Короткие смешные рассказы о жизни

Сделав руки по швам еще в воздухе, я опять рухнул на кровать. Она, и без того расшатанная, жалобно взвыла всеми своими сочленениями. Дрожащей рукой нашарил пимпочку ночника и включил его. Михалыч сидел на кровати и строго смотрел на меня невидящими глазами. Я понял, что он продолжает спать.

– Я кому сказал? А ну, подойди ко мне! – так же громогласно потребовал майор.

– Да пошел ты! – рявкнул я в ответ и потянул из-под головы подушку, чтобы привести ею Михалыча в чувство. Но Михалыч вдруг часто заморгал и с удивлением спросил:

– А ты почему не спишь?

От возмущения я захватал ртом воздух, не найдя что сказать. Да и что тут скажешь, если человек, похоже, абсолютно не знает, что с ним происходит во сне. Или знает, но ничего с этим поделать не может.

– Спи давай! – ворчливо сказал майор, откинулся на подушку и тут же захрапел.

У меня, естественно, ни в одном глазу. Взял книжку, тупо стал перебегать глазами со строчки на строчку. Прошло пять минут, десять… Михалыч продолжал мирно похрапывать. «Может, все на сегодня?» – с надеждой подумал я. Но заснуть не мог – разболелась голова. Полез в прикроватную тумбочку за таблетками.

– А ну, поставь ящик обратно! – скомандовал мне кто-то в спину, и я от неожиданности чуть не сел на пол. Оглянулся – Михалыч полулежал на постели, облокотившись на подушку и, как и в первый раз, открытыми, но невидящими глазами строго смотрел на меня. – Ишь, повадились таскать тушенку! Где накладная?

«Ага, понятно, какой ты начальник вооружения! – смекнул я. – Продскладами ты командовал, а не снарядами». Сам же смиренно сказал Михалычу:

– Есть поставить ящик на место, товарищ майор!

– То-то же, – удовлетворенно сказал Михалыч, упал на подушку и захрапел.

В эту ночь мне пришлось вставать еще раз – под утро я оттащил Михалыча от выхода на балкон: оказывается, он собрался в туалет, да перепутал двери. Представляю, какую бы он сделал кучу, шлепнувшись с восьмого этажа!

А утром, когда я рассказал майору, чего он вытворял ночью, тот мне не поверил. Но задумался. Я же, не позавтракав, устремился к администраторше с просьбой отселить меня от горластого лунатика куда подальше. По возможности – в отдельный номер, за очень дополнительную плату. Но накануне случился массовый заезд отдыхающих, и все номера оказались забиты под завязку.

Ну, думаю, ладно, потерплю. А пока пошел в аптеку и попросил чего-нибудь успокоительного. Без рецепта, разумеется, мне ничего не дали. Но посоветовали купить беруши – ушные затычки из мягкой резины. В следующую ночь я улегся спать с заткнутыми ушами. Да что толку – опять проснулся от вопля Михалыча, хотя и несколько приглушенного благодаря берушам. В этот раз бравый старик с кем-то дрался во сне: сидя на кровати, махал кулаками и громогласно издавал боевые кличи. И тут меня осенило. Михалыч, даже если он интендант, но все же военный, и субординация, воинская дисциплина для него не должны быть пустым звуком. Надо попробовать пробиться к его сознанию с этой позиции. И я зычно скомандовал:

– А ну, тихо, майор! Перед вами генерал! Руки по швам, и чтобы ни звука мне до утра! А то сделаю из тебя капитана!

– Есть, товарищ генерал! – сдавленным голосом ответил Михалыч. Он вытянулся на кровати, сделал руки по швам и негромко, деликатно засопел. И в эту ночь уже не будил меня своими дикими криками.

Утром я спросил майора:

– Ну как тебе спалось, Михалыч?

– Ты знаешь, кошмар снился, – пожаловался Михалыч. – Будто вызвал меня к себе на ковер наш командир дивизии, генерал-майор Семисынов, и такого фитиля мне вставил, что до сих пор жутко. А за что – так и не сказал!

Я не ушел из номера: подобранный мной к отставному майору ключик действовал безотказно. Как только Михалыч засыпал – а он засыпал всегда первым – я командовал ему от имени неизвестного мне генерала Семисынова вести себя ниже травы, тише воды – и отставной майор обиженно и тихо, а главное, бессловесно сам спал всю ночь и мне давал высыпаться. Так что расстались мы почти друзьями.

