La Critica (первая книга казанской трилогии)

Прямо в фойе автосалона Шуба нетерпеливо выслушал наш сбивчивый рассказ о том, что мы от него хотим, вполглаза глядя на видеопрезентацию пустого макета La Critic’и на моём планшете.

– Вот и за всё это великолепие мы просим всего п… – хотел было перейти к заключительной фразе я, но Шуба меня перебил.

– Вы что, ребятки, говна въебали?! Я даже не слышал о вашей газете ничего? Как она называется?

– La Critica, – начал отвечать на последний вопрос я.

– Чё-ё? – сморщился Шуба.

– La Cti… – попытался её раз произнести я.

– Неважно. Вот когда я о вас услышу!.. От кого-нибудь, заслуживающего доверия… Об этой вашей «Критине». Тогда…

– Тогда нафиг ты нам нужен будешь?! – задал резонный вопрос Глеб.

Шуба потерял дар речи от такой наглости, потом нашёл слова:

– А на…уя вы вообще мне нужны, да ещё и за мои же деньги?! Глянцевые издания нашего города мечтают, чтобы я нарисовался на их страницах! Они готовы… Это кто? – Шуба ткнул пальцем в заставку на моём планшете, который я от волнения теребил в потных руках, то нажимая на «home», то на кнопку «сон». Фоновым рисунком последние несколько дней мне служила фотка Глеба и Марты, которую я сделал, когда они утром на нашей убогой кухне в одинаковых пижамах с кружками растворимой бурды в руках устало смотрели в мою сторону.

– Это я, – признался Глеб.

– Это он, – подтвердил я.

Шуба печально вздохнул и, как бы пересилив негодование, задал вопрос по-другому, тыча пальцами в экран планшета:

– Вот это кто? Вот это? Это? Эта девушка в пижаме? Вот?

– Это моя сестра Ма… – начал Глеб, но я его перебил.

– Это Гвинет Пэлтроу, актриса из США, – ответил я таким тоном, мол эту девушку должен знать каждый.

Повисла тишина. Каждый, скорее всего, думал о своём.

– Это же она снималась в «Железном Человеке»? – округлив глаза, спросил Шуба.

– Не лучший её фильм, – скрипучим голосом ответил я. – Но, да. Она снималась во всех «Железных Человеках»…

– Ради денег, – покивал Глеб.

– И это твоя сестра? – на всякий случай ещё раз уточнил наш собеседник.

– И это его сестра, – решил продолжить обсуждение этого вопроса я, раз уж начал. – А он – её брат. Брат знаменитой актрисы. Брат сестры. Как насчёт нашего предложения?

Шуба скорчил гримасу, которая должна была показать крайний «респектос» Глебу, как родственнику великой актрисы. Глеб мотнул головой, что означало: «Да ничего такого. Я привык». Эта благодатная почва должна лоббировать контракт. Что делать, когда обман раскроется, я подумаю позже.

Мы ещё немного посидели молча. Позы были торжественные. Шуба закрыл глаза, начал тереть переносицу большим и указательным пальцем правой руки и смеяться. Мы с Глебом недоуменно переглянулись. Шуба уже просто таки хохотал. Мы с Глебом напряглись. Я взял планшет с журнального столика и положил к себе на колени.

– Ахахах! Ну вы даёте, ребята! Давно так не смеялся, – Шуба наконец разлепил залитые слезами глаза.

Я не знал что говорить. Оставалось ждать. Видимо, чтобы как-то форсировать развязку, Глеб спросил:

– А что тут такого смешного, дядя?

– А вы молодцы!.. – погрозив пальцем, сказал Шуба.

– В смысле? – спросил я, на всякий случай до ушей улыбаясь.

– Это, – Егор указал пальцем на планшет у меня на коленях. – Марта Стальская – девушка моего адвоката Марка Бимерзкого, юрист, – выбивала долги по КАСКО для моей мамы.

Установилась десятисекундная пауза.

– Ну, или так, – согласился я.

– «Или так», «или так»… – эхом повторил Шуба, потом спросил: – Так кто вы такие, чёрт бы вас драл?

– Всё за исключением «Железного Человека» остаётся так же, – ответил я наивным тоном.

– Не шутите со мной, – посоветовал Шуба.

– Покажи ему свои права, – обратился я к Глебу.

Глеб извлёк из внутреннего кармана пальто бумажник, достал оттуда автомобильные права и кинул их на середину столика. Шуба взял документ и приблизил к глазам. Прищуренным взглядом посмотрел на нас, затем на права, потом опять на нас, снова в права. Кинул их обратно на стол. Изрёк:

– Так что вы там рассказывали о новом журнале?

