Ана Ананас и её криминальное прошлое

В общем, Бюдде высказал предложение не засирать голову, а раздобыть чего-нибудь, где придётся. В чём-то он был прав. Полизушки нам выдавали бесплатно. Но в «Кавабунге» временно отменили мороженое, а машина с пузырящимся чаем сломалась. Перехватить что-то в поликлинике у мамы Олли не представлялось возможным. Тот холодильник, в котором врачи держали еду, был в былые времена фармацевтическим. Пахло оттуда чем-то ужасно приторным, даже если туда положить простой чёрный хлеб. Но запах от экспериментальных пицц Капитана Озбея был ещё более подозрительным.

– Всё-таки мясо есть мясо, – защищал честь отца Ходжа. – Его надо есть, чтобы не выглядеть сухим дрищом из караван-сарая.

В конце концов, Ходжа оглядел нас и вздохнул. Подходящего примера для караван сарая он не нашёл. Сухих дрищей среди нас, вроде как, тоже не было.

Олли, тем временем, успел раскрутить Ходжу вокруг своей оси. Провидение должно было указать нам сторону, в которую идти. Кафе «Ибрагим» располагалось на западной стороне Репербана. Но Ходжа, как назло, остановился лицом на восток, там, где была поликлиника мамы Олли.

– Я туда не пойду, – взбесился Олли, вытирая липкие руки о штаны. – Мой выбор – чипсы, кола и жевательный мармелад. Диета Джоди Фостер.

Я спросила:

– Кто такой Джоди Фостер?

– Не знаю. Так говорит мама, когда я ем чипсы.

– Русская кухня, – предложил Бюдде, просто так, чтобы что-то сказать.

А толстый Барсук задумался:

– Когда я хочу есть, мне на ум всегда приходит что-то турецкое. Но турецкого мне никогда не дают. Потому что тогда у «Санкт-Паули» выиграет «Бешикташ» и полюса земного шара поменяются местами – он засмеялся, – Когда это произойдёт, магазин родителей разорится. И все вещи для футболистов будут мои.

– Слово за женщиной, – неожиданно сказал Ходжа.

Слово «женщина» в Ходжиных устах имело определённый вес и произносилось с акцентом. А единственной женщиной в нащей компании была я.

– Я не хочу никуда идти, – буркнула я. – Тем более в поликлинику. Там пахнет разорвавшейся петардой.

Петардой там, к слову, действительно пахло. Ещё с Рождества.

– Я хочу экспериментальную пиццу, – вздохнула я, в очередной раз вспомнив, что я сегодня даже не завтракала.

Олли вдруг фыркнул и согласился на пиццу.

– По крайней мере, это брутально, – провозгласил он

Да, и в конце концов, мы не собираемся торчать в «Ибрагиме» целыми днями. Мы возьмём все с собой, – подхватил Ходжа.

Экспериментальную пиццу можно было запросто получить от капитана на вынос. Все знали, что капитан Озбей терпеть не может, когда отказываются от еды. И тогда он сразу же гневается и швыряется в нас едой. Навынос. Разумеется, всё это тоже бесплатно.

– Идём. Только осторожно, – сказала я, вспомнив, как однажды экспериментальная пицца на вынос была выброшена Ходже вслед и попала Бюдде за шиворот.

– Попробуйте меня заставить, – заорал Олли Нож-для-Огурцов. Он запустил ногой скейтборд Бюдде в сторону ступенчатого спуска. Все побежали ловить скейтборд. Иначе бы он упал в Эльбу. А я пошла в сторону забегаловки капитана Озбея одна, медленно-премедленно. В связи с безобразным утренним поведением собственного отца мне было о чём подумать.

