Дьявол и Город Крови 3: тайны гор, которых не было на карте

Манька нагнулась и сорвала еще один цветок, торчавший из-под оплывшего просевшего сугроба, залюбовавшись сиреневой голубизной горных подснежников, которые росли по краю ледника одиннадцатой горы. Отсюда широкая заповедная долина у подножия просматривалась как на ладони. До лагеря оставалось километров двенадцать – минут пятьдесят быстрой ходьбы или двадцать минут легкого бега. Утро только начиналось, но видимо, неприятности вечером не закончились, оставляя себя на утро.

Теперь на вершину поднимались так быстро, как не умели горные козлы, а спускались еще быстрее. И на каждом таком подъеме и спуске у них были и зима, и весна, и лето. Спускаться с вершины начали еще вечером, но на одном из спусков Борзеевич потерял Прямолинейный Кристалл. Остановились, чтобы отыскать с утра. В темноте найти прозрачный кристалл не представлялось возможным.

Дьявол и Борзеевич переглянулись. Борзеевич – с тревогой и любопытством, Дьявол – довольный, как кот, обожравшийся сметаны.

– А вы мне сказать не можете: буду я здоровая, или нет? – выпалила она, чувствуя, что еще минута, и она разрыдается от неразделенной любви.

– Шизофрения, Маня, бывает разная, – вздохнул Дьявол, успокаивая погладив ее по спине.

Она дернула плечом: не любила, когда ее жалели, а Дьявол именно жалел… Но Дьявол как будто не заметил, подвел ее к камню и усадил рядом с собой.

– Бывает добрая, бывает нехорошая. Добрую шизофрению у себя все видят, а нехорошую никто не замечает, ею хвалятся. Добрая шизофрения – обычно пристает к человеку, нехорошая – дружит с вампиром, хвалит его, доставляет ему массу радостей. Добрая – когда ты, Манька, видишь и понимаешь, что люди добра тебе не желают, когда не могут пожелать, а нехорошая – глаза застит, и людям все недоброе становится добрым, а доброе недобрым. При доброй шизофрении люди рано или поздно вырабатывают иммунитет…

– Это как сказать! – возразил Борзеевич, подходя ближе и усаживаясь позади. – Привыкают просто жить среди зла. Порой сами становятся злыми, но это если добрая шизофрения им одновременно голову не сносит… Если у человека сразу две шизофрении: больной, чемодан ― больничка…

– Так вот, Маня, – подытожил Дьявол, – добрая шизофрения – прозывается между вампирами «Проклятие». Идет она к проклятому изнутри, и из среды народа, а недобрую – называют они «Зов». И будет такой Зов неотступно звать, где бы ты ни была, убивая любую мечту и радость. И кто бы ни позвал, белее снега. А если ты не кандидат, которого они ищут, чтобы сделать вампиром – ты уже ни к чему не годна, разве выбросить тебя вон, как смоковницу, не способную принести доброго плода. Вот был бы в тебе такой Зов, разве бы ты не угодила к вампирам раньше, чем мы с тобой встретились? И разве не посмеялись бы над тобой вампиры? Разве бы не тыкнули в твою сторону пальцем?

– Да был, наверное, – задумалась Манька. – Я так… мечтала уже… То есть, слышала, только не знала, что слышу, а сейчас знаю, научилась… Но я тогда не знала, что это болезнь. И не о вампире же мечтала, человеку хотела нужной стать… Мечтала, чтобы обязательно нашел меня интересной. Конечно, хуже только было, глупость получалась, – она безнадежно махнула рукой. – Так всегда, как полюбишь, так от тебя, а если стервой – есть какая-то надежда… Но стервой не могу… Неприятно, и человека не чувствуешь, смотришь на него как будто со стороны… Так что я привыкла мечту при себе держать, – Манька повеселела. – А когда в железо оделась, сразу поняла – денег ни от кого не дождусь…– она сделала удивленные глаза, осуждая самою себя. – Я хоть и не могу на вампиров как следует разозлиться, но до любви дело не доходило, а тут… люблю и все, и хоть бы знать кого!