– Газете, – поправил я.

– Так что вы там рассказывали о новой газете? – поправился Егор.

*****

У La Critic’и появился Шуба.

После изобретения динамита, всё, что не взрывается,

оставалось незамеченным

С. Дали

Глава о пятой поправке к не нашей конституции

Последние полчаса я говорил без умолку про преимущества размещения рекламы в нашей несуществующей газете. Я расписывал перспективы долгосрочного сотрудничества, широту будущей аудитории, нетривиальность концепции, профессионализм работников, авторское видение, качество полиграфии, наконец.

– Мы хотим сделать себе имя. Тот, кто поддержит нас на первоначальном этапе, будет нашим большим другом впоследствии, – я почувствовал, что хватил лишка, а потом сразу подумал, что скромность данному делу не помощник.

Сицилия Владимировна как-то нехотя выслушивала мои аргументы. Складывалось впечатление, что ей не слишком-то интересно. Тогда почему я ещё здесь?

– Кхе, – кашлянул я.

– Я понимаю-понимаю… – покачавшись из стороны в сторону на офисном кресле, промолвила Сицилия Владимировна.

От словесного извержения последних десятиминутий в моём рту наступила засуха. Я представил себя в компании большого запотевшего бокала пива; это придало мне сил.

– Ну, так что? Что скажете? Пятнадцать тысяч рублей за приличный рекламный текст – не такая уж большая сумма, – я постарался расслабить мышцы лица. – В лучших традициях восточноевропейской продажной журналистики.

– Какой говорите тираж первого номера? Три тысячи?

– Да.

Сицилия Владимировна выглядела практически так, как я её и представлял, тем более что я посмотрел её фото в Интернете; судя по информации в Сети, она занималась раскруткой заведений досуга, но ни одного названия я найти не смог, только фотографии Сицилии на разных светский раутах. Ухоженная женщина сорока трёх – сорока пяти лет, платиновая блондинка со смуглым лицом, немного лишнего веса. Она не была похожа на идиотку, которых пруд пруди в этом бизнесе, но и мозги ниоткуда не торчали. Короче, она могла быть кем угодно.

– Что скажете? – не слишком подобострастно спросил я.

– Что вам для этого нужно?

– Для статьи?

– Да.

– Поужинать втроём в вашем заведении. Копию меню. Информацию о вашем шеф-поваре. Фото интерьеров. Фото экстерьера. И всё, что вы сами пожелаете сообщить о вашем прекрасном ресторане.

– У вас широкие скулы, – неожиданно сказала Сицилия Владимировна, как бы имея в виду нечто иное, чем моё лицо.

Она покачивалась вправо-влево на своём кресле руководителя, надеясь на то, что на меня произведёт сильное впечатление её зрелая сексуальность. Я не собирался выдавать своего глубокого впечатления её зрелой сексуальностью, потому что вслед за этим всегда следуют экономически невыгодные уступки. Впрочем, я ошибался, но это неважно. Я изобразил меланхолию и ответил на её замечание:

– По бабушке я – поволжский индеец.

На моём лице не было и тени иронии; не смотря на лицо собеседницы – как бы осматривая кабинет, – в отражении стеллажа я заметил искреннюю реакцию на мою остроту.

– Извините, мне надо выйти, – она поспешно вышла из кабинета.

Оставшись один, я, как всегда, находясь в новом для себя помещении, обследовал взглядом верхние углы на предмет камер наблюдения. На первый взгляд камер не было, и я немного поковырял в носу. Кабинет производил впечатление обычного помещения для директора небольшого общепита: стеллажи с мерной посудой, электронные весы, рекламные проспекты, бланки и прочее. Вернулась Сицилия Владимировна.

– Итак, Вадим, – она развела руками, но не хлопнула в ладоши, а медленно сомкнула их, – на первый взгляд вы нам подходите.

– Вам?

– Мне?!.. Нашему заведению… В качестве рекламного носителя, – Сицилия Владимировна так стушевалась, как будто я ворвался к ней в туалет.

– Рад. Не передать словами, как я рад, – немного иронично, чтобы она не поняла как на самом деле я рад, ответил я, вставая с кресла.

– Мы, непременно сработаемся, – протянула руку для пожатия Сицилия.

– Да, всенепременно, – я легонько пожал кончики её холодных влажных пальцев.

