Господин изобретатель

Когда Иван забрал бадейки с краской, Генрих спросил меня, как идут дела у брата.

– У него заказов на весь шелк, что остался, у лавки народ чуть не дерется.

– Саша, я вот текст привилегии составил, так чтобы ни реакция Перкина, ни Зинина прямо не просматривались (мы же их комбинируем). У Зинина, кстати, самый экономичный путь синтеза[12], так что британцев в случае снижения ими цены мы можем давить ценой сами, а качество ты видел.

Из причитающегося мне куска шелка я заказал рубаху, ее уже сшили, надо будет забрать (деньги взял из 500 рублей аванса – это реклама, а она – двигатель торговли). После всех манипуляций с синтезом на руках Генриха осталось больше сотни: он мне отчитался в тратах письменно до копейки. Я передал остаток ему на другие работы, которые могут в будущем понадобиться, чтобы он не брал денег из семейного бюджета. С Ивана я рассчитывал получить еще минимум 2000 рублей, и он подтвердил, что как только продаст последний отрез шелка, тут же со мной рассчитается, причем сказал в присутствии свидетелей – Генриха и Лизы. Забрав рубаху, я вернулся домой, где меня ждал конверт с надписью «Его благородию Александру Павловичу Степанову».

Я распечатал конверт и услышал в голове Сашин голос: «Это почерк деда».

Ну вот, на ловца и зверь, то есть дед, бежит…

Из письма следовало, что дед ждет меня послезавтра на обед и пришлет к двенадцати коляску, но чтобы я не сообщал матушке и Ивану, куда поехал. Интересно, выходит, Лизе и Генриху можно?

На следующий день я обговорил с Генрихом детали визита. Явно дед заинтересовался шелком, только ленивый в городе еще о нем не слышал. Предложить ему выкупить привилегию? За какую цену?

– Генрих, мы партнеры, поэтому я предлагаю разделить гонорар в равных долях пятьдесят на пятьдесят процентов. Начнем торговаться с десяти тысяч, закончим на шести, меньше я не уступлю. Так что тебе будет тысяча с Ивана и три тысячи от привилегии.

– Тебе решать, Саша, за предложение спасибо, но ведь застрельщик дела – ты, тебе и доля должна быть больше. И что ты собираешься, если не секрет, делать дальше?

– Не секрет. Да ты уже знаешь, я хочу сделать лекарства от инфекционных болезней, в основе которых – то же бензольное кольцо, что и в феноле и в анилине. А второе – хочу сделать вычислительную машину для сложных математических расчетов. Ты, кстати, не знаешь, сколько стоит простое телеграфное реле? Сименс вроде уже свой завод имеет в России. Или не зависеть от Сименса и наладить свое производство – вот на это и хочу положить свой гонорар. Финансировать же работы, а денег понадобится вдвое больше, буду через производство красителей и лекарств.

– Саша, ты, конечно, замахнулся на труднодостижимое. Но мне кажется, что у тебя получится. Вот и Лизхен говорит, что ты сильно изменился за месяц, не только окреп физически, у тебя блеск какой-то в глазах появился, прямо искры какие-то. И энергия через край бьет.

– Насчет искр – это точно, как приложился головой, так искры из глаз брызнули, вот до сих пор и бьют через край.

– Вот и смешинки всякие у тебя появились, а раньше был – бука букой. И вообще, какие-то необычные знания у тебя появились, вроде видишь обычные вещи, а по-другому, вот как с букетом получилось. И в химии разбираешься, а вроде в гимназии не блистал.

– Ну, это, наверно, тоже от удара по голове, иногда, говорят, и полезно бывает, удружил брат Ванечка. Хорошо, вот съезжу к деду, тогда обсудим дальнейшие наши действия.

Наутро я нарядился в тужурку и брюки, отглаженные накануне Глашей, надел начищенные штиблеты. Посмотрел на себя в зеркало в новой рубахе – прямо горит «царьградский» шелк. На голову – фуражку. Глаша оглядела меня:

– Неужто к барышне, барин?

– Точно, угадала, если дело выгорит, с меня – коробочка монпансье[13].

Взял сверток с остатком шелка и вышел на улицу. У дома ждала пролетка.

– Барин, ваше благородие, вы – Степанов Александр Палыч?

– Да, угадал, братец.

– Тогда садитесь, поедем.

