День освобождения Сибири

с находившимися на подступах к городу их иркутскими товарищами о заключении примирения с противоборствующей стороной на условиях взаимного разоружения.

Мирное соглашение действительно было заключено, иркутские красногвардейцы, сдав замки от своих орудий и боеприпасы к ним, отправились, что называется, до дома, до хаты. А читинские казаки, предварительно также разукомплектовав имевшиеся у них пулемёты и сдав их Народному совету, в ночь на 17 января прибыли на городской вокзал и днём того же дня при стечении большого числа жителей города, а также представителей общественных организаций и управленческой администрации торжественно ступили, наконец, из вагонов на родную землю. Таким образом, угрозу в отношении демократической власти в Забайкалье вроде бы удалось устранить. Однако, как продемонстрировали дальнейшие события, победа оказалась временная и притом абсолютно пиррова.

В то самое время, о котором идёт речь, в Чите случайно встретились два приятеля, оба являлись недавно избранными сибирскими министрами (о чём они, впрочем, ничего тогда ещё не знали): Иван Серебренников и Элбек-Доржи Ринчино. Разговор зашёл как раз о событиях в Чите. Ринчино, по словам Серебренникова, «яростно осуждал поведение местных социалистов-революционеров, главных деятелей Забайкальского областного совета во время последних событий», за их миротворческую политику. И заключил: «Нужно было, наоборот, устроить это кровопускание. Казаки разнесли бы моментально рабочих, разоружили бы их и тем самым свели бы к нулю местное гнездо большевизма. При этих условиях Областной комитет смог бы продолжать свою работу, опершись на тех же казаков». Конечно, Элбек Ринчино в чём-то был совершенно прав. Ведь, действительно, если бы казаки, имевшие за плечами опыт трёхлетней войны, выступили, то у рабочих-красногвардейцев, пожалуй, оказалось бы совсем не так много шансов на успех (несмотря даже на наличие у них четырёх артиллерийских орудий). Однако тогда вполне вероятно, что и у читинских умеренных левых из Народного совета после казачьего переворота вряд ли бы остались какие-либо перспективы на сохранение за собой власти в области. Поэтому, наверное, они и выбрали из двух зол то, что показалось им наименьшим.

Теперь дальше. В конце января в Забайкалье, наконец, стали прибывать революционно настроенные казачьи соединения, и первым из их числа 22 января на родину вернулся 1-й Верхнеудинский полк. Он, как и 1-й Читинский, формировался в среде зажиточного забайкальского казачества. И, тем не менее, большая часть его личного состава поддалась на революционную агитацию и по приезду в Верхнеудинск даже произвела окончательные перевыборы командного состава. В результате революционным комполка оказался избран близкий к большевикам георгиевский кавалер Василий Кожевников. Прежний комсостав выражал, по всей видимости, упорное желание присоединиться к «взбунтовавшемуся»

1-му Читинскому полку. В то время как простые казаки были категорически против этого, они, несмотря на некоторые свои казачьи привилегии, всё-таки ощущали себя частью угнетённого самодержавием народа и не хотели, чтобы прежние хозяева страны опять загоняли их в «стойло» малограмотности, малокультурья и прочих «прелестей» романовского сословно-консервативного режима; они уже выбрали для себя равноправие. Но какое равноправие: по-кадетски, по-большевистски или по-эсеровски? Вот тут-то и крылась существенная загвоздка, тут уже малообразованному простому человеку требовалась существенная помощь со стороны пропагандистов. Поэтому порой случалось так, что чьи агитаторы (наглые и нахрапистые, как некоторые, скажем так, современные телевизионные журналисты) оказывались порасторопнее, ту сторону сомневающийся революционный народ и принимал*.

