Сеятель

– Все же вы, Федор, часто наступали на те же грабли, но под другим углом. Опыт не мешал вам совершать те же ошибки.

– Согласен. Я человек, нам свойственно их совершать, иначе я был бы бездушной машиной, – был мой ответ. Чуть помедлив, я спросил: – Вы снова что-то от меня хотите или просто пообщаться решили? Я этого долго ждал.

– Сложный вопрос. Мне не свойственно такое чувство, как благодарность, хотя с твоих слов меня вполне можно назвать бездушной машиной. Однако я хочу отблагодарить.

– Ты Творец? – прямо спросил я.

– Ты о Создателе?

– Если это он создал Землю, то да.

– Да, это он. Нет, я не Создатель, и даже не его брат Творец. Я творение Создателя, его дитя, имеющее возможности создавать историю.

– Вопрос можно?

– Задавай.

– Те миры и жизни, в которых я бывал – это один мир в разных вариациях или параллельные миры? Вообще было ли все это и не является ли плодом моего воображения?

– Воображение у тебя действительно богатое. Это были параллельные миры. Я учился работать с артефактом переселения душ, ты и был моим подопытным, а пока ты жил, воевал, любил, я проводил наблюдение. Исследовал, как приживалась твоя душа к разным телам… Хм, ты не мог бы думать не так громко? Я не вивисектор. Я Исследователь. Такое мое имя в изнанке мира. Это мой дом, который я никогда не покидал. Только возможность наблюдать за жизнями людей позволила мне понимать твои эмоции, стремления и желания. А так у нас разное мироощущение, они не совпадают. Я уже говорил про благодарность. Я закончил исследования и хочу поблагодарить тебя. Переселю в того, в кого скажешь, но запомни, это твоя заключительная жизнь, и как она пройдет, будет зависеть только от тебя.

– Хм, может, стать Гарри Поттером или попасть в «Мир лишних» Круза? – вслух задумался я.

– Я тоже люблю читать подобное чтиво, у меня есть доступ к интернету во всех мирах, где он имеется. Нет, только существующие миры, а не сказки.

– Жаль, когда я мстил владельцам фармацевтической корпорации и там еще год отдыхал на борту яхты, то серьезно подсел на эти книги.

– Не проси Вторую мировую войну. В одном мире оказалось сорок семь тысяч двести шесть подготовленных попаданцев. Все в западных областях СССР у границы в день начала войны. Представляешь, что было?

– Они запинали немцев до Берлина? Война за пару месяцев закончилась? Гитлер застрелился фаллоимитатором?

– Тот мир схлопнулся, – с явными хмурыми нотками в голосе ответил Исследователь. – По изнанке мира большая волна от гибели стольких живых существ прошла. Только недавно все успокоилось.

– Спасибо за существо. Значит, только Земля? Никаких космических цивилизаций или миров магии?

– Тебе это зачем? – явно удивленно спросил Исследователь.

– Да так, выясняю возможности.

– Забудь.

– Ну, хотя бы какие-нибудь магические способности… Должен же у меня какой бонус быть? И вообще, что ты там про благодарность говорил?

– Знаешь, я только сейчас понял выражение «сел на шею и ноги свесил». Сейчас найду адекватный ответ… Ага, вот он. У тебя там ничего не треснет? С таким опытом разных жизней ты сам один сплошной бонус.

– Умеешь ты надежды обломать. Ладно. Я желаю…

– Выполняю.

– Эй, я же не озвучил еще желани…

На этом меня куда-то понесло, я лишь мысленно выругался, тоже хочу мысли уметь читать. А после чего так приложило, что окончательно вырубился. А я ведь сам желание до конца не успел сформировать, чего именно хочу и в каком времени оказаться.

* * *

Просыпаться было тяжело. Да и состояние очень плохое. Так, что там было? Был какой-то бред с аватаром бога, что себя Исследователем называл. Я там изрядно повеселился, не особо веря в свои галлюцинации. Так что же происходит? Хм, кажется, тело начинаю чувствовать… От чего так плохо? Или все же встреча с Исследователем была на самом деле? Что я там загадал? Отправить в конец семидесятых в какого-нибудь умирающего мальчишку, проживающего в Советском Союзе, которого мое вселение вылечит, не хочу лишать жизни ребенка. Возраст десять лет. Раз это последняя дарованная жизнь, то стоит взять больше. Не младенец, конечно, но такой возраст вполне подходит. Еще и намек дал по сверхспособностям, по чтению мыслей. Я изучал по интернету историю России, и то, что творили с нашими соотечественниками в разных республиках при развале Союза, мне сильно не понравилось. Я как раз взрослым буду к тем временам, вот и решил поработать там. Пулеметами.

