Каникулы

Мы с сестрой наблюдали, как каждый из присутствовавших вслед за Джи Хе по очереди подходил к стенду с фотографией и кланялся в пояс.

– Вполне себе по-корейски, – шепнула мне Катя, – кланяться фотке!

Мы с сестрой подошли последними. Под взглядами остальных мы обе поклонились портрету, и Катя отрывисто хихикнула. Джи Хе сверкнула на нас негодующим взглядом, но промолчала. Мне стало не по себе.

«Церемония приветствия» завершилась, и нас ждала экскурсия по лагерю. Су А и Ха Енг начали ее тут же, у стенда. Рядом с фотографией был закреплен лист ватмана, расчерченный по дням недели. Расписание. Узким ровным почерком Джи Хе заполняла графы ежедневно, распределяя время на занятия танцами, тхэквондо и английским языком. Все классы вел кто-то из живших в лагере, и каждый день расписание менялось. Свободного времени почти не было. Уже сейчас все были чем-то заняты: одни подметали территорию лагеря, другие ходили по ханокам, собирая постельное белье для стирки, третьи помогали на кухне.

Постройка, которую занимала кухня, была оформлена в традиционном стиле и стояла в паре десятков метров от жилых домиков. От ханока, в котором нас поселили, она отличалась лишь большим размером и стеклами, заменявшими рисовую бумагу на окнах. Столовая находилась здесь же, в смежном помещении.

Здание опоясывал плотный ряд массивных глиняных чанов – несколько таких же я видела во дворе, рядом с нашим ханоком. Ха Енг рассказала, что в них хранятся заготовленные впрок соевый соус, соевая паста и кимчи. Значит, накануне я не ошиблась, уловив знакомые запахи. Теперь, когда я ощутила их вновь вперемешку с ароматами, тянувшимися с кухни, живот зашелся протяжным урчанием. Катя понимающе взглянула на меня – мы обе толком не ели уже почти сутки.

Рядом с кухней располагались склад продуктов и медпункт. Эти два здания отличались от других: вместо крыши-пагоды с загнутыми кверху углами у них были обычные покатые крыши, покрытые черепицей. Поодаль стояло здание администрации, в котором, как рассказала Су А, находился кабинет Джи Хе. Она жила там же, в небольшой пристройке. Все остальные размещались в ханоках таких же, как наш, – в каждом по два человека.

Последним мы увидели деревянный барак душевых, к которому примыкала прачечная. Он располагался сразу за кухней. До завтрака еще было время, и мы с Катей решили провести его в душе.

Хлипкая дверь с защелкой-крючком, запах отсыревшего дерева, выцветшие клеенчатые шторки и неровный напор прохладной воды – но и это казалось счастьем после наших ночных приключений. Су А выдала каждой из нас по четыре свежие футболки с надписью: «Молодость – сила будущего». Все в лагере носили такие, как она объяснила, «чтобы почувствовать наше единство». Я сомневалась, что футболка способна помочь, но спорить не стала.

Тем временем Ха Енг принесла наши чемоданы и вместо безразмерных треников мы с Катей наконец-то натянули привычные джинсы. Разобрать вещи было решено уже после завтрака.

Мобильная связь не ловила, Интернета тоже не было. Меня беспокоило, что мы не могли сообщить родителям о том, что приехали в лагерь, – в последний раз я писала маме из аэропорта, сразу после прилета. Но Джи Хе сказала, что уже связалась с ней по телефону, указанному в анкете (подавая документы в лагерь, мы действительно оставляли контактные данные всех членов семьи). Джи Хе объяснила маме, что мы не сможем выйти на связь, и, по ее словам, та отреагировала спокойно.

Но на нашу просьбу купить нам местные сим-карты Джи Хе ответила отказом.

– По правилам лагеря, мы не пользуемся Интернетом и другими способами общения с внешним миром во время пребывания здесь, – сообщила она.

Вот это новости!

– Но в лагере действует внутренняя сеть для того, чтобы каждое утро вы могли получать перечень заданий на день, – добавила Джи Хе. – Я буду присылать его каждой из вас в какао-ток.

М-да… Мы с Катей обменялись взглядами, сказав все друг другу без слов.

«Ну что за?..» – закатила глаза сестра.

«Ты же знаешь, со своим уставом в чужой монастырь…» – развела руками я.

«Да это не монастырь, а концлагерь какой-то!»

И все же придется потерпеть.