– Не сразу! – обласкал ее Дьявол взглядом. – Не сразу поняла. Мы, Маня, в грязи мало валялись? Могла бы суровой стать на четыре месяца раньше, если бы сразу по берегу реки шли, не бегали за обозами.

– А зачем вампирам меня звать? – искренне удивилась она.

– Ну как зачем, – рассудил Борзеевич, чтобы не искать! Чего им время на нас тратить? Не будь мы в горах, устояла бы? А тут далеко не уйдешь, или камнями завалит, или снегом… или звери слопают – вон их сколько! Сочувствую, – Борзеевич шмыгнул носом. ― Люди так радуются шизофрении, и так плачут, когда она уходит!

– Я этот Зов, Манька, еще раньше в тебе приметил. Ему время нужно, чтобы настроить человека на определенное настроение, положить под себя. И внезапно подумал: а не посидеть ли нам в горах? К тому же, боевая и политическая подготовка у вас так себе… Это огромное облегчение, что ты получила возможность открыть новое. Именно Зов вампиры посылают человеку, чтобы отыскалась душа, – объяснил Дьявол.

– Одному Зов, другому саночки в небо, ― посмеялся Борзеевич.

– Вот именно. Бежать никуда не надо. Человек сам придет, сам про себя расскажет. Сомнамбула. В таком Зове самого вампира как бы нет, он как бы безымянный, но человеку кажется, что есть. Таким Зовом человек становится наркоманом, проституткой, беглецом, врагом родным и близким. Или вампиром. Он все время в поиске мечты. Вот есть такое выражение: «Тебе там что, медом намазано?!» – думаешь, кто подсказал? – Дьявол расплылся в довольной улыбке. – Медом и намазано! Теперь ты и сама как вампир, но неполноценный: ума много, а весь не твой.

Манька с удивлением прислушалась к себе. Наверное, именно таким Зовом душа ее отлетела к вампирам. Пожалуй, не будь Дьявола, и она не устояла бы… Получалось, что Зов этот был где-то в ней, только теперь направленный на нее от вампира.

Манька прищурила глаз, украдкой сообразив, что мало ли что, а убери она из себя Зов, недоразумение, с которым она «навеки» связана, пожалуй, мог бы сменить гнев на милость, а то и пристроить к богатому покровителю. Уж она бы работала на совесть, не подвела. Ведь ненавидел лишь за то, что ей ребро его досталось, а если его так позвали, то, пожалуй, она его понимает. Возможно, он уже ее не ненавидел. Она бы не удивилась, что часть Зова, который летел от нее к вампиру, был стерт, когда она втыкала в себя стрелы и кинжал. Было между двумя Зовами что-то похожее, разве что с ее стороны многие рассуждения вампиров о себе не имели такой чувственной теплоты и размытости. Зов к вампиру, который она находила в себе, был как болезнь, второй, который свел ее с ума, как обращение от души, рвал сердце.

– Вот те раз! – прочитав ее мысли, рассердился Дьявол. – Он, Маня, прожил на именинах сердца столько лет, что если голове его свободнее станет, он себя раздетым посчитает! Думаешь, не будет душа твоя злейшим твоим врагом, лишенная радости светлой мечты? Закручинится, поверь! Начнет козни строить, обзывать нехорошими словами, искать недостатки, крышу твою разбирать. Сама-то ты разве не с такой мечтой прожить бы хотела долго и счастливо, и умереть в один день?! Маня, вампир любит, и без этого «любит» все жизнь его теряет смысл. И я бы закручинился, если бы меня откачали, изгаживая определенных людей, с которыми прожил душевно не одну сотню лет… Так что, докладываю, нечисть я покалечить не собираюсь. Мучились вы с Борзеевичем и будете мучиться, пока с нечистью не поменяетесь местами!

