Ты ведь даже не знаешь, что я люблю тебя

Уже почти у ворот, она увидела Клэя, отражающего мечом град ударов когтей. В нападавшем на детектива не осталось и намёка на вервольфа. Куртка на теле Клэя была подрана и Никоро напряглась, подозвав дрон поближе.

– Даже не думай натравливать на меня свою игрушку, – поднырнув под энергетический клинок, сказал вампир.

Эльфийка выругалась, смотря как Клэй пропускает очередной удар и как когти твари вспарывают его защитную куртку и кожу. Что не так? Неужели, этот банс оказался сильнее обычной особи, а ускоряющая смесь слишком слаба?

– Снимай перчатку и отводи птичку, – скалясь, сказал вампир.

Никоро повиновалась. Ей совсем не хотелось терять напарника. Только не снова.

– Снимаю, хорошо, – сказала она.

Позади неё, дрон плавно спикировал на землю.

– Я же говорил, берите инъекцию и валите отсюда, – отпрыгнув от истекающего кровью Клэя и тяжело дыша, сказал банс.

– Это был хороший ход. Мудрый, – похвалила Никоро.

Она видела, что замаскированная под фонтан антенна посреди площадки у дома пошла рябью. Её края дрожали, а белые камень и сталь потемнели.

– Зачем тебе всё это? – спросила Никоро. – В центрах выдают кровь. Можно выбрать с разной степенью насыщенности. И даже полную эмитацию крови любой расы.

– И? – брезгливо прыснул вампир. – Жить как ты? Наслаждаясь химическими подачками?

Никоро опустила воротник комбинезона, показывая всю в следах уколов шею и ничуть не сомневаясь, что банс с его острым зрением, разглядит следы.

– Нужно уважать другие расы и то, что нам предоставили лекарство. У каждого есть выбор. Мы не обязаны страдать от жажды.

– А я думал, что ты меня понимаешь, – ответил банс дрогнувшим голосом. – Кому как не эльфке знать, что такое жажда и зависимость.

Клэй, шатаясь, подошёл чуть ближе. Он поднял светящийся фиолетовым клинок и прошипел:

– Тогда, может, ты не будешь юлить и мы сразимся?

– Конечно, лапа, – дрожащим голосом ответил банс и исчез.

Перед глазами Клэя возник длинный коридор из старого дерева. Детектив шёл медленно, осторожно, подняв меч для защиты. Здесь пахло пылью и старостью, а пол под ногами скрипел. План был хорош, хоть и рискован: позволить голодному бансу ранить себя, заставить ослабить бдительность, чуя запах свежей крови и убедить, что Никоро не может видеть сквозь иллюзии.

Стена сбоку от Клэя взорвалась щепками и мимо пронеслась косматая тень. Детектив встал, выставив вперёд меч, готовый отразить следующее нападение. Каждая досочка пола скрипела, как бы тихо он ни шёл. Это был иллюзорный мир, идеальная площадка для охоты. Оторвав руку от рукояти меча, Клэй коснулся ладонью дерева стены: твёрдое. Но, так не должно было быть. Иллюзия слишком сильна. Внезапный р-ык из-за спины больше напоминал вервольфа. Клэй наклонился, уходя от удара, но широкие когти вспороли ему спину. Косматая тварь развернулась и тут же ринулась к нему. Существо двигалось невероятно быстро, целя когтями детективу в лицо. Клэй попытался поднять меч, зная, что не успеет. Даже усиленных мышц, разогнанных химией, не хватит против такой скорости. Он уже приготовился принять удар, когда тварь остановилась в сантиметрах от цели. В лицо пахнуло мокрой псиной – иллюзия была очень хороша. Однако, Клэй тоже не мог двинуться.

– Что за?! – услышал он вой банса у себя в голове.

Стены стаяли таять. Вокруг медленно прорисовалась ночь, черты вервольфа спали, показав кривую морду банса с осткрыми клыками и длиннми когтями на лапах. Справа от них стояла Никоро. Глаза её ярко светились голубым. Девушка простёрла обе руки к бансу, удерживая тварь.