Тут мне хватило сил открыть глаза, и я посмотрел на беленую деревенскую печь. Большую, на таких еще спали. Емеля на подобной катался по щучьему велению и его хотению. Такие печи можно найти в деревнях, так что я не удивился. Сам я, точнее мое новое тело, а я теперь уверен, что у меня новое тело, лежал на боку, накрытый теплым одеялом. Было жарко, меня то в жар, то в озноб бросало. Похоже, парнишка, в которого я вселился, лихорадкой болел. Похоже что-то гриппозное, воспалительное. Только вот почему же так болит спина? Аж жжется.

Долго ждать не пришлось: раздался скрип где-то за окошком, где, не видел, поднять или повернуть голову я не мог. Судя по скрипу наста и жарко натопленной печи, сейчас зима. Вот уже послышался шум в сенях, и, скрипнув, отворилась дверь. После этого неизвестный хозяин громко захлопнул ее, чтобы плотнее было, не выпуская тепло. Хм, не хозяин, а хозяйка. Старушка, сняв тулуп, повесила его на оленьи рога, которые выполняли роль вешалки, и, поставив чугунок на лавку у печки, внимательно на меня посмотрела. А увидев, что я также ее не без интереса изучаю, особенно одежду, необычная, что-то в ней не так, та спросила:

– Очнулся, Михась? Думала, уже не сдюжишь, сильно тебя господский сынок исстегал.

– Не советское время, – пробормотал я и спросил: – Ты кто? И кто я?

Почему-то воспоминания о прошлой жизни паренька так и не проявились. Обычно это занимает не более получаса, а тут почти полтора прошло, пока старушка не появилась, но никаких воспоминаний. Даже если меня отправил сюда Исследователь, то и читать мысли я не умею. Пытался, пока старушка на меня смотрела, явно что-то обдумывая, и ничего. Значит, никаких сверхспособностей. Что ж, жил без них, и дальше проживу. Надеюсь. Осталось выяснить, где я и в чье тело попал. То, что не дворянин, точно, раз меня исстегал какой-то «господский сынок». Старушка у чугунка возилась, поэтому на мои вопросы, подскочив, обернулась и уточнила:

– Совсем памяти лишился?

– Ничего не помню, – подтвердил я.

– Говоришь ты странно, и никогда я не видела у ребенка взгляда старика, прожившего большую жизнь.

– Кто я? Где нахожусь? И какой сейчас год?.. Да, и чем я болен, почему спина болит? Отвечай!

Резкий окрик заставил ее отмереть, и старушка стала говорить. Продираясь через дебри ее деревенского говора, вот что я смог выяснить. Парнишке было десять лет. Пару лет назад умерла его мать, животом болела, возможно, аппендицит. Отца он потерял в раннем детстве, он с охоты не вернулся. Брат отца мальчишку забирать не стал, у самого десяток голодных ртов, так что отдали Михаила в услужение в барский дом, тут рядом поместье. Стал помощником конюха, где и служил два года. Зима в этом году лютая была, а когда немного спали морозы, хозяйский сын, большой любитель зимней рыбалки – это довольно редкая забава – решил порыбачить на реке. Ему пробили лунку, рядом челядь рыбачила, он тягал одну рыбу за другой, не чурался сам испачкать руки. И вот несчастье, руки скользкими стали от рыбы, и с пальца соскользнул перстенек, который был парню очень дорог. Подарок покойной матери (отец уже новую жену завел). Самому господскому сынку было пятнадцать, в гимназии не учился, учителя на дому обучали, и с психикой у него были проблемы. Срывы случались. В общем, Михаила, что там присутствовал, заставили нырять. Расширили лунку, тот разделся и нырял. Не то что перстень не нашел, до дна так и не достал. Течение уносило, но его вытягивали привязанной веревкой. В общем, барчук впал в ярость и исстегал Михаила. Всю спину исполосовал.

Парнишку не бросили. По пути заехали в дом лекарки и травницы местной, на окраине деревни ее избушка притулилась. Кортеж отправился дальше к усадьбе, а через четыре дня, парнишка с воспалением легких и ранениями на спине отходил. Старушка даже считала, что тот уже умер, а вернувшись, застала меня с открытыми глазами.

