Сказки Странника. Сборник

Когда феррах велел привести их в дом, они снова упали на колени, простёрлись перед ним.

– Идите домой, к своему ребёнку, – сказал феррах.

И тогда женщина вдруг распрямила спину, робко потянулась к нему: – Дайте мне вашу руку, светлый господин…

Она не смела поднимать на него глаза, подавать голос, прикасаться к нему, и стражник за её спиной шагнул вперёд, по-змеиному запела сабля, выходя из ножен. Отстраняющий жест остановил его. Феррах протянул женщине руку.

Странным было её гадание. Она говорила о необыкновенной любви, сулила долгое счастье. А большие тёмные глаза были полны печали.

– Вот этот редкий знак, – она коротко прикоснулась к ладони, – он укажет вашу возлюбленную, светлый господин. Верьте, помните – сама смерть не порвёт нить судьбы… – совсем странными словами закончила она гадание.

А тонкий шрам, возникший на месте укуса, обладал странным свойством. В нём возникал лёгкий зуд, когда ферраху нужна была осторожность, когда рок нависал над ним.

                                            * * *

…Будильник взорвался дребезжанием в тот миг, как в его сознании вспыхнуло пронзительное ощущение потери. Опять этот сон. Будто кто-то разворачивает полотна чужой жизни, чужой любви, эпизод за эпизодом. Чужой?.. Вдруг пришло сомнение, и он вскинулся испуганно – что сон, что явь? А если вообще всё приснилось, и на холсте не её лицо?

Он нарочито неторопливо натянул вытертые до белизны джинсы, закурил, глядя в окно, – а рука вздрагивала. Вот так курить, едва с постели, он тоже стал недавно.

За окном сияло раннее, умытое ночным дождём утро. Под шелест дождя ему снился сухой шорох песка. Пустыня… Это его жизнь стала пустыней, когда он осознал, как пуста его жизнь без неё. А сердце уже толкалось, торопило.

Он снимал ткань с холста осторожно, будто боялся оскорбить грубым прикосновением… Нет, ему не приснилось, и бесследно ушёл напрасный страх. На холсте она, женщина из снов.

– Здравствуй, любовь моя, – шепнул он.

Отчего-то на холсте глаза её были усталыми, с печальным упрёком.

Стол покрыт большими листами. Вчера до полуночи он снова и снова рисовал её. Безжизненная бумага оживала, едва возникала на ней линия нежного абриса. И уже по своей прихоти струилась лёгкая прядь. И будто сами собой ложились скорбные тени в уголках рта. Карандаш не рисовал – лицо уже существовало на листе, карандашный штрих лишь проявлял, делал его видимым. Он вернулся к портрету на холсте. Губы её, детски припухлые, были нежными, чувственными; казалось, что от них исходит тепло. Невесомо касаясь, он тронул их. И на короткое мгновение и вправду почувствовал тепло… Но нет. Только холодные краски на холсте.

– Дождись меня. Потерпи ещё чуть-чуть. Я тебя найду. Без тебя я просто умру, правда.

Он подошёл к зеркалу, откинул со лба тёмные волосы, провёл пальцами по щеке, по твёрдому подбородку. В зеркале он снова встретил её взгляд с холста.

– Ты узнаешь меня? Или будешь так же горда и недоступна в своём несчастье, как в этих странных снах? Узнай меня!

Лицо ферраха было иным, но что-то неуловимое делало их поразительно похожими. Как были похожи шрам ферраха и белая тонкая линия на его правом предплечье. Все принимали её за шрам, а она была от рождения.

– Где ты, свет мой ясный? Кто ты? Тебе плохо, у тебя беда, я знаю. Я так много о тебе знаю! Но где ты, как тебя зовут? И кто сейчас с тобой рядом? Кто бы ни был, он с тобой не по праву.

Вчера, когда поезд уже тронулся, он рассеянно и устало смотрел на перрон. И вдруг из людской толпы взгляд выхватил тонкую женскую фигурку, и глаза её опалили отчаянием. Её глаза! Ошеломлённый, он рванулся к окну сквозь скученную массу раздражённых, усталых людей, как сквозь пустое пространство. Но взгляд тщетно метался по ускользающим назад лицам, потом поезд нырнул в темноту тоннеля. И всё же! Он знает теперь наверняка – она есть, она где-то рядом! Она пришла к нему из снов. Сначала на холст. Теперь – в жизнь.