– И? – пробулькал вампир. – Надолго тебя хватит, милочка? Твой дрон валяется без связи, а ты…

Голова вампира разлетелась всполохом кости и кровавых ошмётков. Тело повалилось на землю. Клэй поднялся, тяжело дыша.

– Что это? – уперев клинок лезвием в землю и держась за рукоять спросил он.

Их дрон лежал в полуметре от Никоро, отвернув сдвоенные оружия в сторону. Он никак не мог застрелить вампира. Эльфийка стояла, схватившись за голову и приходя в себя.

– Ну вы же не думали, что я оставлю вас наедине с этой штукой, – прорвался сквозь статику в эфир женский голос.

– Хелья, – улыбнулась Никоро.

Над ними промчался военный дрон с крупнокалиберной пушкой, осветив огнями площадь.

– А вот и пропавший транспорт, – указав на обломки посреди площадки, где ранее был фонтан, сказал Клэй.

– Звони шефу, – сказала Никоро, доставая из кармана инъекционный пистолет. – Кто бы мог подумать, что, отказавшись от дряни, что избавляет меня от боли, я спашу наши задницы.

– Маг, да? – подходя, сказал Клэй. – Интересная ты девушка.

– Может, теперь, ты согласишься сходить со мной поесть онигири? – усмехнулась Никоро.

– Может, – улыбнулся Клэй.

29.05.2020

Лёгкие мысли

Утро. Меня чуть обдувает ветер и приходится кутаться в плед до самого подбородка. Снизу, ногам жарко. Постепенно, сквозь туманную пелену сна, я различаю тихие аккорды музыки и приглушенный вокал.

– Поли? – этот голос не спутаешь.

Но сон всё ещё не отпускает. В нём я ищу какого-то человека и борюсь с последствиями чего-то.

– Поли?

Ну вот, снова. Я оставила три исписанных тетради с набросками новой книги в сумке в багажнике и до них не добраться. Соня уже успела позвонить посреди ночи и сказать, что встретит нас на площади Маркса. Но, чёрт, безумная энергия ночи, где ты? Спит, укрывшись одеялом по самый подбородок.

– Поли, проснись, блин.

Опять этот голос. Это во сне, или нет? Кажется, я сплю дома, а ветер проникает в комнату через приоткрытую форточку и, пошевелив занавеску, касается своими прохладными ладошками моего лица. Кошка спит под мышкой, а встающее солнце понемногу окрашивает ноябрьское небо.

– Полин, проснись, – Тимур не выдерживает и щелчком пальцев запускает пробку от колы мне в лоб.

Пелена сна постепенно сползает, вынимая меня из киселя сна. Магнитола тихо играет Bicycles for Afghanistan – Мы не существуем. Не удивительно, что Тимур хочет спать под такую спокойную песню. Подслеповато пошарив перед собой, я утыкаюсь руками в свою цветастую вязаную шапку, лежащую на приборной панели и нашариваю там очки:

– Встаю-встаю.

– Тише, других не разбуди, – громким шепотом обрывает он.

– Двойные стандарты, да? – потерев глаза и надев очки, спрашиваю я.

Волосы снова спутались и пушистым светлым веником закрыли часть лица. Тимур оборачивается на меня и начинает смеяться. Песня сменяется на более живую. Я улыбаюсь. Мы едем на его «буханке» на концерт в Краснославль.

– Шесть тридцать, – громко фыркнула я, глянув на часы, -И чего ради ты меня так рано разбудил?

Тимур бросил на меня быстрый взгляд:

– Ради того, чтобы я не въехал куда-нибудь спросонья.

– Кофе. Пил? – вглядываясь в его напряженное лицо, спросила я.

– Ага.

Он кивнул на несколько банок энергетика в корзинке меж сидениями. Я вздохнула и откинулась на спинку сидения, прикрыв глаза.

– Эй, даже не думай, – запротестовал он.

– Ага.

– Слева от меня. Глянь, – посоветовал Тимур.