Наполовину я уже вышел из кабинета, когда она вдруг громко спросила:

– Для кого La Critica?

Я вздрогнул и обернулся.

– Для всех, – тихо сказал я.

– Как Айфон? – с усмешкой спросила Владимировна.

– Как сметана, – улыбнувшись, ответил я.

*****

– «…Чувствую, как напитки маршируют сквозь меня, будто на параде, будто идут в атаку на тоску, будто идут в атаку на безумие…» – прохрипел Глеб, невидящим взором уставившись в спёртый воздух своей комнаты.

– Кальсоны и майка вкупе с крашенным коричневой краской деревянным настилом пола, на котором вы возлежите… Рад констатировать тот факт, что вы полностью освободились от былого снобизма. Народ вас полюбит, не сомневайтесь, – я ещё несколько секунд посмотрел на валяющегося на полу пьяного Стальского и пошёл на кухню.

Он сегодня, что называется, отталкивался от дна: падал на самый низ алкогольного злоупотребления, чтобы назавтра, проклиная то, что родился, завязать на полторы недели. Ни дать ни взять, Пол Ньюман в образе Хладнокровного Люка, – такой же насмешливый, красивый, разбитной и непредсказуемый. До завтрашнего вечера он не работник.

– Что это с ним?! – испуганно спросила, вбежавшая на кухню Марта.

– Так бывает. Он в порядке, – как можно увереннее ответил я, всматриваясь в содержимое холодильника, скрывая тревогу.

– Он не уснёт с сигаретой? Как думаешь? – Марта присела на табуретку.

– Нет, не уснёт. Есть хочешь? Приготовить тебе что-нибудь? – я хотел отвлечь Марту от грустных мыслей о брате.

– Буду то же самое, что и ты, – ответила Стальская.

Я приготовил ужин, и мы поели в комнате Марты. После еды я решил немного выпить и замешал себе коктейль. Марта от алкоголя отказалась.

– Чтобы Глебу меньше досталось, – пояснил я. – Ты съездишь завтра с нами за компанию в несколько мест по делам газеты? Надо сфотографировать кое-кого. У тебя, кажется, фотоаппарат имеется. А вечером поужинаем на халяву в «Фанерном Пейзаже». Если ты не занята, конечно.

– Я… Я могу. После игры. Да. Глеб там не умер? – Марта пыталась проникнуть взглядом через стену в комнату Глеба.

– Он не умрёт в этот раз, не беспокойся. Он воплощает в жизнь принцип: «Завязывать нужно тогда, когда коснулся дна».

– Кто сформулировал этот принцип? Какой-то европейский писатель начала двадцатого века? – спросила Марта немного раздражённо.

– Нет. Так говорил Хэнк Муди – герой сериала «Калифорникейшн», – пояснил я.

– Всё-таки я схожу – проверю его, – начала подниматься Стальская.

Я наморщил лоб, чтобы казаться не менее обеспокоенным, хотя я прекрасно знал, что с этим алкоботом ничего критического не случится. В этот самый момент Глеб развеял сомнения в своём присутствии в мире живых громкой декламацией:

– «И я размазываюсь по стенам, заползаю в окопчик собственной Богом проклятой души!..»

*****

Двадцать часов спустя.

Мы присутствовали на волейбольном матче, в котором участвовала Стальская. Так правильно говорить: «в котором участвовала»? Она играла за команду нашего Универа. На её футболке стояла цифра «5». После матча она обещала нас свозить в несколько мест и сделать на свой фотоаппарат несколько снимков. Фото людей – героев нашего первого номера, – в основном наших старых знакомых, подвизающихся в ресторанном бизнесе.

– «О Боже праведный, откуда этот рой прелестных девушек возник передо мной?» – нараспев продекламировал я классика.

Глеб покивал, соглашаясь с классиком.

Глеб переспал с третью команды по волейболу нашего Универа. Просто, чтоб вы знали. Стальский старался уважительно отзываться о тех многочисленных девушках, которые падали ему на конец, но, сами посудите: трудно искренне уважать людей, которые на тебя молятся; в такой же ситуации пребывает Бог, (всё таки немного) свысока смотрящий на человечков.

Очень быстро моё внимание сосредоточилось на других вещах. Я любовался тонким станом Марты и находил в каждом её движении частичку вселенской гармонии и грации. Моё воображение рисовало волнующие картины, на которых была пустынная необитаемая Земля и последние два человеческих существа – Марта и я. Люди, обращённые в каменные статуи, безмолвно взирали на недвижный воздух. В сотнях невидящих глаз, как в зеркалах, отражался танец двух последних живых существ, становящихся одним.