6

Перед тем, как упрекать папу в том, что он не следит за моими делами, следовало бы загнуть пальцы в крестик. Так обычно делают, когда врут с три короба. По правде сказать, он за мной следил. Просто ему не хватало терпения. Иногда времени. Иногда отец лишал меня внимания из-за собственной легкомысленности. Мысли его были такими лёгкими, что на них не смогла бы усидеть бы и божья коровка. Про легкомысленность мне объяснила бабушка Дульсинея. Ведь по законодательству родители должны уделять ребёнку время свободное от собственной работы. Особенно если ребёнок в семье единственный. А до какого возраста – никто толком не знал.

Думаю, имелись в виду совсем малыши. Смешно было бы родителям уделять все свое время Олли, который только и думает, как бы свалить от них поскорей.

Я помню, как однажды Дедушка Фантомас сказал, показывая на отца, разливающего сироп в жестяные мисочки, предназначенные для специй.

– Это мой сынишка. И ты мой сынишка (имелась в виду я, Ана Ананас). Мы все живём в зоне пристального внимания друг за другом. И никогда не перестанем друг за другом следить.

Глубокого смысла в его словах я в то время не нашла. Но про пристальное внимание запомнила.

Следовало признать, что со своими друзьями – будь то дедушка Фантомас, или прочие Бармалеи – отец общался куда чаще, чем со мной. Настолько часто, что зачастую забывал о моём существовании. А иногда и вовсе терял чувство реальности. Скажем, при виде тощей, как гвоздь Берты Штерн точно терял. Я прямо чувствовала, как почва шуршит и уходит у него из под ног, всякий раз когда он её видит. Впрочем, это позволяло мне делать то, что мне хочется. Я научилась вынимать свою руку из его руки и уходить по своим делам незамеченной. Думала, ну и ладно. Однако неощутимая поначалу обида всё накапливалась и накапливалась. Лежала мёртвым грузом где-то в глубине души. Рано или поздно она должна была выплыть наружу, как это однажды сделал давным-давно затонувший в Эльбе речной трамвайчик.

Вломившись в кафе, мы принялись привлекать внимание Капитана Озбея. Внимания было немного. Наверное, прошло уже полчаса, а мы всё сидели и сидели без еды. Чтобы сделать мне приятное, ребята выбивали пальцами по столу песню про сияние славы. Ходжа Озбей, надолго застрявший в туалете, подстукивал кулаком в дверь. Бум! «Надо было идти в «Кавабунгу», думала я, выстукивая пальцами ритм всё по новому и поновому: – В Ка-ва-бун-гу! В Ка-ва-бун-гу! Там, в «Кавабунге» хотя бы телевизор с мультфильмами есть. А здесь тебе, конечно, не привычный «водка-бар» и никаких развлечений не предполагается. Даже спортивного канала у капитана Озбея не было. Вместо него был игральный автомат. Хотя к автомату детям нельзя было приближаться ближе, чем на пару шагов, мы всегда с интересом наблюдали за другими играющими.

«Шиш-Искандер» был обычной закусочной. Она работала по принципу «ешь и беги»: внутри неё только и делали что ели и убегали. И таких закусочных с турецкой кухней в Гамбурге миллион. Но от миллионов других закусочных заведение «Шиш-Ибрагим» отличал невероятно стильный декор. Представьте себе усилия Ходжиного отца, капитана Ибрагима Озбея, бросившего полжизни на то, чтобы его забегаловка выглядела как пещерка взбесившегося Алладина. Сам капитан уверял, что декорирование в стиле «взбесившийся Алладин» получилось случайно. Так происходит, если годами не убирать. Ну а, чем ещё можно объяснить шторы из копившихся десятилетиями ёлочных игрушек. А посудные раковины из ящиков письменного стола? На посудных полках посуда давно не помещалась. Они были набиты расчлененкой из плеймобилей, в которые играл Ходжа до того, как стал взрослым. На этой пластиковой расчленёнке годами копился налипший, ничем не смываемый жир. Ребёнок, лизнувший «плеймобиль» с полки автоматически попадал в инфекционную клинику.