Я оглянулась. Оранжевые огни прожекторов мигали нам в окна, проносясь мимо, но дальше, за ними, нежно-голубое небо светлело, уступая место приятному красноватому сиянию, разливавшемуся по горизонту. Улыбнувшись, я полезла в сумку, лежавшую у ног и выудила оттуда фотоаппарат. Стараясь никого не разбудить, я полезла назад, к свободному окну и сделала пару кадров.

– Ну вот, – кивнул Тимур. -А то бы проспала всю красоту.

Лежащие на задних креслах пошевелились и я поспешила убраться обратно. Музыканты. Они спали довольно мило среди сумок с вещами, сложенных башней и утыканных бутылками с газировкой по краям.

– Тим, – сказала я, убирая фотоаппарат, – мне бы… останови как будет место, пожалуйста.

– А? Что? – он обернулся и почесал голову, приводя в полный хаос свои отросшие каштановые волосы, – а, туалет.

Я кивнула, залившись краской и надела шапку. Подумав, достала блокнот и покусанным карандашом принялась черкать прилетевшие в голову мысли.

– Дорожные заметки? – спросил Тимур.

– Ага.

– И, это будет новое «На дороге», мой Джек Керуак?

– Ага. Мы едем в твоём милом замке, дорогой Кафка, – парировала я.

Мы рассмеялись, вовремя постаравшись быть тише. Тимур сбавил скорость и прижался к обочине. Я пихнула карандаш меж страниц и закрыла блокнот на резинку.

– Тебя посторожить? – спросил он, когда мы остановились.

– Да, пожалуйста.

Улица встретила меня морозной прохладой и я помечтала о белом фарфоровом друге, что ждёт нас у Сони дома. Он и постель. Хотя, в первом сидении в буханке Тимура что-то было. Наверное, близость с ним. Я сидела на корточках, совмещая необходимые действия со своими мыслями, когда он спросил:

– Ты же знаешь, что нравишься мне?

– Не пойми меня неправильно, – продолжая смотреть на закат, сказала я, -Но, разве сейчас самое время поговорить об этом?

– Ну, сейчас мы оба отдыхаем, болтаем…

Судя по журчанию, он занялся тем же. Я пожала плечами и зевнула, вставая.

– Дальше ты поведёшь, – спокойно сказал он. -Выдержишь часик?

Он подошёл, даже не дождавшись пока я окончательно оденусь и протянул пачку влажных салфеток:

– Держи.

– Спасибо, – я вытерла руки, -Да.

Тимур достал пачку сигарет и прикурил. Я подумала и, вытащив сигареты из его кармана, присоединилась к нему.

– Фу, курящая девушка, – наигранно и сонно сказал он.

Я улыбнулась, затянувшись и выпустив струйку дыма в рассветное небо:

– Ты знаешь, я знаю.

Он обернулся:

– Обожаю эти фразы. Теперь я знаю, что ты знаешь, что я знаю.

Я кивнула, хихикнув и бросила быстрый взгляд на спящих в машине музыкантов. Утро начиналось хорошо. Небо впереди нас всё ярче разгоралось алым, широкими мазками разлитым от края до края. Подумав с миг, я выкинула сигарету под буханку и, подойдя к Тимуру, взяла его за руку. Он докурил и стоял, смотря мне в глаза. В этот момент, в молчании на обочине пустой трассы, освещаемые рассветным солнцем, мы понимали больше, чем шумными вечерами после концертов. Молчание и взгляд были куда красноречивее всех песен, намёков в моих рассказах и сведённых к шуткам комплиментов спьяну. Встав на цыпочки, я поцеловала Тимура. Его губы всё ещё хранили вкус сигарет. Это добавило поцелую больше искренности. Сурового привкуса реальной жизни в мягкой теплоте ванильного момента.

– Ты мне тоже нравишься, – шепнула я.

