В понедельник дела не делаются

– У меня, это самое, своя линия. Вон, на Восточной ночью опять уличный грабёж…

Зампрокурора поднялся, давая понять, что разговор закончен, опёрся на шаткую столешницу, а Миха вдруг ощутил, как у него наливаются уши жаром-полымем.

Столешницу эту они с Иркой раскачали долгими зимними вечерами, когда здание пустело. Как яростно подмахивала она!

– Дело будет в производстве у следователя Максимова. Прямо сейчас введите его в курс дела. Он у нас сотрудник молодой…

Уходя, Маштаков как ни крепился, а не удержался – оглянулся на широкий, заваленный бумагами стол.

4

Вернувшись в милицию, Миха навестил дружественный сорок девятый кабинет, МРО. Петрушин с Ковальчуком матюкались в тёмном предбаннике, мучились с замком.

– Ты вчера последний закрывал! – глухо басил Петрушин.

– Я нормально закрыл. На два оборота, – огрызнулся Ковальчук. – Давно надо скинуться на новый замок.

С Маштаковым они поздоровались со сдерживаемым раздражением. С одной стороны тот не был повинен в их хозяйственно-бытовых проблемах. Со стороны другой, это он им вчера труп на трассе выкопал.

Можно подумать, своей работы у них мало!

– Пойдём в адреса, – не глядя на Миху, сказал Ковальчук. – Матери Фадеева адрес установили. Ну чё там, Валер? Давай я попробую…

Маштаков поднялся к себе, на третий этаж. В кабинетике размерами два с половиной на два, отведённом трем оперативникам, можно было передвигаться только боком. Три четверти служебного помещения занимали два составленных вместе стола, сейф, штук шесть разнокалиберных стульев, на большинство которых садиться было рискованно. Простенок украшал коллаж, любовно собранный старшим группы – Лёшкой Титовым.

Исполненный на хорошем лазерном принтере плакат гласил:

«Кто к нам на работу придёт, тот от неё и сдохнет!» Другой художественный слоган, прикреплённый пониже, утверждал:

«Дай дураку хрен стеклянный – он и его разобьёт, и руки порежет!» Там же перемежались фотки живых и мёртвых бандитов и их подруг, частично полураздетых. Ещё красовалась водочная этикетка с Лёшкиной физиономией. Титов походил здесь на Тараканище из сказки Чуковского. Такой же воинственный, пучеглазый, с расщеперенными рыжими усищами. Но самое главное, он был в милицейской форме с погонами. Поэтому водка и называлась соответственно: «МАЙОРСКАЯ». Таких этикеток в торговом центре Лёшка назаказывал двадцать штук, как раз на ящик, когда обмывали его майорские звёзды. Не поленился ведь: с каждой бутылки заводскую наклейку счистил ножичком, с тёплой водичкой, а потом новую – со своей наглой рыжей мордой – аккуратно наклеил. Погуляли тогда душевно, на природу ездили. Уха, шашлыки… По пустым бутылкам стреляли.

Но главной достопримечательностью их кабинета был персональный компьютер. Кроме как у них, в розыске только в аналитической группе у девчонок таковой имелся. Комп в группу по «тяжким» прибился с год назад. Взяли тогда квартирных воров, за которыми оказалось больше двадцати выставленных хат. Все жулики были ранее неоднократно судимы, плотно сидели на героине. Изъять у них успели много всего интересного. Группа специализировалась на оргтехнике. Миха впервые в жизни с этой фигнёй столкнулся. Всякие там системные блоки, мониторы, принтеры, сканеры… Ещё эти… как их, чёрт… модемы! Всё изъятое вернули потерпевшим, а на один допотопный систем-ник, старенький монитор и дышащий на ладан матричный принтер претендентов не нашлось. Даже объявление в местную газетку давали, хотели гадам ещё эпизод намотать. Не типичное вообще-то явление. Квартирные кражи или из офисов почти никогда не остаются латентными. Скорее всего, техника эта была с кражи, совершенной в другом регионе.

