Подводная часть айсберга

Неожиданно раздался телефонный звонок. Странно, кто бы это мог быть в этот час? Композитор не любил телефона. Он отрывает от дел. Обычно к телефону подходит тёща и тоном вышколенной секретарши сообщает абонентам, что Валентин Иванович сейчас занят, разговаривать не может, а как освободится, перезвонит в ближайшее время. Телефон был настойчив. Может быть это Надежда? Всё-таки они на даче. Надо бы ответить. Композитор снял трубку.

– Алло? Это квартира композитора Кормухина? Здравствуйте, Валентин Иванович! С вами говорит писатель Эдуард Причалов. Извините за столь ранний звонок. Но дело не терпит отлагательств!

Композитор поморщился и убрал трубку от уха. Голос был громок и вызывал в барабанных перепонках неприятные ощущения. "Причалов? Какой ещё Причалов в такую рань?.."

– Валентин Иванович, вы меня слышите?

 Композитор прокашлялся, прикрыв ладонью трубку, затем ответил:

– Да, да…слушаю.

– Дело в том, Валентин Иванович, что я только что с поезда, был на Мосфильме. Там прошла моя заявка на сценарий новой картины.

 «Эдуард Причалов? Ах, Причалов… известный писатель-маринист! Помнится, Надежда с увлечением читала его морские рассказы…"

– Так, так… я весь внимание.

– Со мною уже подписали договор. Режиссёр Рагушкин начнёт съёмки в самое ближайшее время!

Рагушкин производил впечатление. Последняя его картина наделала много шума. Как же она называлась? Правильно, она называлась: «Телефон звонит без конца». Ох, уж этот Рагушкин. Однако народ на картину прямо ломился.

– А я-то вам зачем, Эдуард, Эдуард…? Простите, не знаю вашего отчества, – спросил Композитор.

– Эдуард Всеволодович… но можно просто – Эдик!

 Композитор улыбнулся. Вот, что значит, моряки. Прямые ребята. Без всяких прелюдий и дивертисментов, как в союзе композиторов.

– Я бы очень хотел, Валентин Иванович, чтобы именно вы написали для картины музыку.

Композитор смутился.

– Честно говоря, для кино я не помню, когда и писал. Может быть вам лучше обратиться к Андрею Петрову, или Олегу Каравайчуку? Они в этом жанре здорово преуспели.

– Нет, нет, Валентин! Нам нужны именно вы. Рагушкин так и сказал, прочитав сценарий: «Хорошо бы пригласить Кормухина, только он вряд ли согласится, поскольку весь в симфоническом жанре!»

 Кино? Какая-нибудь морская тема. Впрочем, почему бы и не попробовать?

– Ну, так что, Валентин, вы согласны?

– Сразу я как-то не готов ответить. Много работы, знаете ли…

– Тогда надо встретиться и поговорить. Где вам удобно? Может быть, в Доме писателей? Через пару часов там откроется буфет, и мы сможем пообщаться.

Композитор поморщился. Не любил он подобные заведения. Кого-нибудь встретишь, начнутся расспросы, к тому же буфет…

– Нет, только не там.

– Тогда где? Давайте в сквере у Михайловского замка? Я слышал, что вы живёте на Фонтанке…

– Не совсем, но рядом…

– А я –  на канале Грибоедова, в писательском доме. Слушайте, может, встретимся  на Манежной площади? Это же, самая, что ни на есть, нейтральная территория.

Композитор задумался. На это уйдёт много времени, а у него ещё масса дел.

– Послушайте, э-э, Всеволод…Всеволод?

– Вообще-то, не столько Всеволод, сколько – Эдуард…

– Ох, простите великодушно! Рассеянность, знаете… а, давайте, встретимся у меня? Можно прямо сейчас, потом я буду занят.

– Нет проблем, Валентин! Диктуйте адрес, буду ровно в 10:00.

Композитор продиктовал адрес, повесил трубку, затем прошёл на кухню и открыл дверцу холодильника. Так, что у нас есть к чаю? Сыр, колбаса, лимончик…кажется, где-то было печенье. Причалов, Причалов…интересно, выпивает он, или нет? Можно предложить коньяку. Чтобы моряк, да и не пил? Хотя, кто его знает…человек он уже немолодой, пожалуй, даже немного старше меня. Да и утро на дворе. Надо бы посмотреть его книги…

Композитор включил телевизор. Ничего нового. Делегаты последнего съезда обсуждают его решения. В Вашингтоне, возле Белого дома, девятый месяц сидит человек, объявивший вечную голодовку. Полная чушь, так не бывает. Погода по всей необъятной территории на пять с плюсом.