Само собой, в «Шиш-Искандере» было два этажа. Покажите мне забегаловку на Репербане, где бы не было второго этажа, служащего спальней! Но тут верхний этаж служил не только спальней. Он был и домом и ванной на целую футбольную команду, а ещё парикмахерской – в свободное время капитан обожал подстригать усы и купаться. Нижний этаж их жилища, он же закусочная легко превращался в жилое пространство, если потребуется. Требовалось это по вечерам, когда посетители выбирают себе куда более развлекательные заведения и можно немного передохнуть.

Неудивительно, что Ходжа Озбей знал каждый сантиметр закусочной. По ночам Ходжа спал на тех столах, за которыми мы сегодня сидели. Он стелил надувной матрас, заворачивался в турецкий плед и всё – это было его логово. Папа же отправлялся наверх, принимал ванну и спал прямо там, чтобы никого не смущать.

Выйдя из туалета, Ходжа раскидал барахло, накиданное вокруг без всякой системы. На правах хозяина он расставил стенды по новой системе и вдобавок разгрёб гору пустых коробок, оставшихся после Всемирного Дня Пиццы (разумеется, неэкспериментальной).

Потом он подошёл к стойке заказов и посмотрел на отца как полицейский с Давидовой вахты..

– Клингеры просили передать, что их сын очень и очень голодный.

В ответ, капитан Ибрагим Озбей издал неопределённый звук. Схватив со стола сразу три зелёных стакана, он изобразил при помощи них гусеницу. Потом пошевелил усами. Это действия не возымело.

– Вовсе не это просили передать Клингеры, – сказал капитан, поняв, что Ходжа не испугался зелёной гусеницы. – Они сказали, что «Шиш- Ибрагим» закрывается навсегда. Ай-ай. Так оно и произойдёт. Если не сегодня, то завтра. Ай-ай. В прошлый раз никто не стал есть экспериментальную кукурузу. Пришлось её выбросить.

Ходжа не унимался:

– Клингеры просили передать, что согласны даже на экспериментальную кукурузу.

После этих слов Капитан Озбей хлопнул в ладоши. Помощник капитана навалил на тарелку такую гору еды, что впору было разбирать вилами для навоза. Это был экспериментальный кебаб. Картофельный гарнир к кебабу был нарезан кубиками. Кебаб был подан вперемежку с намятыми при помощи вилки гороховыми фрикадельками. Сверху на это безобразие был вывален мелко нарезаный шиш-кейк. Шиш-кейк был одним из гениальнейших изобретений господина Ибрагима. Уникальность шиш-кейка заключалась в совмещении сладкого, жирного, мясного и невкусного.

В качестве первого блюда, помощник капитана налил по миске застывшего чечевичного супа. Суп оказался жутко-прежутко холодным. Чтобы поесть, следовало

пробить тоннель сквозь ледяные айсберги. Щёлкая по супу ногтём, Ходжа метнулся к микроволновке. У микроволновки скопилась небольшая очередь из посетителей, желающих разогревать кебабы. Капитан Озбей предлагал это сделать бесплатно каждому индивидуально. Таким образом, он здорово экономил время. Некоторые из разогревающих с большим удивлением смотрели на нас. В наших руках было что-то поехавшее, типа супчика из чечевицы, с коркой льда (в разогретом виде он, может, и неплох, но будучи замороженым действительно представлял собой тошнотворное зрелище).

Чтобы избежать слухов, папа Ходжи во всеуслышание назвал супчик экспериментальным ледяным хумусом. Одновременно, он вычеркнул из меню истинный хумус. Впридачу, он содрал со стойки наклейку с картинкой, так чтобы ничто не напоминало, как это блюдо выглядит по-настоящему.

Капитан Озбей представлял собой подлинный образец османского Бармалея. Думаю, на Репербане он оказался путём порока, разбоя, и мелких пакостей. По крайней мере, мне так казалось со стороны. Можно позавидовать любому, кто имеет счастье с таким опасным Бармалеем дружить. А противникам его наоборот, ничего хорошего не светило.

