Отложенное венчание

4

Курт очнулся в непонятном месте. Нельзя было сказать, лежал он или стоял, или вообще парил в пространстве. Боли больше не было. Его окружала кромешная тьма. Или, может, он был слеп. Курт шевельнул ногами. Ноги двигались. Он вытянул вперёд правую руку, но ничего не ощутил, кроме пустоты. «Что это за место?» – подумал Курт, попытался потереть себе лоб левой рукой и обомлел. Лба он не почувствовал. То есть он знал, что и лоб, и голова у него есть, но никаких тактильных ощущений не было. Он, как будто, состоял из воздуха. Но и воздуха не было. Курт не чувствовал сердцебиения и не дышал. Ему стало страшно. «Эй, есть здесь кто-нибудь? – произнёс он, – где я, что это за место?»

– Здравствуй, Курт Винтерхальтер, – раздался такой родной и такой давно забытый голос.

– Мама? – только и выдавил из себя поражённый Курт.

– Не совсем, но в каком-то роде да, – ответил голос, – я решила, что тебе будет комфортнее, если я буду звучать именно так.

– Что со мной случилось, где я? Нас подбили над Северным морем. Я помню, что бомбардировщик упал в воду.

– Совершенно верно, Курт. От удара о воду тебе разбило голову. Но ты бы и так умер от кровопотери.

– Что это значит? Я не понимаю. Я же здесь, хотя ничего и не чувствую.

– Ты умер, Курт. То, что здесь находится это твой энергетический код, иначе именуемый у вас душой.

Ошеломлённый Курт в ужасе пытался понять, что происходит, и как ему выбраться из этого страшного места.

– А кто ты? Ты говоришь голосом моей матери, но её давно уже нет.

– Я же сказала, что так тебе будет комфортнее. Немного покопалась в твоих воспоминаниях, извини.

– Да кто же ты?!

– Я – Мысль твоего Создателя, Курт, ты находишься внутри меня. Он направил меня сюда с инспекцией и, честно говоря, увиденное меня не впечатлило. Что подвигло вас, людей, устроить очередное истребление мирового масштаба?

Курт не знал, что ответить. Он никогда не задумывался о понятии «истребления». Он воевал за фатерланд, за великую Германию.

– И что теперь со мной будет? Я, вообще-то, хочу домой, в Кёльн. Меня там ждёт девушка. У нас будет ребёнок.

– Курт, ты, видимо, недопонимаешь, что ты умер и пути назад нет. Ты – суммация своих решений, принятых при жизни. Своих действий и поступков, в результате которых ты оказался здесь со мной. Сейчас я думаю, что с тобой делать. А на счёт Ангелики у меня для тебя плохие новости, сожалею.

– Что с ней? – упавшим голосом спросил Курт.

– В то время, как вы летели уничтожать Мидлсбро, англичане летели бомбить Кёльн. На самом деле, уничтожение Кёльна всё ещё продолжается. Они бомбят уже второй день.

– А что с Ангеликой?!

– Прямое попадание двухтонной фугасной бомбы в её дом. У неё не было шансов.

– Я не верю! Она проходила курсы гражданской обороны. Они должны были успеть в бомбоубежище!

– Смотри, Курт…

Словно в документальной кинохронике, Курт увидел Кёльн с высоты птичьего полёта. Вид был, как из кабины тренировочного самолёта, когда он был курсантом лётной школы. Казалось, что кинокамера, движимая невидимым оператором, передаёт изображение прямо в его сознание. Он увидел знакомую улицу и пятиэтажный дом с книжным магазином на первом этаже. Заходящий в пике английский «Хемпден». Открывающиеся бомболюки. Бомбы, падающие на головы беззащитных людей. Всё это было очень хорошо знакомо Курту. Только на этот раз он смотрел на разрушение всего, что было ему так дорого. Он увидел, как английский фугас упал на крышу пятиэтажного дома, пробил перекрытия, достиг подвала и разорвался, взмывая вверх огромными языками смертоносного огня. Увидел, как дом содрогнулся, и, сначала нехотя, а потом всё быстрее начал проседать вниз. Увидел летящие в разные стороны стёкла и кирпичи. Увидел, превращающуюся в руины квартиру Ангелики на четвёртом этаже. И, наконец, увидел Ангелику. Точнее то, что от неё осталось между выгнутыми стальными балками под грудами кирпича. Из ночи камера скользнула в день. Курт увидел пожарные машины, бегающих солдат и медсестёр. В этой сутолоке он разглядел молодую девушку, почти девочку, стоящую у руин пятиэтажного дома. Лёгкое бежевое пальто, чёрные туфли с пряжками и чёрный беретик на голове. В правой руке девочка держала небольшой фибровый чемодан. Судя по виду – ученица частной школы. Камера поменяла ракурс, и Курт увидел лицо девочки – оцепеневшее, с широко раскрытыми от немого ужаса глазами. Черты её показались Курту до боли знакомыми. Да, несомненно! Эльза Кирхнер стояла у развалин дома её родителей. Её дома…