В общем, Титов вовремя успел на компьютер лапу наложить, его уж порывались в штаб забрать. Нашли знакомого компьютерщика, тот привёл технику в порядок, сбросились на периферию. Ну на клавиатуру, на провода соединительные…

Маштаков как бывший следователь, привыкший к большим объёмам письменной работы, влёт просёк преимущества научного прогресса конца двадцатого века. С помощью компьютера реально было сократить объём механической, обезьяньей работы в сто раз. Да больше! Чем переписывать от руки шаблонные планы ОРМ[24] в делах, изменяя только данные потерпевших и даты совершения преступлений. А «отказные»[25] клепать!

А заключения служебных проверок на самих себя! Любо-дорого. После компьютера даже на машинке печатать – как кирпичи силикатные на второй этаж руками кидать.

Сейчас перед монитором сидел Андрейка Рязанцев. Ему, кстати, легко давалось, мозги-то молодые. Миха тоже на удивление быстро освоил. Сделав вывод, кто на машинке пишущей умеет печать, тот в комп быстро въедет. А вот Титов компьютера патологически опасался. Но достоинства ценил высоко, потому в обслуживании и в ремонте принимал деятельное участие.

Рязанцев в соответствии с планами оперативно-розыскных мероприятий по последним нераскрытым грабежам выполнял сейчас пункт из раздела «Общие мероприятия».

«Отработка лиц, ранее судимых за корыстно-насильственные преступления».

В каждом ОПД[26] у Андрейки имелись перфорированные листы, на которые компьютер группы учёта выдал списки рецидивистов. Сам ли, через участковых ли, Андрейка выдёргивал их к себе. В лучшем случае, из пяти являлся один, самый простой и безобидный. Самый законопослушный.

Вот такого сейчас Андрейка и проверял на причастность к августовским «глухарям». Испитой мужик лет тридцати пяти сидел на краю стула. Небритую морду его искажали муки похмелья. Он был априори согласен на многое.

– Слушай, Кузьма, прочту чего получилось, – повернулся к мужику Рязанцев.

– Да чего там читать. Давай подпишу, – протянул заскорузлую руку ранее судимый.

– Не-е, ты послушай. Чтоб вопросов потом не было. Та-ак… по указанному адресу я проживаю с матерью Кузьменковой Анной Никитичной, тысяча девятьсот тридцатого года рождения. После освобождения в апреле прошлого года из мест лишения свободы я нигде не работаю, нахожусь на иждивении у матери. Мы живём на её пенсию и мои случайные заработки. Спиртные напитки я употребляю, когда есть деньги, пью самогон. У кого покупаю самогон, сообщать отказываюсь, пользуясь правом, предоставленным мне статьей 51 Конституции РФ. По вечерам и ночам я всё время нахожусь дома, сплю пьяный. По улицам не гуляю. С лицами, ранее судимыми, связи не поддерживаю.

О существовании молодёжных группировок мне ничего неизвестно. Кто в нашем районе грабит пьяных, я не знаю. В пятницу двадцать шестого августа сего года я тоже был дома. Об обстоятельствах ограбления гражданина Филимонова мне ничего неизвестно. Я предупреждён о том, что мне необходимо устроиться на работу и перестать вести антиобщественный образ жизни.

Всё так, Кузьма?

– Всё правильно, начальник. Лучше не скажешь.

Андрейка Рязанцев нравился Маштакову. Способный парень! Если не обломают его, путёвый опер из него получится.

Всего год работает, а освоил многое, другому за пятилетку не научиться. Отрадно, что к старшим товарищам всегда прислушивается. Перенимает опыт. Это Михины, конечно, были ноу-хау за пятьдесят первую статью Конституции и за предупреждение о необходимости прекратить вести образ жизни непотребный.

Для своего начальства и для прокурора надзирающего изобретённые. А то возьмутся проверять дела – приостановленное уголовное – у следователя, для которого протокол допроса и пишется, в криминальной милиции ОПД затребуют, в которое копия протокола этого подошьётся, и спросят грозно: «Почему при расследовании уголовных дел не устанавливаются места изготовления и сбыта суррогатов алкоголя?». А тут, пожалуйста, выяснялись эти вопросы, но гражданин Российской Федерации воспользовался своим конституционным правом не свидетельствовать против себя и близких родственников. И профилактическая работа присутствует, гражданин официально предупреждён офицером милиции.

