Стихотворения

Современники ставили высоко Некрасова за выраженную в его поэзии любовь к народу, изображение его горя и страдания и одновременно прекрасных качеств крестьянского характера. И поэт действительно стремился по-настоящему понять и устройство народного мира, и законы народной жизни, его нравственные принципы, народные мечты и стремления. Важнейшим источником размышлений был для Некрасова фольклор, народное творчество. Поэт и изучал сборники народных песен, и сам их собирал и записывал (преимущественно во время своих охотничьих похождений, в которых проводниками и помощниками выступали мужики-охотники). Великим памятником этой работы стала поэма «Кому на Руси жить хорошо», оставшаяся незавершенной (не хватило времени), но без которой невозможно представить себе его поэзию. Поэма пронизана фольклорными элементами, представляя собой целую энциклопедию народного творчества, нет буквально ни одного жанра народного творчества, который не был бы использован в поэме: сказка, баллада, легенда, песня, былина, пословица, поговорка, загадка. Дело, однако, не только в искусной имитации языка и стиля народной поэзии. Некрасов смог настолько проникнуться духом фольклора, что, не подражая, не перекладывая подлинные песни, сам создал целый ряд абсолютно оригинальных произведений, ставших любимыми народными песнями («Похороны», первая часть «Коробейников», «О двух великих грешниках» из «Кому на Руси жить хорошо») и тем самым вошел в русскую культуру так, как не всякому удавалось – не только через книжки, но и через устную традицию, передающуюся «неформально», живущую своей – не казенной, не официально-школьной, но естественной жизнью.

Входит в нашу жизнь и наше сознание Некрасов, конечно, и традиционным путем. Еще при его жизни установилось расхожее заблуждение, разделявшееся как его поклонниками, так и врагами его направления – что он поэт содержания», «тенденции», что его стихи безыскусны и малохудожественны. И хотя и Некрасов сам провозглашал не раз что-то подобное («Нет в тебе поэзии свободной, / Мой суровый, неуклюжий стих…»), он является не только одним из самых значительных реформаторов русской поэзии в ее истории (как мы уже пытались показать), но и просто, в буквальном смысле большим мастером стихотворной формы, искуснейшим версификатором, раскрывшим в русском стихе еще не исчерпанный потенциал. Его новаторство в этой области в первую очередь выражается в широком употреблении трехсложных размеров (которые до Некрасова обычно использовались в произведениях повествовательного характера – поэмах и балладах – и крайне редко встречались в интимной лирике): дактиля, амфибрахия, анапеста. Эти размеры справедливо считаются менее ритмически богатыми и гибкими, чем двусложные. Дело в том, что в трехсложных размерах крайне редко можно использовать пропуски ударений (пиррихии), за счет которых один и тот же четырехстопный ямб может звучать в одном стихотворении легко и непринужденно, а в другом – медленно и торжественно. Трехсложные размеры более монотонны, первая строка написанного четырехстопным дактилем стихотворения «Еду ли ночью по улице темной…» задает ритм, не меняющийся до самого конца. Некрасов открывает в трехсложных размерах новые возможности. Они не только становятся замечательным инструментом для ведения повествования, изображения сценки, но обнаруживают невиданную гибкость, способность выразить и фирменное некрасовское «уныние», и высокую патетику, гневный сарказм, страстный призыв (как это делает анапест в «Размышлениях у парадного подъезда»). Монотонное звучание некрасовских трехсложных размеров не менее сильно врезается в сознание читателя, чем ямбы и хореи Пушкина или Тютчева. Амфибрахий «Крестьянских детей» и «Мороза, Красного носа» знает с детства наизусть едва ли не любой человек, учившийся в русской школе.

Михаил Макеев

«Я близ нее! О рай, о наслажденье!..»