Павел Гушинец

Дорогой гость

Было это в те смутные годы, когда наше правительство пыталось дружить с Южной Америкой, Африкой и Азией и почему-то совершенно не хотело дружить с Европой. Я служил в воинской части в качестве старшего лейтенанта медицинской службы и делал вид, что все знаю и умею.

Именно тогда у меня появилось несколько приятелей-военных. Таких же, как и я, молодых лейтенантов и капитанов, переведенных в нашу часть твердой рукой Министерства обороны. Про одного из них этот рассказ.

Как-то утром в части начался переполох. Всех собрали в огромный актовый зал Дома Офицеров, на трибуну вышел командир и торжественно прогремел в неработающий микрофон:

– Товарищи офицеры, на следующей неделе нашу страну с дружественным визитом посетит министр обороны южноамериканской республики Большая Патагония (название изменено, ибо военная тайна). Принято решение пригласить министра в нашу часть, как самую образцово-показательную в данном регионе. Мы с командованием долго думали, что показать высокому гостю. И решили разыграть батальную сцену из времен Великой Отечественной войны.

Командир сделал паузу. Наверное, он ждал долгих продолжительных аплодисментов, но народ безмолвствовал. Генерал кашлянул и заглянул в листок, лежащий на трибуне.

– Мы тут набросали кое-какой сценарий. Сначала в атаку пойдут немецко-фашистские захватчики, силами пяти танков и до полусотни единиц пехоты они прорвут нашу оборону. Но потом бойцы Красной армии воспрянут духом и обратят захватчиков в бегство. Реквизит возьмем на телевидении, я договорюсь. Танки покрасим.

– Ага, и «тигры» из музеев пригоним, – вполголоса сказал один из моих друзей, старший лейтенант Сергей (имя изменено – военная тайна).

Генерал обладал телепатическими способностями, поэтому фразу лейтенанта услышал.

– Под «тигры» перекрасим наши танки. Ничего, побудут немного немецкими. А вы, товарищ старший лейтенант, будете гореть.

– Как это? – икнул Сергей.

– По сценарию во время наступления один из наших танков будет подбит. Бросим несколько дымовых шашек. А из люка выберется объятый пламенем танкист и упадет, сраженный вражеской пулей. Мы решили, что это будете вы.

– А можно я откажусь? – с последней надеждой спросил Сергей.

– Товарищ старший лейтенант, вам Родина приказывает…

Ну, раз Родина – кто ж тут откажется.

Готовились в лихорадке. К деревьям проволокой привязали опавшие листья. На газоны спешно набросали вырезанные в поле куски дерна. Трещины на асфальте плаца замазали битумом. Издали приказ, запрещающий личному составу материться в присутствии высоких гостей. Покрасили танки. Половине намалевали красные звезды, половине – кривые черные свастики. На киностудии взяли форму. С оружием получилась накладка, поэтому и бойцов вермахта, и красноармейцев вооружили автоматами Калашникова.

Подготовили «гибель танкиста». Взяли старую телогрейку, пропитали спину какой-то горючей гадостью. Прошили изнутри тремя слоями изолирующей ткани.

Утром приехал министр. В часть по раздолбанной дороге влетело три правительственных «мерседеса» и два «джипа» с охраной. Выскочил южноамериканец. Улыбается, руки всем пожимает, лопочет что-то. Вокруг него кольцо из негров в кашемировых пальто бежевого цвета – внутренняя охрана. ТАКИХ погон я еще не видел. Звезды на них снимали, наверное, с кремлевских башен. Вокруг внутреннего кольца – внешнее. Из наших безопасников. Рядом с министром – девочка-переводчица на высоченных шпильках.

Как говорится, приняли, поговорили и поехали театр смотреть.

А накануне, как назло, дождик прошел. И перепаханный танками полигон, где должно было происходить действо, превратился в море непролазной грязи. «Мерседесы» встали намертво. Министра с охраной пришлось пересаживать в уазики. Южноамериканец по-прежнему улыбался, лопотал и всячески веселился. Наверное, думал, что так по сценарию положено. Типа сафари.

На полигоне для высокого гостя соорудили дощатый помост. Министр сел в кресло, рядом устроилось наше командование. И действо началось.

Сначала с криками «Ура!» и «За Гитлера!» в атаку пошли матерые фашистские сволочи с откровенно славянскими лицами. Впереди всех в эсесовской форме с ПМ наперевес мчался «арийская белокурая бестия» капитан Джанибекян. Из немецкого капитан знал только «хенде хох» и «Гитлер капут», поэтому подбадривал бойцов исключительно по-армянски.