Курт всхлипнул. Точнее, это был не всхлип, а зеркальное отражение того эмоционального состояния.

– Да, Эльза выжила. Англичане разбомбили железнодорожное полотно, поэтому всех сняли с поезда и сутки продержали на одной из станций. Она добралась до Кёльна на автобусе, уже когда воздушную тревогу отменили, – сказала Мысль.

– Я… Я могу увидеть Ангелику? –спросил Курт.

– Нет, – ответила Мысль.

– Почему? Ведь я же здесь. Значит и она должна быть где-то.

– Она далеко, Курт.

– Где далеко? Что это значит? Что ты морочишь мне голову?!

– Она в другой части Вселенной вне моей досягаемости. Да и в любом случае, моя работа здесь.

– Ну так отправь меня туда, к ней!

– Нет, Курт. Я решила. Сейчас ты будешь спать.

– Да какое к чертям собачьим спать! Я вообще не хочу быть здесь с тобой. Выпусти меня!

Курт почувствовал, как непреодолимая усталость навалилась на него. Глаза слипались, и сознание уходило куда-то в небытие. Он услышал, как ласковый голос матери, словно в детстве, поёт ему колыбельную. Курт уснул…

– Вставай, Курт, просыпайся, малыш, – раздался где-то рядом нежный голос.

Курт с трудом открыл глаза, но ничего не увидел. Его по-прежнему окружала сплошная темнота.

– Настало время просыпаться, – голосом матери прошептала Мысль.

– Долго я спал? – спросил Курт.

– Достаточно долго для того, чтобы закончилась война, на которой ты воевал. Я этому посодействовала.

– Война закончилась? Мы победили?

– Ты скоро сам всё узнаешь.

– Хорошо. Теперь ты меня отпустишь? Я увижу Ангелику?

– Да, Курт, я отпущу тебя. Ты увидишь Ангелику. Я, как Мысль Создателя, так решила.

– Где? Когда?

– Не здесь.

– Так где же?

Мысль не ответила. Курт ощутил, как Нечто проникает в его сознание. Он не хотел пускать это непонятное, но оно легко сломило его сопротивление и, как паутиной, опутало его энергетическую сущность. Курту опять стало страшно. На этот раз Нечто не просто смотрело сквозь него, оно беспардонно вторглось в его личность. В его память. В его эмоции. В его сущность. В то, чем он, Курт Винтерхальтер стал к своим тридцати двум годам земной жизни. Он понял, что его личность уничтожается. Как будто кто-то ластиком стирает карандашный рисунок. Штрих за штрихом, воспоминание за воспоминанием, эмоцию за эмоцией. Сознание Курта билось в конвульсиях. Память улетала прочь, как обрывки сна. Строение его личности, когда-то казавшееся незыблемым, разбиралось кирпичик за кирпичиком. Он, казалось, уносился в детство, судорожно цепляясь за столь дорогие ему воспоминания, в то же время сознавая, что и им сейчас придёт конец. Он ещё помнил своё имя, помнил любящее лицо матери, помнил зелёную листву на деревьях во дворе.

– Я полностью сотру его личность? – спросила сама себя Мысль.

– Я оставлю одну строку энергетического кода в подсознании будущей биологической единицы, – ответила Мысль, – это необходимо для выполнения Его плана.

– Эмиссар достиг соглашения со своей Сестрой?

– Да.