– Закусочная «Жри и Беги». – сказал нам капитан очень сурово. – Постарайтесь закончить до того, как пробьёт два часа! У меня и так мест не хватает.

– Минуточку… это не все.

Ходжа был в ударе. На тарелке не хватало сладкого.

– Всё! – проревел капитан и ударил кулаком по столу.

Вслед за капитанским рёвом раздался спуск воды, такой как будто Эльба вышла из берегов или на Альстере заработали все речные фонтаны одновременно.

– Всё будет в порядке господин Ибрагим, – сообщил Олли, выйдя из уборной и застегивая ширинку на три булавки, каждая размером с часовую отвертку. – Мы разберёмся сами.

– Пожалуйста, – вдруг жалостливо попросил капитан Ибрагим. – Мне в буквальном смысле слова некогда. Ай-ай. Готовлю для одних сумасшедших свадебный торт по старинному, полузабытому рецепту!

7

Красный огонёк духовки горел в полутьме. Он напоминал глаза оборотня. Капитан открыл духовку и вытащил то, что он называл свадебным тортом. Потом взвесил торт на руке и вынул из нужных мест зубочистки. Те из нас, кто засомневался, что капитан готовит настоящий свадебный торт были посрамлены. Торт поражал воображение. Особенно количеством взбитых сливок. Сливками капитан также залил и всю территорию кухни. Скептически глядя на торт, он нервно водил усами.

Ходжа первым принялся ковырять вилкой застывший от вязкости десерт, перед этим не забыв сфотографировать его на телефон. Выглядело это начинкой блинов со склизским, на первый взгляд творожным сиропом – но, нет, боже мой, это был фарш! Ходжа задумчиво сфотографировал композицию. К еде он относился вдумчиво. Ел он за четверых, обстоятельно. Впрочем, по тому, кто как из нас ел, можно было написать диссертацию по психологии.

Олли вытащил откуда-то китайские палочки и тыкал ими во все стороны, будто ниндзя. Залпом выпив экспериментальный хумус, он принялся изображать что закуривает палочку вместо сигары. Барсук отказался от первого блюда и с расстояния вытянутой руки влил в себя чай. Бюдде в этот момент давился омлетом.

Что до меня, то я успела лишь аккуратно надкусить турецкий пончик со смешным названием «Женский пупок». Надо сказать, мне ужасно понравилось. Когда вырасту, всегда буду всегда есть такое. Ни холодное, ни горячее. Не запеченое не сырое. Буду есть только «Женский пупок». Иначе жизнь пройдёт вхолостую. Когда мы заканчивали, пожилой господин, коротающий время за игровым автоматом громко сказал.

– Мне, пожалуйста, такую же штуку!

– Что вы имеете в виду, – капитан повернулся к нему.

– Бублик? Или что вот это из теста?

Папа Ходжи снял улыбку с лица.

– Нэт, – сказал он грозно, – мы не подаём бублики. Это женский пупок. Называется так, потому что он действительно похож на женский пупок. Этот экземпляр у нас слегка не удался.

– Что, женский пуп у вас не удался? – процедил сквозь зубы пожилой и выместил ярость на рычагах однорукого бандита. – А что у вас вообще удалось в жизни?

– Ай-ай, – рявкнул Капитан Озбей. – У нас тут всё бывает.

– Что, скажете, кофе вам удался? – не унимался пожилой тип, показывая на пиалку застывшей смоляной жижицы.

Тут Капитан Озбей скромно промолчал.

– Знаете, он ведь бывает в аккуратных маленьких чашечках? Аккура-а-а-атных! Маа-а-аленьких! Не литр помоев в чём-то большом как таз, понимаете?

Старикан показывал на жидкость, которой только что булькал Барсук. Не отвлекаясь от своего занятия, Барсук сделал пожилому скандалисту ручкой.