Красноармейцы не хотели отступать, поэтому в отдельных углах полигона завязались рукопашные схватки с превосходящими силами противника. Игнорируя приказ, немцы матерились. Вермахт пер, как в сорок первом.

Красная армия быстро пришла в себя и организовала контратаку.

К несчастью, два из пяти краснозвездных танков взревели моторами, но не завелись.

– Почему они стоят? – через переводчицу спросил министр.

– Они прикрывают наступление, – не растерялся генерал.

Красная армия двинулась в бой.

– Ну, с Богом, – сидя в танке, перекрестился лейтенант Сергей.

Напарник выбросил из люка две дымовые шашки и щелкнул зажигалкой.

Серега, объятый пламенем, с воплями и матами вывалился из люка. За танком его приняли два капитана-танкиста, накрыли брезентом, потушили огонь. Лежат, курят: за дымовыми шашками все равно ничего не видно.

Рядом с танком в грязи лежит убитый немец.

– Пацаны, дайте покурить, – шепчет он, ибо форма на всех киношная, кто офицер, кто солдат – не разбирает.

– Лежи, гад, ты убитый.

– С…ки! Может, я раненый подползу?

– Лежи! Ты нам еще за Сталинград ответишь!

– Пацаны, шухер! Министр бежит!

– Какой министр? – танкисты забыли, что они убиты, и поднялись.

А южноамериканский гость так проникся сценой боя, что в восторге вскочил с кресла, перепрыгнул невысокую дощатую оградку и прямо по грязи полигона побежал к подбитому танку. Привычная к таким эксцессам охрана из негров, не жалея лакированных ботинок, бросилась следом. Больше всех было жалко девочку-переводчицу, которая потеряла свои шпильки в двух шагах от помоста и, матерясь, побежала за министром босиком.

Ошарашенное командование части осталось на месте.

Министр хватал танкистов за руки, тряс их, беспрерывно лопоча что-то по-испански. С Серегой полез обниматься. Серега обмер, видя, как на бежевом пальто министра от его грязной обгорелой телогрейки остаются страшные черные разводы.

В общем, спектакль прошел на ура.

Через неделю нас опять собрали в актовом зале Дома Офицеров.

И Сергею объявили устную благодарность от командования за проявленный героизм и артистический талант.

Павел Гушинец

Ванька-встанька

В девяностые годы работал я санитаром в приемном отделении городской больницы.

Летняя ночная смена выдалась на редкость тихой. На своих двоих приковылял нетрезвый мужичок, вздумавший окунуться в реку в черте города. В результате наступил на стекло, распорол стопу, но спиртное обезболивающее работало хорошо. Так и топал в больницу по городу босиком, оставляя на асфальте кровавые следы.

Ближе к полуночи патруль привез бомжеватого алкаша. После капельницы пациент пришел в сознание и отреагировал на процедуру неожиданно благодушно. Даже традиционной драки с санитарами не затеял.

В полпервого мой напарник зевнул и сообщил, что пойдет в подсобку спать.

– Если лежачего привезут, ты меня буди.

И ушел. Стало совсем скучно.

Вдруг – скрип раздолбанных тормозов, в приемник вбегает женщина с выпученными глазами и с окровавленным кульком из одеяла в руках.

– Спасите!

Нам не привыкать. С такими криками в приемную каждую неделю прибегают.

– Что у вас случилось?

– Да вот, Ванечка! – И женщина разворачивает кулек.

Внутри мальчишка лет трех-четырех. Все лицо измазано кровью. Перепуган больше матери и, видимо от испуга, молчит. Медсестра вызывает в приемную хирургов, врач осторожно расспрашивает мать.

Оказывается, в семье из поколения в поколение передается старая детская кровать. Такая, знаете, клетка на колесиках. Жуткое творение. Путь на свободу в этом устройстве преграждают железные прутья. Ванечка на волю очень хотел. А поэтому один из прутьев расшатал, выдернул из гнезда и по закону подлости на этот же прут открытым ртом и напоролся.

Мама увидела, что изо рта орущего ребенка хлынула струя крови, схватила, что под руки попало, и помчалась в больницу.

Приходит хирург Николай Иванович. Такой типичный хирург – мрачный дядька большого роста с огромными руками и толстыми пальцами.

– А ну-ка, Ванечка, открой ротик.

Ванечка смотрит на доктора, как Мальчиш-Кибальчиш на буржуинов. И крепко сжимает челюсти.