Ровно в 10:00 раздался резкий и протяжный звонок из парадного. Композитор не любил эти звонковые новшества: переливы колокольцев, щебетанье птиц. Звонок должен быть именно звонком. Звонила консьержка.

– Валентин Иванович, к вам товарищ Эдуард Причалов из союза писателей.

– Да-да…пропустите, пожалуйста, Елена Васильевна, я его жду.

 Кормухин знал по имени-отчеству всех консьержек, уборщиц и сантехников, работающих в их доме. Это не было бравадой. Детство его было тяжёлым. Голод, холод, нужда…  Отец погиб на фронте, и мать, чтобы прокормить их троих, вкалывала, кажется, в четырёх или пяти местах, и всё равно, денег не хватало ни на что. С двенадцати лет он узнал, что такое тяжкий труд.

На лестнице внизу звякнула дверь лифта и отозвалась за окном далёким и торопливым постукиванием трамвая. Пам, трата-там, тра-та-та… натуральный Глинка…

Причалов оказался модно одетым мужиком, лет пятидесяти, длинным и ужасно худым. Как бы сказали в детстве, «глиста во фраке». На шее у него был повязан то ли платок, то ли кашне, а может быть, бант. Протягивая руку, он улыбался, обнажая ряд крупных, цвета слоновой кости, зубов. «Наверное, протезы», – подумал Кормухин, и поймал себя на мысли, что и ему давно пора  пройти эту экзекуцию, вставить, наконец, зубы. Надежда уже все уши прожужжала: «Иди к стоматологу, иди к стоматологу! Ты же публичный человек, часто появляешься на экране телевизора, а как откроешь рот, так хоть в обморок падай, какая у тебя там…какофония!»  Скажет же иногда: какофония… но ведь, послевоенное детство, авитаминоз… однако зубы, конечно же, давно пора вставить. Ох…

– Ну, так что…чаю? А может быть кофе? – спросил Кормухин, приглашая гостя в кабинет.

– С удовольствием выпью чашечку, – ответил Причалов, усаживаясь в глубокое кресло и расстёгивая портфель.

– Может быть, тогда и коньячку с дороги?

– И коньячку, но только чуть-чуть, – Причалов приложил руку к сердцу. – Пошаливает что-то пламенный мотор.

Оставив гостя, Валентин Иванович ушёл на кухню, где продолжительное время возился с нехитрой сервировкой, готовя чайную церемонию. Уж очень его впечатлила поездка в Японию от союза композиторов пятилетней давности. С тех пор одни только чайные церемонии. Это, когда дома жена.

– Кстати, Всеволод…ой, простите, Эдуард, вы бывали в Японии?

– Вот в Японии, к сожалению, не был. Я всё больше поближе к полюсу: Игарка, Таймыр, Северная Земля…

– Удивительные люди, эти японцы. Всё время по самому разному поводу церемонятся. Если пьют чай, то обязательно церемония, если готовят сасими, то уж такая церемония!

– Знаете, какой у меня самый любимый японский коктейль? – перебил Причалов, поднимая рюмку с коньяком.

– Любопытно?

– «Самурай в собственном саке»!

 Кормухин улыбнулся. Этот Причалов действительно большой шутник.

– Как вы сказали? Самурай в саке?! Смешно. А в Китае вы были?

– В Китай заходили…но я тогда ещё бегал вторым штурманцом .У них ещё были эти…хунвейбины. Но теперь всё иначе. Идут в гору.

– Капитализм, – поддакнул Кормухин.

– Помнится, история у нас произошла в Порт-Артуре. У старпома спёрли чемодан со всеми судовыми документами. Он, что называется, в дугу, то есть в стельку после посещения достопримечательностей. Останавливает рикшу. Туда-сюда, дескать, в порт. Рикша ему: «якше-якше». Утром просыпается у себя в каюте: чемодан с документами – тю-тю.

– Это же трибуналом пахнет?! – удивился Кормухин.

– Капитан в шоке, первый помощник, тот, что особист, орёт, чтоб к утру документы были! Иначе сам здесь навсегда останешься, рикшей! А как их найдёшь? Рикши-то все на одну рожу…

– И чем же всё кончилось?