Первое время без Интернета я постоянно ловила себя на ощущении, будто часть меня потеряна. Привычка в любой ситуации тянуться в карман за смартфоном прошла не сразу, заставив помучиться осознанием собственной беспомощности. Я решила тогда, что корейцы вряд ли смогут придумать что-то более странное, чем это дурацкое правило, но я их недооценила.

Когда мы высушили волосы, было только восемь утра, а значит, встали мы не позже шести. Небо уже посветлело, но солнце не спешило освещать лагерь – плотная стена леса укрывала его тенью, оберегая, как тайну. Впереди ждал вожделенный завтрак.

Пряный аромат защекотал нос, едва мы вошли в столовую, и рот мгновенно наполнился слюной. Нам пришлось подождать, пока все рассядутся, прежде чем занять места за длинным столом. Джи Хе сидела во главе, а мы оказались на отшибе, напротив Су А и Ха Енг.

Урчание моего живота не могло заглушить даже общее «Приятного аппетита!». Спустя мгновение я уже жевала кимпаб – традиционный корейский ролл с говядиной и овощами. Мы с сестрой счастливо переглядывались, набивая рты смесью салатов из черных грибов, спаржи и ростков фасоли. Грибы забавно хрустели на зубах, спаржа была на редкость сочной, а фасоль довольно пряной.

Мы обе были знакомы с корейской кухней не понаслышке: у нас дома часто готовились традиционные блюда, а у мамы получалось фантастическое кимчи. Но теперь я могла поклясться, что в жизни не пробовала ничего вкуснее. Видимо, дело было в приправах, потому что даже самый обыкновенный соус кочудян, который готовится из перца и соевой пасты, здесь казался совершенно другим на вкус. Необычным его делал сладковатый привкус, который имела и вся остальная еда. В России даже в традиционных щиктанах не попробуешь ничего подобного.

– Жаль, нет морковки по-корейски, – шепнула Катя, и мы обе прыснули со смеху.

Су А вопросительно посмотрела на нас. Пришлось объяснить, что в России самым известным корейским блюдом считается тонко нарезанная морковь с чесноком и перцем, приправленная уксусом.

– Но мы не едим такого… – пожала плечами Су А.

Мы снова засмеялись. Я рассказала, что морковка по-корейски – изобретение так называемых «советских корейцев» – эмигрантов, таких же, как наш прадед. Покинув родину, они вынуждены были на новом месте готовить привычные блюда из тех продуктов, что были доступны.

– О, я хочу попробовать это! – теперь смеялась и Су А.

Изумительные паровые пирожки пегодя таяли во рту. Я не заметила, как опустела моя тарелка с рисом, но не решилась попросить добавки. Ха Енг, сидевшая рядом, похоже, заметила это, потому что тут же принесла новую порцию. Они с Су А отличные девчонки. Вообще, мне, похоже, начинало здесь нравиться. Вот что значит поесть!

Не только мы с Катей, но и все остальные за завтраком заметно оживились: болтали, накладывали друг другу еду, смеялись и дружно нахваливали повара – им оказалась Да Вун, студентка сеульского кулинарного колледжа. Она таращила свои чересчур огромные для кореянки глаза, демонстрируя удивление, хотя должна была бы уже привыкнуть к похвалам, – как сказала Су А, чаще всего готовила в лагере именно она.

Позже я узнала, что в подарок на школьный выпускной семья Да Вун вручила ей вожделенный сертификат на блефаропластику, и ее широко распахнутые глаза были результатом операции. Вообще, многое из того, что я видела здесь, было не тем, чем казалось. Но тогда я и не догадывалась об этом.

После завтрака все разошлись кто куда, и у каждого было задание: выкос травы вокруг лагеря, мытье душевых и туалета, заготовка хвороста для вечернего костра. Мы с Катей помогали Да Вун убирать со стола и мыть посуду. Су А тоже осталась с нами, а Ха Енг ушла сразу после завтрака.

– Сегодня она в клинике, – сообщила Су А, складывая тарелки в огромную раковину, – вернется только после ужина.

– В клинике? – переспросила я, не уверенная, что правильно расслышала ее из-за шума воды.

Су А кивнула.

– Завтра отправят Ан Джуна, потом меня, а потом, если потребуется, пойдете вы.

– Это что – волонтерство? – спросила Катя, счищая с тарелки остатки налипшего риса в пакет для органических отходов.

Су А с сомнением взглянула на нее, как будто не вполне поняв вопрос, но ответила прежде, чем Катя повторила его:

– Да… Да. Точно, волонтерство.

