Интерпретации неба

Часов песочных сколько смен,

Само – убийств? само – уверенно?

Само – спасенье, само –плен?

Не тот сезон.

Минут столетия.

Всё медленней по венам кровь.

И за барханом голос ветреный

Шептал всё тише

«Пей любовь»…

12.12.12.

В жизни, в искусстве, в борьбе, где тебя победили,

Самое страшное – это инерция стиля.

Наум Коржавин

И туманится день, закрывая собою ночь,

даже ты – в обесцвеченных перьях крыл,

этот мир многолик, многокож, многоточ,

и вчера он еще так вертелся и точно был.

Были рядом, яблоки и рассвет,

«за тебя небесам благодарен я сотни раз»,

но вонзаются стрелы с ядами – гадами «нет»

в лепестки нашей памяти, навылет из наших глаз.

А сегодня в твоих затаилась другая слеза:

с отражением нового, без оперений и бед,

а моя – солоней, моя исподволь, за небеса,

как сквозное ранение, в шрамы, вслед.

вот, скажите, забава – судьбу свою сослагать:

«может, будет, а если, наверняка»,

только знаешь, больнее всего не лгать,

когда сердце простреляно и отнялась рука.

Права правая, что без имени и кольца,

ей такой – только ложку нести ко рту,

как в стихах про инерцию стиля и правду конца,

и возможность начала, и прочую суету.

Суета – знак безумия. Ночь и ноль –

придают новый смысл падению наших тел,

и тот мир, что вертелся вчера как боль,

это понял давно, и сорваться с оси посмел.

О без яна

Что такое "О" без Яна?

Что за однобокий Инь?

Пусть зовется обезьяной!

Таки и быть тому, аминь!

Ей вдохнул печали в очи,

ловкость рук и гибкость тел,

только человечность Зодчий

ей придать не захотел.

Потому что в человечной

букве "О" есть инь и ян,

Живи вечность иль беспечность,

Или людь иль обезьянь!

Экомама

Бросаешь просто семечко в горшок,

оставив оправдания эпохам,

и очерствение сменяет шок,

когда роняешь родственные крохи.

И пусть растут без ласок и без глаз

в периметрах казенных и ухабах,

и видят мир из многоточий нас,

живущих в полулюдях-полужабах.

И ежечасно нормативный жук

снимает хлорофильные рубашки.

Растет росток на перемычках мук

(или стоит на нервах промокашки).

Джинсовый эльф пакует чемодан,

играет стебель дюймами-словами,

а ты стоишь как форменный болван,

которого вчера назвали «мамой».

2002 г.

Виртуальные зарисовки чатлан

№ 1 «Таежная»

Не потому, чтоб я Ее любил,

а потому, что я томлюсь с другими

И. Анненский

Томясь с другими – это ль не порок,

рассматриваешь сердце под осколком.

Кто был на небесах – еще не Б-г,

кто был в тайге – еще не значит, волком.

Колпак – цветной, но был ли этот шут,

не объяснить метаморфозы странной,

молчаньем хоть ста тысяч Будд

не прикоснешься к лотосам нирваны…

Сжимают пальцы клавишный набор,

и в закулисье о Форсайтах сага,

и вновь оправдан вор (или не вор)

каким-то белым росчерком зигзага….

2002 г.

№ 2 «Ташкентская»

Раскинется счастье как лента

в мозаике яблочных дуг.

Под небом ночного Ташкента

искали, да видно не ту.

И не волновали кого-то

в сиянье ночных куполов,

и часто фальшивила нота

от боли несказанных слов.

Бежишь от нее и чего-то,

в охапку собрав корабли.

А жизнь – черное – белое фото

в альбоме твоей нелюбви…

№ 3 Милому*

Что творится с нечистою силой?!

Все слова до гримас изувечили!

Голова – как застенки для милого

и отрезок до + ∞.

Скоро так обнажится симптомами,

что душа, обеспылев, просеется,

и бежать по дороге (знакомой ли?),

и в упругости клавиш надеяться.

Их так много – людей неизбежности,

что всё трутся о блеск крокодиловый,

разрывая кувшинками нежности

на кусочки

Единого

Милого.

*Милый – ник лидера чата)

2002 г.

Номад

И вернётся домой номад,

скинет обувь, как рай и ад.

Мира ищущий.

Миражи -

одеяния,

слова,

этажи.

Познававший учений свет,

звон медалей,

мечей,

монет.

Принимавший чужую кровь,

как запретно-сладкую новь.

Воспевающий океан,

воскрешённый от зла и ран.

Он вернется домой.

(эпилог).

Скинет сон,

ступив за порог,

и в слезах будет он обнимать

всю седую, как степь, мать…

Ушедшим

Сорвавшись с небес, разбивая крыло, умирают поэты.

Смолкает перо. Миг, нетронутый строчками, чист.

Не вечно ничто, только тонкая линия света,

И лист.

Когда на глубинное дно опадает душа музыканта,

В вибрацию волн, в пустоты оглушительный круг,

То выпорхнет свет, как вечности доминанта,

И звук.

Уходят художники, как разбиваются храмы,

И рвутся холсты, и брызжет пурпурами день,

Взрываются краски, и прячут палитры и гаммы

В тень.

Постигшие знаний о траектории солнца,

босыми ногами, ступая по бренной пыли,

уходят, под выплески истин, в печали колодцев

с земли.

И в том постоянстве сияния вечного света,

Мерцая, как всполохи, с неба до самого дна,

Уходим и мы, молчаньем смыкая ответы,

Как тишина.

Благо дарю

Благое таинство дарю,

хоть песни птиц давно отпеты,

и обезжизненны планеты

душ, бывших нашими.

Дарю. Благо дарю.

Благодарю.

По взмахам самым белым, нежным,

Цветов ли, крыльев иль бумаги,

дарю тебе святое благо

быть безнаказанным и грешным,

терпимым и не потерпевшим.

Благодарю созвездье «Лю»,

что, не взирая на парсеки,

вспять поворачивало реки

моей судьбы и я молюсь

лицом к тебе и Мекке.

Благо дарю.

Благодарю…

Лампочка

"Чем больше скруток, тем больше потерь",

делился электрик, вонзающий дрель

в бетон моих принципов, правил и сводов,

"Ток любит прямых, полюса и свободу,

и кабель трехжильный – для силы и роста,

во имя отца или сына, иль просто,

не важно, куда будут ноги смотреть,

для провода главное, чтобы он – медь".

Еще говорил про горячие точки:

стройбат, Приднестровье, женитьбу и дочку,

про кризис сказала спецформа завода,

который стоит уже более года.

Потом он молчал, а рука – говорила,

и голос её больше Ампера силы.

Создать, пронести, заземлить и зажечь -

об этом простого электрика речь.

Бетон все крошился, визжали все дрели,

мы все понимая, на это смотрели,

как разные звенья единой цепи

электроэнергии или Пути…

И снилось потом, что мне семь или восемь,

И папка живой будто, к небу подбросив,

Смеется со мной, как нечасто бывает,

И лампочкой снова меня называет!

2016