– Это не кофе, а чай. Турецкий. Он же гамбургский. Кофе мы не торгуем. Нэт! – папа Ходжи обвёл рукой ассортимент, написанный мелом на стенке закусочной.

Действительно, кофе, как в маленьких чашечках, так и в больших в ассортименте отсутствовал. Зато на столе у капитана он стоял. Чашечка была ни маленькой, ни большой. Чашечкой она не была тоже. Манеру турецких бармалееев пить горячее из стеклянных напёрстков, капитан Озбей презирал. Кофе он вливал в себя из двухлитровой эмалированной кружки, заваривая его туда чистяком. Такого диковинного метода в отношении кофе придерживались на Репербане лишь он и ещё парочка правовых нигилистов.

Пожилой господин недовольно задёргал рубильником игрового автомата.

– Папа будет сердиться, если этот тип когда-нибудь выиграет – толкнул меня в бок Ходжа.

– Ясное дело, – кивнула я. – Ай-ай будет.

Тут Олли шёпотом сообщил комбинацию, которая, по его мнению, обязательно приведёт к выигрышу. Пожилой господин зашевелил бровями. Он хотел что-то сказать. Но вместо этого рванул ручку у автомата. А когда опять проиграл, начал негодовать. Так громко возмущаться на Репербане, конечно, не принято. Ведь игральные автоматы есть далеко не везде. А схлопотать отказ в посещении заведения можно запросто. Особенно, если ты день деньской сидишь у игрального автомата и возмущаешься качеством кофе – тем более того, которого нет.

Долго ли коротко, автомат опять зажужжал. Я с любопытством поглядывала на мельтешение маленьких хамелеонов и денежных гусениц на экране. На какой-то момент мне показалось, что теперь пожилому лысому точно свезёт. Но лысый всё мазал и мазал. Цепочки из хамелеонов не получалось. Денежная гусеница в самый неожиданный момент рвалась напополам, и монетки разлетались по всему экрану с хрустальным звоном.

В конце концов, пожилой господин грозно посмотрел на автомат и сказал: «Ну, держись». Он выудил из нагрудного кармана купюру в пятьдесят евро. До того, как он засунул бы её в автомат, оставалась доля секунды!

– Бинго, – прошептал Капитан Озбей, ещё не веря в успех с пятидесятиевровой бумажкой. – Динго! – вдруг откликнулся чей-то истошный крик с улицы.

8

Капитан вздрогнул. Дверь распахнулась. Внутренний интерьер закусочной «Шиш Ибрагим» озарило ярким сиянием.

Я вовсе не хочу сказать, что из-за туч показалось солнце. Это было бы не по репербански и даже не по гамбургски. Но сияние, тем не менее, шло. Вместо солнца на пороге появился невысокий, но яркий тип, похожий мальчика с бородой. Это был первый, из тех пресловутых барист, что мне удалось увидеть.

Называть его баристой, кстати, придумала вовсе не я. Это слово прошипел капитан Ибрагим Озбей. Он, как будто узнал лицо мальчика. Ничего обидного в этом «бариста» не было. Но звучало-то как противно! Да и мальчик с бородой выглядел, как не пойми кто. Чтобы баристой его называть, я, кстати, даже слова такого ешё толком на знала. Уверена вообще, что мало кто его знал. Неспроста говорят, мы здесь на Репербане совсем дремучие.

– Духи моря нашептали, что не удалась пиратская вечеринка в детском саду, – прокомментировал появление маленького бородача кто-то из бармалеев. Ьармалеи хлестали чай в глубине, под пышной антипчелиной марлей. Громко хохотали, хлопали кулаками по столу, теряя еду из-под зубов. Всем было весело.

Бородатый мальчик шикнул в сторону бармалеев и показал им глаза змеи. Так называется комбинация на кубиках, когда выпадают две единицы. Кубиков, правда, у мальчика не было. Зато в его руках появился невиданный телефон. Размером с лопату. И глаза змеи он показал на его экране.