«Да, наша жизнь текла мятежно…»

Да, наша жизнь текла мятежно,Полна тревог, полна утрат,Расстаться было неизбежно —И за тебя теперь я рад!Но с той поры как все кругом меня                                        пустынно!Отдаться не могу с любовью ничему,И жизнь скучна, и время длинно,И холоден я к делу своему.Не знал бы я, зачем встаю с постели,Когда б не мысль: авось и прилетелиСегодня наконец заветные листы,В которых мне расскажешь ты:Здорова ли? что думаешь? легко лиПод дальним небом дышится тебе,Грустишь ли ты, жалея прежней доли,Охотно ль повинуешься судьбе?Желал бы я, чтоб сонное забвеньеНа долгий срок мне на душу сошло,Когда б мое воображеньеБлуждать в прошедшем не могло…Прошедшее! его волшебной властиПокорствуя, переживаю вновьИ первое движенье страсти,Так бурно взволновавшей кровь,И долгую борьбу самим с собою,И не убитую борьбою,Но с каждым днем сильней кипевшую                                            любовь.Как долго ты была сурова,Как ты хотела верить мне,И как ты верила, и колебалась снова,И как поверила вполне!(Счастливый день! Его я отличаюВ семье обычных дней;С него я жизнь мою считаю,Я праздную его в душе моей!)Я вспомнил все… одним воспоминаньем,Одним прошедшим я живу —И то, что в нем казалось нам страданьем, —И то теперь я счастием зову…А ты?.. ты так же ли печали предана?..И так же ли в одни воспоминаньяСредь добровольного изгнаньяТвоя душа погружена?Иль новая роскошная природа,И жизнь кипящая, и полная свободаТебя невольно увлекли,И позабыла ты вдалиВсе, чем мучительно и сладко так пороюМы были счастливы с тобою?Скажи! я должен знать… Как странно я люблю!Я счастия тебе желаю и молю,Но мысль, что и тебя гнетет тоска разлуки,Души моей смягчает муки…

апрель – сентябрь 1850

«Давно – отвергнутый тобою…»

Давно – отвергнутый тобою,Я шел по этим берегамИ, полон думой роковою,Мгновенно кинулся к волнам.Они приветливо яснели.На край обрыва я ступил —Вдруг волны грозно потемнели,И страх меня остановил!Поздней – любви и счастья полны,Ходили часто мы сюда,И ты благословляла волны,Меня отвергшие тогда.Теперь – один, забыт тобою,Чрез много роковых годов,Брожу с убитою душоюОпять у этих берегов.И та же мысль приходит снова —И на обрыве я стою,Но волны не грозят сурово,А манят в глубину свою…

1855

«Тяжелый крест достался ей на долю…»

Тяжелый крест достался ей на долю:Страдай, молчи, притворствуй и не плачь;Кому и страсть, и молодость, и волю —Все отдала, – тот стал ее палач!Давно ни с кем она не знает встречи;Угнетена, пуглива и грустна,Безумные, язвительные речиБезропотно выслушивать должна:«Не говори, что молодость сгубилаТы, ревностью истерзана моей;Не говори!.. близка моя могила,А ты цветка весеннего свежей!Тот день, когда меня ты полюбилаИ от меня услышала: люблю —Не проклинай! близка моя могила:Поправлю все, все смертью искуплю!Не говори, что дни твои унылы,Тюремщиком больного не зови:Передо мной – холодный мрак могилы,Перед тобой – объятия любви!Я знаю: ты другого полюбила,Щадить и ждать наскучило тебе…О, погоди! близка моя могила —Начатое и кончить дай судьбе!..»Ужасные, убийственные звуки!..Как статуя прекрасна и бледна,Она молчит, свои ломая руки…И что сказать могла б ему она?..

1855

Прости

Прости! Не помни дней паденья,Тоски, унынья, озлобленья, —Не помни бурь, не помни слез,Не помни ревности угроз!Но дни, когда любви светилоНад нами ласково всходилоИ бодро мы свершали путь, —Благослови и не забудь!