– Так, – вздыхает доктор. – Мама, уговаривайте ребенка.

Минут десять сюсюканий и уговоров. Ванечка держится, как Марат Казей.

– А вот, смотри – Дед Мороз полетел! – Хирург изображает удивленное лицо и смотрит в окно.

– Где? – вскакивает наивный Ванечка. И тут коварный доктор жертвует указательным пальцем. Ваня с укором смотрит на врача и сжимает челюсти.

– Б…ь! – интеллигентно восклицает Николай Иванович, стряхивая с пальца малолетнего Щелкунчика. – Похоже, сейчас не только мальчику потребуется медицинская помощь.

На помощь «безруким мужикам» приходит второй хирург – Галина Валерьевна. Каким-то чудом ей удается уговорить Ваню открыть рот.

– Повреждение есть, но ничего страшного, – улыбается Галина Валерьевна. – Железка распорола мягкое нёбо. Выглядит страшно, но заживет быстро. Можно для порядка пару швов наложить.

– Шейте, – всхлипывает мать пациента.

– Несите Ваню в перевязочную, – командует мне Галина Валерьевна. – А вы, Николай Иванович, помогать будете.

Хирург оторвался от созерцания своего поврежденного пальца и кивнул.

Не тут-то было. Ваня понял, что его уносят на казнь, и внезапно завопил. Еще громче завопила его мамаша. От их сдвоенного крика я чуть не разжал руки. Еще чуть-чуть – и одной травмой нёба Ваня бы не отделался.

– Мамаша, перестаньте нервировать ребенка, – нахмурилась Галина Валерьевна. – Там возни – на две минуты. Если так переживаете – надевайте бахилы, халат, рядом постоите.

Мама Вани торопливо переодевается. Ваня орет.

Приношу пациента в перевязочную, укладываю на стол. Ваня орет. Ну и хорошо. Хоть рот открывать не придется. Николай Иванович наматывает на многострадальный палец полотенце и с отчаянным вздохом вкладывает его в капкан. Ваня схлопывает челюсть.

– Б…ь, – интеллигентно стонет хирург. – Галина Валерьевна, шейте быстрее.

– Ванечка! – в истерике всхлипывает мамаша. И хлопается в обморок.

Ловить падающих в обморок – обязанность санитаров. Каюсь, я не успел. Руки у меня были заняты Ваней. Поэтому его мама с размаху ударяет головой столик с инструментами и растягивается на кафельном полу.

Николай Иванович в третий раз повторяет свою немногословную интеллигентную фразу.

К мамаше бросается с нашатырем медсестра. К счастью, видимых повреждений не наблюдается. Мама Вани хлопает глазами и с трудом приподнимается.

– Может, вы выйдете из перевязочной? – спрашивает Галина Валерьевна.

– Нет! – истерично вскрикивает мама Вани. – Я должна все видеть.

– Ну хорошо. – Хирург склоняется над малолетним пациентом, заносит шприц с обезболивающим.

И мама Вани снова беззвучно падает в обморок.

– Унесите ее, – сквозь зубы рычит Галина Валерьевна.

Две медсестры, поднатужившись, вытаскивают бездыханное тело в коридор.

Ребенок орет уже не столько от боли, сколько от страха. Еще бы – вокруг него толпа незнакомых дядек в белых халатах, еще и мама постоянно падает. К слову, в перерывах между обмороками мама Вани тоже не отличалась адекватным поведением. Хватала меня за руки, отталкивала хирургов. Короче, помогала как могла.

– Ваня, посмотри на меня! – командует Галина Валерьевна.

Ребенок переводит на хирурга заплаканные глазенки, и тут доктор двумя ловкими движениями зашивает ему нёбо.

– Ну вот, а крику-то было, – вздыхает Николай Иванович, осторожно высвобождая многострадальный палец из Ваниных челюстей.

– Маа-ама, – подвывает мальчик.

– Теперь можно и маму запустить.

Галина Валерьевна с довольной улыбкой открывает дверь перевязочной.

Мама Вани видит окровавленную мордашку своего сына и… молча падает в обморок. Причем делает это настолько быстро, что поймать ее снова не успели. Невезучая мамаша расколола головой стеклянный столик, и следующие полчаса мы зашивали рваную рану уже на ее затылке.

Павел Гушинец

Нетолерантно, или Немного о вежливости

Мой приятель Андрей работает в одном из хирургических отделений столичной больницы. Коллектив у них, в принципе, сыгранный, в основном интеллигентный. С недавних пор так вообще что-то старорежимное проскакивает. Друг к другу все на «вы», да по имени-отчеству.