Бармалеи насупились и стали задумчиво чесать кулаки, но вступать в бой не решились. У них с мальчиком были разные весовые категории. Пожалуй, только бороды у них были одинаковые по могучести.

– Я Динг, – свирепо прорычал мальчик. – Массимильян сотрёт вас в порошок, если вздумаете меня тронуть пальцем.

Стараясь рассмотреть Динга как можно внимательнее – мальчик он или не мальчик., я подумала, что назвать его совсем уж взрослым было нельзя. Впрочем, и на ребёнка он тоже смахивал мало. Пусть даже и с расхристанной бородой, на местного Бармалея он не был похож. Выглядел так, как будто с другой планеты к нам прилетел. Голова Динго была подстрижена клочковатыми перьями – со стороны это казалось мне оперением попугая, которого ободрал кот. Но если приглядываться, можно было заметить, что клочковатость эта – следствие некоторой перепомаженности. Такое бывает. У декоративных собак на выставках, например.

Что же касается растительности на лице мальчика Динга, та была идеально ухожена. И все предметы одежды тоже были подобраны идеально. Как будто эрдельтерьер надел на себя фиолетовую футболку и отправился ровнять бороду в парикмахерскую. Такое вот складывалось впечатление от этого Динга.

Стряхивая с себя капли дождя, Динг уронил пачку листовок. Листовки рассыпались по полу. Поднимать их эрдельтерьер не стал. Только пнул ногой, и они устлали пол всей закусочной на манер первого снега.

– Повторяю, – орал мальчик-эрдельтерьер на весь «Шиш-Ибрагим», теперь уже в репродуктор. – Меня зовут Динг. Я из кафе «Супермен Ча-ча». Мы открылись. Да, мы открылись, чёрт побери!

Динго был настоящим гипнотизёром. Если он не управлял в свободное время массами, то я не знаю, кто справился бы с этим лучше. Думаете, Нож-для-Огурцов справился бы? Нет. Олли был повержен в немой шок уже после слов «мы открылись». Он ушёл в туалет второй раз за десять минут. А мы сидели и ждали, чем весь этот гипноз обернётся.

Капитан оставил листовки без внимания. Он кивнул на мокрую швабру. Дескать, будь ты хоть Динг, хоть Кинг, хоть Бонго, главное не будь свинтусом, убери за собой.

Но Дингу было некогда. В его нагрудном кармане истошным воплем заверещал ещё один телефон. Динго вытащил его из кармана одним пальцем. Здорово придумал, этот Динг – рекламировать своё заведение в телефон. Теперь он был в центре внимания. Никто не хотел упустить ни секунды из того, о чём он станет сейчас говорить. Говорил он теперь не во всеуслышание, а шёпотом, будто по большому секрету.

– Да-да, теперь у нас есть всё. Да, фрау Альбертина. У нас и пицца и кофе имеется, – страстно шептал Динго в телефон, мигающий всеми оттенками радуги. – Внимание к посетителям тоже в ассортименте. Мы любим вас и не любим других! Шучу. Кафе «Последнее утешение Христа по дороге в Эбои». (тут все вокруг вздрогнули) Шучу! (тут все с облегчением вздохнули). Ради вас, фрау Альбертина, мы сменили название и теперь называемся просто «Супермен Ча-ча». Запомните этот час навсегда. «Супермен Ча-ча», вы меня поняли? Запомните. Как вирус «Ча-ча»! (все вздрогнули повторно) Шучу. Как вирус… но только кафе!

Ясно же, что никакой фрау Альбертины не существовало! Но это не помешало всем в неё немедленно поверить. При слове «Вирус Ча-ча», лысый пожилой дёрнул рычаг както по особенному и неожиданно обыграл автомат. Тут уж несчастный капитан Озбей грохнул кулаком по столу со всей сили, выругался, облил торт горчицей и в довершение сплюнул прямо в него. А Динг вразвалочку подошёл к счастливому лысому. Он сунул ему в руки листовку. А потом тут же отнял. В ажиотаже лысый отвоевал листовку обратно и принялся яростно вчитываться.