1856

«Мы с тобой бестолковые люди…»

Мы с тобой бестолковые люди:Что минута, то вспышка готова!Облегченье взволнованной груди,Неразумное, резкое слово.Говори же, когда ты сердита,Все, что душу волнует и мучит!Будем, друг мой, сердиться открыто:Легче мир – и скорее наскучит.Если проза в любви неизбежна,Так возьмем и с нее долю счастья:После ссоры так полно, так нежноВозвращенье любви и участья…

1851

Прощание

Мы разошлись на полпути,Мы разлучились до разлукиИ думали: не будет мукиВ последнем роковом «прости».Но даже плакать нету силы.Пиши – прошу я одного…Мне эти письма будут милыИ святы, как цветы с могилы —С могилы сердца моего!

1856

«Так это шутка? Милая моя…»

Так это шутка? Милая моя,Как боязлив, как недогадлив я!Я плакал над твоим рассчитано суровым,Коротким и сухим письмом;Ни лаской дружеской, ни откровенным                                                 словомТы сердца не порадовала в нем.Я спрашивал: не демон ли раздораТвоей рукой насмешливо водил?Я говорил: «Когда б нас разлучила                                                ссора —Но так тяжел, так горек, так уныл,Так нежен был последний час разлуки…Еще твой друг забыть его не мог,И вновь ему ты посылаешь мукиСомнения, догадок и тревог, —Скажи, зачем?.. Не ложью ли пустою,Рассеянной досужей клеветою,Возмущена душа твоя была?И, мучима томительным недугом,Ты над своим отсутствующим другомБез оправданья суд произнесла?Или то был один каприз случайный,Иль давний гнев?..» Неразрешимой                                               тайнойЯ мучился: я плакал и страдал,В догадках ум испуганный блуждал,Я жалок был в отчаянье суровом…Всему конец! Своим единым словомДуше моей ты возвратила вновьИ прежний мир, и прежнюю любовь;И сердце шлет тебе благословенья,Как вестнице нежданного спасенья…Так няня в лес ребенка заведетИ спрячется сама за куст высокой;Встревоженный, он ищет и зовет,И мечется в тоске жестокой,И падает, бессильный, на траву…А няня вдруг: ау! ау!В нем радостью внезапной сердце бьется,Он все забыл: он плачет и смеется,И прыгает, и весело бежит,И падает – и няню не бранит,Но к сердцу жмет виновницу испуга,Как от беды избавившего друга…

апрель – сентябрь 1850

«Ты всегда хороша несравненно…»

Ты всегда хороша несравненно,Но когда я уныл и угрюм,Оживляется так вдохновенноТвой веселый, насмешливый ум;Ты хохочешь так бойко и мило,Так врагов моих глупых бранишь,То, понурив головку уныло,Так лукаво меня ты смешишь;Так добра ты, скупая на ласки,Поцелуй твой так полон огня,И твои ненаглядные глазкиТак голубят и гладят меня, —Что с тобой настоящее гореЯ разумно и кротко сношуИ вперед – в это темное море —Без обычного страха гляжу…

1847

«Когда горит в твоей крови…»

Когда горит в твоей кровиОгонь действительной любви,Когда ты сознаешь глубокоСвои законные права, —Верь: не убьет тебя молваСвоею клеветой жестокой!Постыдных, ненавистных узОтринь насильственное бремяИ заключи – пока есть время —Свободный, по́ сердцу союз.Но если страсть твоя слабаИ убежденье не глубоко,Будь мужу вечная раба,Не то – раскаешься жестоко!..

1848

«Я не люблю иронии твоей…»

Я не люблю иронии твоей.Оставь ее отжившим и не жившим,А нам с тобой, так горячо любившим,Еще остаток чувства сохранившим, —Нам рано предаваться ей!Пока еще застенчиво и нежноСвидание продлить желаешь ты,Пока еще кипят во мне мятежноРевнивые тревоги и мечты —Не торопи развязки неизбежной!И без того она не далека:Кипим сильней, последней жаждой                                                полны,Но в сердце тайный холод и тоска…Так осенью бурливее река,Но холодней бушующие волны…

1850

«Когда из мрака заблужденья…»