Да-а, пришла Манька в себя, вряд ли после такого чувства, от которого и ей не хотелось лечиться, и с которым долгое время жил Его Величество, она смогла бы хоть как-то привлечь его на свою сторону. Такие сильные пламенные чувства не забывают, люди ищут их, даже если они перестали звать за собой. Душа рвалась, будто посаженная на цепь, и стелилась по земле, и пила сознание. Одним словом – хочу! Даже сейчас, когда она знала, что это всего лишь Зов, сомнения и желания ничуть не ослабевали.

– А что мне делать-то? – в отчаянии спросила она, понимая, что осознание мечты не лишило ее радости эту мечту лицезреть.

– Ну… – не задумался, но запнулся Дьявол, – если бы разглядела зовущих, да показала мне, как доказательство липовой продуманности, я бы, пожалуй, засомневался в твоей виновности, что за демоном побегать собралась. Я все-таки не человек, мне нет необходимости позорить себя уловлениями Сынов Человеческих. Да и как мне устами твоими соблазнится, если вижу на челе злобный рык? Попробуй со своей мечтой вынести ведро мусора, или поболей гриппом, или пошли в магазин за хлебом. Можно по очереди постирать носки или трусы.

– Маня, – с сомнением произнес Борзеевич, – для вампира сделать человеку Зов, это знаешь ли… Дьявол первый упал бы к ногам, если бы подвоха не было. Нет на тебе красивой маски, которую видели бы люди. Ее, как я понял, можно только оттуда сделать – и обязательно при твоем участии, а все остальное липа. Думаешь, когда попросишь вампиров посодействовать в сватовстве, согласятся? Или тот, который посмеялся над тобой, глубоко и искренне называл тебя любимой?

– Да за кого вы меня принимаете? – обиделась Манька. – Думаете, я начну в вампиры проситься?

– Ой-ой-ой! – покачал головой Борзеевич. – Не такие в лужу садились! Не будь нас, бежала бы за вампиром, сверкая пятками! Немало знал я примеров, когда самые что ни наесть герои после такого Зова выпрашивали у вампира милостыню. Взять того же Ахиллеса… Ткнули в пятку, он и пятки отбросил. А без пяток какой герой? Тебя тоже… в пятку ткнули!

– Не будь нас, – скептически усмехнулся Дьявол, – она убилась бы столько раз – ума не хватит сосчитать и без всякого Зова. Я еще причину позора перед Бабой Ягой пока не услышал. А ведь там тоже… Благодетель подсказочный наставлениями инструктировал! Тот же Зов, но приемлемый и пристойный, – он повернулся к Маньке, взглянув на нее строго: – Но Борзеевич прав. Если наложили Зов, который свербит мозги, довела ты вампиров до горючего каления. Такой Зов заставляет носителя проявлять жалость ко всему, что связано с душой. Сама посуди: жалость у тебя к вампиру есть, сострадание есть, готовность простить, а ненависти нет, и как бы ни старалась – не получается!

Дьявол с сочувствием покачал головой, заложив руки за спину.

Манька молчала ― сказать ей было нечего. Ненавидеть вампиров у нее действительно не получалось. Люди, как люди. Пригляделся, вроде с соплей, слезой, мудрости никакой, а в уме святые, огромной души, и что ни слово, то золото.

– Нащупать любой Зов, ой как тяжело! Пока не вывернешься наизнанку (тоже, кстати, моим умом выражение в мир пришло! Где у человека изнанка?), Зов себя не обнаружит, ты уж мне поверь! Зов: прощай вампир, здравствуйте, пять литров крови! Фактически, вампиры обрекли Его Величество, будучи в душе вампиром, остаться навсегда человеком. Накладывали его никак не для того, чтобы вдруг Его Величество воспылал великой скорбью по отсутствующей правой руке – никогда они этого не делают. И не для того позвали, чтобы землю вампира под тебя положить. Зов наложен по-хитрому.