В Верхнеудинске в конце января 1918 г. немного пошустрее в этом смысле оказались большевики, и разагитированный ими

1-й Верхнеудинский полк полностью перешёл на сторону советской власти. Когда же сюда (в столицу нынешней Бурятии) явились представители от Народного совета Забайкалья, в котором, ещё раз уточним, преобладали эсеры и меньшевики, то их во всеоружии встретили уже пробольшевистски настроенные казачьи массы и их лидеры. Они заявили, что полк согласится признать власть Народного совета только в том случае, если он «решительно отмежуется от буржуазных классов» и согласится «проводить декреты Совета народных комиссаров». Потом в Верхнеудинск прибыли и представители Войскового правления, и они тоже пытались воздействовать на казаков в смысле подчинения полка Народному совету без всяких условий, но тщетно. Ситуация обострялась.

Примерно в то же время на станции Иннокентьевская (последняя _______________

*Однако не следует думать, что уж совсем народ в этом смысле был тёмен, кое-что он всё-таки себе уже кумекал. Так, если декабристы в 1825 г. вывели на Сенатскую площадь солдат под ложным предлогом присяги императору Константину и его жене Конституции, на самом деле – Констанции, то в 1918 г., слава богу, и малограмотные стали уже отличать Конституцию от Констанции.

западная станция перед Иркутском) было проведено организационное собрание казаков 2-го Читинского полка, которое точно так же, под воздействием агитации большевиков, сместило ещё частично остававшихся на офицерских должностях прежних командиров и назначило вместо них своих выборных выдвиженцев. Причём, по некоторым данным, «золотопогонники» не только оказались отстранены от командования, но ещё и взяты, на всякий случай, под стражу. Так, в частности, поступили с бывшим командиром полка Силинским, должность которого после этого стал исполнять прапорщик Я. П. Жигалин. В результате проведённой «зачистки»

2-й Читинский полк был экзаменован – как полностью перешедший на сторону советской власти, и тогда его личному составу вновь выдали оружие, конфискованное по пути следования с фронта, частью в Самаре, а частью – в Красноярске и Ачинске.

Но наиболее революционными в известном смысле, как и ожидалось, оказались два Аргунских полка. Они формировались в самом бедном, по казачьим меркам, четвёртом войсковом районе, где проживали потомки горнозаводских крестьян, оказаченных в середине XIX века и имевших в пользовании всего по пять десятин (около 6 гектаров) земли на семью. В большей степени именно по этой причине аргунцы в период становления советской власти в Забайкалье стали одними из самых активных её защитников. И им также в начале 1918 г. пришлось заменить своих отцов-командиров на простых казаков-станичников, выходцев из народной среды. Командование 1-м Аргунским полком тогда принял на себя Зиновий Метелица*.

И вот силами почти целой дивизии революционные казачьи полки в середине февраля (уже по новому стилю) подошли к Чите и потом в ночь на 16-е число совершили в городе вооруженный переворот в пользу местного совета рабочих, солдатских, а также казачьих депутатов. В гостиницах «Селект» и «Даурия» ночью были арестованы мирно спавшие и ни о чём не подозревавшие офицеры 1-го Читинского полка во главе со своим командиром полковником Комаровским, заодно под стражу определялись и все под руку попавшиеся высокие чины Читинского гарнизона. Акцию провели настолько быстро и неожиданно,

_______________

*Он сменил на этом посту полковника Павла Ивановича Войлошникова, между прочим, серебряного призёра Олимпийских игр 1912 г. в Стокгольме по стрельбе из боевого пистолета. В Древней Греции олимпионикам, как известно, ставили памятники в их родных городах. К сожалению, всё совсем не так порой в России. В 1938 г. Павла Войлошникова расстреляли в застенках НКВД.

что противники советской власти не смогли оказать практически никакого серьёзного сопротивления. К тому же всё происходило с пятницы на субботу, так что господа офицеры вполне могли быть и не трезвы в ту ночь и оттого очень сладко и крепко спали.