Когда из мрака заблужденьяГорячим словом убежденьяЯ душу падшую извлек,И, вся полна глубокой муки,Ты прокляла, ломая руки,Тебя опутавший порок;Когда, забывчивую совестьВоспоминанием казня,Ты мне передавала повестьВсего, что было до меня;И вдруг, закрыв лицо руками,Стыдом и ужасом полна,Ты разрешилася слезами,Возмущена, потрясена, —Верь: я внимал не без участья,Я жадно каждый звук ловил…Я понял все, дитя несчастья!Я все простил и все забыл.Зачем же тайному сомненьюТы ежечасно предана?Толпы бессмысленному мненьюУжель и ты покорена?Не верь толпе – пустой и лживой,Забудь сомнения свои,В душе болезненно-пугливойГнетущей мысли не таи!Грустя напрасно и бесплодно,Не пригревай змеи в грудиИ в дом мой смело и свободноХозяйкой полною войди!

1845

«Тяжелый год – сломил меня недуг…»

Тяжелый год – сломил меня недуг,Беда настигла, счастье изменило,И не щадит меня ни враг, ни друг,И даже ты не пощадила!Истерзана, озлоблена борьбой,С своими кровными врагами!Страдалица! стоишь ты предо мнойПрекрасным призраком                       с безумными глазами!Упали волосы до плеч,Уста горят, румянцем рдеют щеки,И необузданная речьСливается в ужасные упреки,Жестокие, неправые. Постой!Не я обрек твои младые годыНа жизнь без счастья и свободы,Я друг, я не губитель твой!Но ты не слушаешь. . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . .

1856

«Поражена потерей невозвратной…»

Поражена потерей невозвратной,Душа моя уныла и слаба:Ни гордости, ни веры благодатной –Постыдное бессилие раба!Ей все равно – холодный сумрак гроба,Позор ли, слава, ненависть, любовь, —Погасла и спасительная злоба,Что долго так разогревала кровь.Я жду… но ночь не близится к рассвету,И мертвый мрак кругом… и та,Которая воззвать могла бы к свету, —Как будто смерть сковала ей уста!Лицо без мысли, полное смятенья,Сухие, напряженные глаза —И, кажется, зарею обновленьяВ них никогда не заблестит слеза.

1848

«О письма женщины, нам милой!…»

О письма женщины, нам милой!От вас восторгам нет числа,Но в будущем душе унылойГотовите вы больше зла.Когда погаснет пламя страстиИли послушаетесь выБлагоразумья строгой властиИ чувству скажите: увы! —Отдайте ей ее посланьяИль не читайте их потом,А то нет хуже наказанья,Как задним горевать числом.Начнешь с усмешкою ленивой,Как бред невинный и пустой,А кончишь злобою ревнивойИли мучительной тоской…О ты, чьих писем много, многоВ моем портфеле берегу!Подчас на них гляжу я строго,Но бросить в печку не могу.Пускай мне время доказало,Что правды в них и проку мало,Как в праздном лепете детей,Но и теперь они мне милы —Поблекшие цветы с могилыПогибшей юности моей!

1852

Обыкновенная история

(Из записок борзописца)

О, не верьте этому Невскому проспекту!..

Боже вас сохрани заглядывать дамам под шляпки. Как ни развевайся вдали плащ красавицы, я ни за что не пойду за нею любопытствовать. Далее, ради бога далее от фонаря! и скорее, сколько можно скорее, проходите мимо. Это счастие еще, если отделаетесь тем, что он зальет щегольской сюртук ваш вонючим своим маслом. Но и кроме фонаря все дышит обманом. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенной массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде.