«Она, та гооруни, сказала: счастье придёт к вам… но не скоро. Разве это „не скоро“ ещё не настало? Судьба не может быть так жестока! Я нужен тебе, я знаю. И я не боюсь твоей беды, я смогу защитить тебя от любого несчастья. Я смогу, любимая моя, – заклинал он неизвестно кого, судьбу, может быть. – Пусть мои плечи секут колючие пески чёрных бурь – я укрою тебя…»

И вдруг глаза его расширились от внезапного проницания – пески? ах, если бы…

…Обнажив до пояса, их привязали к коновязи на городском базаре, где казнили грязных конокрадов – лицом друг к другу. Первый свист хлыста бросил её к нему, она вжалась, будто искала защиты. Не кричала, только вздрагивала всем телом. А он, не чувствуя собственной боли, срывал голос, видя как страшно вспухают багровые рубцы на её коже, брызжут кровью…

– Помоги мне, – сказал он хрипло, преодолевая спазм в горле. – Выйди сегодня навстречу, мой ясноглазый ангел. Разве не оплатили мы встречу прошлой смертью – одной на двоих?

И ты не узнаешь меня

Когда мы встретимся опять, я не крикну: «Привет! Ты что, не узнала меня?!» Я позволю тебе скользнуть по мне взглядом спокойным и почти равнодушным. Взглядом неузнавания.

…Ты смеялась заливисто над выходками королевского шута, а я шутил для одной тебя, чужеземная гостья. Твой муж оказался слишком ревнивым и совсем не имел чувства юмора.

Ты гуляла неподалёку, в аллеях дворцового сада, когда с меня спускали шкуру на конюшне. Я молчал, не желая тревожить тебя, и раскаивался только в одном: в ночи тихонько скрипнула приоткрытая дверь… А я не вошёл в твою спальню.

Мне хватило бы и полусотни, когда плеть в руках такого виртуоза, остальные полсотни были лишними.

– Где же ваш шут, король? – с улыбкой спросила ты за ужином.

– Он свернул себе шею, кривляясь, – не утерпел твой ревнивый супруг.

– Жаль… – состроила ты гримаску. – Он был забавный.

А ночью ты плакала в подушку.

Потом я пришёл. И ты не узнала меня.

…Балкон и влюблённый юноша в ночном саду.

«Что в имени тебе моём…» – слетает вниз тихий голос – сама нежность, сама любовь.

Но в черноте ночи мы не разглядели чёрные крылья смерти, осенившие нас.

Потом я пришёл. И ты не узнала меня.

…Колдунья-цыганка танцевала в таверне, смеялась порочными, как ночь глазами, дразнила влюблённого поэта. Заливались мониста, серебряно звенели браслеты на тонких запястьях. Никто не умел танцевать так, как она – каждый раз, как в последний!

– Хочешь, наворожу тебе любовь?!

– Ты лучше подари её мне.

– Зачем ты мне, нищий поэт? Я люблю, когда звенят монеты! А что у тебя, кроме красивых слов? Я огонь – ты лёд. Мне скучно с тобой!

Она уходила с тем, кто осыпал её пригоршнями серебра. Проходила мимо, смеялась мне в лицо.

…плясали языки пламени, и я истекал кровью у подножия костра, не сумев тебя защитить. Сквозь рёв огня и треск хвороста прорывался твой отчаянный крик: «Прости! Я знала!!! Я хотела, чтоб ты ушёл!!! Прости!!! Я знала!!!»

Потом я пришёл. И ты не узнала меня.

– Как нам повезло, что мы встретились! Это чудо, что мы встретились! – всякий раз говоришь ты, сияя счастливыми глазами.

Как же ты не помнишь, что мы обречены встречаться? И обречены расставаться.

Ещё томит сердце боль новой разлуки. Ещё мы больны друг другом. Чш-ш-ш… всё пройдёт… как заживало тысячи раз… я ничем не встревожу тебя. Пусть тебя лечат сны. Пусть они будут легки и целомудренны. Спи, моя девочка, моя возлюбленная.

А когда приду – не узнавай меня. Нам всё равно не разминуться.