Конечно, из Кузьмы этого можно было в два счёта вытрясти данные самогонщиц. И безо всякого мордобоя. Достаточно пригрозить ему, мол, посадим на «сутки»[27] такого-то тяжёлого, всё расскажешь. Но чего дальше делать с этими самогонщицами?

Самих же и заставят отрабатывать. А когда?

Кузьма закончил подписание протокола. Извилистые каракули его, похожие на кардиограмму, заняли половину листа.

– Ну я пошёл, начальник?

– Ку-уда?! – поднял на него палец работящий Андрейка. – У нас с тобой ещё три эпизода. По каждому отдельно допросимся!

Вот он – прогресс научно-технический. Сколько бы раньше Рязанцеву времени понадобилось, чтобы четыре протокола допроса от руки написать? Пускай, по двадцать минут на каждый, с одним перекуром. Часа два верных? А на компьютере – чик-чик, переделает он сейчас в установочных данных время допроса, номер дела уголовного, а в самом тексте – предложения о дате нападения и фамилию терпилы[28]. Застучит, завоет, защёлкает принтер, вылезет из него серый листок с почти ровными строчками. Так всё написано, Кузьма? Лучше не скажешь, начальник…

И самое главное, никакой прокурор, даже Коваленко Виктор Петрович не придерётся. Ни одного нарушения УПК РСФСР[29]! И в делах бумаг прибудет и у следака, и у опера.

Порадовался Маштаков за смышленого Рязанцева, домой прозвонился. Проверил, проснулась ли Дашка, которая в этом году во вторую смену пошла. Сейчас вечерами светло ещё. Но скоро рано темнеть будет. Хоть и рядом школа Дашкина от дома, за углом, можно сказать, а встречать придётся. Много всякой шпаны у них на районе развелось. Рабочий район, Эстакада называется. Превратившийся за годы демократии в форменное гетто. Выбираться надо оттуда, в центр переезжать, да где денег взять?

Миху вдруг озарило. При сопоставлении данных о делах, приостановленных производством и направленных в суд в этом месяце, практически яблоко ньютоново ему на голову упало.

Почему это, интересно, Афанасьеву грабёж вменили? Потерпевший же до сих пор лечится амбулаторно, второй месяц.

Позавчера его Маштаков к следователю вытаскивал, с делом знакомиться, мужик брюзжал: «Мне на приём к шестнадцати тридцати в поликлинику железнодорожную!» Там даже не лёгкий вред, там средней тяжести вылезет, к бабке не ходи. Значитца, разбой злодею Афанасьеву надо вменять, вторую часть. Преступнику – статью от семи до двенадцати, а розыску – преступление особо тяжкое раскрытое. И тогда получается, три разбоя раскрыты в августе месяце, а не два. Три всегда лучше, чем два!

На этой оптимистической ноте Миха побежал в следственный отдел. К следователю Шишкиной, заканчивающей дело по Серёге Афанасьеву.

Шишкина пребывала в трансе. Поделилась с Маштаковым своей бедой.

– Представляешь, из-за одной буковки вернул! Смотри, квалифицирующий признак расписан… По предварительному сговору группой лиц! Я ему говорю, давайте подставлю, никто не заметит… Или перепредъявлю задним числом… С адвокатами договорюсь… Козё-ол рыжий!

Миха посочувствовал Маше, которая даже зарёванная и злая оставалась симпатичной. Не переходя на личности, поругал прокуратуру. Помнил, что с Машей этой ему детей не крестить. Сейчас, поддакивая, скажешь про зампрокурора злое слово, пусть даже и заслуженное, а завтра сама же Машенька и сольёт ему под сурдинку. «Виктор Петрович, а Маштаков называл вас земляным червяком!»[30]

Предложив Шишкиной сигарету, Миха изложил суть своего пустякового вопроса. Маша помотала короткой стрижкой на пачку «Балканской звезды». Выдвинула ящик стола, вытащила тонкую коричневую сигаретку.