16.11.2018

Никотиновые призраки

Я чувствую, как никотин из электронной сигареты медленно оседает в моих лёгких. Губы дрожат, а, среди двух полосок тонкой шёлковой ткани халата, распахнутого спереди, торчат от холода, или отвратительно грязного возбуждения соски. Я вижу, как всё тело дрожит. Вижу, или ощущаю в дурмане электронной убивающей меня палочки. Дым окружает лицо, он щекочет нос и хочется его потереть. Это совсем не похоже на ставшие такими родными обычные сигареты, что своими бычками вдоволь забили банку на краю стола. Банка. Ещё немного и она переполнится. Так же, как я. Каштановый никотиновый яд стекает в воду внизу. Он копится там. Так же, как и в моём теле.

Пустые обещания, чужие обнажённые тела в памяти моего фотоаппарата. Я думаю о них, о девушке с волосами цвета охры, о ёжике волос у неё между ног и моя ладонь сама медленно опускается вниз. Пальцы скользят по прохладному плоскому животу и спускаются ниже. Там тепло. Я смеюсь. Отвратительно и глупо. Жизнь протекает медленно, то и дело подсыпая яда ошмётками, что выпадает из недокуренных сигарет. Справа от меня отвратительно токсичный "снежный шар". Табачные листья вместо снежинок и никотиновый яд вместо воды.

А она… она была хороша. Красива собой. В лёгкой атласной пижаме, что я заставила снять. Что это было? Морок? Бессилие?

Доведшее до сумасшествия одиночество?

Я вспоминаю её нежные губы, и тут же в сознание врываются мужские руки. Увы, лишь в сознание. В комнате лишь я в никотиновом облаке, медленно тонущая в собственных пороках. В носу щекочет, руки дрожат. Дрожат и продолжают делать своё дело. Я бы закинула ноги на края стола, если бы не боялась свалиться на пол вместе со стулом в самый неподходящий момент.

Иногда просто хочется кому-то принадлежать. Иногда просто хочется гореть. Надеть под кожаный плащ чулки и бельё и отправиться на встречу с человеком, что так давно тебя желает и добивается. Что я потеряю от этого?

Затяжка, момент, похожий на парение на пике и падение. Выдох. Облако вокруг становится плотнее. Сильнее окружает меня. Губы пересыхают, но между ног отвратительно мокро. Я чувствую, как пальцы по самую ладонь стали влажными и понимаю, что не хочу это делать сама. Зажав электронную сигарету в губах, я второй рукой сильно сжимаю грудь и думаю о том, что позволила бы ему увести меня в тот отель с джакузи. А почему нет? Многие из вас трахались в джакузи? О, это слово. Я видела, как люди морщатся, когда его слышат. Люди, у которых есть дети. Интересно, как эти дети были созданы, если их раздражает такое слово? Слегка соприкоснувшись рукавами, или же после посещения дамы высшим духом? Нет? Тогда, почему бы не получать от подобного удовольствие? Зачем тратить время впустую? Если видишь порох вокруг – можно сжечь!

Снова затяжка. Я закрываю глаза и держу в лёгких дымный яд. Чувствую, как он чадит никотином внутри.

У моей подруги роскошная талия и длинные пшеничные волосы. Я лежу и понимаю как давно хочу увидеть её обнажённой. Хочу ли я её? Хороший вопрос. Но я бы хотела лишь сделать снимки. Такую красоту надо успеть поймать. Пока не стало поздно, пока она ещё здесь. Именно в том образе, что, я уверена, сжигает ночи в пепел.

Чувствуешь этот запах? Это запах секса. Ничто в мире так не пахнет. Я обожаю запах секса поутру. Однажды я трахалась почти двенадцать часов подряд. А, потом, вся простыня была мокрой. Тело дрожало, измученное негой. Вино, что мы пили ночью, почти всё выветрилось. Оно было лишь прекрасной вяжущей вишенкой на торте. Прелюдией перед прелюдией. Бордо, прямо как я люблю. А потом, мы сидели под душем, не в силах встать. Мои волосы облепили тело, они закрыли глаза мокрыми прядями, и я не хотела их открывать. Лишь покурить тут было бы прекрасно. Сидя так, я ощутила его руки на мне. Хотелось воспротивиться, но зачем лишать себя приятного? Он потом уйдёт? Да. Так всё устроено. Но, чем торчать в пузыре одиночества, почему бы мне не сжечь эту ночь. Почему бы не оставить столь яркое воспоминание, что потом будет со мной всю жизнь и что я потом буду вспоминать ночами.