– Андрей Николаевич, не передадите ли вы мне кофе?

– Возьмите, Сергей Станиславович.

– Спасибо, Андрей Николаевич.

– Не стоит благодарности, Сергей Станиславович.

Или.

– Анна Сергеевна, держите крючки ровно, мне шить неудобно.

– Простите, Вадим Иванович, устала, как лошадь. Сутки на ногах.

– Вам, Анна Сергеевна, отдыхать надо больше.

– Так жрать нечего будет, Вадим Иванович. Два кредита у меня, и детей двое.

Короче – тьфу, Шариков бы точно с ума сошел!

А все из-за начальства. Года три назад на должность заведующего отделением заступил очень опытный пожилой хирург Иван Иванович. И на первой же пятиминутке, когда будущий Сергей Станиславович гонял медсестер в хвост и в гриву за какие-то проступки, молчавший до этого завотделением взял слово:

– Сергей Станиславович, как вы выражаетесь?

– А что? – подвис хирург.

– С коллегами надо общаться максимально корректно, обращаясь по имени-отчеству. Применять слова ненормативной лексики в профессиональном разговоре так же недопустимо. И что это за фраза: «Анька-зараза, опять бумажки не заполнила»? Нужно вот так: «Постовая медсестра Анна Васильевна допустила просчеты в заполнении документации отделения». Не сложно ведь?

Лица хирургов и медсестер в этот момент напоминали лица Косого, Хмыря и Василия Алибабаевича из «Джентльменов удачи».

– А для закрепления данного общения я издам приказ по отделению, – с улыбкой пообещал Иван Иванович.

И ведь издал, паразит. Да еще и со штрафами. За нецензурное слово – рубль, за обращение не по уставу – пятьдесят копеек. Не много, но обидно. И еще ходит сзади, замечания делает.

Потихоньку привыкли. Ходят все по отделению, чуть не раскланиваются. Вадим Николаевич, да Анна Сергеевна. Даже на ночном дежурстве, в отсутствие начальства, выражаться перестали. Скукотища.

Однажды приезжает Андрей на работу и слышит из ординаторской незнакомый, но очень громкий голос.

– А я говорю ему, с…ка. Какого х… ты, боец, в казарме отсиживался? Теперь мне проще тебе эту ногу отрезать, чем вылечить.

И следом такой громоподобный хохот, что склянки в шкафах дзынькнули. Причем и рассказывал, и хохотал один и тот же человек.

Заглядывает Андрей в ординаторскую, а там сидит на диване здоровенный тип с седыми висками, пьет огромными глотками кофе из его, Андрея, чашки и уже новую историю начинает. Причем с такой громкостью, что склянки опять дзынькать собираются. А весь прочий медперсонал забился в противоположный угол, отгородился дареными печеньками и сахаром и наблюдает за гостем в каком-то испуге.

– Что тут у вас происходит? – осведомился Андрей.

Седой всем корпусом повернулся к нему.

– А? Здорово, коллега! Михалыч! – И сунул Андрею лопатообразную руку.

Андрей в юности занимался борьбой. Участвовал в чемпионате города и проиграл какому-то дагестанцу, применившему болевой прием. С тех пор борьбу забросил, разочаровавшись в силовых видах спорта. Так вот, этот болевой прием дагестанца и близко не стоял по эффективности с рукопожатием Михалыча. В кисти Андрея что-то предательски хрустнуло. И сам собой всплыл в памяти образ знакомого травматолога, к которому обязательно нужно зайти после дежурства.

– Это наш новый врач, Алексей Михайлович, – робко представила новичка Анна Сергеевна.

– Прошу любить и жаловать! – Михалыч отхлебнул сразу полкружки кофе, метко выплюнул в умывальник нерастворимый коричневый порошок и снова потянулся за чайником.

– А вы где раньше трудились? – поинтересовался Андрей.

– Так в медроте! – признался Михалыч. – В десантной бригаде. Вот, на пенсию вышел, а здоровье-то еще о-го-го! Сидеть дома – тоска смертная. Сопьюсь! Я и напросился по знакомству в вашу больницу.

– По знакомству? – Андрей недоуменно глянул на своего коллегу Вадима Николаевича.

Тот закатил глаза, поднял палец вверх и сделал очень серьезное лицо, давая понять, что знакомства у Михалыча ну о-очень на высоком уровне.