– И?.. – вопросительно уставилась Манька на обоих. – Вы понимаете, о чем я говорю? Я бы вас променяла на одного приятного вампира! Согласитесь, что не самая удачная мысль.... Но от ваших слов она почему-то не рассасывается…

– Идущий на Зов трижды проклят мной – на три головы отстоишь! Душа открыта, один манит, один вместо тебя садится. Если побежала на Зов, значит, это не ты, это кто-то вместо тебя, стал одежонкой твоей. Только твоя бесшабашность и настырность убеждают меня, что не молишься, поэтому помогаю.

– И как ты помогаешь мне? – Манька развела руками, прижимая руки к сердцу. – Что-то результатов незаметно! Тоска скрутила, хоть волком вой… Вот прямо сейчас слилась бы с вампиром в экстазе… И ведь не скажешь, что желание противоестественное, я живой человек, у меня мужика лет семь не было. Ну честно! Вся наука твоя коту под хвост…

Борзеевич рассмеялся.

– Думаешь, вампиру легче было, когда позвали его?

– Ты же не блох ловишь! – возмутился и обиделся Дьявол. – Конечно, человеку одному сложно обойти вампира, а мне не сложно помочь – я на вампирах собаку съел. Отверзла земля уста, гонит туда, где кончается, рассмотреть на местах кучку дерьма. Ну так беги, если боязни нет. Но бездна Бездне рознь. Знаешь, меня тоже манит Бездна: я из нее вышел – и иногда вспоминаю. Не скажу, что мне было с нею неуютно, больно она мне не делала, но вспомнил и подумал: ну уж нет! Здесь я сам себе голова, что хочу, то и творю, а с ее ограниченными возможностями я бы так не развернулся! И как бы ни звала, я пока издали нахожу в ней кучу недостатков, понимая, что она не хороша для меня! Результатов, говоришь, нет… А как объяснить голое сознание, которое сумело сказать нет, когда о любви прокричал вампир?

– Твоя Бездна тоже о любви вопиет? – спросила Манька с издевкой, спускаясь с горы в сторону лагеря. Она уже злилась, но не на вампира, а на Дьявола с Борзеевичем. – А ты говоришь, что вампир в Никуда уходит! «Никуда» любить не смогло бы. Они и тут пожили, и там поживут, а я – проклятая! Мне странно слышать, что это оказалось так легко – сделать меня проклятой. И даже ты не можешь вернуть мне мою жизнь! И говоришь мне: ой, Манечка, не надо становится вампиром, жизнь у них не слаще твоей… А какая тогда – сладкая? Вот я, вот вампир, вот болезнь… Вылечи! – она окончательно рассердилась. – Говорят же: сердцу не прикажешь, любовь зла – полюбишь и козла, чем плохо полюбить такой любовью, чтобы душа в небо улетела?

– Могу! Беги! – Дьявол посторонился. – Опрокинь на себя кару мою! Для человека норма, что один любит, второй позволяет. Только почему-то один всегда любит, второй всегда позволяет? У одного слезы, когда он могилу свою представляет, а второй, как проклятый отваливает. Вот именно, душа в Небо: вампир целовал-миловал красну девицу, а ты позарилась, мол, ее полюбил, теперь меня полюби. Такое часто бывает, когда третий свечку держит. Например, ребеночек, который не только держит, но участвует. Он бултыхался, а ближняя всему миру отдалась!

Ни принять, ни понять вашему сознанию мою Бездну нельзя. Это такое Ничто, где даже Голос Бога прозвучать может, только рождая все ту же материю, которая становится частью меня самого, – ответил Дьявол, пристраиваясь рядом. Слово человека рождает плоть в земле человека, а в моей одного слова будет маловато, надо еще моими параметрами обладать, которые вашим умом ни понять, ни измерить. Конец Вселенной сначала достаньте… Хотя бы в одной подвселенной. И что человек, земля которого начинается в одном, а заканчивается в другом?