Создатель, один лишь вопрос

Создатель, когда призовёшь Ты меня, и станешь испытывать вопросами, я буду смиренно отвечать Тебе. Не знаю, как у меня получится. Но я буду стараться. А потом, когда исчерпаешь Ты свои вопросы, вывернешь мою душу наизнанку, не оставишь на донышке ни единого пятнышка… Когда буду стоять перед Тобой опустошённым и прозрачным, я попрошу Тебя ответить мне всего на один вопрос. Я очень попрошу. И если Ты позволишь, я спрошу:

Ответь мне, Создатель, почему эту жизнь я должен был прожить без неё? Почему Ты позволил встречу, позволил полюбить, а потом развёл наши дороги? Ответь мне Создатель, мы виноваты, что не сложили две половинки в одно? Или таков был твой замысел, Твоя нечеловеческая логика?

Почему, Создатель мой?

Если Ты хотел испытать наши чувства временем и расстоянием – я выдержал Твоё испытание?

Время… Его прошло столько… Целая жизнь.

Расстояние… Дальше друг от друга невозможно быть – Ты развёл нас на разные концы полушария. Нагромоздил между нами границы и страны, людей, за которых мы отвечаем, долги, обязанности… Выдержал ли я Твоё испытание, если и теперь вспоминаю о ней с тоскою, а при редких, как чудо, встречах обрывается сердце, и, как у мальчика, дрожит голос?

Как ловко Ты ставишь неодолимые преграды, мой Создатель. Ответишь ли хоть когда-нибудь – зачем? Хотя бы в час, когда встану пред Тобой.

Воплощения Лилит

Предисловие к циклу «ВОПЛОЩЕНИЯ ЛИЛИТ»

Первое воплощение Лилит – жена Адама. Последнее предрекает «Роза Мира» Даниила Андреева: в последнем своём воплощении Лилит придёт в мир спутницей небывалого существа, гениального и могущественного – антихриста. И рядом с ним будет она, воплощение вечной Женственности. «От воплощённой Лилит будет излучаться свет невыразимой красоты, напоминающий лунное сияние. Прикосновение же к её телу будет вызывать несказанное наслаждение для всякого человека и полное угасание последних проблесков в его памяти о чём-либо высшем.

Вокруг себя и воплощённой Лилит антихрист создаст кощунственный культ мирового совокупления, и гнусные действия, окружённые сказочными эффектами и одурманивающим великолепием».

Лилит была создана волей Бога и уничтожена будет так же божественными силами вместе с антихристом. «Катастрофа, которой завершится жизнь последнего воплощения Лилит, не будет иметь ни одного зрителя. Сразу после гибели антихриста она исчезнет неизвестно куда и как. И немало людей покончат с собой от тоски по невозвратно исчезнувшей…»

Но что было между первым её воплощением и последним?

                                              ***

У начала начал имя мне было – Лилит. Я знаю, это я была той, первой и единственной. Ева стала второй, от неё пошёл счёт человечеству, но Первой Женщиной была я.

Творец создал меня вдохновенно. Однако творение стало неожиданностью для Него Самого. Оно оказалось совершеннее мужчины, хотя Творец желал, чтобы было наоборот. Так случалось часто потом и среди людей, когда нечто, осенённое вдохновением, удивляет создателя, и он недоверчиво вопрошает себя: «Неужели это сделал я?»

Недовольный, Творец разрушил своё творение. И создал Еву, теперь из Адамова ребра, чтобы женское начало уж наверняка стало вторичным по отношению к мужскому. Не знаю, сильно ли он сожалел, что был так неосмотрителен при сотворении самой первой женщины. А для сожаления причина была – не прошёл бесследно первый неудачный опыт (или слишком удачный?). Создатель уничтожил Лилит, но, по сути, только тело её: обратил в прах рождённое из праха. Но ведь я была не бессмысленным глиняным болваном, я перестала им быть в тот момент, когда Он оживил куклу, вдохнув в неё душу. А потом разрушил сосуд, в котором недолго обреталась душа Лилит, высвободив живую душу. Вот душу уничтожить – это уже совсем другое. И он не смог, не захотел. Ведь Он – предвечный Творец, не разрушитель. Так душа Лилит обрела свободу витать в пространствах.