Тем же следом утром 16 февраля под арест попали и несколько гражданских политических деятелей из числа наиболее непримиримых противников советской власти, внесённых большевиками в «проскрипционные» списки ещё накануне переворота. Причём и на этот раз не обошлось без стрельбы: так, известно, что заместитель председателя Народного совета Э. Алко был ранен при задержании. За исключением данного инцидента и ещё нескольких, в остальном всё прошло достаточно гладко. И уже в середине того рокового дня жители города Читы получили на руки свежие газеты с извещением, что власть Забайкальского областного Народного совета низложена и временно, до созыва 14 марта объединённого съезда забайкальского сельского населения и советов, она перешла в руки исполнительного комитета Читинского совета рабочих, солдатских и казачьих депутатов. Объяснительная формулировка такой политической отставки Народного совета оказалась предельно лаконична и проста: «…ввиду искусственно подобранного состава его, буржуазного по направлению и контрреволюционного по деятельности». Как любил говаривать товарищ Сухов: «Вопросы есть? Вопросов нет…»

Дело было сделано, и уже, что называется к шапочному разбору, в Читу прибыли последние части Забайкальской казачьей дивизии во главе с её новым командиром, вахмистром Михаилом Петровичем Яньковым. По прибытии в город революционному комдиву передали ещё и должность военного комиссара Забайкалья, а также начальника гарнизона города Читы. От таких успехов у Янькова, видимо, немного закружилась голова. Он тут же завёл себе охрану, везде носил, как видно, напоказ золотое оружие и георгиевский темляк на шашке, «модно» приоделся, в соответствии с должностью, в приталенную генеральскую бекешу (полушубок). С командующим Забайкальским фронтом совсем молодым ещё Сергеем Лазо, вскоре после этих событий прибывшим из Красноярска, Яньков не смог поделить военную власть в области, и в результате оказался смещён со всех постов. Обвинённый вдобавок ко всем несчастьям ещё и в финансовых махинациях, он вскоре вынужденно подался в бега вместе, кстати, со своим приятелем – председателем Читинского

совдепа Евгением Поповым*. Вместо Янькова на должность командующего красными казачьими войсками Забайкалья советские

власти выдвинули двадцатипятилетнего левого эсера Дмитрия Шилова, поручика 2-го Читинского казачьего полка.

На этом, кажется, собственно, и закончилось политическое противостояние в городе Чита. И вот как раз в то самое время, по- видимому, через его железнодорожную станцию и проследовали на Дальний Восток несколько министров Временного правительства автономной Сибири во главе со своим премьером, решив: не останавливаться в поверженной врагами Чите и следовать дальше, в последний свободный от большевизма город на востоке России Харбин – столицу КВЖД.

4. Сибиряки в Харбине. Комитет защиты Родины и

Учредительного собрания

Когда Сибирское правительство прибыло в Харбин, генерал Хорват, бывший комиссар правительства Керенского, а теперь просто глава административной власти на территории КВЖД, как гостеприимный хозяин, поселил свежеиспечённых министров в отдельном вагоне на одном из путей железнодорожного вокзала. Среди прибывших к концу февраля в Харбин членов Сибирского правительства оказались: Дербер, Моравский, Захаров, Тибер-Петров, Колобов и Юдин** («Знамя революции», Томск, №61 за

1918 г.). Член СОД Я. О. Зеленский добавляет к этому списку ещё Неометуллова и Новосёлова («Голос народа», Томск, №79 за

6 сентября 1918 г.). С членами правительства тогда, по заявлению Колобова («Забайкальская новь», Чита, за 5 октября 1918 г.), прибыли в Харбин ещё и около 25 человек членов Сибирской областной думы. Также вскоре к ним присоединился Аркадий Краковецкий, а потом и освобождённый в конце марта из Красноярской тюрьмы Николай Жернаков.

Над правительственным вагоном, сразу же по размещении в нём министров был вывешен бело-зелёный сибирский флаг.

Харбин в тот период представлял собой настоящее Вавилонское столпотворение. Если верить источникам, то здесь нашли себе приют _______________

*В период колчаковщины Попов станет одним из партизанских командиров на территории Томской губернии.