– Кофейный картофель! – было зачитано лысым уже не только для фрау Альбертины, а для всех посетителей кафе «Шиш-Ибрагим». – Кофе с песка. Французский разговорный клуб! И так далее! Что и так далее?

Капитан в ярости выплеснул на плиту половник масла.

– А далее, вкуснейший кофе на кокосовом молоке, – добавил Динг. – Кофе наливается с небольшой высоты! Кофе варится в раскалённом песке и подаётся в горшочке. Внимание к посетителям подразумевается.

Ходжа подобрался ближе ко мне, слегка подвинув сидевшего рядом Бюдде, и положил руку на плечо:

– И каково будет мнение обо всём этом женщины?

– Женщины? – переспросила я. Тут до меня снова дошло, что единственная женщина в «Ибрагиме» это я.

Действительно, какое может быть мое мнение?

Бородатый мальчик, как бы он не был прилично одет, не показался мне таким уж к себе располагающим. Впрочем, не буду скрывать, своего будущего жениха я представляла похожим. В моих рассуждениях присутствовала логика принцессы. Наверняка, это из-за излишней бармалеистости собственного папы. Вообще-то я дико злопамятная. Ещё вчера была уверена, что выйду замуж за какого нибудь дикобраза, вроде собственного отца. А теперь с прошлым было покончено. С сегодняшнего утра представляла своего будущего жениха молодым, худеньким и ухоженным. Пускай он будет морщинистым, но с аккуратно подстриженной бородой. А вовсе не перевёрнутой вверх ногами кожаной рождественской ёлкой с соплями!

Но этот тип… Будь я даже самой дурацкой из всех принцесс, отшила бы Динга с порога!

9

– Вот где, чёрт побери, я буду пить настоящий кофе! – удовлетворённо крякнул лысый, забирая выигрыш у раздосадованного капитана.

Капитан Озбей вытирал масло, шевеля усами, как рак.

– Слышали, господин Шиш-Ибрагим? – наставительно говорил старикан, – Почему нельзя было заняться кофе раньше. Это так сложно? Да хоть бы и не было это сложным, почему бы не сделать так, как я хочу? Я ведь хожу сюда исключительно из-за лотереи.

– У нас тоже есть игровые автоматы, – шепнул ему на ухо Динго.

Тут капитан яростно защёлкал ножом о нож. Он включил шлифовальную машину и показал её мальчику Динго в качестве иллюстрации. Такой шлифовалкой принято снимать мясо с турецких кебабов. В руках профессионалов, таких, как папа Ходжи, процедура срезания мяса выглядит самой настоящей резней. Шлифовалка, направленная в вашу сторону – гамбургский намёк на то, что шуток здесь не понимают.

– Я выметаюсь, – заторопился бородатый мальчик-эрдельтерьер. – Но мы увидимся. Обязательно встретимся. С вами, господин Ибрагим нет, а со всеми остальными, надеюсь, да. Всем остальным – привет!

«Должно быть, настоящий кофе это неплохо» – подумала я, пытаясь чем-то запить «Женский пупок». Снизу пончик оказался уж больно непропечёным, а сверху уж очень сильно хрустел. Всё в нём кричало об экспериментальности.

Перед уходом, бородатый мальчик Динго положил очередную пачку листовок прямо на игровой автомат. В этом и заключалась его тайная цель. Уж больно рьяно все потом принялись разбирать эти листовки!

Папа Ходжи листовки проигнорировал. Он с гневом выключил плиту и вышел в подсобное помещение.

Вид оседающего на глазах торта пугал. Но появившийся из туалета Олли снова воодушевился.

– Ну надо же, – рассуждал он. – это уже второй пришёл. Или третий? Нет, второй, потому что сам пришёл… А, если сам пришёл, значит…