– И что, эта клиника находится где-то здесь? – удивилась я.

– Да, – вновь кивнула Су А. – Неподалеку.

– Надо же! Казалось, тут такая глушь…

– Рая, сходи, пожалуйста, за кимчи, – перебила меня Да Вун, проверявшая наличие продуктов для приготовления обеда. – Видела большие глиняные горшки на улице?

Я кивнула.

– Возьми из любого. Нужно, чтобы кимчи постояло немного на воздухе. На обед будет суп кимчиччиге, когда его готовят, дают кимчи немного подышать.

Я улыбнулась – мама тоже так делала. Да Вун выдала мне большую алюминиевую кастрюлю, которую мне предстояло заполнить острой капустой. Я вышла из кухни и прошла через столовую к выходу.

Но стоило мне ступить на крыльцо, как послышался лязг цепи и приглушенный рык, а затем, словно из-под земли, передо мной выросло нечто черное, косматое и настолько огромное, что кастрюля выпала из моих рук и, со звоном ударившись о ступени, покатилась по земле.

Собака обнюхала кастрюлю и оскалилась, уставившись на меня. Я приросла к месту. Цепь тянулась из-за угла и свободно волочилась по земле – привязана ли она вообще? Я попятилась назад, но оступилась и чуть не упала, больно ударившись спиной о дверной косяк. Пес рванулся ко мне и, вскочив на ступени, зашелся лаем.

Я сжалась в комок, готовясь к худшему, но цепь вдруг натянулась, оттащив собаку назад: пес пятился, неуклюже переставляя лапы и царапая доски ступеней. Из-за угла, наматывая цепь на кулак, появился накачанный парень – Чан Мин. Его победоносное выражение лица не сулило ничего хорошего. Он пнул кастрюлю, преградившую ему дорогу, и она отскочила от крыльца, отлетев еще дальше.

Я сделала шаг вперед, рассчитывая, что он удержит собаку, пока я подниму кастрюлю, но вместо этого он ослабил хватку, и пес вновь рванулся ко мне, рыча и скалясь. Я отступила назад.

– Чан Мин, ты не мог бы придержать ее? Мне нужно поднять кастрюлю, – обратилась я к нему.

– Сонбэнним, – отозвался он.

– Что? – Я не сразу сообразила.

– Обращайся ко мне «сонбэнним»!

Вот идиотка. Старших в Корее называют «сонбэ» или – более вежливо – «сонбэнним». Я же обратилась к нему по имени, и, хотя говорила в подчеркнуто вежливом стиле, его, похоже, это не устроило.

Пес ощерился, обнажив мощные челюсти, и вновь натянул цепь до отказа, устремившись ко мне.

– Сонбэнним, – произнесла я, – пожалуйста, уберите собаку.

Несколько мгновений он смотрел на меня. Я не знала, что случится в следующую секунду: сдержит ли он собаку или, наоборот, спустит с цепи. «Неужели догадался и делает это специально?»

– Сальджу! – заорал Чан Мин, подзывая пса. – Домой, Сальджу! Домой!

Он дернул цепь, и пес попятился назад, все еще упираясь мощными лапами и не спуская с меня налитых кровью глаз. Чан Мин вновь и вновь натягивал цепь, увлекая собаку за угол. Но, даже когда они оба скрылись из виду, я не могла пошевелиться еще несколько секунд.

На кухне уже успели хватиться меня, когда я наконец вернулась, держа в руках пустую и испачканную землей кастрюлю. Узнав о моей встрече с собакой, Да Вун подняла к потолку огромные глаза.

– Сонбэ всегда так, – сказала она. – Знает, что все тут боятся Сальджу, но выпускает его гулять по лагерю.

– А где он живет? – спросила я.

– Вон его будка, – Да Вун указала на окно: – Ближе к лесу.

Мы с сестрой подошли к окну: неподалеку возвышалось неказистое нагромождение потемневших досок. Су А и Ха Енг, показывая нам лагерь, предусмотрительно обошли это место стороной.

– И это будка? – удивилась сестра. – Скорее стойло, туда и лошадь влезет! Похоже, он крупной породы.

Да Вун ответила, но корейское название породы ни о чем не сказало сестре.

– Волкодав, – сказала я по-русски.

Катя бросила на меня изумленный взгляд. Она знала, что я впадаю в ступор при виде любой собаки крупнее терьера. А теперь знает и Чан Мин.

– Почему ему разрешают держать здесь собаку, если все боятся ее? – спросила сестра.