Память детства покидала Курта. Это был уже маленький мальчик, оставшийся один в тёмной комнате и плачущий от страха. Имя «Курт» исчезло в темноте, словно лист бумаги, подхваченный сквозняком. Ребёнок исходился беззвучным плачем. Опять что-то непонятное подхватило его, перевернуло и толкнуло в неизвестность.

Боль, страх, тёплый кровавый туман вокруг. Неизвестность, страх, боль, холод, яркий свет… Младенец раскрыл рот и закричал.

Шёл июнь 1945 года. В освобождённом год назад от финской оккупации Петрозаводске, в кое-как восстановленном роддоме лежала измождённая молодая женщина.

– Поздравляю, мамаша, у вас здоровый малыш. Мальчик, ух, богатырь! – пожилая акушерка подошла к женщине и положила ей младенца на грудь, – как записать-то его?

– Егором. Егором Петровым, – ответила женщина.

– Тааак, сейчас, – акушерка химическим карандашом старательно выводила буквы на клеёнчатой бирке, – По отцу-то его как? Где папка-то наш? Ты, я смотрю, одна и родных никого нет. Ежели он ещё не демобилизовался, так я могу послать кого ему телеграмму отбить, что сын у него.

– Григорьевич. А отец его погиб зимой. Под Кёнигсбергом, – Ольга посмотрела на сына и заплакала.

5

1 июня 1971 года лейтенант советских ВВС Егор Григорьевич Петров в составе девятой эскадрильи посадил свой «Су-11» на аэродроме авиабазы Роммштайн под Берлином. По решению командования истребители перебазировались из-под Калининграда в Германскую Демократическую Республику. По команде капитана Демьяненко лётчики выстроились на взлётной полосе, ожидая командира полка.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться! – рапортовал старшина роты технического обслуживания.

– Обращайтесь, старшина, – ответил Демьяненко.

– Полковника Зайцева срочно вызвали в Берлин, будет завтра. Сейчас за него замполит, подполковник Плотников. Приказ рапортовать ему. Хочет со всеми лично побеседовать.

Петров вошёл в кабинет замполита последним.

– Товарищ подполковник, лейтенант Петров по вашему приказанию прибыл!

– Вольно, лейтенант! Успеешь ещё построиться. Сядь, вон, лучше, поговорим.

Подполковник махнул рукой в сторону кресла, стоящего по другую от него сторону стола.

– Зовут меня Плотников Андрей Михайлович, заместитель командира по политической части, – сказал он, листая личное дело Петрова, – Эге, Петров Егор Григорьевич, член КПСС с 1970 года. Что заканчивал, Петров?

– Качинское лётное училище в Волгограде.

– Хорошо. А сам откуда?

– Из Петрозаводска.

– Так-так. Ну что, Егор Григорьевич, день у тебя тяжёлый был. Перебазирование, сам знаю, дело непростое. Может пропустим по чуть-чуть? – Плотников расплылся в широкой улыбке, показав крупные, лошадиные, жёлтые от никотина зубы.

Петров несколько опешил от такого разворота событий.

– Откажусь, товарищ подполковник! Не люблю я этого дела.

– А я так приму всё-таки на душу населения, – Плотников открыл сейф и извлёк оттуда бутыль с мутной жидкостью белёсого цвета, – шнапс их, самый настоящий, немецкий.

– Люблю грозу в начале мая, – почему-то произнёс он и, наполнив до половины гранёный стакан, залпом выпил.

– Ух, хорошо! Забористый напиток, – протянул он и достал из сейфа банку с солёными огурцами. Самое главное – закусывать, чтоб не развезло, – весело сказал он, смачно пережёвывая огурец.

Петрову Плотников показался забавным, хотя и странным. Сидя напротив, он изучал морщинистое лицо замполита. Седой, с лысиной на голове и пытливыми карими глазами. Плотников, тем временем, достал пачку «Беломора» и раскурил папиросу.

– Партбилет с собой? – спросил он Петрова.

– Да.

– Давай сюда. Я тебя на учёт в парткоме поставлю. Надо ещё взносы заплатить. Хотя чего их платить? У меня марок этих двухкопеечных завались, девать некуда.

Он открыл ящик стола, послюнявил указательный палец и показал Петрову три, прилипшие к пальцу, марки.