Но вот что произошло при рождении Евы. Когда Творец вдохнул в неё душу, в тот же миг, – снова вопреки Его замыслу – запала в Еву малая, как зерно, часть бессмертного духа Лилит. Именно это зёрнышко – бунтарства, своеволия – проросло и подтолкнуло младшую мою сестрицу стать истинно человеком, а не покорной коровой, пасущейся в Эдемском саду. Вкусить запретный плод и познать счастье и горе, радость и муку, сладость свободы и горечь неволи толкнула её своевольная частица Лилит.

Как часто потом «лишняя» эта частица вносила смятение и смущение в мужской покой, как хотелось ему вытравить её из своей женщины, обязанной знать, что место жены позади мужа своего. Сколь много звеньев звенело в тех цепях, которыми опутывали души Евиных дочерей. Но коль Он Сам не истребил мой дух, под силу ли это мужчине?

А Лилит… свободный неуничтожимый дух, витающий в пространствах и временах… бессмертная Лилит и неприкаянная… Однажды я вновь обретаю кровь и плоть, и рождаюсь опять. Всегда разная. Чарующая одним видом своим, соблазнительная и торжествующая, яд и нектар. И одновременно – просто женщина, одна среди многих, хрупкая и слабая.

Я помню себя царицей и рабыней, мне поклонялись и меня приносили на жертвенный алтарь. Иногда я живу долго, и иней лет серебрит мои косы, а порою ухожу молодой, в расцвете сияющей красоты, оставляя разбитые сердца и память о себе. А те, кто остаётся жить, одни уверены, что видели наяву посланницу небес, другие со страхом и облегчением осеняют себя знаками защиты: ад поглотил-таки дьяволицу! Люди боятся и ненавидят всё, что превосходит их, и – были времена, – чувствуя иную природу моей души, терзали в страшных казематах мою плоть, не имея власти над бόльшим. Ни в одном лишь пламени любви сгорала я, но в пламени костров тоже. Любовь моя творила чудеса, подымала со смертного одра, а то становилась причиной кровопролитных раздоров.

Но одно оставалось неизменным в любом воплощении Лилит. Меня можно было сломать, уничтожить, унизить тело моё, но гордый мой дух родился прежде той силы, которая хотела бы его сломить, и потому торжество победы всегда оставалось за мной, если не в жизни, то в смерти – моя смерть никогда не давала моим убийцам упоительного торжества победителей.

Проходит время – но что мне время? десяток лет или столетие… сие не есть мера, которой черпают из Океана Времен. Он безбрежен. Люди представляют Время рекой с истоком и устьем. Они ошибаются. Океану начала нет и нет конца. Мой вольный дух парит в нём, проходя сквозь времена, сквозь века и тысячелетия, ничем не ограничен и не обременён. Как Феникс-птица, я возрождаюсь к жизни во плоти, чтобы вспыхнуть коротко и ярко, и просветлить сумрачное, и обогреть выстуженное, и опалить тех, кто не боится быть обожжённым.

Я не знаю, когда и где ноги мои вновь ощутят земную твердь, а ветер тронет волосы в бережной ласке. Это ведомо лишь тому, кто мой вечный Господин, мой Творец.

Порой мне кажется – я знаю, я ошибаюсь, у Него нет, не может быть пристрастий – но судьба то возносит меня к самым небесам, то вдруг испытывает столь жестоко, что мне кажется порою: это Он и восхищается, и мстит, не желая признать, что родилась я такой по Его воле, а не вопреки ей. Обретая новое существование, я не всегда помню о предыдущих. Иногда помню. Иногда память просыпается внезапно, как озарение, выхватывая из тьмы забвения короткий миг…

Лолия. Атлантида. Город Золотых Врат

Гонец нашёл меня в лабораториях Университета, где Гай Листерид намеревался на уроке алхимии провести с учениками практическое занятие, и пригласил меня наблюдателем. Вам, конечно, ни хуже меня известно, какой осторожности требуют опыты по трансмутации металлов. Истинные знания – это, само собой, необходимая компонента, но столь же надобны навыки практической работы, интуитивность, достигаемая лишь опытом. Ведь знания уступают своё первостепенство, когда трудно уловимый оттенок кипящего состава или его запах или неприметное изменение скорости течения реакции подскажут дальнейшие действия, и, может статься, безотлагательные – очень немного надо, чтобы процесс трансмутации вырвался из власти неумелого и слишком самонадеянного и наделал бед. А как можно научить этой чуткости? Слова тут бессильны. Да не всегда можно рассказать словами об тонкостях дела. Даже сам учитель Листерид ещё не рискует в полной мере надеяться на себя, вот и приглашает меня наблюдателем.