– И вот ещё: под номером девять. Я бы сказал, что ей не хватает шестёрки перед девяткой. Это бы указало на некоторые её предпочтения, – Стальский достал свой курительный набор и начал крутить самокрутку. – Известно, что спортсменки утилитарно подходят к сексу.

Последние судороги преджизненной страсти. Затемнение. Занавес.

– Номер двенадцать… Они все как двухместные авто, – очень спортивные.

– А?.. – очнулся я. – Я всё прослушал. Что ты там о нашей тачке говорил? Дай-ка бинокль.

– На.

Найдя невооружённым глазом Марту, я приложил к глазам оптику. Я всегда думал, что мне достаточно королевы, а теперь узнал, что мне нужна Богиня. И прямо сейчас я смотрю в бинокль на её попу.

– На попу моей сестры смотришь?

– Да, – не отрываясь от бинокля, ответил я.

Если уж была упомянута попа, то будет упущением не упомянуть си… грудь. Грудь Стальской по-моему была идеальной. Это были не «визгливые сиськи», как у некоторых временно-сексуальных актрис; не того рода сиськи, которые через какое-то время выходят из-под контроля, не те, под которые в жару хочется подложить промокашки; нет, господа! Это была (и останется) аккуратная грудь, которая и через тридцать лет будет выглядеть, как раньше!.. Останется той же горячо любимой «двоечкой». Кто знает Кристин Скотт Томас, тот сможет представить себе, о чём я толкую. У Скотт Томас похожие, хотя до двойки не дотягивают. «Не преувеличивай», – проговорил в моей голове Глеб. «Не лезь в мои мысли! – возмутился я. – Ладно, не «двоечка», «полуторка». У Марты – «полуторка».

– Посмотри-ка в сторону дверей, – отвлёк меня от планов на будущее Глеб.

Я посмотрел в указанное место.

– Ага. Кто это?

– Марк Бимерзкий.

– Кто такой? Смешная фамилия. Типа: дважды мерзкий. На Жана-Луи Куллока похож.

– Ему и трижды не будет мало, – Стальский облизал папиросную бумагу, и засунул за ухо папироску.

– Мда… Что с ним не так, кроме того, что он еврей? – я рассматривал в бинокль указанного мужика, пока тот не заметил на себе солнечного зайчика и не начал непроизвольным движением стряхивать его со своего пиджака.

Он был одет в полосатый костюм-тройку, в двухцветную рубашку с однотонным галстуком. Здоровенный сукин сын в двубортном пиджаке. Вид довольно ушлый.

– Так кто этот мазафакер? Выглядит как чикагский гангстер в этом полосатом костюме; только автомата Томпсона не хватает, – прокомментировал я увиденное. – Половина рта золотая…

– Это, как ты правильно предположил, факер, Марта-факер. Пойдём отсюда. Или подождём пока у тебя стояк спадёт? – Стальский толкнул меня в плечо.

– Ах, вот это кто! – я снова приложил бинокль к глазам. – Так значит выглядит мартовский папик. Вид у него какой-то чересчур криминальный для адвоката.

– С кем поведёшься… – философски проговорил Глеб.

– А тебе он чего плохого сделал?

– Просто не люблю евреев, – Стальский снова толкнул меня в плечо, призывая покинуть данное спортивное мероприятие.

– Понимаю-понимаю… И что он? Ищет встречи с твоей сестрой? – меня охватила ненависть к этому мужику в костюме.

– Может да, а может у него просто абонемент на весь сезон. Я хочу курить. Я пошёл, – Глеб поднялся с места и, дежурно извиняясь, начал прокладывать себе путь сквозь зрителей, которых в данном случае правильнее именовать болельщиками.

После игры (не припомню, кто победил) мы втроём прокатились по нескольким местам, чтобы сделать фото наших героев. Ранний ужин в «Фанерном Пейзаже» в компании ненавязчивой Сицилии Владимировны, которой вроде бы очень понравилась Марта. Я был воодушевлён и уравновешен. Глеб тоже был в приподнятом настроении.