Какой год, старуха не знала, никогда не интересовалась. Деревушка, где она проживала, была небольшой, на два десятка дворов, промышляли охотой и рыболовством. Леса вокруг. Единственное, что старушка мне сообщила – в ста верстах стоял Омск.

– Ну хоть правит Россией кто? – спросил я и открыл рот – она деревянной ложкой кормила меня рыбным супом. Хлеб старушка набросала в глиняную тарелку с отбитым краем, чтобы размок, и кормила, вполне сытно. Меня, конечно, слегка подташнивало, но еда – это силы. Тем более добычу упускать я не хотел и как примерный ребенок насыщался тем, что дают.

– Как же не знать? – Она вытерла мой подбородок и продолжила кормить. – Александр-батюшка правит Россией с Божьей помощью.

– А какой Александр, Первый, Второй или Третий?

– Забавно, отрок, говоришь, мне ж откуда знать?

– А по батюшке его как?

– Александр Николаевич, помазанник Божий.

– Ага, Второй, значит. Если мне память не изменяет и я не зря учил историю в будущем, то время где-то между тысяча восемьсот пятидесятым и тысяча восемьсот восьмидесятым. Тридцать лет правления. Ясно.

Старушка особо не слушала меня – возможно, решила, что брежу. Закончила кормить и велела лечь на живот, начав осматривать спину. Сообщила, что воспаление начало спадать, хотя раны все еще красные и багровые. Советовать травнице я ничего не стал, я хирург, а не лекарь, да и дело свое та похоже знала неплохо, промыла раны еще горячей кипяченой водой, потом стала мазать каким-то средством, похожим на гудрон, но дегтем не пахло – возможно, смола с какими-то добавками. Было скучно, так что я интересовался местной жизнью, что происходит и как, заодно уточнил насчет своего статуса, чего мне ожидать.

– Так вылечишься и пойдешь в усадьбу. Ты холоп некрасовский, им принадлежишь. Как и все мы, крепостные. Некрасовым два села и с десяток деревенек принадлежит, земель много, да больше все леса.

– Угу. Когда там крепостное право отменили? Черт, не помню. Но до семидесятых точно. Ладно, выясню еще.

Сказать честно, было откровенно скучно. Лежал я нагишом, ходить уже мог, на второй день начал вставать, в бадью ходил по естественным надобностям; теперь хоть избушку проветрили, постельное постирали. Так шел день за днем, я постепенно восстанавливался. Уже сам вполне активно ходил, раны на спине заживали, всего семь следов от кнута. Били по голой коже, ничем не прикрытой после купания, так что неудивительно, что Михаил такие травмы получил. Как смог, я взял на себя готовку в доме и готовил так, что лекарка была в восторге. Ей приносили провизию, и вот из овощей, редкого мяса и рыбы я готовил разносолы. А то уж больно у той все просто, всего четыре вида блюд, которые она попеременно готовила, а тут я за три недели три десятка разных выдал. Даже пару салатиков. Тут рядом тропа из Китая проходила, поэтому неудивительно, что у деревенских рис и специи встречались. Готовил плов.

Когда смог выходить во двор, чистил тропинки деревянной лопатой, двор очистил. Когда снег выпадал, повторял процедуру, больно мышцам на спине было, растягивались, но я работал, чтобы разработать их. Одежда Михаила была тут же. Ее оставили. Это исподнее, кальсоны и рубаха. Утепленные. Потом штаны и что-то вроде унтов или онучей, не разбираюсь, но теплые, как валенки. Парень носил портянки, носков не было. Потом рубаха, жилетка из овечьей шкуры и тулуп. Треух. Веревка вместо ремня. Одежда справная, видно, что помещик для своих работников не скупился, деревенские куда как беднее одеты были. Я видел. К старухе часто больные прибывали, даже из других деревень, она их осматривала, ставила диагноз и выдавала лечение, получая оплату за свою работу. Это я так описал сухо, а в действительности мне за этим театром наблюдать каждый раз было в одно только удовольствие. Больные, особенно женщины, причитая, описывали свои болячки и проблемы, лекарка, слушая и тоже причитая, успокаивала их, обдумывала, чем лечить, выдавала снадобье, если имелось, и выпроваживала. Тратила на одну пациентку от часа до двух. Мне вообще кажется, что некоторые из женщин приходили просто поболтать, узнать свежие новости, свои рассказать. За три недели в избушке побывало три десятка пациентов. Если какие болезни в интимной сфере, то меня выгоняли на улицу. Вон лопата, чисти двор.