Мне нравится бывать на школьных занятиях, нравится смотреть на лица учеников. На них появляется выражение, близкое к священнодействию. С каким благоговейным трепетом они берут компоненты мерной ложечкой или серебряным зажимом, коротким фарфоровым пестиком растирают в мисках, а затем перемешивают с трогательной осторожностью. Разумеется, они знают результат, к которому приведут все эти действия, но каким восторгом совершенного открытия засветятся их глаза, когда результат ляжет перед ними в виде крохотного золотого или серебряного слитка. В такие минуты у меня возникает сожаление, что я не посвятила свою жизнь благородному и благодарному труду учителя.

Сторож, которого мы оставили перед дверью лаборатории, воспрепятствовал посланцу войти к нам. Для того он и был поставлен со строжайшим наказом: никого не пускать! Любой громкий звук мог неправильно осадить раствор, а даже самое малое движение воздуха создать дополнительную тягу в миниатюрных тиглях и – свести на нет все усилия учеников.

Узнав о важности поручения, с которым явился гонец, сторож подал условленный знак – короткий и негромкий стук ладонью. Я вышла к ним, когда нашла это возможным, и гонец с почтительным поклоном вручил мне послание. R

Красный сургуч запечатывал концы шнурка, обвязывающего свиток, и на сургуче я увидела императорскую печать.

Я развернула тонкий, полупрозрачный металлический лист и в письменах, нанесённых на его белой матовой поверхности, напоминающей необлитый фарфор, узнала руку Императора. Он сообщал о своём желании видеть меня по возможности скорее.

Жестом я отпустила посланца и вернулась в лабораторию. Лишь убедившись, что все ученики благополучно завершают опыт, и в тиглях уже пузырится конечный продукт, я с немалым сожалением оставила их.

Я сняла большой кожаный передник, тщательно вымыла лицо и руки в чаше с проточной водой. Чаша имела форму большой раковины, а вода постоянно подавалась в неё через отверстия внизу. Струи били упруго, слегка вспучивая поверхность в центре чаши.

Я так люблю мой город, что не могу отказать себе в удовольствии приостановиться хоть на минуту, полюбоваться им, как бы ни торопили меня дела. Вот и теперь я не устояла перед искушением усладить свой взгляд созерцанием настоящего чуда, коим безусловно и был Город Золотых Врат.

Не знаю, ты, читающий эти строки, принадлежишь ли к моему народу, но даже если ты чужеземец, всё же не мог не слышать о Городе Золотых Врат. А уж если довелось бывать в этом сердце Атлантиды, уж верно, ты никогда не забудешь чудо-город у моря, что раскинулся по склонам большой пологой и живописной горы со сглаженной вершиной. Мой великолепный город лежит на просторных рукотворных террасах, которые обнимают гору четырьмя плоскими кольцами.

Надобно сказать, что Университет, который я только что покинула, как и все прочие общественные и государственные учреждения, располагается на второй террасе от вершины. Ах, да если ты был гостем имперской столицы хоть единожды, то, как всякий иностранец, поселялся во дворце, выстроенном именно для чужестранцев. А гостевой дворец вот он, от меня по правую руку. И я вижу там, в тенистых аллеях людей в причудливых, не наших одеждах.

Таким образом, сейчас выше меня лишь одна терраса – обширная плоская вершина холма, на которой расположен блистательный дворцовый комплекс. Я не могу видеть здания императорского дворца за изобильной зеленью огромного дворцового сада, зато слышу радостный шум вод. Гости столицы не сразу верили, что чистый поток, стремящийся через сад, не рождается здесь же, из природных источников. Вода эта идёт к столице по водопроводу с далёких гор, от ледников и вечных снегов и наполняет многочисленные дворцовые фонтаны и пруды, каскадами низвергается в канал, кольцом окружающий всю территорию дворца. Эта голубая граница отделяет дворец от города, расположенного на нижних террасах. В свою очередь, каждую следующую террасу окружает собственный кольцевой канал. Они делят город на концентрические пояса и доставляют воду горожанам для разнообразных нужд.