Н. В. ГогольЯ на Невском проспекте гулялИ такую красавицу встретил,Что, как время прошло, не видал,И как нос мой отмерз, не заметил.Лишь один Бенедиктов бы могОписать надлежащим размеромЭту легкость воздушную ног,Как, назло господам кавалерам,Избегала их взоров она,Наклоняя лукаво головкуИ скользя, как по небу луна…Но нагнал я, счастливец! плутовку,Деликатно вперед забежал(А кругом ее публики пропасть)И «Куда вы идете?» – сказал,Победив(ши) врожденную робость.Ничего не сказала в ответ,Лишь надула презрительно губки,Но уж мне не четырнадцать лет:Понимаем мы эти поступки.Я опять: «Отчего ж вы со мнойНе хотите сказать ни словечка?Я влюблен и иду как шальной,И горит мое сердце, как свечка!»Посмотрела надменно и злоИ сердито сказала: «Отстаньте!»Слышу хохот за мной (дело шлоПри каком-то разряженном франте).Я озлился… и как устоять?На своем захотелось поставить…«Неужель безнадежно страдатьВек меня вы хотите заставить?» —Я сказал… и была не была!Руку взял… Размахнулася грозноИ такую злодейка далаОплеуху, что… вспомнить курьезно!Как, и сам разрешить не могу,Очутился я вмиг в Караванной.Все судил и рядил на бегуОб истории этой престранной,Дал досаде и страсти простор,Разгонял ерофеичем скукуИ все щеку горячую терИ потом целовал свою руку —Милый след все ловил на рукеИ весь вечер был тем озабочен…Ах!.. давно уж на бледной щекеНе бывало приятней пощечин!

1845

Застенчивость

Ах ты, страсть роковая, бесплодная,Отвяжись, не тумань головы!Осмеет нас красавица модная,Вкруг нее увиваются львы:Поступь гордая, голос уверенный,Что ни скажут – их речь хороша,А вот я-то войду как потерянный —И ударится в пятки душа!На ногах словно гири железные,Как свинцом налита голова,Странно руки торчат бесполезные,На губах замирают слова.Улыбнусь – непроворная, жесткая,Не в улыбку улыбка моя,Пошутить захочу – шутка плоская:Покраснею мучительно я!Помещусь, молчаливо досадуя,В дальний угол… уныло смотрюИ сижу неподвижен, как статуя,И судьбу потихоньку корю:«Для чего-де меня, горемычного,Дураком ты на свет создала?Ни умишка, ни виду приличного,Ни довольства собой не дала?..»Ах! судьба ль меня, полно, обидела?Отчего ж, как домой ворочусь(Удивилась бы, если б увидела),И умен и пригож становлюсь?Все припомню, что было ей сказано,Вижу: сам бы сказал не глупей…Нет! мне в божьих дарах не отказано,И лицом я не хуже людей!Малодушье пустое и детское,Не хочу тебя знать с этих пор!Я пойду в ее общество светское,Я там буду умен и остер!Пусть поймет, что свободно и молодоВ этом сердце волнуется кровь,Что под маской наружного холодаБесконечная скрыта любовь…Полно роль-то играть сумасшедшего,В сердце искру надежды беречь!Не стряхнуть рокового прошедшегоМне с моих невыносливых плеч!Придавила меня бедность грозная,Запугал меня с детства отец,Бесталанная долюшка слезнаяИзвела, доконала вконец!Знаю я: сожаленье постыдное,Что как червь копошится в груди,Да сознанье бессилья обидноеМне осталось одно впереди…

1852

Буря

Долго не сдавалась Любушка-соседка,Наконец шепнула: «Есть в саду беседка,Как темнее станет – понимаешь ты?..»Ждал я, исстрадался, ночки-темноты!Кровь-то молодая: закипит – не шутка!Да взглянул на небо – и поверить жутко!Небо обложилось тучами кругом…Полил дождь ручьями – прокатился гром!Брови я нахмурил и пошел угрюмый —«Свидеться сегодня лучше и не думай!Люба белоручка, Любушка пуглива,В бурю за ворота выбежать ей в диво.Правда, не была бы буря ей страшна,Если б… да настолько любит ли она?..»Без надежды, скучен прихожу в беседку,Прихожу и вижу – Любушку-соседку!Промочила ножки и хоть выжми шубку…Было мне заботы обсушить голубку!Да зато с той ночи я бровей не хмурю,Только усмехаюсь, как заслышу бурю…