Память Михаила не проявилась, сверхспособности тоже. У старосты деревни было зеркало, обломок, довольно дорогое имущество. Я с помощью него смог себя осмотреть, лекарка попросила зеркало до вечера. Ничего так, симпатичный, пшеничные волосы, постриженные в модельную стрижку «горшок». Зеленые глаза, вполне правильное лицо с красивым носом. Не как у местных, картошкой. А не затесался ли кто в крови парнишки из дворян? Подбородок массивный, с ямочкой в центре. В общем, эталон мужественного красивого лица. Тело крепкое, видно, что работой часто нагружали.

В данный момент, одетый в свои одежды, я тянул от реки санки с тремя полными ведрами – хозяйка попросила запасы воды пополнить, вот и выполнял. Там прорубь пробита, черпаешь деревянным черпаком, сливаешь в ведра и доставляешь. Мне с коромыслом лень было ходить – что я, баба? И вот так, буксируя санки, стараясь не рывком, иначе вода выплеснется, а мне еще две ходки делать, я заметил, как со спины, по единственной улице деревни, от реки несется карета, поставленная на санный ход. А перед ней трое верховых. Так что я поспешил сойти с тропинки, в сугроб, и дать дорогу. Только все равно один из верховых попытался достать меня кнутом, но я ушел от удара. Половину воды выплеснул. И чего лекарка не у реки, а у леса на опушке живет? Через всю деревню ходить приходилось. А карета, доехав до домика лекарки, остановилась, один из верховых уже стучал в дверь, громким голосом зовя хозяйку. Вернувшись на тропинку и гадая, кто это может быть – дворяне какие-то или помещики, – я стал буксировать санки дальше. Дойдя до подворья, обошел карету (там кучер коней обихаживал), затащил санки и, сняв ведра, направился к сеням. Нужно в бадейку в доме слить. Тут после всех приключений воды на одно полное ведро наберется, если по всем трем посчитать.

Я видел, подходя, как из кареты достали маленькое тельце. Кажется, даже детское, и занесли в избу. Слышалось бормотание лекарки, и мне сильно не понравилось беспокойство в ее голосе. Похоже, дело худо.

– Посторонись, – велел я и, пройдя к печи, слил ведро в бадью, после чего поставил его на лавку и осмотрелся.

В избе у дверей стояли трое верховых, судя по всему служивые, в форме, при саблях и ружьях, хорошо одеты. На кровати, где я спал, да и сейчас сплю (хозяйка на печи, там ложе занавеской скрыто), лежала девочка лет десяти, видимо дворянка, волосы светлые разметались по валику подушки. В ее ногах сидел мужчина, тоже в форме и при сабле. Но кто он, я без понятия: когда я в царской России жил, такую одежду уже не носили. Я приметил, что девочка лежала на боку, поджав колени. Лицо бледное, в капельках пота. Верхнюю одежду с нее уже сняли, вон она на вешалке. Но я и так скажу что с ней, с первого взгляда.

– Можно? – спросил я у отца ребенка – об этом было нетрудно догадаться, сходство, как говорится, налицо.

Лекарка, которая тоже поняла, что дело плохо, отступила, кивнув. Отец девочки меня изучил взглядом и тоже кивнул. Быстро сняв треух и тулуп, бросив на лавку, я потер ладони друг о друга, согревая руки, и, присев у кровати, сказал:

– И кто это у нас тут лежит? Кто этот белокурый ангел? Как такая красавица оказалась в наших диких местах?..

Так задавая вопросы специально подобранным чарующим голосом, я оттянул веко, осмотрев зрачок, осмотрел язык, посчитал пульс, крайне осторожно пропальпировал живот, спрашивая, где больно. Да, последние сомнения отпали: воспаление аппендикса в тяжелой форме. Девочка, по сути, не жилец. Встав, ласковыми словами успокаивая девочку, я посмотрел на ее отца и молча кивнул на дверь. С девочкой осталась хозяйка, а мы вышли во двор. Я накинул тулуп и шапку прихватить не забыл.

– Часа четыре проживет, не больше. Воспаление кишки у нее, как лопнет, так от болей в животе вскоре и помрет, – стараясь говорить понятным языком, без медицинских терминов, сообщил я отцу. – Это лечится, и довольно легко. Хирургическим путем. То есть разрезается живот, удаляется кишка, ушивается. Накладывается шов. Тут есть только несколько моментов. Привезли поздно. Даже сейчас можно спасти, но нет хирургических инструментов и обезболивающего. Это или эфир, или наркотики. Возможно, знаете, белый порошок, от которого люди становятся безумными или счастливыми.