Я выдыхаю носом две серые струйки дыма и шепчу: «Какие же дрянные эти электронные сигареты!». В них, как и в цифровом звуке, нет души. То ли дело винил.

На запястьях всё ещё остаются следы наручников. Волна постепенно подкатывает, и я замечаю, как, среди укрытого облаками неба, проскальзывают лучики солнца. Сжав кончик пластикового мундштука электронной сигареты, я вспоминаю как там, в душе, он снова взял меня. В то же время, в мыслях смешались образы двух девушек. Никотин с шумом врывается в моё тело и тут же яростно выходит обратно.

Однажды, это одиночество закончится.

11.11.2020

Лара

Он пришёл в город после заката и почти сразу же увидел её. Не понятно, где и сколько времени блуждало сознание и каким невероятным образом одинаковые, казалось, улочки сошлись возле старого кирпичного особняка, но там стояла она. Возле портрета благочестивого господина Дарна. Невысокая худая девушка с каре чёрных, нарочно зачёсанных на глаза волос. Слав узнал её, не смотря на то, что так долго здесь не был: это была Лара. Она ещё с детства отрастила чёлку и всегда прятала под ней глаза. Люди вокруг могли было подумать, что стеснялась, или задумала неладное, но всё было куда проще. Зелёные. Бледно-бледно зелёные глаза, за которые её однажды заклеймил ведьмой отец Иннокентий. Шутка-Ли, да так и продолжили за глаза называть девушку люди. В Мировке всегда было неспокойно, а дом Фасиных располагался на белой земле. Вся Мировка – от каменного центра и до старых, казалось, стоявших вне времени мазанок, была поделена на белую и серую землю: церковь и другие верования. Здесь, старые обычаи всё ещё были крепки, но Лара жила со своим отцом на белой земле и потому, приходилось терпеть.

Слав хорошо запомнил её чуть сутулую спину, вечно опущенные, спрятанные глаза. Конечно, сейчас перед ним стояла уже другая девушка. Она стала выше, фигура, что он помнил совсем детской, стала более статной, изящной и красивой. Он поймал себя на том, что залюбовался ею. Но Лара не замечала. Она тихонько проскользнула в дом, и след белого платья растворился в темноте. То был большой кирпичный дом отца Иннокентия.

«Наверное, ему сейчас уже под шестьдесят» – подумал Слав и почему-то пошёл следом.

В темноте мерещились следы Лары. Похоже было, будто они светятся фиолетовым. Но, это было не так. Отогнав морок, он прошёл ко двери и, легонько коснувшись ручки, тут же оказался внутри.

«Что за чертовщина?» – подумал Слав.

Здесь царил запах старого дерева, вещей и жареной курицы. Тусклый свет светильников на стенах едва выхватывал из темноты коридора картины, делая образы написанных там людей гротескными и демоническими. Лара любила такое. Эх, Лара. Она ему нравилась. Тогда, давно. В другой жизни. Сейчас-то Слав понимал, за что так мог обозлиться отец Иннокентий. Но сейчас…

Фиолетовый всполох впереди поймал его внимание. Не осознавая что делает, Слав снял ботинки и в одних носках пошёл следом. Боясь, что половицы вот-вот скрипнут под ногами, он шёл медленно. По спине пробежал холодок, а сердце разгорелось немой яростью. Лара. Неужели, она всё-таки сдалась? Смерть её матери, конечно, сильно ударила по семье. Дом ветшал, отец болел, и девушке приходилось выживать самой. Но, Слав видел светлое платье с шарфом. Он вдруг вспомнил запах волос Лары. Как им было по восемь лет и они стояли в поле. Устланное высокой желтеющей травой, в огнях заката поле простиралось до самого горизонта. Он вздохнул. Тогда, всё казалось проще, легче. Тогда, но не сейчас. Наверное, в те дни в бледно-зелёных глазах Лары всё ещё оставались искорки счастья.