По возвращение домой мы все трое пытались разобраться в программе «Вёрстка и печать», пиратский диск с которой мы купили у… пиратов. Когда полторы недели назад мы с Глебом брали интервью для первого номера у одной олдскульной ресторанной директорши, на которую я некоторое время когда-то давно работал, она нам посоветовала не гнаться за объёмом и остановиться на одном газетном развороте. Мы решили, что это здравая мысль. Получается, что La Critica – газета всего о четырёх страницах. Примерно неделю назад мы заглянули в крупнейшую типографию города «Волга-Волга-Пресс», чтобы прицениться. Три тысячи экземпляров, которые мы посчитали достаточными для первого номера, в полный цвет на самой дешёвой бумаге (для первого номера) обходились в двенадцать тысяч рублей. Все предварительные договорённости вроде бы были заключены.

В среду тридцатого апреля мы напечатали наш тираж и ещё тепленьким погрузили в багажник «шесть-девять». Шесть стопок по пятьсот штук. «А, моя хорошая!..» – поглаживал La Critic’у Стальский. «Убери лапы, это моя чика», – в свою очередь говорил я.

Трудно привлечь к себе внимание даже ненадолго.

А я предавался этому занятию всякий день и час

С. Дали

Глава о тяжёлой судьбе первого номера

La

Critic

’и

– Держи морду кабачком! – бодро вещал я, руля в пробке вверх по одной из улиц центра города, которая вела в ресторан «Фанерный Пейзаж». – Сейчас отгрузим Сицилии её тысячу экземпляров и…

– Что «и»? – скептически парировал Глеб.

– И останется пристроить ещё две тысячи, – ответил я. – Ну разве не радость?

– Радость, – согласился Глеб.

– По двести пятьдесят штук в каждую рюмочную, про которую писала наша легендарная газета в этом месяце. А потом устроим праздничный ужин, – рисовал я перспективы.

Пробка двигалась очень медленно. Дорога вела в гору. Так и сцепление недолго сжечь. Справа – на пешеходной улице, которая вела от Кремля до ГУМа, под стенами православного храма – происходило какое-то сборище. Кто-то орал в мегафон, кто-то размахивал плакатами, пока ещё малочисленные полицейские нервно мялись в сторонке; местные телеканалы разматывали свои «удочки», чтобы начать трансляцию. По всей видимости, происходило какое-то гражданское волнение. Мы с Глебом как завороженные смотрели влево и не заметили, как машины спереди уехали. Нам засигналили сзади, но мы не перестали стоять и смотреть.

– Вот бы нам с нашей газеткой оказаться в центре событий, – вслух подумал Глеб; хотя впоследствии он отрицал, что вёл подобные речи.

Вряд ли я смогу вспомнить досконально то, что происходило в следующие пятнадцать-двадцать минут; какие-то обрывки фраз, типа: «Куда ты прёшь?! Это пешеходная зона!» и «Вы ещё из какой партии?!..» и прочие теги. Кажется, температура моего тела достигла сотни градусов, когда я ходил среди толпы и, повторяя за оратором его выкрики, совал в руки митингующих нашу газету. «Немедленно уберите машину с тротуара», – пока ещё вежливо просил служитель порядка. «Ага-ага, сейчас», – отвечал ему Стальский и продолжал с невероятно политизированной миной раздавать нашу газету людям. Краем сознания я понял, что большинство собравшихся – молодёжь. В какой-то момент к первому оратору присоединился второй, трибуной которому служил полицейский джип; этот второй в свой усилитель голоса с выражением проговорил: «Немедленно разойдитесь, иначе мы будем вынуждены принять меры».

Мы со Стальским настолько отрешились от реального мира, что никак не отнести сказанные слова к нашим персонам. Краем глаза я видел людей с микрофонами, видео и фотокамерами; некоторые из них были фрилансерами, но преобладали профессионалы. Краем другого глаза я видел мелкие телесные контакты молодых людей со служителями правопорядка. Нашу машину, запаркованную здесь же, теперь уже окружала толпа, через которую – если бы мы решили вдруг убраться – проехать было бы сложно. Меня кто-то дёрнул за рукав; довольно грубо – так, как будто этот кто-то чувствовал своё полное и безоговорочное право дёргать за рукав людей. Я сделал вид, что меня это не касается, а когда это повторилось, то толкнул «дёргальщика за рукав» в грудь и обозвал «гондоном». Всё, больше я ничего не помню.

*****

– Это ваши пиздастрадальцы? – сверяясь с документами, спросил у Стальской старший лейтенант.

Мы с Глебом как две шимпанзе из вольера с грустью смотрели на Марту и старлея, одной рукой держась за решётку, а второй поддерживая штаны; ремни у нас отняли, чтобы мы не повесились.