– Кто-то слышал волчий вой совсем рядом с лагерем, – ответила Су А, – с тех пор как Сальджу здесь, волки не подходят так близко.

– Ага, – засмеялась Да Вун, – теперь воет только Сальджу, причем ночи напролет, – это просто кошмар какой-то! Засыпает только под утро и дрыхнет потом почти целый день!

– Так вот почему он не в духе, – сказала я. – Спать, наверное, хочет.

– Он всегда такой, даже если проспит до вечера, – ответила Да Вун.

«Какой пес, такой и хозяин», – я подавила нервный смешок, но вскоре засмеялась по-настоящему. Над собой, над Чан Мином и его надменным «сонбэнним»… Я хохотала вместе с остальными и чувствовала, как внутреннее напряжение отпускает.

Мы едва не опоздали на лекцию, которая стояла в нашем расписании следующим пунктом. Девушка, чье имя я не запомнила утром, оказалась студенткой исторического факультета университета Кенджу. В следующие два часа она должна была рассказать нам о роли легенд в корейской истории.

Мы сидели на поляне возле лагеря, прямо на траве, и слушали о том, как верховный бог Хванун вступил в брак с медведицей и они произвели на свет сына по имени Тангун, который основал корейскую нацию. Эта история, а особенно напоминавший птичий щебет голос рассказчицы и ее сосредоточенное выражение лица, когда она деловито поправляла на переносице огромные очки, рассказывая байку, достоверную не больше, чем сказка о золотой рыбке, насмешили меня так, что я едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Катя, сидевшая рядом со мной, тоже сотрясалась всем телом, прикрывая рот рукой. Мы обе выдохнули, когда лекция в конце концов закончилась.

Свободное время до обеда мы собирались использовать для того, чтобы разобрать чемоданы, но вместо этого скакали по комнате, распевая песни Катиных любимых «Би Ти Эс» и подражая их фирменным движениям и томным взглядам, которые адресовали друг другу. Время обеда застало нас валявшимися на полу, среди вороха мятой одежды.

Кимчиччиге был бесподобен. И снова манящий пряный аромат с примесью сладости. Мы заедали суп мягким рисом и паровыми пирожками. Корейская привычка шумно есть, о которой мы, конечно, знали, вдруг разом передалась и нам. Да и как можно есть такую вкуснятину, не смакуя каждый кусочек! Мы самозабвенно чавкали и разбрызгивали суп, отхлебывая его прямо из толстых глиняных мисок. Я заметила, что остальные наблюдали за нами. Они смеялись, когда мы морщились, не рассчитав порцию особенно острых закусок. Я тоже давилась со смеху. Хохотала так, что сводило скулы и живот. Но странно, мой собственный смех отдавался эхом в ушах и звучал как чужой. Надрывный, истеричный.

После обеда для корейцев был запланирован урок английского, а для нас с Катей – урок корейского. Разбившись на пары, мы должны были рассказывать друг другу о себе. Мне в пару достался парень с родинкой – Ю Джон.

Мы сидели на траве друг напротив друга, скрестив ноги по-турецки, и почти беспрерывно смеялись. Он говорил, но я понимала через слово и только и повторяла: «Тащи ханбон марэ чусее!» – «Пожалуйста, повтори еще раз!»

Я называла его сонбэнним, и это выходило просто и естественно – совсем не так, как до этого с Чан Мином. Меня смешила его быстрая речь, превращавшаяся в моей голове в кашу, его непослушная челка, то и дело падавшая на глаза. В один из моментов я наклонилась вперед, согнувшись пополам от хохота, и он сделал такое же движение. Мы едва не столкнулись. От него пахло деревом и костром – терпкие мужские запахи. В животе что-то связалось в тугой узел. Ю Джон вновь посмотрел на меня, но совсем не так, как до сих пор. Он больше не смеялся. Это был долгий и обволакивающий взгляд. Взгляд, которым мужчина смотрит на женщину.

После занятия Су А пригласила всех девушек лагеря к себе в комнату. Не было только Ха Енг, которая должна была вернуться из клиники после ужина. Готовясь к мастер-классу по национальным корейским танцам, каждая могла выбрать и примерить ханбок. Этот традиционный наряд из цветного шелка состоит из сарафана с двойной юбкой до пола, поверх которого надевается укороченная рубашка на длинных лентах-завязках. Ленты принято завязывать изящным узлом, и Су А помогла каждой из нас его соорудить.