– А опиум подойдет? – вдруг спросил отец девочки. – Мы недавно конфисковали. Китайский.

– В принципе, да, только я дозировки не знаю. Если есть, то думаю, справлюсь и без хирургических инструментов, потребуется пара острых ножей, иголка с ниткой и довольно много спирта или другого алкоголя. У вас есть шовный материал, то, чем раны зашиваете?

– У меня есть, – сообщил один из всадников.

– Несите все, – велел я ему, после чего обратился к отцу ребенка: – А вы подумайте, дадите шанс своей дочери или нет. Она слаба, и в результатах я не уверен, привезли бы вы ее два дня назад… В общем, думайте, я тоже рискую, соглашаясь на операцию.

– Если это единственный шанс, то я согласен. Парень, спаси мою дочь, за это сможешь просить что угодно.

– Тогда вольную, я тут вроде как крепостным числюсь.

– Крепостное право отменили много лет назад, – в удивлении приподнял тот левую бровь.

– Только местным крестьянам об этом сообщить забыли. Кстати, какой сейчас год?

– Тысяча восемьсот семьдесят седьмой, декабрь, семнадцатое. А крепостное право отменили в шестьдесят первом.

Тут один из всадников от кареты принес ларец, открыв его прямо во дворе на снегу, я рассмотрел в нескольких отделениях вещество коричневого цвета, слегка липкое. Честно сказать, дозировок я не знаю, поэтому уточнил у отца девочки, может, он знает. Тот не совсем уверенно сказал о щепотке. Дальше я стал раздавать указания. Пока отец девочки сидел рядом с ней, успокаивал, хозяйка дома два котла воды кипятила, двое всадников с ведрами к реке за водой бегали, третий скоблил ножом обеденный стол, который вынесли на середину комнаты и окатили кипятком. Я осмотрел кривую иглу, шовный материал – нить из бычьих кишок, все вымочил в спирте; два очень острых ножа, что будут заменять скальпели, тоже хорошенько отмыл. Руки отмывал, рядом один из всадников занимался тем же. Он будет мне ассистировать. Наконец я дал прожевать щепотку опиума девочке, взял поменьше, все же она весила меньше, чем взрослый человек, и когда та начала засыпать, мы перенесли ее на стол, застеленный чистой простыней. Лекарка ее раздела, полотенцами закрыли грудь и бедра, дальше мы подошли с ассистентом, отец девочки сидел на табурете, держал кисть руки и по своим карманным часам считал пульс. Тот перестал частить, замедлялся. Убедившись, что девочка уснула и не реагирует, я стал делать первый разрез. Вообще, несмотря на кажущуюся простоту операции, все это для меня было довольно тяжело. Мне действительно было жаль девочку, ведь она была на пороге смерти. Но я желал вылечить ее, поэтому и рискнул. Про вольную я так сболтнул, меня она не интересовала: через неделю я собирался покинуть дом лекарки и уйти лесами к Омску.

Операция прошла вполне неплохо, правда, под конец, когда я зашивал разрез, больная застонала, зашевелилась, пришлось ускорить накладывание шва. Обтер рану тряпицей, смоченной самогоном, наложил повязку, и девочку перенесли на койку. Там завернули в медвежью шкуру и понесли из дома наружу. Потом положили в карету и повезли в дом местного старосты, он большой, там ей лучшую кровать выделили. Пока шла операция, служаки оббежали деревню, выбрали дом и встали там на постой. Я уже сообщил, что если операция пройдет благополучно, то девочка тут задержится минимум на десять дней, пока не сможет выдержать дорогу, а лучше больше.

Я хотел помочь лекарке прибраться в доме, но та замахала руками. Сама справится, да и позвала на помощь одну из соседок. А меня взяли под руки и посадили рядом с девочкой. Я взял у ее отца часы и отслеживал пульс. Частит. А вообще по краю прошли, я под конец думал, не переживет девочка операцию, но та крепкой оказалась, выдержала. Теперь осталось уповать на ее организм. Когда я доставал кишку из живота, та лопнула прямо у меня в руках, забрызгав одежду и пол, хорошо, что не над раной. Отец девочки и мой ассистент были изрядно впечатлены. Я же отмыл руки в корыте, куда слили две бутыли самогона, и продолжил операцию, ушивая. Лекарка, что суетилась рядом, успела все отмыть. А мы с ассистентом были в косынках, чистые тряпицы закрывали волосы и нижнюю часть лица вроде масок. Я опасался грязи, что могла попасть в рану.