Манька иногда удивлялась его терпению. Она смотрела всеми своими зрениями, но никакой болезни в Зове, направленном на нее, не находила, и страшная правда о вампирах становилась какой-то необъективной. Единственно понимала – так быть не должно.

– Первородную, из которой я могу слепить все что угодно, – долетели до нее слова Дьявола.

Она с трудом, но заставила себя слушать его.

– При чем здесь Бездна и материя? – пожала она плечами.

– Бездна молчит. Мудро, – ответил Дьявол. – Белым по-черному напоминая, что я часть ее. Лучшая ее часть! Мы Бог и Абсолютный Бог. Даже если я верну все на свои места, я останусь собой – сознанием, ее противоположностью, и буду снова парить над нею. Тьфу, тьфу, тьфу! – Дьявол поплевал через плечо. – В то время как ваше сознание становится ею. Ни кричать, ни пищать ты там не сможешь, даже если бы я и Бездна могли тебе позволить. Вы или остаетесь со мной, или становитесь Ею. Твоя половина тоже молчит, когда нет ужаса, напоминая без слов, что ты – лучшая ее часть. Не то, чтобы молчит, все же, на том конце сознание, но он приходит к тебе, как ты сама. А если ты или твоя половина вдруг обрели самостоятельность, это говорит лишь о том, что руки ваши в крови.

Дьявол шагал рядом, не мешая ей копаться в себе. Они уже подходили к лагерю, оставалось только пройти по ущелью и перебраться через горный ручей. Манька и Борзеевич еще с утра надеялась, что в лагере отоспятся, а перед тем выскажут Дьяволу все, что они о нем думают. Издевательства его в последнее время не оставляли им свободной минуты.

– А как половиной становишься ты? – наконец, спросила Манька, останавливаясь, чтобы глотнуть живой воды. – Ну, если ты такой большой… Как это, когда ты вместо ближнего?

– Я не такое сознание, как твое. Когда человек остается один на один с Бездной, и ничто не держит его, я или беру его под свою защиту, замыкая два конца вашей земли в круг жизни. И тогда человек становится бессмертным – и вся вселенная его дом. Или отказываюсь. Представь, что мерзость, когда я ухватил концы земли, твои или вампира, который уверен, что оделся в белые одежды, направлен на меня – я буду как ты. Или твой конец, когда становлюсь вампиром? Вот ужас-то, если я всей вашей мерзостью начну болеть! Это основа первой заповеди: «Полюби меня всем разумением, и может быть, я как-нибудь помогу разобраться с остальными». Я не человек, я существо иного плана, иной структуры, другой по всем параметрам и показателям. Если положить нас рядом, я буду огненный шар, способный поглотить все и всех, простертый от края до края, а ты – щепка, которую я могу обратить в пепел даже сейчас, ибо стоим мы под некоторым количеством нависшей над нами скалы. Мне не сложно обратится к человеку, я всегда могу говорить с ним лицом к лицу. Но лицо у меня нечеловеческое, он не может увидеть мое лицо, потому что с ним говорит все, что снаружи. В какой-то степени я вынужден даже сейчас участвовать в вашей жизни. Взять, к примеру, твое железо – а если бы оно все и сразу обратилось на тебя? Или одновременно поднялись на тебя разом все твари, которые в твоей земле? Обещанные сто двадцать лет я избирательно поднимаю их – по очереди, а иногда думаю за мертвую голову, чтобы земля могла иметь о себе представление, как о моей руке, о себе самой, о том, что хорошо для нее, а что плохо. Вот ты, посмотрела на Ад, и стала лучше видеть.

Манька задумалась, слегка испугавшись, когда от скалы оторвался кусок и покатился по склону вниз, застряв между валунами. Хоть как выходило, что Дьявол только за себя. Пожалуй, на его месте она бы тоже не стала убиваться. Дьявол рассуждал, как здравомыслящий человек, только не с человеческой точки зрения, а с точки зрения вселенной, которая знала человека изнутри и снаружи. А она была маленькой. Меньше вампира, хоть и тянулась к Дьяволу, внезапно понимая, что ищет его мудрость. И обидно становилось, когда смотрела вокруг себя и видела, что мудрость вроде бы есть, а вампир не упал и мерзости не стало меньше.