Всполохи повторились, а потом, раздался скрип. Слав готов был поклясться, что это были не половицы. Звук шёл из-за угла. Сглотнув, он аккуратно заглянул за стену и увидел приоткрытую дверь в зал. Оттуда пульсирующими волнами накатывал свет. Багровый, сменяющийся охрой.

«Прямо как опавшие листья, что она так любила» – подумал Слав.

Вздохнув и собираясь с силами, он прошёл вперёд и, толкнув дверь, замер на месте. Нет, не ужас сковал его. Тело отказалось шевелиться. Можно было лишь дышать да вертеть глазами. Но он видел лишь одно. Прямо за дверью была Лара. Она стояла очень близко, в силу своего роста, смотря на него снизу – вверх. Девушка откинула с лица чёрные, аккуратно расчёсанные волосы и принялась медленно отматывать с шеи шарф. Чем больше ткани покидало её тонкую шею, тем ярче становились всполохи. Из-за её стройной спины, раздавались скрипы и что-то ещё. Какой-то странный, булькающий звук. Но Слав мог только смотреть. На неё. Лара сняла шарф и, надев его Славу на шею, улыбнулась. Расстегнув две пуговицы застёгнутого по самую шею платья, она показала багровые следы на шее, синяки на плечах и развела руки в стороны.

Девушка громко рассмеялась и, пританцовывая, запрыгала вдаль, прочь от Слава. Полумрак комнаты то захватывал её, то отпускал, но бледно-зелёные глаза, будто два угля, тускло светились во мраке. Наконец остановившись, она медленно, на цыпочках, так же как и Слав, босиком, подошла ближе. Теперь, Лара принялась снимать длинные перчатки из поношенной серой ткани. С правой руки, перчатка слезла легко, а вот с левой – с трудом. Лицо девушки напряглось и, с беззвучным криком, она сорвала с руки перчатку. Когда Лара водружала их на руки Слава, он увидел всю иссечённую кровоточащими шрамами правую руку и испугался. Тонкое запястье девушки ободком покрывало синеватое пятно, по всей длине перехваченное грубыми нитками.

Она прижалась ближе, и Слав вновь погрузился в тот осенний вечер, когда они оба стояли посреди поля и смотрели друг другу в глаза. Лара что-то зашептала, но он услышал лишь ветер, качнувший старую форточку.

Наконец, Лара расстегнула и сбросила с себя платье. Она осталась стоять прямо перед ним. Нагая, худая, с почти детской фигуркой. Обернувшись, девушка вытерла с лица слёзы и вымученно улыбнулась. Всё её тело покрывали синяки, а, пересекая небольшую грудь, шёл глубокий порез, как и запястье, схваченный грубыми нитками. Дрожащими руками, она коснулась щёк Слава и нежно поцеловала в губы. По-детски, едва коснувшись. Наконец, оцепенение немного спало, и он сумел оторвать взгляд. За Ларой, сидел в кресле отец Иннокентий. Он корчился от боли. Бросив на него взгляд бледно-зелёных глаз, Лара подняла к потолку кровоточащую руку, и кресло со священником взмыло в потолок. Оно несколько раз ударилось о старые балки и, лишь потом, рухнуло на пол. Стул развалился, а тело Иннокентия упало, будто мешок с тряпьём. Лара подошла к нему и, присев на корточки, что-то говорила. Но Слав не слышал, как ни напрягал слух. Наконец, закончив свою речь, Лара отошла от тела и, едва девушка отвернулась, священник вспыхнул. Слав видел, как горит на старике одежда, слышал как его крик разрывает ночь. Он видел, как сгорают седые волосы, как в пламени мелькает искажённое агонией лицо. Оно всё меньше напоминало человеческое.