– Да мы с Колькой служили вместе, – не стал скрывать Михалыч.

– А Колька – это кто?.. – полюбопытствовал Андрей.

– Ну ты, блин, даешь! – хохотнул новичок. – Колька нынче замминистра! Высоко забрался, гаденыш! А ведь когда-то у нас в кубрике сахар тырил!

И Михалыч снова расхохотался – так громоподобно, что внизу, в терапевтическом отделении, у пациентов подскочило давление.

– Иван Иваныч еще не заходил? – спросил Андрей у ординаторской.

Коллеги слаженно помотали головами. Столкновение титанов еще не состоялось.

Состоялось оно на ближайшей пятиминутке.

– Алексей Михайлович, – в ответ на очередную тираду бывшего военврача поморщился завотделением. – У нас тут так не принято.

– Чего?! – громыхнул Михалыч. – Иваныч, ты не стесняйся, говори. А то я в чужой, б…, монастырь, да со своим уставом. А устав у меня – караульной службы! Га-га-га!

Сам пошутил и тут же сам расхохотался.

Иван Иванович слегка покраснел и принялся долго и нудно объяснять про субординацию, про обращение по имени-отчеству, про недопустимость нецензурных выражений.

Михалыч слушал минут двадцать с очень серьезным лицом, кивал. А потом громыхнул:

– Все понял, Иваныч! Постараюсь, чтоб больше такой х… не было!

И вправду затих слегка. Заменил в своей речи откровенно матерные слова на созвучные. К коллегам стал обращаться по имени-отчеству, но в своей манере.

– Анька, мать, Сергеевна, жеваный крот! Какого топинамбура Семенов из третьей палаты еще не побрит? У него операция сейчас!

И не придерешься. Все цензурно и по имени-отчеству. А то, что многострадальные склянки с физраствором в шкафах дзынькают, так это не его проблемы!

Иван Иванович честно старался. Ходил за Михалычем шаг в шаг, делал ему замечания. Михалыч выкатывал глаза почище царского унтера, вытягивался по струнке перед начальством и гаркал:

– Виноват-дурак-исправлюсь!

И шел работать. Работал он, кстати, отлично. Опыт у бывшего десантника оказался нешуточный, но уж очень специализированный. Вскоре хирурги всех пациентов с колотыми-резаными ранами старались передать Михалычу. В этом направлении он творил настоящие чудеса. А дежурить с ним ночью было одно удовольствие. Любой нетрезвый пациент, разоравшийся на медсестру, удостаивался короткой рубленой фразы от военврача. И тут же затихал. А особо непонятливым Михалыч подносил к носу пудовый кулак.

– Чуешь, чем пахнет, с-сударь?!

Буяны чуяли. И затихали.

Иван Иванович старался. Исправлял, уговаривал, делал замечания. Пробовал избавиться от шумного подчиненного, но ему погрозили пальцем действительно с самых верхов, и завотделением погрустнел.

Сдался он совсем недавно. А случилось это так.

Поступил в отделение студент с холециститом. Обычный студент, третий курс столичного универа. Худой, длинный, костлявый. Вот только черный, как битум. Андрей таких черных не видел никогда. Уилл Смит с Майком Тайсоном по сравнению с этим студентом – белокурые шведы. Тот – настоящий, чернющий, из самой Танзании.

И вот на обходе в палате с вновь поступившим хирург Сергей Станиславович докладывает заведующему:

– Вчера в семнадцать ноль-ноль в приемное с диагнозом «острый холецистит под вопросом» поступил негр Юсуф Тинубу, студент третьего курса…

– Сергей Станиславович, – тут же перебил его заведующий. – Ну как так можно?

– Что? – поднял голову от бумаг хирург.

– Ну что это за выражение – «негр»? Надо как-то корректнее. Гражданин Танзании, к примеру. Или африканец. Разве вы не знаете, что у них там это обидное слово?

Сергей Станиславович посмотрел на Юсуфа Тинубу. Юсуф Тинубу посмотрел на Сергея Станиславовича. Он сам офигел от того, что у него на родине «негр» – это обидное слово. Но если белый бвана так говорит, то, наверное, так и есть. Впрочем, ему, Юсуфу, пофиг. У него живот болит.

– Да, как-то некрасиво получилось, – смутился Сергей Станиславович. – Извините, пациент.

– Есть такое понятие: толерантность. – Только Иван Иванович сделал соответствующее выражение лица, намереваясь прочитать небольшую лекцию, как в палату ворвался Михалыч, опоздавший с утра в отделение.