– А как обычно, проставились, кому положено, и вся церемония…

 Причалов, отхлебнул кофейку, неторопливо снял глянцевую обёртку с конфеты «мишка на севере», повертел в руках бутылку марочного коньяка, затем налил всё же половину рюмки.

– Эх, жаль, врачи больше не велят!

– А как называется сценарий к новой картине? –  Кормухин надломил печенье.

– Рабочее название:  «Подводная часть айсберга»…

– Позвольте… это про «Титаник»? Недавно в Доме кино показывали английскую, или американскую версию. Жуткое зрелище, я вам скажу…

– Это у них, у буржуев, жуткое зрелище. А у нас будет вполне миролюбивая картина. Середина войны. Немецкие субмарины пускают на дно транспорты с продовольствием, наши тральщики очищают от мин Баренцево море....

– Миролюбивая?! – усмехнулся Кормухин и поправил роговые очки.

– Я принёс краткое изложение. Если угодно, синопсис сценария. В полном-то виде он находится у Рагушкина, но через три дня обещали сделать копии.

 Композитор развязал тесёмки на картонной папке и обнаружил стопку аккуратных машинописных листов.

– Главных героев – четверо: два мальчика и две девочки, – продолжал Причалов. – Есть предварительная договорённость с актёрами. Э-э…с Туманишвили, Горшковой и Зотовой, а Перевозчиков пока ещё думает.

– Да какие же они мальчики и девочки!? – изумился Кормухин. – Горшкова может быть, с натяжкой, ещё и подойдёт. Но Зотова? Да, помню, лет до сорока она ходила в травести, но сейчас-то ей уже за пятьдесят! А уж Перевозчиков…

– Вы меня не поняли. Естественно, на детские роли Рагушкин возьмёт подростков, но основное действие картины развернётся, когда главные персонажи достигнут зрелости. А Зотова вообще, не причём. Она будет играть маму Горшковой.

– Я посмотрю текст, – сказал после паузы Кормухин. – Когда дать ответ?

– Желательно в конце этой недели. Время, цигель-цигель, сами понимаете…

Они ещё немного поговорили, вспоминая послевоенное детство, голодное отрочество и бесшабашную юность. Затем стали прощаться.

– Чуть не забыл, – спохватился Причалов, – Буквально пару звонков. Ничего, что один будет междугородний, на Мосфильм?

– Да сколько угодно.

– Я обещал после нашей встречи сразу доложить Рагушкину.

 Голос у режиссёра Рагушкина был звонок, но слегка шепелявил.

– Ну, так что, Валентин Иванович, понравилась вам идея Эдуарда Всеволодовича?

– Идея-то понравилась, но я не очень уверен в её реализации, знаете…

– Бог с вами, Валентин Иванович! Посмотрите старые наброски, сочинения. Мне ли вас учить?

– Ну, хорошо, посмотрю. Собственно, мы с Всеволодом…вернее, с Эдуардом Всеволодовичем обо всём уже договорились.

– Тогда и ладушки. До встречи. Верните, пожалуйста, телефон Эдику.

 Кормухин отдал трубку. Причалов стал быстро говорить про военных консультантов, скалы, горизонт и айсберги. В конце концов, договорились с Рагушкиным, что встречаются через две недели в Одессе, где вместе будут выбирать натуру.

– Не в посёлке же Рыбачий… – Причалов подмигнул Кормухину, – Будем снимать батальные сцены. На холодрыге?!

– «Интересно»…– подумал Кормухин, закрыв за писателем дверь, – «Причалов, Причалов… Вероятно, псевдоним… надо бы посмотреть его книги».

 Затем вышел на балкон. Щурясь от солнца, он разглядел на улице длинную и нескладную фигуру, махнувшую ему на прощание портфелем.

Через два дня Кормухин был уже в Комарово. Когда после ужина они пошли с женой прогуляться к заливу, он сказал:

– Ты не поверишь, Надя! Знаешь, с кем я позавчера познакомился? С Эдуардом Причаловым!

– С Причаловым?! Он, что, был у вас в консерватории?

– Представь, нет. Он был у нас дома.

– И о чём же вы беседовали?

– О его новой картине. Вернее, о предстоящей картине, которую будет снимать…ты опять, не поверишь: режиссёр Рагушкин!

– Рагушкин?!

– Да. И они предложили мне писать к новой картине музыку. У меня уже есть некоторые мысли…тира…тари-ра-рира-рара…

– Ты меня заинтриговал, Валя!