И мы поехали к деду. Я ожидал увидеть какую-то избу со слюдяными окошками (шучу, конечно). Но увидел вполне приличный купцу первой гильдии двухэтажный особняк с большими окнами, но без архитектурных излишеств. Внутри в доме все было солидно и говорило о достатке хозяина.

Войдя в хозяйский кабинет, я перекрестился на икону старинного письма и поклонился деду. Дед вышел из-за письменного стола с какими-то бумагами и счетами:

– Здравствуй, Саша. Давно тебя не видел, экий ты молодец стал, прямо жених.

– Здравствуй, дед. – Я специально отказался от величания «Иван Петрович», сразу стремясь сблизиться. Если не удастся это, то не удастся, и весь разговор. Нет, прокатило. – Мне уже сегодня ты второй говоришь, что я на жениха похож.

– Это, Саша, от рубахи твоей знатной. Слух по всему городу прошел. Я уточнил, говорят, непутевому Ваньке брат краску особую привез, вот он и покрасил шелк, что у него залежался. Никто не брал – он его испортил неправильным хранением, а вот гляди – покрасил, и народ влет расхватал. Говорят, даже дрались за последние куски, оттого и захотелось узнать прямо от тебя.

– Вот, дед, тебе подарок, это такой же шелк, как на мне, от одного куска. А краску эту мы с Генрихом, мужем Елизаветы, сделали и назвали «Царьградский пурпур». Иван в гильдию задолжал, вот я ему и помог, не бесплатно, конечно, но он внакладе не остался. Еще десять штук шелка сейчас ему покрасят, а больше у него нет.

– Ну, спасибо за шелк, удружил. – Дед развернул сверток. – Прямо играет… А почему царьградский?

– Да любит у нас народ иностранное, а пурпур царьградские базилевсы императорским цветом почитали, на грамм краски несколько тысяч специальных ракушек уходило, поэтому очень дорогой была эта краска.

– Значит, ваше изобре́тение?

– Да, идея моя, а Генрих синтез краски сделал, химик он замечательный.

– И дальше что хотите сделать?

– Привилегию подать, а потом продать ее промышленнику, кто красками и тканями занимается. Вот тебе первому хочу предложить.

– И дорого возьмешь за сей «привилегий»?

– Для тебя – недорого, двенадцать тысяч. Или много?

– И что с деньгами делать будешь? Деньги, чай, немалые. Или на мамзелек спустишь да на кутежи? Братец твой да мой младший сынок Николаха охочи до таких дел оказались, еще и в картишки поигрывают, беса тешат.

– Нет, не на мамзелек и не на картишки, дед. На дело. Есть у меня идеи с химией – еще красители разные сделать, лучше иностранных, и на медицину – сделать лекарства от болезней. Таких лекарств еще нет, а только в России они спасут миллионы жизней, на войне пригодятся, солдат раненых без рук-ног не оставят, помогут выздороветь и полноценными работниками, а не калеками к семьям вернуться.

– Что же, дело богоугодное, вижу – изменился ты очень, повзрослел не по годам и держишься смело, хвалю. Что же, торговаться не буду, ни к чему это между своими, дам я тебе денег. Только уговор – с другими своими открытиями сперва – ко мне. И поможешь красильное дело наладить у меня на заводе. Красильщики у меня свои, опытные, но с новой краской не работали, так что все надо им объяснить.

– Хорошо, это мы с Генрихом сделаем. Дед, только и у меня условие – помоги с привилегией. Эту, для начала, можешь на себя оформить, если будут другие красители своего производства – тоже можешь на себя, но некоторые я попрошу оформить на себя, это еще не скоро, когда с лекарством разберемся. Красильное дело с новыми красителями мы тебе поставим, только и испытательная лаборатория нужна, не все же Генриха сюда гонять, у него своя аптека присмотра требует. Химиков тебе обучим, пусть ткани красят лучше привозных. Генрих посчитал, эта наша краска в десять раз дешевле привозной британской будет, а качеством лучше – вот, посмотри образцы, блеклая – это британская, красивая – наша.

– А почему так? Разбавляют краску англичане, что ли?

– Может, и так, а может, потому, что у нас другой путь синтеза исходного продукта, русский химик Зинин, ученик Бутлерова, это открыл, а мы приспособили его реакцию к получению английской краски – вот тут в привилегии описан процесс, так что англичане придраться не могут, использован другой путь синтеза.

– Молодцы, что все предусмотрели!