Но, Лара взяла его за руку и вывела из комнаты. Едва их ладони соприкоснулись, возможность двигаться вернулась. Девушка вывела Слава из дома, не забыв указать на ботинки. Перед самым выходом, она надела платье. Сквозь перчатку, что оставалась на руке Слава, он едва чувствовал тепло её тела, зато прекрасно слышал крик Иннокентия и запах горящего дерева.

Когда они уходили с улицы, за спиной уже яростно полыхало. Выйдя далеко в поле, Лара улыбнулась и, на миг, всё вокруг стало ярче. Слав ощутил себя тем ребёнком, что был по уши влюблён в эти бледно-зелёные глаза. Дымка поднималась над полем, и он почти не помнил как снял одежду да лёг. Чувствовал, как Лара сбросила платье и села сверху. Слав смотрел на её тело и, в лучах луны, с него исчезали все шрамы.

А наутро, его настигло страшное похмелье. Так, будто он пил всю ночь. На руках были всё те же вязанные перчатки, а на шее – шарф. Сухая трава вокруг была примята. Так, будто там спал ещё один человек.

Вернувшись в город, Слав увидел дымящееся пепелище на месте дома Иннокентия. Спросив о судьбе Лары, он нарвался на непонимающие взгляды. Как выяснилось, девушку убили три года назад. Судьба её так и не стала светлее и, однажды, её просто забили камнями. Виновных так и не нашли, да и стали бы искать виновных в убийстве ведьмы? Отец Лары повесился после похорон дочери. Но, что же это тогда было?

Раз за разом Слав приходил на могилу Лары на кладбище в белой земле. Но там, холмик Лары был едва заметен. В один такой день, к нему, пьяному, подошёл сутулый старик и увёл за собой. Славу было уже всё равно.

Каменные улицы сменились мазанками и, выведя Слава в поле, старик сухой рукой указал на торчащие из земли высокие камни. Сознание прояснилось.

«Здесь» – понял Слав.

Она видела, как он мучается и раз за разом приходит на белую землю, к могиле. Нельзя было ни сказать, ни подойти. Лишь много позже, когда Слав наконец-то дошёл до её нового дома, Лара смогла вздохнуть. Она помнила. Помнила тот осенний день. Последний день, когда улыбка касалась её губ. Искренняя улыбка, полная радости и света.

Напрягая глаза, она вгляделась в фигуру Слава и, мысленно попрощавшись с ним хотела было уйти. Задумавшись, девушка обернулась и, сделав нужный жест, принялась наговаривать на Слава отворот от худого. Хоть немного. Но пусть светлый человек, что зачем-то вернулся в белые земли, побудет защищённым. А там, глядишь, он поймёт, что в городе делать нечего и уедет.

Закончив, она почесала грубо перехваченное нитками запястье и задумалась: что будет, если их вынуть? Отвалится ли когда-то отсечённая рука?

Лара бросила последний взгляд на Слава и, утерев слёзы рукавом серого платья, ушла.

– Спи спокойно, медведь, – прошептала она. – Ночь темнее всего перед рассветом, а тени чернее всего в самый яркий день.

13.10.2020

Письмо

Привет…

Интересно, за каким делом тебя застанет это письмо. Мне правда хотелось бы знать. Будешь ли ты гулять, или делать что-то ещё.

Кто бы мог подумать, что всё будет так. Никак не надышишься. Всё внутри дрожит, как после холода. Но дрожит от полной ему противоположности. Наверное, я слишком банален, но и удержаться от таких слов не могу.

Мы все допускаем ошибки, и я допускаю их постоянно, ошибаюсь и… где были мои мысли тогда. Ты знаешь, у одного писателя была фраза «Почему я не встретила его раньше?». Встретил. Тебя. И вот, я пишу тебе. То, о чём, наверное, пожалею. Ты знаешь, что все мои мысли вокруг да около одной темы, одной аксиомы. Да-да. Ты уже её знаешь. Может быть, ты ненавидишь меня, может быть. Сложно сказать.