– Послушай, я не мог найти его рассказы. Может быть, они здесь, на даче?

– Надо посмотреть, может быть, и здесь. А какое у картины будет название?

– "Подводная часть айсберга". Немного экстравагантно, правда?

 Когда вернулись с прогулки домой, Надежда быстро разыскала книгу морских рассказов Причалова.

– Эх, жаль, нет на обложке фотографии автора, – сказал Кормухин, раскрыв книжку. –   Кстати, ты его когда-нибудь видела?

– Один, или два раза. Кажется, по телевизору, и на встрече с читателями.

– Какой же он длинный и тощий!

– Причалов?! Он совсем невысок, даже скорее мал, и широкоплечий такой…

– Да нет, вечно ты всё путаешь. Говорю же, длинный и тощий. С каким-то бантом на шее. Я ещё подумал, что это специальный такой морской воротник…

– Так, Валя… Кто у тебя был?!

– Причалов…

– Срочно собираемся домой.

На электричке, от Комарово до Финляндского вокзала, – меньше часа езды. Вскоре супруги Кормухины были уже дома. Проверив шкатулку с деньгами и ценностями, Надежда немного успокоилась. Всё было на месте.

– Странно… Незаметно от консьержа, в квартиру не попадёшь. Ограбление исключается. Пока что.

– Да вечно ты всё преувеличиваешь! Какую-то кражу со взломом выдумала…вот Причалов-то удивится!

– Я ничего, представь себе, не выдумала! Это ты впустил в дом неизвестно кого. Господи, чего же нам теперь ожидать?!

– Звонка.

– Какого ещё звонка?!

– Они обещали через неделю позвонить, когда будем подписывать договор…

Через неделю, действительно, позвонили. Но не писатель Причалов с режиссёром Рагушкиным, а следователь. Он разложил на столе несколько фотографий и спросил Кормухина:

– Узнаёте кого-нибудь?

 На одной из фотографий был Причалов, но ещё более тощий и стриженый.

– Затрудняюсь, знаете ли. Хотя, этот гражданин напоминает мне писателя Эдуарда Причалова.

– Всё ясно, Валентин Иванович, под видом писателя-мариниста вы впустили в дом известного мошенника по кличке «Циркуль». Мы его пока что не задержали, но это вопрос времени.

– Надо же! А на вид такой порядочный… и, главное, что меня очаровало, это его подлинность…

– Чего-чего, а подлинности ему не занимать. Всё по Станиславскому. И ещё, Валентин Иванович: давали ли вы Циркулю какие-либо деньги взаймы?

– Дал небольшую сумму… – Кормухин покосился на жену, – Рублей пятьдесят…

– А точнее?

– Теперь уже и не вспомню. Может быть, восемьдесят…

– Я так и знала!

 Следователь попросил жену подождать в коридоре, и спросил более твёрдо:

– Так какую сумму вы дали Циркулю?

– Восемьсот рублей.

– Хороший куш. Вы – восемьсот. Альбина Горшкова – триста, Клара Попова – четыреста.

– А Туманишвили? – зачем-то спросил Композитор.

– Туманишвили был на съёмках. Кстати, как раз у Рагушкина. Только кино там у них не про айсберги, а про Мыс Доброй Надежды. Мы проверяли.

– Понимаю…

– Правда, даже и не знаю, успокою вас, или огорчу, – продолжал следователь. – Но лидером, в смысле суммы данной Циркулю взаймы, оказались не вы…

– А кто же? – удивился Кормухин.

– Наш ветеран кинематографа народный артист Николай Перевозчиков. Ему так понравился сценарий, что полторы тысячи отвалил за роль старого боцмана!

 Спустя несколько лет, Кормухин познакомился с настоящим писателем Эдуардом Причаловым. Это оказалось его подлинное имя. Во время блокады потерялись метрики и в детдоме годовалому мальчику дали новое имя – Эдуард Причалов. Вот и не верь в судьбу. Знаменательная встреча произошла в Мариинском дворце на церемонии награждения деятелей культуры Ленинграда.

Причалов сам нашёл Кормухина. Он был крепок и невысок ростом, светлые голубые глаза излучали несокрушимую волю и мальчишеское озорство.

По-военному представившись, он отозвал Кормухина в сторонку.

– Пойдём, композитор, выпьем. Я ведь перед тобою в большом долгу…