– Дед, мы и испытания провели, та рубаха, что на мне, уже десять стирок самым плохим щелоковым мылом выдержала и не полиняла, и вреда от нее нет – Генрих спал на куске такой ткани, только полотняной, а не шелковой, да и я ношу – ничего не случилось.

– Ну просто не могу на тебя, Сашка, нарадоваться, спасибо, не подвел старика, хоть один вырос правильным, нашим, степановским. Ну, кроме отца твоего, царствие ему небесное. Сегодня же пошлю управляющего – пусть положит на твое имя в банке двенадцать тысяч, а то, если наличными дам, маменька твоя быстро все спустит на шляпки-тряпки. Завтра сам в департамент поеду с привилегией – у меня там ярыжка[14] прикормленный, сделает все, как надо. И если что, сразу ко мне, да и просто так заезжай, поговорить. Дорогу ты теперь знаешь, рад буду внука увидеть, да еще такого дельного. Ну, прощай пока!

Мы обнялись с дедом, и я отправился к Генриху.

Глава 7. Не все коту масленица, или Следствие ведут… не ЗнаТоКи, не Колобки, а дураки

Едва подъехал к аптеке, как навстречу выбежала Лиза.

– Уже приходили, тебя искали. Ивана отвезли в следственное отделение, говорят, что шелк – контрабандный, мол, еще со времен отца припрятан, тогда не нашли, а сейчас Иван его решил продать. Царьградский-то ведь этот шелк, это мы знаем, что ты и Генрих покрасили обычный шелк и стал он «царьградским», а полиция вообразила, что это контрабанда, вот Иван в тюрьме, лавка опечатана, а шелк изъяли.

– Постой, так Иван сказал, что шелк еще красят, он и расплатиться обещал, когда продаст. И кто меня искал, неужели полиция или, не дай бог, жандармы?

– Обманул, значит, Иван, шелк уже покрашен и пошел в продажу, тут полиция и набежала, – сказала Лиза. – За Иваном приезжали чины московского уголовного сыска. А искала тебя маменька, чтобы ты Ивана выручал.

Не дав экипажу уехать, я поехал как можно скорее обратно к деду. Дорогой размышлял.

Да, ударно работали Ивановы красильщики, раз уже новая партия продается. Чуть-чуть братец не успел от завалов избавиться, у него же запись предварительная на весь товар была – бери и развози по клиентам и денежки собирай, сутки уже прошли, если бы вертелся, то и улик никаких бы не было. Неразворотливым купцом Иван оказался. А мне теперь отдуваться за дурака и лентяя. Ишь, оказывается, где братец целыми днями пропадает: мамзельки, пьянки, картишки. А дома жалуется, что денег нет, дела идут плохо, все кругом обманывают его, бедненького. Но что теперь делать, спасать надо дурака, а как?

– Что случилось, Саша? Забыл чего?

– Нет, дед. Беда у нас, Ивана уголовный сыск задержал, лавку опечатал и шелк забрал. – Я выложил все, что узнал от Лизы.

– И что ты хочешь от меня?

– Совета. Я собираюсь сейчас ехать в полицию и сделать официальное заявление под протокол, что краску для шелка сделали два русских изобретателя – Александр Степанов и Генрих Циммер, георгиевский кавалер и дворянин. Этой краской мы покрасили пятнадцать штук шелка для моего брата. Еще я потребую как юрист (ведь я не только химик-любитель, а дипломированный юрист) встречи с моим братом-подследственным. А то еще они запугают Ивана, и он сдуру подпишет какие-нибудь бумаги. Хотя потом можно опротестовать такие показания, заявив, что они сделаны под давлением. Ничего у полиции на Ивана и тем более на меня нет. Зато у нас есть свидетели, которые красили шелк, так что никакой контрабандой тут и не пахнет. А то, что назвали шелк «царьградским», так у нас каких только названий нет – и гостиница «Берлин», и варьете «Парижский шик», и трактир «Венеция» – никто же не станет утверждать, что в этих заведениях все как в Берлине, Париже или Венеции. А царьградский пурпур оттуда и пошел, как цвет императорский, базилевса Византии. Еще я хочу привлечь журналистов-щелкоперов из «Московских ведомостей», «Биржевого вестника» и еще откуда-нибудь. Пусть напишут, как в угоду иностранцам затирают русских изобретателей-патриотов, сделавших продукт лучше привозного. Это даже полезно будет с точки зрения рекламы – тысячи людей узнают про товар.