Сейчас, в одном исподнем сидя у кровати девочки (одежду я отдал хозяйке дома постирать, все же забрызгало ее, чуть позже мне хозяин принес штаны сына и рубаху), я размышлял, что из всего этого выйдет. Но то, что бежать придется скоро, я понимал. Слишком заинтересованный взгляд был у отца девочки. Не похож я на крестьянина, тут за плечами несколько университетов маячили. Да я особо и не скрывался.

А через четыре часа после окончания операции – меня как раз покормили рисовой кашей на молоке – девочка очнулась. Пока взгляд расфокусирован, но я был рад тому, что та пришла в себя. Пусть застонала от боли, руку на повязку положила, но главное в себя пришла. Когда она смогла отвечать на вопросы – боль в брюшине потихоньку стихала, оставаясь ноющей, – я опросил ее, после чего сам напоил. Отец девочки, что присутствовал в комнате, внимательно за всем наблюдал. Велев девочке спать, я сказал отцу:

– Пока прогноз хороший, думаю, все будет отлично. Держите, – протянул я ему часы.

– Оставь себе, считай подарком за спасение девочки. И вот еще десять рублей.

Смущаться я не стал, взял золотую монету царской чеканки и убрал за пояс – карманов у штанов и рубахи не было. Дальше пришлось ждать, меня от кровати не отпускали. Хозяйке дома я сообщил, что девочке можно кушать. Осталось ждать, когда больная снова очнется. Я проверял температуру – лоб горячий, но пока терпимо – и дремал на табуретке рядом. Девочка проснулась под утро, уже светало. Я ее опросил, потом уступил место отцу девочки, который сам покормил ее с ложки пшенной кашей и дал напиться чая. После этого еще один осмотр и опрос, после чего я сказал девочке:

– Ну что ж, нужно вставать.

На меня удивленно посмотрела не только девочка, но и ее отец.

– Разве ей можно?

– Нужно.

Я лег на пол и показал, как нужно вставать, обучил наглядно, потом помог. Она поднялась, постояла – голова кружилась – и начала ходить от стены к стене. Сделала так десять заходов и легла. И вот так следующие восемь дней и прошли. Анна, так звали девочку, быстро восстанавливалась, вчера я снял швы. Сегодня утром отец девочки собрался и куда-то укатил, только одного подчиненного оставил. Я так подозреваю, к местному помещику поехал. Я подумывал сбежать, но сторож, что охранял девочку, присматривал и за мной, шагу без присмотра не сделать. А к обеду офицер вернулся и протянул мне бумагу.

– Это вольная, твой паспорт. Теперь ты свободный человек, Михаил. Я держу свое слово.

– Благодарю.

Взяв бумагу, изучил, что написано на пергаменте: действительно вольная, с подписью и печатью помещика. Печать нечеткая, небольшая, подозреваю, оттиск сделан перстнем. Я аккуратно её сложил и убрал за пазуху. Анна уже окрепла, и я решил, что дорогу выдержит, так что мы стали собираться, отец Анны попросил сопроводить их до Омска, куда они направлялись. Я уже был в курсе, кем он был. Да и тот знал, что я сирота, и думаю, догадался что задерживаться тут я не планировал. Отец Анны был ротмистром корпуса жандармов, командовал управлением в Омске. У него тут неподалеку было поместье, куда он заглянул по пути в город, возвращаясь из служебной поездки с четырьмя подчиненными. В поместье отдыхала супруга с тремя детьми, а после приезда отца старшей дочери стало плохо, вот он ее в охапку и рванул в Омск, к местным врачам. А когда ей совсем поплохело, кучер и предложил заехать к деревенской лекарке, он из этих краев был. Пребывавший в отчаянии отец тоже понимал, что та угасает, согласился. Да и мое предложение всколыхнуло у него надежду, ведь утопающий хватается за соломинку, поэтому я и получил добро на проведение операции.

А мы еще на два дня задержались в деревне, после чего, собравшись (подчиненные офицера в соседней избе на постой встали), покатили по льду реки в сторону Омска. Снегопад недавно прекратился, так что дорога мягко стелилась под полозьями кареты. С лекаркой я попрощался, обнял ее на прощанье и поблагодарил за свое спасение. Ту золотую монету, что при мне была, я вручил опешившей травнице, сказав, что моя жизнь стоит дороже, а это все, что есть. И отказался забирать обратно. Пусть корову себе купит, а то совсем живности нет, кроме кота и собаки.