Мы с сестрой собрали волосы на затылке и украсили пучки длинными тонкими заколками-шпильками – точно такую прическу носит мама. Любуясь на сестру, я вспоминала ее: с такой прической Катя походила скорее на мамину сестру-двойняшку, чем на мою. Да Вун и Мин Ю – та, что рассказывала о легендах, – носили короткие стрижки, поэтому не заморачивались с прическами. А Су А заплела волосы в косу, украсив ее небольшими заколками-бабочками.

Она собиралась научить нас танцевать пучечум – традиционный танец с веерами – и начала с того, что включила видео на ноутбуке, для того чтобы мы смогли познакомиться с танцем. Я уже видела, как танцевали пучечум русские девушки, занимавшиеся вместе с нами на курсах корейского. Это было прошлой зимой на Соллаль – корейский Новый год. Но тогда я мало обращала внимание на детали. Теперь же пришлось.

От известного во всем мире японского танца с веерами пучечум сильно отличался. И прежде всего размером вееров – они были огромными. Каждая из танцовщиц держала по два, и оба веера, словно продолжения рук, участвовали в каждом движении. Танцуя, девушки разворачивали веера так, что, соединяясь, они превращались в огромных пестрых бабочек. А когда танцовщицы становились в круг, попеременно поднимая веера над головой и опуская вниз, сцена расцветала экзотическим цветком с трепещущими на ветру лепестками.

Веера оказались не только большими, но и тяжелыми. Даже просто открыть и закрыть каждый одним движением кисти было непросто, а ведь девушки во время танца проделывали это раз за разом. Су А сказала, что прежде всего мы должны освоить это движение и научиться делать вращения, попеременно поднимая и опуская веера. Тренироваться было решено на поляне у лагеря. К моему ужасу, обнаружилось, что всего в десятке метров парни играли в футбол.

Когда мы появились – в ярких ханбоках, с прическами, – Тэк Бом подскочил к Чан Мину и что-то зашептал ему на ухо. Тот оскалился, и его взгляд скользнул по мне. «Конечно, обсуждают нас с Катей». Я отвернулась.

Су А начала танцевать, повторяя движение, которое мы должны были разучить. Раз – веера раскрываются в ее руках. Два – она делает поворот вокруг себя. Три – продолжая вращаться, она поднимает трепещущие веера над головой. Четыре – все так же в движении веера опускаются вниз.

У меня закружилась голова. Но не от ее танца. Еще один взгляд прожигал мне спину. Даже не обернувшись, я знала, что на меня смотрел Ю Джон. «Нельзя смотреть на него, иначе точно собьюсь». Я сделала несколько вращений, полностью забыв о веерах. Идиотка.

Су А, смеясь, сделала мне замечание. Я посмотрела на Катю. У нее дела обстояли не лучше. Мы обе были не ахти какими танцовщицами: балетная школа закрыла для нас свои двери через неделю после начала занятий – не было данных.

А вот у Да Вун и Мин Ю получалось. Они кружились легко, почти не сходя с места. Даже веера порхали в их руках сносно, хотя и не так изящно, как у Су А. Но, в конце концов, для них это был далеко не первый опыт – они уже две недели провели в лагере и, по-хорошему, должны были бы выучить пучечум наизусть.

Я решилась-таки продолжить. Оборот. Еще оборот. И еще один. Голова пошла кругом, но я попыталась сосредоточиться, поднимая вверх веера… Все обернулись на треск порванной ткани: я наступила на подол нижней юбки и тюфяком повалилась на землю. Выпавший из рук веер отлетел в сторону. Сквозь шепот и смешки я услышала приближающиеся шаги, но боялась поднять глаза, понимая, кого увижу. Так и есть – Ю Джон. Он протягивал мне веер, стоя примерно в метре от меня.

Я вскочила на ноги и, придерживая порванную юбку одной рукой, другой потянулась за веером. Щеки горели. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Надо сделать вид, что все в порядке, а потом поблагодарить его и отойти в сторону! Но что это? Я уже несколько секунд тянула веер к себе, но Ю Джон не отдавал его.

Все уставились на нас. «Ну что ты творишь? – думала я. – Отдай же его, неужели не понимаешь, что мне не до заигрывания?» Я подняла глаза и встретилась с ним умоляющим взглядом. Но в его глазах не было ни капли интереса, только… Что это? Возмущение?

Он взглядом показал мне на руки. Я все еще держала протянутый мне веер одной рукой.