– Вроде все дельно придумал. А я, в свою очередь, поеду с привилегией, где укажу твое имя и попрошу зарегистрировать ее вчерашним днем. А ты потом напишешь бумагу, что передаешь права по привилегии мне вплоть до моей смерти, а потом опять становишься владельцем всех прав, и всё подпишем вместе у нотариуса. По поводу щелкоперов – это мои люди сделают, так что, как только ты появишься у следственной части, там уже тебя будут ждать газетчики. Тем более при них никто тебя и пальцем не тронет.

Так и порешили. Приехав в следственную часть, я представился и сказал, что хочу сделать письменное заявление по делу о задержании Ивана Павловича Степанова, купца второй гильдии и почетного гражданина.

Появился полицейский с серебряными погонами титулярного советника[15] по полицейскому ведомству:

– Я веду дело вашего брата. Что вы имеете заявить?

– Прошу принять заявление о незаконном задержании указанного лица, без доказательств, улик и свидетельских показаний, – сказал я титулярному советнику. – Дело в том, что я не только дипломированный юрист, а химик-изобретатель и вместе с магистром фармации Генрихом Циммером, дворянином, православным и георгиевским кавалером за турецкую войну, изобрел пурпурную краску для шелка, которой и покрасили шелк для моего брата Ивана Павловича Степанова, купца второй гильдии и почетного гражданина. Так что шелк этот никакой не контрабандный, а московского изготовления, в чем имеется не менее десятка свидетелей. Здесь все подробно описано, прошу вас, господин титулярный советник, расписаться на втором экземпляре, а первый приобщить к делу. Также требую немедленного освобождения из-под стражи незаконно задержанного, снятия ареста с лавки и возвращения незаконно изъятого товара.

– Юноша, неужели вы думаете, что я выполню ваши бредовые условия? – усмехнулся титулярный.

– Я вам не юноша, а дипломированный юрист, защищающий от полицейского произвола почетного гражданина Российской империи, – заявил я. – Посмотрите в окошко.

– Кто эти люди? Зачем здесь фотограф?

– Это журналисты ведущих московских изданий, и им не терпится заработать на сенсационном материале, как затирают российских патриотов, которые изобрели продукт лучше иностранного, а кто-то старается не дать передовой русской науке превзойти иностранцев. Или за это кто-то заплатил? Коллега, вы ведь, надеюсь, тоже юрист и понимаете незаконность ваших действий. Зачем вам портить себе карьеру? Пусть будет суд, мы покажем, как делаем краску, сравним с иностранным образцом и покрасим ткань. А вы сравните ее с найденным в лавке шелком – пусть он пока остается в качестве вещественного доказательства, хотя бы рулон, надеюсь, приставы не пошьют из него себе рубах? Подследственного определите под подписку о невыезде, снимите с лавки арест. На каком, кстати, основании вы это сделали? У вас есть предписание прокурора? Конечно же нет, потому что никакой прокурор через такие предписания лишаться места не станет. Так что освобождайте купца и снимайте арест, иначе получите встречный иск об ущербе торговле и причинении убытков. Вы же не хотите оплачивать убытки из своего кармана?

Ошарашенный таким напором, титулярный молчал и только открывал рот. Потом он налил себе стакан воды, залпом выпил, как водку, и произнес:

– Забирайте своего брата, и чтобы духу вашего здесь не было, изобретатели.

Он позвонил, вошел городовой, титулярный сказал ему что-то, и через пару минут появился испуганный Иван.

– Да, а заявление мое подпишите и приобщите другой экземпляр к делу.

– Не будет никакого дела, – сказал титулярный и порвал бумаги. – С лавки печати снимут и шелк ваш вернут.

– Спасибо, господин советник, только будет лучше, если мы вместе выйдем из отделения и вы скажете журналистам, что по навету был задержан честный купец. Но следствие во всем разобралось и освобождает его. А дальше я поблагодарю вас, как сторонника прогресса и цивилизации, настоящего патриота, от лица русских изобретателей. Думаю, что так всем будет лучше, а то эти журналюги – акулы пера придумают небылиц, по своему обыкновению.

Так оно и случилось. Едва наша троица показалась на крыльце, тут же пыхнули пара магниевых вспышек (я заранее оскалился), и десяток журналистов стали наперебой кричать:

– В чем вина купца? Правда ли, что он торговал контрабандным товаром из Царьграда? Говорят, что шелк сделали два русских химика?