«А всё говорят, следователи у нас мало зарабатывают».

Маштаков через стол протянул Маше зажжённую зажигалку. Прикурив, она посмотрела на оперативника насмешливо.

– Ты чё, охренел? Да там два дня сроку осталось. Завтра – этап, Афанасьев на тюрьму уедет. Когда обвинение пере-предъявлять прикажешь? Я уже с ним двести первую[31] выполнила. У меня видишь, свой какой геморрой?

Шишкина приподняла и впечатала в стол двухтомное уголовное дело, прилетевшее из прокуратуры на допрасследование.

Миха и не надеялся, что следователя обрадует его предложение возвратиться к отработанному. В её понимании это – артель «напрасный труд». Маштаков знал, что Шишкина та ещё стервочка, догадывался, кто её танцует.

– Маша, дочка, – сказал он примирительно, – давай договоримся полюбовно. Я беру на себя получить новое заключение СМЭ[32] сегодня же. Афанасьева оставим на вторую неделю, в прокуратуру я тоже сам сбегаю, подпишу. Даже обвинение новое заготовлю. Завтра предъявишь с утра и сразу, это самое, пере-ознакомишь. Делов-то.

Шишкина с силой ввинтила окурок в пепельницу, раскрошив.

– Иди отсюда, Маштаков, без тебя тошно.

Миха усмехнулся, чувствуя, как губы у него задрожали. Дожил, называется, до ручки, малявка двадцатитрехлетняя себе такое хамство позволяет.

– Не боишься ещё один доп заработать, красавица? А ну как вся эта история вылезет? Прокурор сейчас пропустит, он с терпилой контактировать не будет. По бумажкам у тебя всё пока складно получается. А в суде?

– Вали-и, закладывай! Больше ничего не можешь! Да пусть мне хоть ещё десять дел вернут! По фигу мне!

Поняв, что доводы разума здесь не подействуют, что девчонку заклинило, Миха откланялся. Но от поставленной задачи не отступился. Разумеется, он не пошёл информировать руководство СО, одни вопли лишние будут, там тоже ездят только с ближним светом. «Когда ещё дело в суде начнут рассматривать?!»

За начальника следственного отделения по тяжким преступлениям против личности с прошлой недели работала Хованская Альбина. Она сразу въехала в бубновый Михин интерес.

– Грамотно, Николаич. И Афанасьев этот сволочь, я его по прошлой ходке[33] помню. Только не вовремя. Раньше ты где был?

– Альби-ина Владимировна!

Хованская имела полную выслугу. В апреле ко дню следствия получила подполковника. И никак не отваживалась уйти на пенсию.

– Что я ещё умею?

Она помнила Маштакова по прокуратуре. Молодой зам был незаносчив, разговаривал по-людски, входил в положение. Иногда даже излишне. Потом, когда Миха в их следствие перешёл, они больше двух лет проработали в соседних кабинетах, в этом же отделении по тяжким. Кому самые сложные дела давали?

Маштакову. Весь отдел бегал к нему советоваться. Головастый!

И простой, сколько раз подменял с дежурствами в праздники, в выходные. А когда поехал парень по наклонной, все почти отвернулись. Нашлись и такие, что в открытую злорадствовали – «Пьянь прокурорская…».

Хованская пристукнула по столу ладонью.

– Всё, Николаич. Давай езжай к судмедэксперту и дальше по плану своему. Машку я обработаю. Только это, шуму не поднимай, у неё сейчас полоса чёрная.

– У кого она белая, Альбина Владимировна?

И целый день потом без обеда Маштаков прозанимался этой насущной ерундой. Поставив предварительно в курс о своих намерениях начальника розыска Борзова.

Борзов, человек с говорящей фамилией, фанат провинциального сыска, сразу загорелся.

– Михал Николаич, а ты пересмотри у них все дела. Может, чего-нибудь прекратить можно? Со снятием с учёта. Возбуждают всякую дрянь!

– Посмотрю до конца недели.

Не забывая про обещание, данное жене, забрать Маришку из садика, Миха в половине шестого (случай невиданный) покидал управление.