**Иван Юдин вскоре после прибытия в Харбин отбыл в деловую командировку в Амурскую область.

люди, говорившие на 56 языках. Хотя сам по себе Харбин являлся сравнительно небольшим городом и уступал по численности, например, не только Омску или Томску, но даже Иркутску. По разным подсчётам, в 1918 г. на его территории проживало около 70 тысяч человек. Большинство населения, около пятидесяти процентов, составляли русские. И это не удивительно, поскольку Харбин, хотя и находился на территории Китая, был всё-таки по преимуществу российским городом, находившимся в долгосрочной аренде, как и все остальные земли, прилегавшие к КВЖД. А его жители, подданные России, пользовались так называемым правом экстерриториальности, то есть подчинялись юрисдикции российского законодательства, имели своё самоуправление и администрацию, обучали детей в русских школах и других сугубо национальных учебных заведениях, построили в городе около двух десятков православных храмов* и пр.

Вместе с тем в Харбине имелась конечно же собственная китайская городская администрация и даже полиция, выполнявшие, впрочем, чисто формальные функции, поскольку меры по управлению городом и охране порядка в нём осуществлялись главным образом структурами КВЖД во главе с генерал-лейтенантом Хорватом. Он в Харбине на тот момент был «царь и бог». Авторитет этого человека, управлявшего КВЖД и одновременно её столицей – Харбином с

1903 г., являлся настолько значительным, что ему на территории города ещё при жизни установили целых два монументальных изваяния**. А

_______________

*Это уж было так заведено, как куда придут русские – так давай сразу хороводы водить и храмы строить, да ещё – огороды садить: лук, чеснок, тыкву с кабачками, ягоды там разные… А как же!

**Одно воздвигло ему благодарное русское купечество, а другое – китайские граждане. Первое, в виде гранитного обелиска, было установлено в сквере напротив здания управления КВЖД. На памятнике имелась надпись в патриархальном, мещанско-бытовом стиле о том, что при генерале хорошо жилось не только местным купцам, но и чадам их, и домочадцам их, и даже всякому скоту их. На втором мемориальном постаменте также имелась благодарственное посвящение, но уже на двух языках – на русском и китайском, – характеризовавшее Хорвата как человека, руководствовавшегося в административной деятельности словами Конфуция (философа, сумевшего создать кодекс морально-нравственных норм, значительно потеснивших на территории целого государства церковно-религиозные догматы; примерно то же самое пытался совершить в России Лев Толстой, и ему это отчасти удалось) о том, что «умение ладить с соседями – великий дар», и о том, что «нельзя выгоду своей страны ставить выше моральных принципов и прав человека».

земли КВЖД в тот период называли не иначе, как счастливой «Хорватией»*.

Вторую по численности часть населения города составляли, естественно, китайцы. Но, в силу того что Харбин по китайским меркам считался вполне заштатным городом, местная ханьско-маньчжурская «диаспора», представленная людьми мало примечательными, не имела здесь значительного веса. По воспоминаниям русских, живших здесь в тот период, китайцы выполняли в Харбине главным образом функции прислуги, разносчиков, перевозчиков ну и т. п. Русские же служили в системе управления и администрации железной дороги, а также на самой дороге, работали в сфере культуры и образования, успешно занимались коммерцией и бизнесом.

По делам коммерческим русским бизнесменам, особенно в последние, военные и революционные годы, приходилось часто сталкиваться с многочисленными китайскими менялами, сидевшими на перекрёстках наиболее оживлённых улиц и занимавшихся, что называется чисто по наитию, своим достаточно непростым ремеслом. У них можно было обменять практически любую валюту на русские рубли и наоборот, причём делалось это, как отмечали современники, по самому верному курсу. Не прибегая к услугам биржевых сводок, интернета и мобильной связи, китайские менялы знали всю складывающуюся конъюнктуру рынка, в результате чего мгновенно и абсолютно правильно реагировали на любое изменение «погоды» как в экономике, так и в политике региона. Ну не случайно же китайцев называли в ту пору азиатскими евреями.