Окинув взглядом цветущие сады внизу и виднеющиеся в их зелени прекрасные виллы, я повернулась и пошла по неширокой улице, выложенной зелёными и голубыми керамическими плитами.

У входа в главное здание дворцового комплекса меня встретил придворный.

– Император ждёт вас, прекрасная Лолия, да прольётся в века свет вашей мудрости, – проговорил он, склоняясь в глубоком поклоне.

Император пребывал в своей любимой комнате, на верхнем уровне здания. Выше была только центральная башня с остроконечным куполом. Как раз под этой башней комната и располагалась (из неё наверх вела винтовая лестница), и служила Императору малой дворцовой обсерваторией. Но Император любил работать в ней в любое время, даже если не вёл никаких астрономических или астрологических наблюдений. Когда какое-то дело требовало глубоких размышлений и особой предусмотрительности в принятии решения, Императора почти наверняка можно было найти именно здесь.

Комната отличалась от прочих помещений дворца. Как я уже сказала, прямо над нею находился купол, увенчанный четырёхгранным шпилем. Шпиль притягивал из эфира магнетизм особого благотворящего вида, а сам купол башни как бы накапливал его, не допускал вновь рассеяться в пространстве. Одновременно внутренняя поверхность купола – вогнутая линза свода – служила подобием отражающего экрана. И получалось, что вниз, в пространство комнаты-обсерватории постоянно истекал поток целительного эфира. Здесь разум обретал особую ясность и остроту, быстро проходила усталость или, к примеру, раздражение, и к человеку возвращалось доброе расположение духа.

Однако, на этот раз, едва придворный растворил передо мной дверь, одного взгляда на моего властелина было мне довольно, чтобы понять – он чем-то глубоко опечален.

Император поднял голову, порывисто встал и пошёл мне навстречу.

– Как же долго ты шла! – жестом он отпустил моего проводника.

– Я прошу прощения у Солнцеликого, но моё присутствие было необходимо в классе Гая Листерида.

– Лолия, сегодня ночью Иерархи сообщили мне… нет, я не хочу говорить тебе, что именно они мне поведали. Я желаю, чтобы ты перепроверила это сообщение. Оно настолько серьёзно, что я… я должен быть абсолютно уверен, что принял его неискажённым. Когда ты сможешь?

Никогда я не слышала в голосе Императора такого нетерпения и… нет, мне показалось, – мольба не могла звучать в его властном голосе! Я хотела бы ответить «Сейчас же, немедленно», но…

– Сегодня это будет возможно лишь после захода солнца, мой Император, – чувствуя себя виноватой, сказала я. – Теперь же ещё только утро.

– После захода… – потеряно повторил он, затем кивнул и взглянул на меня. – В таком случае, останься со мной до конца дня, не оставляй наедине с моими мыслями, заставь думать лишь о тебе. Где ты была, Лолия? Почему не шла так долго?

– Гаю Листериду нужна была моя помощь, – снова повторила я, уверенная теперь, что в первый раз он не услышал ни слова.

– Мне тоже. Мне тоже нужна твоя помощь, но ты предпочла Листерида своему императору, своевольная Лолия?!

Кажется, он хотел улыбнуться, но губы не сложились в улыбку. Как будто пряча лицо, он шагнул ко мне и быстро обнял, крепко прижал к себе.

– Что случилось? – помедлив, тихо спросила я.

– Ничего. Сейчас – ничего. Кроме одного только – я соскучился по тебе, моя Лолия.

– Мы виделись вчера.

– Разве? Я не видел тебя целую вечность.

Он чуть ослабил свои объятия, но не разомкнул их, и я могла только немного отстраниться, чтобы заглянуть ему в лицо.

– Если бы ты знала, как хочу я, чтобы ты была со мной всегда, рядом! Чтобы я мог увидеть тебя в любую минуту! И когда народ Атлантиды чествует меня, называя солнцеподобным – мне не нужно столько почестей одному. Как был бы я счастлив разделить их с тобой.

– Мой император… возлюбленный мой… ты знаешь, какую плату возьмут Иерархи. Моя связь с сокровенной Иерархией ослабнет, а то и совсем порвётся. Но ведь я нужна тебе такая как сейчас – советчица и помощница.