– Двумя, – едва слышно произнес он. – Ты должна взять его двумя руками.

На миг я впала в ступор, а потом наконец сообразила, о чем он. Да вы все тут чокнутые! Неужели так сложно забыть про этот проклятый восточный этикет хотя бы на минуту? Я схватила веер обеими руками и рванула к себе. «Придурок! – пронеслось в голове. – Даже не думай больше смотреть в мою сторону!»

Провожаемая приглушенными смешками, я зашагала в лагерь, придерживая волочившуюся по земле юбку.

Мне ужасно не хотелось участвовать в вечерних посиделках у костра. Да и вообще никакого желания не было выходить из дома. Но пришлось: не выйти означало признать, что происшествие на танцах меня задело. Я же решила делать вид, будто меня все это не волнует. Ничего не случилось. Абсолютно ничего.

Когда мы собирались, сестра украдкой поглядывала в мою сторону, но я старалась вести себя как обычно. Накинув поверх футболок толстовки, привезенные из дома, мы вышли во двор.

Большинство уже сидели на деревянных скамейках у костра. Пока мы усаживались, мои глаза скользнули по лицам, ни на ком не задерживаясь, но я заметила Ю Джона – он сидел почти напротив. Отсветы пламени костра бесенятами плясали в его глазах. Он не смотрел в мою сторону. Я тоже отвернулась. «Вести себя как обычно».

Наш ужин состоял из остатков завтрака и обеда, которые Да Вун разложила на низком столике рядом с костром. Я взяла порцию стеклянной лапши, на которую меня не хватило за обедом. Боже, как же это вкусно! Переживания как-то разом отступили.

Оказалось, корейцы обожают страшные истории, особенно рассказанные у костра в окружении ночного леса. В такой обстановке то, над чем в другой ситуации вы бы посмеялись, действительно пугает. Наблюдая за рассказчиками – а рассказывали все желающие по очереди, – я видела, как загорались их глаза, когда они изображали нападающих монстров, вскидывая растопыренные пальцы над головой. Их речь ускорялась, дыхание учащалось. Из-за этого я временами не понимала их, теряя нить рассказа, и тогда мне было совсем не страшно. Но одну историю я запомнила.

Ее рассказал Чан Мин. Говоря, он не обращался ни к кому конкретно, но в то же время успевал украдкой взглянуть на всех, сидевших у костра. И эти быстрые взгляды как бы намекали каждому, что история адресована именно ему. Да, наверное, так было со всеми. Но тогда я не думала об этом. Я смотрела в лицо рассказчика сквозь марево костра и верила, что он говорил только со мной.

– Во времена династии Чосон жила девушка, которая была помешана на собственной красоте, – начал он. – Она день и ночь гляделась в зеркало, натиралась травяными эликсирами и прикладывала к коже ткань, пропитанную ароматными маслами. Как-то раз знахарь посоветовал ей верное средство для сохранения красоты и молодости – семена кунжута. Он сказал, что, добавив их в воду во время принятия ванны, она навсегда сохранит кожу упругой и гладкой. Но он предостерег – нельзя принимать такую ванну дольше десяти минут. Однако девушка не послушалась. Желая усилить обещанный эффект, она нарочно не следила за временем, а наоборот, решила принимать ванну как можно дольше. Разомлев в теплой воде, она уснула. А когда проснулась, обнаружила, что вода в лохани окрасилась багровым. Семена кунжута проросли в поры ее кожи, покрыв ее ужасными волдырями, из которых сочилась кровь. Семья девушки обнаружила ее потерявшей рассудок. Она сидела на полу в бане и, раздирая собственную кожу, одно за другим ногтями выковыривала кунжутные семена.

Когда Чан Мин закончил, на мгновение повисла тишина. Я слышала только потрескивание пламени и шум леса за спиной. От огня шел жар, а спину холодил прохладный ночной ветер. Он заставил меня поежиться, или это был рассказ Чан Мина? Я не знала этого. Одно было точно: в тот вечер мои эмоции были ярче, чем когда бы то ни было до сих пор.

Наконец молчание кто-то прервал, и все начали бурно обсуждать историю, то и дело вставляя любимое «Айгу!» и еще десяток сленговых словечек, значения которых я не знала. Я молчала, потерявшись взглядом среди танца языков пламени. Говорят, созерцание огня успокаивает. Это не так. Наоборот, в тот вечер оно распаляло внутри меня послевкусие страха, пробуждая какое-то смутное предчувствие. Тревожное и горячее.