Наконец, Дьявол не выдержал, он внезапно остановился и всплеснул руками.

– Не странно ли, что я стою рядом, обговаривая с тобой твою беду? И не плюю, как вампир, пытаясь достучаться! Задумайся, сколько опасностей мы избежим, если вместе поймем, кому и где поставить подножку, заставляя замкнуть уста в твоей земле? Вампиры назвали тебя проклятой, что с того? Сама ты разве чувствуешь то же? Так какое тебе дело до них? Маня, мы приятно путешествовали по горам, мы познакомились с интересными людьми, мы проложили путь, который забыт давным-давно, у тебя есть земля, избы ждут тебя и горды, что есть такая Манька, и вот такая Манька суками назвала и построила вампиров, – Дьявол повернул ее к себе лицом. – Они Зов на тебя наложили! Неужто не слышишь, как прокричал о своем бессилии вампир? Найди Зов и проткни его. И обещаю забыть о бездарном боге, которому пред моими очами воздвигла на земле своей жертвенник, чтобы напоить кровью. Спасибо он тебе не скажет. Это они, когда между собой воздвигают, поступают проще, заставляя поклясться в верности и любви друг другу над своими душами. Ты им никто, и звать тебя никем. Ни один вампир не положит себя перед тобою, чтобы ты поплевала в его душу, и не положит душу, чтобы ты позвала его.

– Но как я смогу убрать Зов, если это такое чувство и желание? – удивилась Манька, прислушиваясь к себе. Чувство было повсюду и нигде.

– Верь мне, – ответил Дьявол, – мы сможем их порадовать и порадоваться. Необъяснимо, но факт, двухсторонний Зов – благодатная среда для исследований. Получишь результат, сможешь раздвинуть горизонты познания! Да! – крякнул Дьявол от удовольствия, будто сам себя раздвинул, только что.

– Какие горизонты? Узнав, что вампиры на дух не переносят цветы? Великое открытие! Ну, спасибо! – возмутилась Манька. – Нафиг оно мне надо? А в долину сейчас спустимся, там же лето! Не сплю уже… Я в горы лезу, чтобы подышать. Как они с этим живут?

– Это не у всех вампиров, только у тех, кто детстве пострадал… Вкусы у них другие, чувствуют по-другому. Некоторым этот запах – как самый что ни на есть запах цветов, прекраснее его нет на земле… В общем-то, и люди по-разному чувствуют запахи, кто-то соль любит больше сахара. А что ты хотела? Ты в шкуре другого человека, твой ум не успел перестроиться, привыкнуть, полностью слиться…

– Вот уж никогда бы не подумала, что вампиры от мышей дуреют! Чем они там, в конце концов, занимаются? – они, наконец, вышли на тропу, по которой до родной пещеры было рукой подать. Вниз легче, чем вверх карабкаться. Настроение у Маньки приподнялось – дома и скалы помогают. Дождались Борзеевича, который за утро открыл четвертый вид змей, прятавшихся среди камней.

– Чем? Делами государственной важности, – рассердился Дьявол на ровном месте. – Думаешь, легко управлять государствами? Умнее они людей, голова работает, как коробка передач! Им золотую рыбку или лампу желаний достать ничего бы не стоило, если бы некая вражина не уничтожала народное достояние налево и направо!