– Да, мои, – с кислой миной ответила Марта и сделала шаг в сторону камеры.

Старлей незамедлительно начал пялиться на задницу Стальской.

– Сопротивлялись при аресте… – задумчиво отрекомендовал нас Марте полисмен, не сводя глаз с попы.

Марта вскинула (а точнее опустила) на полисмена прекрасные полные ужаса глаза.

– Да уж. Настоящие головорезы, – усугубил старший лейтенант. – Особенно вот тот мелкий.

Через пятнадцать минут Марта нас везла в своей машине на штраф-стоянку.

– Кто это придумал? – спросила она, еле сдерживая гнев. – Скажите «огромное спасибо», что начальник этого отделения – приятель Марка.

«Это ещё чё за…» – взглядом через зеркало спросил я у сидящего на заднем диване Глеба. «Жених Марты, ты что забыл?..» – взглядом ответил Стальский. «Бывший!..» – уточнил я взглядом. «Бывший», – согласился взглядом Глеб и добавил: «Но нас-то вытащил…» «Что правда, то правда», – смиренно моргнул я.

– Что вы там переглядываетесь?! – зло проговорила Марта. – Дети маленькие!..

– А как ты узнала, что мы в обезьяннике? – ответил вопросом на вопрос я.

– По телевизору увидела. Так кому в голову взбрело ехать по пешеходной зоне прямо к месту ЧП, прямо под камеры телеканалов, прямо в лапы полиции?!..

– Постой-ка, – ожил на заднем сиденье Стальский, – нас что, по телевизору показали?! В прямом эфире?!

– Мда… В прямом «Кефире». Телекомпания «Кефир» с места вела прямой репортаж. Вашу бледно-жёлтую газетёнку показали крупным планом. Журналистка из «Кефира» трясла этим «культурным объектом» перед камерой! Позорище!.. Как братец орал!.. Как революционер, твою ж мать!.. Слава Богу она не видит… А этот «крошка енот», – Стальская ущипнула меня за ногу, – бегал от полицейского вокруг машины… В каждой ручонке по смятой жёлтой бумажке!.. Как чер-лидерша с помпонами; выскальзывал из рук служителей правопорядка. Стыдоба.

Переглядывание с различными эмоциями на лицах у нас со Стальским начало входить в привычку. Сейчас наши рожи выражали благоговейный восторг и слезливую надежду. Я взял слово:

– Марта, Крошка, ты действительно не понимаешь, как нам сегодня повезло?!

– Понимаю, конечно. Вас бы могли избить до полужизни, но вы легко отделались, – зло проговорила Марта, как будто была не слишком рада от того, что мы «легко отделались». – Проезжай, мать твою, поворотник не забудь выключить, – выругалась Стальская и нажала на сигнал.

– Да не в этом дело, Чёрт побери! О таком сюжете в прямом эфире мы могли только мечтать. Стальский?! – я обернулся на партнёра.

– Угу, – одобрительно промычал Глеб. – Главное теперь удержать внимание публики.

– Как насчёт: сесть посрать на площади перед парламентом, с вашей газетой в руке, а потом подтереться ей же?! – предложила Марта.

Мы задумались над её предложением.

– Вы совсем. Совсем, господа Аронов и Стальский. Для вас ещё не всё закончилось, – гнула своё Марта. – Ждите повестки! Проверяйте почаще почтовый ящик.

Глеб пожелал сменить тему.

– И сколько жрёт этот уёбок? А? – Стальский открыл наполовину люк и закрыл обратно. – Семьдесят?

– Не так уж много, – Марта потрогала кнопку люка. – Всего-то двадцать восемь.

– На сотню метров? – не удержался от детской подколки я.

– Шутники, – Марта подрегулировала климат.

– А не разумнее взять что-нибудь, что будет тратить десять литров или двенадцать литров на сотню? – продолжил выяснять я.

Марта нахмурилась. Через полминуты сказала:

– Я вам объясню кое-что: есть люди, которым нужны клавиши. Многие довольствуются дешёвым синтезатором, а некоторым необходим рояль, – Марта через зеркало улыбнулась брату.

На меня снизошла благодать, как от соприкосновения с шедевром. Какая великолепная метафора: «Паркетный джип – синтезатор, а Hammer H2 – концертный рояль». Настолько безвкусная машина, что даже в этом что-то есть. Если бы на таком транспортёре катался я, то это выглядело бы явной сублимацией, но когда за рулём такая кариатида, как М. Стальская, всё обретает смысл и завершённость.