Кстати, о настоящих евреях. Они по численности населения также занимали далеко не последнее место в столице КВЖД, здесь их насчитывалось более 7 тысяч человек, то есть практически каждый десятый житель Харбина был еврей, что, по меркам как китайской, так и русской статистики того периода, являлось абсолютным нонсенсом. Для примера, в стотысячном университетском Томске их в _______________

*Предок Хорвата, серб по национальности, но проживавший на территории Хорватии, в период царствования Елизаветы Петровны, с согласия австрийских властей, перешёл на русскую службу. Причём, как гласит легенда, перешёл не один, а с находившимися под его командой тремя гусарскими и семью пехотными полками, получив от русского правительства приказ: охранять южные рубежи России от нападения турок, в районе современных Херсона и Одессы. Эти земли в тот период даже получили название Новой Сербии, однако впоследствии, во времена светлейшего князя Потёмкина, их переименовали в Новую Россию (Новороссию).

1918 г. проживало около пяти тысяч, и это считалось чуть ли не запредельным показателем*. Всем известны дискриминационные законы бывшей Российской империи в отношении данной народности, черты их оседлости и прочее.

Ну так вот, в тот период, когда КВЖД только начинала строиться, генерал губернатор Приамурья Н. И. Гродеков ходатайствовал перед царским правительством о том, чтобы на территории железной дороги в период её строительства и освоения несколько ослабить меры ограничения относительно проживания евреев, для того чтобы привлечь на КВЖД и главным образом в её столицу разного рода деловых людей, коих среди «избранного племени» всегда было немало. Обдумав и взвесив все «за» и «против», правительство приняло решение – разрешить администрации дороги действовать в этом вопросе, что называется, исходя из собственных интересов.

Таким образом, Харбин в начале позапрошлого века стал своего рода «свободной политической зоной» для российских евреев, и их количество особенно в Харбине начало сразу же значительно расти, увеличившись с 1903-го по 1906 гг. вдесятеро – с трёхсот до трёх тысяч человек. А к 1913 г. их численность достигла уже пяти тысяч, так что генерал Хорват даже разрешил харбинским евреям не только построить синагогу, но и организовать собственное национальное культурно-просветительское общество. Таким образом, и от лица этого народа Дмитрий Леонидович Хорват также вроде бы заслужил себе памятник, но они его почему-то не поставили. Необходимо отметить ещё, что количество евреев в харбинских революционных организациях также было весьма значительно и даже, может быть, более весомо, чем опять же в целом по России. То же самое наблюдалось и в среде легальных общественных структур. Так, например, число гласных Харбинской городской думы еврейской национальности в 1917—1918 гг. равнялось двенадцати из сорока, то есть уже каждый четвёртый депутат.

Такого рода факты не могли не повлиять на антисемитские настроения. Они так же, как и повсюду в России, имели место и в китайско-русском Харбине. Более того, в свете последних событий революции 1917 г. таковые настроения в силу всем известных _______________

*А самым еврейским городом Сибири и Дальнего Востока – так, между прочим, отчего-то вспомнилось – был в то время Каинск (даже само название города уже о чём-то говорило), нынешний Куйбышев в Новосибирской области. Здесь до революции, если верить историческому преданию, общее число синагог почти равнялось количеству православных храмов.

причин ещё более усилились, и это несмотря даже на то, что официально все дискриминационные законы в области еврейского вопроса были Временным правительством сразу же отменены, а разжигание национальной вражды и межэтнической ненависти с той поры стало преследоваться по суду*. Так к чему, собственно, мы завели речь о юдофобстве? А к тому, однако, что, когда в Харбин прибыли члены Сибирского правительства, жители города вместо лиц достаточно хорошо всем известных – Потанина, Адрианова, Крутовского или Вологодского, например, – увидели, извините, всё те же примелькавшиеся за последний политический год, физиономии «избранного племени», темноволосых, кудрявых молодых людей, ловко владевших, как д’Артаньян шпагой, индивидуальным лингвистическим аппаратом, и потому с лёгкостью дававших направо и налево интервью местной печати. «Ну, с этими выскочками всё понятно, – обсуждали тогда в Харбине последние новости – Своих говорунов хватает» («Забайкальская новь», Чита, за 5 октября 1918 г., интервью Колобова).

