность или странность, впрочем, вовсе безвредная: раздеваясь, он первым делом снимал брюки и носки, а уж потом верхушку. Когда Сипунов, нарушив правила субординации, этики и вообще всяческих приличий, ворвался в каюту командира, тот благодушно расхаживал в кальсонах и в кителе, мурлыча какую-то легкомысленную мелодию.

– Вы с ума сошли! – заорал он на Сипунова. – Да я вас…

– Товарищ командир! – заголосил в ответ Сипунов. – Беда! Беда на вашем славном крейсере! Ой, беда! Коллективное помешательство среди офицерского состава – младшего, среднего, да и старшего! Залезли в кают-компании кто куда и хором повторяют: «Лев идёт! Лев идёт!» Сами все бледные, руки вытянули – вот так! И дрожат! Это – общее сумасшествие, а может быть и диверсия! Я назад побегу, следить, чтобы никто не выскочил! Они же чёрт знает, что с кораблём натворить могут! – и с этими словами он вылетел из каюты.

Командир, как и всякий истинно военный человек, знал, что смысл службы есть действие. В критической ситуации действие, всё равно какое, должно быть предпринято немедленно. Капитан первого ранга не мог припомнить ни одного случая, когда бы военного человека наказали за глупость или торопливость, но помнил множество примеров, когда колебания и размышления карались с примерной жестокостью.

Поэтому, услышав страшную весть о внезапном помешательстве своих офицеров, командир вылетел из каюты следом за Сипуновым, не надев по причине озабоченной поспешности брюки.

Сипунов дожидался его, прильнув ухом к двери кают-компании. Командир отодвинул его в сторону, одёрнул китель, распахнул дверь и ринулся внутрь. Навстречу ему грянул радостный вопль: «Лев пришёл!»

На следующий день Сипунов, проведший ночь, задраившись в цепном ящике, получил приказ о переводе на другой корабль, где был встречен хохотом и весёлыми расспросами о подробностях гипнотического происшествия.

О вреде инициативы

Капитан-лейтенант Сипунов отличался живостью нрава, а также изобретательностью, что не всегда шло ему на пользу. На Тихоокеанском флоте готовили большой праздник, и капитан-лейтенанту поручили учинить фейерверк. Но по натуре он был человеком весьма мирным и пальбы, даже потешной, не любил, а потому оказанным доверием тяготился. На совещании, где обсуждался сценарий праздника, он оказался самым младшим по званию, и сидеть бы ему тихо, не высовываясь, так нет! Улучил момент и, озорства ради, предложил построить большой воздушный змей (дельтапланов тогда ещё не знали) и привязать к нему соответствующий случаю транспарант. И чтобы кто-нибудь, поднявшись с водной поверхности на лыжах, пролетел бы с этим транспарантом перед публикой и начальством. Член Военного Совета, мечтавший утереть нос всем остальным флотам, ухватился за идею и приказал Сипунову фейерверк передать другому офицеру, самому же означенный аппарат построить и на нём лететь.

– Мне одному не справиться! – попробовал отпереться Сипунов.

– Окажем необходимую помощь, – заверил Член.

– А как же взлетать? – не унимался Сипунов. – Нужен мощный катер!

– Два катера, – поправил его Член. – Два торпедных катера будут выделены в ваше распоряжение: основной и резервный. Указания будут даны. Ещё вопросы?

Сипунов с тоской осознал, что лететь всё же придётся.

– Вдовой меня оставить хочешь? – заплакала молодая жена. – Всё язык твой поганый, мало тебе лошади, так теперь полетать вздумал? Наездник чёртов! Воздухоплаватель!

Наездником Сипунов сделался также по случаю. Поступило указание усилить среди офицеров спортивную работу, и Сипунов, чтобы от него отвязались, заявил, что раньше занимался многоборьем, другого ничего не признаёт, а в условиях военно-морской базы тренироваться нет никакой возможности.

– Возможность изыщем! – обрадовался главный флотский физкультурник.

– Да ведь туда ещё и конные состязания входят! – забеспокоился Сипунов. – Что же мне, лошадь покупать, что ли?

– Подумаем, – отложил разговор физкультурник.

Через два дня он вызвал Сипунова и, радостно потирая руки, сообщил, что конь найден.

– Какой конь? – опешил Сипунов.

– То есть не конь, а кобыла, – поправился физкультурник и подвёл Сипунова к окну. – Еле раздобыл! Для тренировок и эта сойдёт, а там поглядим.

Под окном застенчиво переминалось немолодое, брюхатое животное затейливой масти.

– Когда же на ней ездить? – Сипунов всё ещё надеялся увильнуть. – Сами знаете, день и ночь на службе…

– Я и об этом подумал, – улыбнулся физкультурник. – Ввиду особой важности спорта для поддержания боевой готовности, тебе разрешено ездить на службу верхом, а также передвигаться конным порядком по всем надобностям в личное время. Начальник комендатуры, правда, кричал, что морской офицер на кобыле – это бесчинство, но командующий его одёрнул и разрешил. Только велел номер повесить, потому что лошадь – транспортное средство. Кобыла поставлена на довольствие, так что с фуражом проблем не будет. Получишь сбрую и седло.

– И шпоры, – потухшим голосом напомнил Сипунов.

– Шпоры – обязательно! – согласился физкультурник. – Ну, желаю спортивных успехов! – и он крепко пожал руку новоиспечённому кавалеристу. – Увижу, что ходишь пешком – пеняй на себя!

Теперь по утрам Сипунов, звеня шпорами, спускался по лестнице, таща на спине седло с болтавшимися стременами. Пасшаяся на газоне кобыла с радостным ржанием трусила к своему хозяину, а в окна глазели охочие до забав соседи. Сипунов затягивал подпругу, пристраивал на лошадиную задницу жестяной номер, опускал подбородный ремень фуражки и, вздохнув, вскарабкивался в седло.

Проезжая мимо комендатуры, он придерживал кобылу и, разглядев в окне начальника, отдавал честь, а комендант в бессильной ярости грозил из-за стекла кулаком.

Согревшись, старушка убыстряла бег, и на стенку Сипунов въезжал почти рысью, лихо соскакивал у трапа своего корабля и крепил поводья на причальном кнехте. Никогда ранее не сидев на лошади, он постепенно освоился с верховой ездой, но теперь предстояло явить свою отвагу и в небе.

Затруднение состояло в том, что он совершенно не представлял, как должен выглядеть этот проклятый летучий змей, но тут на помощь ему пришло специальное конструкторское бюро и стараниями большого коллектива, понукаемого командованием, вскоре невиданное сооружение было собрано и доставлено для испытаний. Рукотворная птица была обтянута зелёной тканью ядовитого оттенка. Сипунов на всякий случай попрощался с женой, выпил рюмку водки и верхом отправился на репетицию. Встречные офицеры снимали фуражки и держали их на сгибе локтя.

Командование уже толпилось на трибуне, у пирса сотрясал воздух готовый сорваться с места катер, а вокруг змея суетился озабоченный политработник, привязывая свёрнутый в рулон транспарант.

– Ты что, в таком виде полетишь? – удивился он, увидев, что Сипунов явился в парадной форме и при кортике.

– Так приказано, – хмуро объяснил Сипунов, снял ботинки и стал прилаживать водные лыжи.

– И много раз тебе приходилось летать на такой дуре? – продолжал любопытствовать политработник.