– Господа, успокойтесь, – сказал я. – Вины купца второй гильдии и почетного гражданина никакой нет, шелк был покрашен в Москве и не является контрабандным товаром из Царьграда. Кстати, Царьграда тоже нет, есть пока только Стамбул. Русские химики, одним из которых являюсь я, сделали не шелк, а краску для шелка красивого пурпурного цвета. Цвет этот имели право носить только царьградские базилевсы, пурпур был очень дорог, поэтому пурпурный шелк и назвали «царьградским», но, если хотите, мы переименуем его в «русский». Англичане сделали химический пурпур, но мы, русские изобретатели, превзошли их, используя передовую русскую науку. Наша краска более красивая, в чем многие имели честь убедиться. Вот и сейчас рубаха на мне из этого шелка, а то, что краску сделали мы, могут подтвердить не менее десятка свидетелей. На краску подана заявка на привилегию. Наша доблестная полиция оперативно провела следствие и установила невиновность купца. Интересно было бы узнать, кому выгодно затирать русских изобретателей, или это обычная зависть конкурентов к удачливому купцу – оговорить его и сломать его дело? Вот вам тема для журналистского расследования: кому выгодно затирать русских предпринимателей, негоциантов и изобретателей? Не правда ли, господин советник? – обратился я к титулярному советнику.

– Да, это правда, – выдавил из себя чиновник, покраснев как рак, – купец не виноват, а наши русские изобретатели в очередной раз англицкую блоху подковали.

Мы наняли извозчика и поехали домой.

По дороге братец Иван, вместо того чтобы благодарить, стал упрекать меня в том, что я рекомендовал ему назвать шелк «царьградским», и из-за этого его чуть на каторгу не упекли. Возразил ему, что все, что я сказал для его освобождения, а именно, что шелк покрасили русской краской и красильщики сделали это в Москве, мол, допросите свидетелей, – он мог бы сказать и сам. А то, что у него документов на товар нет – так это его вина, любой может обвинить его, что товар краденый, и ничего с этим не поделать. Где бумаги-то, купец? И, вообще, гони деньги сейчас, оказывается, товар давно покрашен и продавался, а ты мне заливал, что его только красят. Нажился на мне, а еще брат называешься… Всё, гони две тысячи целковых, и разбежались, гонорара за защиту не прошу, а надо бы, аванс учтен при расчете. Попрошу наличными и сегодня! И не надо заливать, что товар не до конца продан, ты, может, специально решил последний аршин придержать, а так уже пять раз на мне цену своего шелка отбил и давно в прибыли, даже с непроданным остатком.

– А ты откуда знаешь? – открыл рот простодушный Ваня.

– Сорока на хвосте принесла. В полиции сказали. Так что, если мне задержишь оплату, я им скажу, что выгородить братца хотел, а так контрабандный шелк-то, документов нет, вот и решили покрасить, чтобы замаскировать и быстро продать. Так что пойдешь ты, любезный братец, по Владимирке, гремя кандалами, аж на остров Сахалин. В общем, так, жду денег до вечера, а потом не отвечаю… В полиции с тебя больше стрясут – сумму-то они знают.

Кто не спрятался – я не виноват.

По возвращении домой на меня набросилась маман, ругая последними словами.

Из потока слов выходило, что я подбил на аферу простодушного Ваню и довел его до тюрьмы. Что я неблагодарная скотина и сколько со мной ни возятся, толку от меня нет. Службу я потерял, работать не хочу, нового места не ищу и сижу у нее на шее. Генрих, немчура проклятая, сбил меня с толку, и я с ним занимаюсь подозрительными опытами, и она не удивится, если выяснится, что я связался с бомбистами.

Я не стал говорить ни слова в свое оправдание, прошел к себе в комнату и, не раздеваясь, лег на постель. И где Шурка, что-то ни при визите к деду, ни в полиции я его не ощущал и он никак себя не проявлял, сидел тихо, как мышь под веником. А ведь мог бы помочь в разговоре с полицейским, а так это был только мой экспромт, и не уверен я, что здесь можно было бы опротестовать дачу показаний под давлением и отказаться от них в суде. Где была юридическая поддержка? Тут я сообразил, что чувствую какое-то всхлипывание в голове.

– Саша, ты что, плачешь?