– Вот так их, сюда, – Плотников криво вклеил марки на страницу партбилета Петрова.

– Ну что, Егор Григорьевич, какие у тебя планы на свободное от службы время? Как собираешься повышать свой морально-боевой дух? – спросил Плотников, наполняя второй стакан.

– Думаю поступать учиться, – ответил Петров.

– Учиться это хорошо. Куда поступать и на кого? – продолжал свои расспросы Плотников.

– В Петрозаводский Государственный Университет, на исторический факультет, заочно. Хочу стать военным историком.

– История дело хорошее. А у тебя в Петрозаводске есть кто?

– Да, мать живёт.

– Так-так, – кивал головой Плотников.

– В этой связи хотел бы спросить, товарищ подполковник. Мне бы начать готовиться надо. Думаю в следующем году поступать. Да и немецкий подучить надо, а то с лётного училища не практиковался. Здесь где-нибудь есть библиотека или хоть читальный зал какой-нибудь?

– Библиотека? Так есть у нас, конечно, библиотека! Полгода уж, как работает. А то до этого, Зоя Никитична, заведующая бывшая, в Союз с мужем вернулась, так библиотека восемь месяцев не работала.

– Ну, и как мне туда?… – начал Петров, но Плотников, не слушая, перебил его.

– А сейчас там новая библиотекарша. Немка, но стопроцентно русская, – понятным только ему афоризмом выразился подполковник.

– Это как? – спросил Петров.

– Девка – ух! Кровь с молоком, глазастая такая и… – Плотников проделал пассы руками на уровне своей груди и загоготал. Гогот постепенно перешёл в сипение, напоминающее отдалённый собачий лай от чего Петрову тоже стало смешно, – Ну, ты понял, лейтенант.

Петров воздержался от комментариев.

– А история с ней вот была какая. Ты послушай, такого тебе в университетах не расскажут. Я ж сам её с рождения знаю, – просмеявшись сказал Плотников.