Однако вернёмся к нашей главной теме – к вопросу об организации антибольшевистского сопротивления на востоке страны. В Харбине в начале 1918 г. создалась в определённом смысле вполне уникальная ситуация. Дело в том, что, если не считать Кубани, где несколько казачьих станиц в то время находились под контролем блуждающей по степям Добровольческой армии генерала Корнилова (по происхождению – сибирского казака, кстати), Харбин оставался, пожалуй, единственным «российским» городом, на территории _______________

*Вдобавок ко всему евреи стали требовать для себя ещё и создания культурно-национальной автономии на территории России, что также очень многих возмущало: «…из грязи, да в князи». В одной из томских газет того периода нам попалась небольшая статья на эту вечную тему, из которой запомнилось одно, на наш взгляд, весьма интересное место. Оказывается, в самом начале Великой французской революции поднимался тот же самый вопрос и теми же самыми людьми. Так вот, одним из немногих депутатов, кто поддержал тогда подобного рода требования в Национальном собрании, был мало тогда кому известный адвокат – Максимилиан Робеспьер, ставший спустя некоторое время диктатором Франции. При правлении Максимилиана Робеспьера его младший брат Огюст руководил захватом главного оплота монархистов Франции, города Тулона, а его военным помощником в той операции стажировался также мало пока кому знаменитый на тот момент молодой генерал Наполеон Бонапарт. Дальнейшее стремительное возвышение которого после взятия Тулона также весьма примечательно и имело, похоже, всё тот же принцип домино.

которого ещё не успела утвердиться советская власть. Отсюда её безвозвратно выдворили ещё в декабре 1917 г., вследствие чего в некоторых отчаянных головах родилась тогда идея создания в Харбине, как некогда в Нижнем Новгороде в 1611 г., нового народного ополчения для освобождения родины от ненавистных красных оккупантов. Под такую великую идею сразу же нашёлся и собственный князь Пожарский в лице генерал-лейтенанта Дмитрия Леонидовича Хорвата. Что ж, мужчина он был и вправду весьма представительный: гигант двухметрового роста, с окладистой, почти до самого пояса бородой, по моде эпохи императора-миротворца Александра III. Немного позже нашёлся и свой собственный, доморощенный что называется, Кузьма Минин. В этой «роли» выступил известный харбинский адвокат, член кадетской партии Владимир Иванович Александров.

Присяжный поверенный Александров ещё с начала 1917 г. возглавлял в Харбине общественное объединение демократических сил города под названием Дальневосточный комитет защиты родины и революции, в который входили как представители правых, так и умеренно левых сил. Однако, после того как большевики разогнали Учредительное собрание, Владимир Александров решил, во-первых, несколько перепрофилировать своё общественное объединение, удалив из него левых политиков, а во-вторых, придать ему статус инициативной группы по организации на востоке России центра антибольшевистского сопротивления. В соответствии с этими изменениями соответственно была переименована и сама александровская организация. Теперь она стала называться Дальневосточным комитетом защиты Родины и Учредительного собрания*.

Для работы в новом политическом объединении Александров привлёк, прежде всего, представителей местных бизнес-кругов, кадетской партии, а также некоторых других организаций, видевших путь спасения России в здоровом политическом консерватизме, призванном мерами жестко-принудительного характера на время немного притушить пламень не на шутку разгоревшегося революционного пожара. Из всего вышеизложенного становится ясно, что Комитет оказался перепрофилирован в сугубо правую политическую организацию с примесью, по некоторым _______________

*В некоторых источниках иногда встречается название «Дальневосточный комитет активной защиты Родины и Учредительного собрания».