Однако сделал крюк к «мрошникам». В кабинете был один Ковальчук, дело в корки подшивал.

Он без энтузиазма рассказал, что в адресе матери Фадеева дверь никто не открывает, два раза мотались на «шестёрку», на самый край города. Съездили к ней на работу, в автоколонну – тоже мимо денег. Не выходит мамка Виталькина на работу третий день. Звонила, сказала, что забюллетенила. Соседи поведали операм, что Виталька часто обижал мать, а не так давно вообще пытался задушить. Мать еле вырвалась, выскочила в подъезд в одной ночнушке.

– Как бы в этом адресе ещё на один труп не наткнуться! – угрюмо хмыкнул Ковальчук на прощанье.

В троллейбусе почти не было пассажиров. Миха дисциплинированно предъявил удостоверение и прошёл на заднюю площадку. Ехать ему предстояло почти до конечной.

На остановке «Первомайский рынок» в троллейбус заскочила гоп-компания, несколько парней и две тёлки. Все – бухие, возбуждённые. На улице один из них, длинный, со стриженым затылком, уронил на асфальт здоровый, кило на шесть, арбуз.

Не удержал! Арбуз, тяжело хлопнувшись, с треском раскололся, разверз переспелое, алое, в чёрных косточках нутро. Мат, гогот, девчонки пищат.

– Ой, Сивый, не могу!

Дылда подобрал арбузные обломки. Зашёл в салон, тупо гыкая.

– Чё ржёте, му*аки?!

А чего им не поржать, пассионариям, в демократической стране?

Длинный постоял-постоял, понял, что не круто он выглядит в обнимку с разбитым арбузом. Выматерился и кинул всё на пол троллейбуса. Прочавкал по сочной мякоти вперёд, упал на сиденье.

Кондукторша, пожилая женщина в очках, попыталась порядок навести.

– А ну подбери сейчас же!

Длинный послал её.

Кондукторша стала беспомощно возмущаться, озираться в поисках добропорядочных граждан. На миг они с Маштаковым встретились взглядами. Две остановки назад, оправдывая свой бесплатный проезд, он предъявлял тётке служебное удостоверение. Миха мучительно переморщился. Только в кино в таких ситуациях крутой коп метелит хамов так, что только шуба заворачивается.

Но отсидеться в тине он не смог. Прошёл вперёд по салону.

Остановился около длинного, нагнулся и сказал твёрдо, но не обидно. Оставляя возможность отыграть назад достойно.

– Слушай, друг, подними! Нехорошо мусорить!

И вернулся на заднюю площадку. Парни моментально подхватились и двинули туда же. Чавкая жвачками, плечами молодецки поводя.

«Самое главное, – лихорадочно думал Маштаков, – не дать зайти за спину».

Он уже трижды проклял свою несовременную совестливость.

– Ты чё, мужик?! Оборзел совсем, что ли?

Трое нависли над Михой. Все под метр девяносто, на динозавров похожие. Морды угреватые, дебильные. Башмаки у дебилов модные, с прямоугольными носами, «гробы» называются. Сорок пятого размера.

Маштаков ёжился. Профессионально представляя страшные последствия удара таким говнодавом по голове… по жизненно важной части тела.

А снаружи – понимающе осклабился. Опять не обидно.

– Вы чего, ребята? Я сотрудник милиции.

И расстегнул молнию на нагрудном кармашке кофты, подрагивающей рукой вынул ксиву. Взмахнул ей.

На его счастье, гоблины ещё мало успели сегодня выпить.

Какие-то рефлексы у них ещё оставались. На красную книжку в частности. Порычав бессвязно, они рассосались по салону. О, чудо! Долговязый прошкандыбал к месту, где валялись осколки разбитого арбуза. Именно в этот момент, как по команде, открылись двери (остановка «улица Суворова»). Ногой длинный вы-пинал куски арбузные из троллейбуса.

Всё равно парни посматривали на Маштакова осуждающе.

Не могли просто так вынести подобного унижения. Ждали, когда он выйдет. Но Миха от греха проехал до конца маршрута. Парни вышли на предпоследней остановке, махнув рукой на оборзевшего мента.