– И нет! – отрекалась Манька, не понимая, то ли Дьявол опять шутит, то ли снова у него начинался заворот мышления. Она уже не сомневалась: сейчас и города на нее свалит, вместо: «спасибо, что дала всем мирно упокоиться». Похоже, у Дьявола начиналось затмение, а день только-только начался. С СенСеем не поспоришь, пробовали, боком выходит. – С рыбами я ничего общего не имею! Если бы мне попалась золотая рыбка, я не сидела бы тут, с вами…

– В рыбьем исчезновении я тебя и не упрекаю, – смягчился Дьявол. – Они живые. Была бы тема, похохотать завсегда сумеют! Сидит такая в море и думает: одержим старик старухой, не уйдет от смертушки по-доброму, но, если клыки старухины показать, глядишь – поумнеет! Вот и лезет в сеть. Если она бомжу сумела сделать королевишной, неужто, не выйдет из сети живехонькая?

– Резонно! Выходит, по-ихнему, по-рыбьи получается, старик сам образумился?

– Сам! … Сам бы он еще долго старухиной бранью жил! А так и старуха с корытом, и у старика жизнь наладилась. Но лампа другое дело, она, Помазанница моя, города строит, а ты прошла, и руины после себя оставила! Ведь сколько времени отрываете у Ее Величества! Ты да Борзеевич…

– Так ведь не настоящие города были, – ответила изумленно Манька.

– Что значит, не настоящие? Все настоящее – и лампа… Я, Маня, с одной стороны, как сочувствующий Дьявол, которому хотелось бы, чтобы и ты не была беспомощной против вампиров, понимаю тебя. С другой стороны, я – Дьявол, Бог Нечисти, и обязан исполнить их последнюю волю, – сказал он, оправдываясь, частично прочитав ее мысли. – И вот появилось у Помазанницы последнее желание: лампа желаний. Была такая. А ты, вроде бы простенькое ее желание, сделала невыполнимым. И прочу я тебе наказание за глубокое безразличие к нуждам Помазанников. Как Дьявол, который просто обязан пороть всякого, кто не мыслит послушания перед господином своим. Не забывай, она стоит над твоею душой, и как бы ты к ней не относилась, перед Законом она госпожа твоя, а ты даже не раб, а вол – недостойный и непокорный. Мало ли кто тебя позвал! Званых на пир много – одежда у тебя не соответствует. Поэтому место твое там, где скрежет зубов. Так что, – каким-то потусторонним голосом проговорил он, очерчивая рукой путь, обнаруживая самые недоступные для прохода участки, – на пару с Борзеевичем. Сразу после завтрака. И если еще будешь ловить мышей, я вас загоню на Вершину Мира! Поверь, – сказал он серьезно, – даже я плачу, когда лезу с этой стороны! Трудности и занятость лучше всего избавляют от страданий.

Беззаботный Борзеевич, который стачивал текущую по камню струйку воды в рот, захватывая языком, услышав о себе, поперхнулся и обернулся.

Заметив расстроенное Манькино лицо, он сразу сник, подозревая неладное.

– Но ведь в городах жители мертвые были! Умалишенными сидели! – взвыла Манька, скрежеща зубами, просматривая новый маршрут, чем немного порадовала Дьявола. Вот уж не думала она, что Дьявол может ее наказать из-за желания Помазанницы! Целый город спасла от мучений, человека, который в каменном гробу пролежал тыщи лет – а Дьявол, не успев толком пожалеть, уже повернулся на сто восемьдесят градусов. И у кого после этого шизофрения? Она обернулась, надеясь обрести в лице Борзеевича поддержку. О том, как проведут день, они спланировали еще с вечера, собираясь исследовать обнаруженную пещеру в трех километрах от лагеря, где чаще всего их истязали гномы. И обличительную речь на предмет выходного продумали дословно. Толкнуть речь должен был Борзеевич, а она поддержать. Но он будто воды в рот набрал, тупо пялясь на нее и на Дьявола.

– Мертвые, это когда я их мертвыми сделал! А так… причитали о нерадостном. – Дьявол пространственно задумался. – Во всех городах плачут, но не бегут же себя убивать. Они просили лампу потереть, а ты им что? – и добавил строго, указывая пальцем еще в одно недоступное место: – И закончите во-он на той скале!