1850, 1853

Сердцу

Она так нежно, так заботноВ тот час взглянула мне в лицо,Она, казалось, неохотноВзяла венчальное кольцо, —Ужель не сон? ужели точноОна невинна и вернаИ не мечтой была порочной,А тайной грустью стеснена?Ах! искра той надежды сладкойМогла бы грудь одушевить,Веселый стих внушить украдкой,Мечту и Музу пробудить.Я вновь главой поник бы нынеПеред царицей красоты,Неся к ногам моей богиниЛюбовь, покорность и мечты.Но нет, самолюбивой думойНапрасно сердце не живи!Мне суждено молчать угрюмоПод гнетом рока и любви.Уймись же, сердце! не надейся,Вздох затаи в грудной глуби,Волненьем суетным рассейсяИ, если сможешь, разлюбиИ для красот ее ослепни;Иль страсть смирением окуйИ словно камень в нем окрепни,Или по-прежнему целуйШаг каждый ног ее прелестных —Все, все, лишь только не дерзниТолпой укоров бесполезныхНапомнить ей былые дни!Оставь ее! она ребенок,Она и любит – только час.Пускай же будет дик и звонокТвоей тоски унылый глас.Страдай! – страданьям нет неволи.Мне суждено, постигнул я,Одни трагические ролиИграть на сцене бытия.

1839

Признание

Я пленен, я очарован,Ненаглядная, тобой,Я навек к тебе прикованЦепью страсти роковой.Я твой раб, моя царица!Все несу к твоим ногам,Без тебя мне мир темница.О, внемли моим словам:Несурово, хоть ошибкойНа страдальца посмотриИ приветливой улыбкойХоть однажды подари!Я люблю; ужель погубишьТы меня, не полюбя?Полюби! – когда полюбишь,Буду жить лишь для тебя!Лишь твои живые очи,Ручку, ножку, локон, станВспоминать и дни и ночиБуду, страстный, как вулкан;И покуда будет битьсяЖизнь в пылающей крови,Лишь к тебе, моя царица,Буду полн огнем любви.О, скажи, краса младая,Мне хоть слово; но молю:Полюби, не отвергаяТак, как я тебя люблю!

1839

Смуглянке

Черны, черны тени ночи,Но черней твоя косаИ твои живые очи,Ненаглядная краса.Если вестниками бури,Кроя свет дневных лучей,Ходят тучи по лазури, —Это тень твоих очей!Если вспыхнут метеорыНад поверхностью земли —Их твои, о дева, взорыОгнеметные зажгли!Если молнья ярким блескомНа мгновенье вспыхнет тамИ промчится с гордым трескомГром по мрачным высотам,Эта молнья – жар дыханьяТомных уст твоих, краса;Гул отзвучный их лобзанья —Разъяренная гроза.Вся ты – искры бурной ЭтныДа чудесный черный цвет;Нет ни бледности бесцветной,Ни румянца в тебе нет.Лишь меняет буря гневаДа любовь твои черты.Черноогненная дева,Счастлив, кем пленилась ты!Как люблю я, как пылаю!Но как часто за тобойВзор ревнивый устремляю.Ах, ужель?.. нет, боже мой!Страшно мыслить!.. прочь сомненье!Ты верна. Но, о судьба!Если вдруг души влеченье…Страсть… безумие… борьба?Ах! молю – когда изменуТы замыслишь, приходи,Вольной страсти переменуРасскажи мне на груди;Обниму тебя, тоскуя,Загорюсь от поцелуяИ, страдания тая,Перед смертию скажу я:«За Ленору умер я!»

1839

К ней!!!!!