– Зачем они так, шеф?! Я ведь все знаю! Вы правильно все делали, я бы так не мог, и у деда, и в полиции. Но я никогда не думал, что Иван, а особенно матушка так поступят – обвинят меня во всех грехах, хотя сами не безгрешны, совсем наоборот. О том, что Иван гуляет и проматывает деньги, я догадывался. О том, что матушка живет совсем не по средствам – тоже. Но дать мне пятачок на свечку, когда я все деньги, до копейки, отдавал ей – это слишком. Она на свои наряды десятки рублей тратит, а то и сотню в месяц может отдать, не задумываясь. После того как дом и лавки продали, деньги утекли как сквозь пальцы, и не на долги, там меньшая часть была, а большая часть вырученных от продажи денег – вообще неизвестно куда делась. При этом прислуге уже за полгода не плачено, а там на двоих всего-то десятка в месяц при столе и жилье, а что за жилье, ты и сам знаешь – темный чулан. В продуктовой лавке, у булочника, мясника и молочника – везде мы должны, все берем под запись. Выезд свой держим, как же, неуместно купцу второй гильдии ездить на извозчике. А Генриху, магистру, дворянину и кавалеру, значит, уместно? Как же, Иван – второгильдейский купец, а взнос в гильдию отдавать нечем. Да вы с Генрихом просто вытащили из долгов Ивана, у него нечем платить не только взнос, но и приказчикам, и на закупку нового товара денег нет. И шелк-то, действительно, то ли краденый, то ли контрабандный, поэтому и бумаг на него нет никаких. Но это не отцовский, как думали полицейские, Иван его позже купил по дешевке, это он так сказал, что потратил полторы тысячи, там если треть от этого за краденый-то шелк и была. Вот Иван купил его задешево, а продавать боялся, припрятал и испортил – пожелтел он, и если бы не покрасить, то без бумаг его лучше было бы просто сжечь, чтобы не попасться. Но Иван, он – жадный, и как ты предложил покрасить, да еще так красиво, он и ухватился сразу обеими руками, недаром сразу пять сотен аванса отвалил. Я такого даже не ожидал, видать, крепко его приперло, даже не с долгом в гильдию, это так, отговорка. У него все дело разваливается: из последних, наверно, денег дал – за соломинку ухватился, как утопающий. И нет бы век быть благодарным, он еще орать стал на тебя и обвинять во всем, когда ты из тюрьмы, считай, его вытащил, а не просто из долгов.

– Вот тебе и раз! Вот это скандал в благородном семействе. Я, значит, спасал торговца краденым, помогая ему сбывать товар. Саша, а предупредить меня раньше ты не мог? Мы ведь тоже рисковали, а за что, вернее, за кого – за дурака Ивана?

– Мне Ивана было жалко…

– А теперь жалко?

– Теперь – нет.

Тут, легок на помине, появился Иван с мрачной физиономией и, не говоря ни слова, бросил на стол пачку «катенек»[16].

– Две? – Иван кивнул.

– Пересчитывать не буду, но больше дел с тобой не веду, – сказал я решительно.

Иван вышел, а я пошел на кухню, есть очень захотелось.

– Глаша, у нас что-то поесть осталось?

– Сейчас согрею, барин. Идите пока в столовую, я сей минут подам закуску. Может, водочки выпьете, на вас лица нет.

– Да, пожалуй.

Я сел, и через минуту Глаша принесла запотевший с ледника графинчик, тарелочку с нарезанным огурчиком и ветчиной.

– Сейчас щи поспеют, закусите пока, барин.

– Спасибо, милая Глаша.

Я налил рюмку и выпил, но ни вкуса водки, ни расслабляющего действия не почувствовал.

Расслабиться не дала маман. Она влетела в столовую и начала истерить:

– Я места себе не нахожу, а он водку пьет! Иван мне сказал, что вручил тебе две тысячи рублей – изволь отдать их мне сейчас же.

– И не подумаю. Из этих денег я еще должен половину Генриху отдать и рассчитаться с мастерами.

– Александр, как ты говоришь с матерью! Никакого Генриха, мы бедствуем, и ни с кем я делиться не буду.

– Бедствия наши связаны с неумеренными вашими и братца тратами, и если вы не умерите аппетиты, то скоро разоритесь вконец, – заявил я этой обнаглевшей и в общем-то чужой мне «матушке». – Если нужны деньги – возьмите у Ивана, он на мне не меньше пяти тысяч чистыми заработал и еще тысячи полторы-две заработает на остатке шелка. Только будьте поумереннее в своих покупках и не давайте Ивану играть в карты – а то он последнее профукает. А Генриха я не могу оставить без вознаграждения – он честно заработал свою половину.