– Служил я в войну в пехоте. В мае 1941 курсы командиров закончил, а в июне уже война началась, так я лейтенантом на фронт пошёл. Со мной служил такой Пашка Макаров, рядовой ещё в ту бытность. Парень простой, патлатый такой с кудрями, деревенский, из крестьян. Весельчак был и шутник большой. Вечно песни свои под гармошку распевал да прибаутки рассказывал. Только вот в сентябре 1941 прилетела ему весточка со Смоленщины, где деревня его была. Сожгли немцы деревню, а жителей всех поубивали. У Пашки там жена оставалась, да двое пацанов. Лица на нём не стало. Озверел, как волк голодный. Сколько раз с ним в атаку ходили, он немцев в окопах в упор расстреливал, а которые недобитыми оставались, так лично им штык-ножом глотки резал. Так мы с ним к Берлину и продвигались. Пашке к тому времени звание старшего сержанта дали да орденом Красной Звезды наградили за заслуги перед Родиной. Во взятии Берлина мы с ним вместе участвовали, а потом в оккупационных войсках так и остались. Пашку поваром в солдатскую столовую определили. Ну, жизнь гарнизонная послевоенная для него скучновата была. Да и понятно, мужик он тогда ещё молодой был, а ни жены, ни детей не осталось. Загуливал он в Берлин, значит, под предлогом чего-то там для столовых нужд приобрести. Я уже тогда в звании майора был, ну, как мог, старался эти его выходы покрывать, товарищ как-никак мой боевой. Да только в один день, вернулся Пашка из Берлина не один. Слышу я, а на КПП крики дикие, Пашка вопит, а часовой ППШ на него направляет. Ну, что, я подошёл, построил всех по стойке смирно, смотрю, а у Пашки из-за спины девка выглядывает. «Ты, Макаров, совсем разум потерял? – говорю, – Одно дело, когда ты в Берлине со своими девками кувыркаешься, а другое – когда ты их в часть тащишь!». А он мне, это, дескать, не девка, а Эльза Гельмутовна Кирхнер. Он её любит, и она от него ребёнка ждёт. Мать честная, думаю, этот же дурак под трибунал пойдёт. И что, говорю, ты с этой Эльзой здесь делать хочешь? Я, отвечает, хочу, чтобы нас командир части расписал законным браком. Да уж, думаю, дела. Где, у кого, на какую банку тушёнки он эту Эльзу выменял, никому не известно. Смотрю я на неё – чумазая вся, худая, в пальтишке изорванном с грязным беретом на голове. Всё за Пашку цепляется, боится. Ну что, взяли их наши. Пашку на гауптвахту, Эльзу эту на дознание. Неделю мурыжились. Врач наша полковая беременность подтвердила. Про Эльзу выяснили, что родом из Кёльна, это на той стороне сейчас. Что все родные её в бомбёжку погибли ещё в 1942, а в Берлин она сама толком не знает, как попала. Как-то! Закончилось всё тем, что решили их всё-таки расписать. Приняли во внимание заслуги старшего сержанта Павла Макарова перед Родиной, как-никак фронтовик-орденоносец, Берлин брал. Эльзу, между тем, в столовую посудомойкой и уборщицей определили. А в июне 1946 Эльза девочку родила. Роды, помню, трудные были. Целую ночь на весь гарнизон орала. Там уж командир медсанбата, полковник Ивашина сама роды принимала. Назвали новорождённую Ангеликой. Пёс их знает, откуда такие имена берутся, да, вроде, так Эльзину сестру покойную звали. Ну, а Пашка дочку просто Гелей звал. Пока суд да дело, стал он попивать потихоньку. Закроется после ужина в бытовке и брагу свою настоенную хлыщет. В один вечер переполошились все от криков диких. Смотрим, а Пашка с топором Эльку по плацу гоняет. Та от него с Гелей на руках убегает, вопит что-то по-немецки. Выловил Павла старшина Белоконь, здоровенный такой хохол, косая сажень в плечах. Ты что, говорит, гад, делаешь? Паша на него с топором, а Белоконь ему как хрясь в ухо, тот и на землю упал, топор выронил. Белоконь его за грудки поднимает и прямо в лицо орёт, что ты, мол, у меня за пьянство и дебош на оккупированной территории под трибунал пойдёшь, к стенке прямиком. Вот так, оказался опять Пашка, как дурак, на гауптвахте. Мы все, как могли за него ходатайствовали. Опять же, значит, фронтовик, орденоносец, дочка грудная на иждивении. В общем, замяли дело. Я его потом спрашиваю, ты, зачем, значит, Эльзу с топором гонял. Она, говорит, тайком от меня Ангелику в кирхе покрестила, там у них пастор какой-то всех крестит. Да мало того, что покрестила, так ещё и в метриках их церковных записала её, как Кирхнер. А какая она Кирхнер? Она моя дочь – Ангелика Павловна Макарова! Вот так вот, росла Геля, как дочь полка в нашем гарнизоне. В столовой да в медсанбате помогала. Медсёстры её русскому языку учили, да как читать-писать грамотно. Ну, а немецкому уж Эльза её обучала. Так и жили бы, но только осенью 1956, это значит, когда Гельке десять лет было, помер Пашка. Запился брагой своей. Утром солдаты в бытовку за крупой пришли, смотрят, а тот уже окоченелый на полу лежит. Вскрытие сердечный приступ показало. Эльза после смерти его совсем сдала. Исхудала опять вся, глаза ввалились, взгляд потухший какой-то стал. Любила, видать, Павла крепко. На два года его и пережила всего. В 1958 какая-то инфекция почек у неё случилась. Как слегла она, так больше и не вставала. Да что уж там, это сейчас таблеток всяких полно, а тогда и лекарств-то толком не было. Схоронили, стало быть, мы Эльзу, стали думать, что с Гелей делать. Документов-то у неё толком, кроме метрики церковной, никаких не было. Ни наших, ни гэдээровских. Решили её к своим, в кирху отвести. Там пастор уже другой был, тот, который её крестил, помер давно. Но этот новый про Ангелику слышал, поэтому определил её в церковный приют для сирот войны да в школу при кирхе записал. Я через два года в Высшую Партийную Школу в Москве поступил, и на пять лет из Германии уехал. Закончил, тут мне в Роммштайн и предложили вернуться. Ты, говорят, немецкий знаешь, опыт службы там есть, поедешь замполитом на авиабазу, которая на месте вашего старого гарнизона стоит.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.