Гляжу с тоской на розы я и тернииИ думой мчусь на край миров:Моя душа в Саратовской губернии,У светлых волжских берегов.Я близ нее! О рай, о наслажденье!Как на мечтах я скоро прискакал!Бывало, я имел туда хождениеИ словно конь почтовый уставал.Страдал тогда кровавыми мозолями…Теперь ношусь крылатою мечтой —В эфире – там – близ ней – над антресолями, —И вот тайком влетел в ее покой!Вот, вот она, души моей пиитика!Сидит печальна и бледна.В ее словах, в движениях политика,А на челе – тоска по мне видна.В ее руках цепочка с закорючками,Она от скуки ей шалит;Любуюсь я торжественными ручками,Приятен мне их белоснежный вид.Но вот она, пленительная узница,Слезу отерла рукавом…О, что со мной? Душа моя, как кузница,Горит мучительным огнем!«Не надо мне ни графов, ни полковников, —Так говорит, – останусь век вдовой,Когда не ты, божественный Грибовников!Супруг мой будешь роковой!»Запрыгал я тогда от умиления,И в пятки вдруг душа моя ушла,И перед ней повергся на колени я,И речь из уст, как млеко, потекла!..«Ты ль это, – ты ль?.. Ивана ли ИванычаЗрю пред собой!.. Какой ты путь свершил?» —Так изрекла. «От Дона и от Маныча,С концов миров к тебе б я поспешил,Не устрашась ни верстами, ни милями!Я для тебя всем жертвовать готов!Но я не шел пешком, меж простофилями,Я прилетел», – сказал я в кратце слов…Тут обнялись мы сладостно и пламенно;Ее чело стократ я лобызал!О, в этот час растаял бы и каменный:Стихами ей экспромтец я сказал!Она меня попотчевала дулями,Я стал жевать… Но ах!.. Я пробужден!..Где я?.. один!.. лишь мечт моих ходулямиБыл к ней я занесен!..

1840

Слеза разлуки

Тих и мрачен в час печали,Я в лицо тебе гляжуИ на памяти скрижалиОбраз твой перевожу.Изучаю голос речи,Мысль очей хочу понять,Чтоб, грустя, до новой встречиИх в душе не затерять.Посмотри, мой друг, серьезно,Взор улыбкой засвети,Повернися грациозно,Статной лебедью пройди;Распусти власы по шейке,Резвой ножки не скрывай,Белой груди, чародейке,Волноваться волю дай!Спой мне нежно про разлуку,Легкой нимфой протанцуй,Дай мне беленькую руку,Сладко, жарко поцелуй!..Урони теперь в волненьиДве жемчужные слезы —Будет полно впечатленьеНа меня твоей красы…Может быть, не сохраню яВ бедной памяти моейНи очей, ни поцелуя,Ни движений, ни речей;Но слеза – любви свидетель!Ту невольною слезу,Как младенец – добродетель,Я в могилу унесу!

1840

«Пускай мечтатели осмеяны давно…»

Пускай мечтатели осмеяны давно,Пускай в них многое действительно смешно,Но все же я скажу, что мне в часы разлукиОтраднее всего, среди душевной муки,Воспоминать о ней: усилием мечтыИз мрака вызывать знакомые черты,В минуты горького раздумья и печалиБродить по тем местам, где вместе мы гуляли, —И даже иногда вечернею порой,Любуясь бледною и грустною луной,Припоминать тот сад, ту темную аллею,Откуда мы луной пленялись вместе с нею,Но, больше нашею любовию полны,Чем тихим вечером и прелестью луны,Влюбленные глаза друг к другу обращалиИ в долгий поцелуй уста свои сливали…

1845

Старушке

Когда еще твой локон длинныйВился над розовой щекойИ я был юноша невинный,Чистосердечный и простой, —Ты помнишь: кой о чем мечталиС тобою мы по вечерам,И – не забыла ты – давалиСвободу полную глазам,И много высказалось взоромЖеланий тайных, тайных дум;Но победил каким-то вздоромВ нас сердце хладнокровный ум.И разошлись мы полюбовно,И страсть рассеялась как дым.И чрез полжизни хладнокровноОпять сошлись мы – и молчим…А мог бы быть и не такимЧас этой поздней, грустной встречи,Не так бы сжала нас печаль,Иной тоской звучали б речи,Иначе было б жизни жаль…

1845