Лет пять назад Маштаков безнаказанно подобной выходки ни за что не оставил бы. Из первого автомата вызвонил бы подмогу. Притащили бы шпанцов в отдел, оформили по «мелкому»[34], договорились с судьей суток на семь административного ареста и как следует попрофилактировали. Чтобы запомнили, гниды, как себя подобает вести в общественных местах. И как надо реагировать на замечания старших, тем более сотрудников правоохранительных органов.

За годы работы и жизни вообще Миха поумнел. Теперь он знал – никого ничему не научишь! Всех не облагодетельствуешь и не пересажаешь! С каждым годом, как в сказке, становилось всё страшнее и страшнее…

Маришка осталась последней из всех групп. Всех детей давно поразбирали. Она сидела со сторожихой на веранде и горько ревела.

– Почему-у ты так по-оздно?!

– Работа, – оправдывался Маштаков.

Он приобнял дочку за плечи, прижал её худенькое, вздрагивающее тельце к себе. Потом присел с ней рядом. Тыльной стороны ладони осторожно вытер слёзы. А глаза-то – папкины, большущие, карие! – Пошли, купим чего-нибудь вкусненькое? Только такими антипедагогическими методами мог он реабилитироваться. – «Киндер-суприз» купишь? – у Маришки заблестели глазёнки. – Не-е. Дочка, давай «Чупа-чупс» купим, он вкуснее. На «Киндер-сюрприз», шоколадное яйцо со сборной игрушкой внутри, каждый раз разной и интересной (проклятые капиталисты, знают, чем ребёнка зацепить), у Михи не было денег. – Не хочу «Чупа-чупс», «Киндер-суприз» хочу-у!

5

«Куплю волосы. Дорого».

Объявления эти идиотские весь город заполонили. У Юры Ковальчука, когда он на них натыкался, всегда ассоциация возникала с фашистскими концлагерями. По телевизору раньше часто хронику показывали – вываленные из мешков груды волос. Состриженные с живых людей перед отправкой несчастных в печи крематория, в газовые камеры. Бр-р…

На чём только сейчас бизнес не делают! И чего, выгодное дело волосы скупать? С другой стороны, не будь выгоды, не облепили бы все углы объявлениями. Заказывали ведь в типографии, в расходы входили.

Второго сентября, с утра, не заходя на работу, Ковальчук двинул прямо в адрес фадеевской матери, на улицу Сосновую.

Шёл без особой надежды, для очистки совести. Чтобы потом весь день полезными делами заниматься. Чтобы не дёргало начальство.

Ковальчука не столько тяготило новое убийство плечевой… работа есть работа, линия – их. Убийств в Остроге всегда было выше крыши, без дела в МРО сроду не сидели. Раздражение поднималось от мысли, что лишнюю работу подкинул Маштаков, которого Юра органически не переваривал.

Ковальчук не забыл, как пять лет назад (Юра тогда молодой был, офицерское звание только получил) заместитель прокурора Маштаков тряс их отделение. Посадил отличного опера Ваню Пшеничного, за взятки будто и за мошенничество. Обыск в кабинетах у них проводил, по столам лазил, по сейфам. Допрашивал всех лично, как жуликов. Мало ему, гаду, было одного Пшеничного, под остальных клинья подбивал. Доказать всё силился, что они крышуют ларёчников на привокзальной площади, денежку от них получают.

Теперь-то понял, праведник хренов, как жить на ментовскую зарплату?

Судья реально Ване впаяла. Пятерик усиленного режима!

Усиленный режим тогда ещё был для тех, кто несудимый, а садится за тяжкое преступление. Почти все эпизоды, наковыренные Маштаковым, остались. Правда, вышел Пшеничный быстро, через два года. Помиловал его президент как афганца-орденоносца. Какому парню судьбу поломал, выползень прокурорский! Сколько убийств Пшеничный раскрыл! И ещё бы мог! Сейчас Ваня в порядке, в фирме работает. Двери железные делают и сами устанавливают, на жизнь хватает. «Но один хрен, – поделился Пшеничный, раз выпивали как-то, уже хорошо проняло, – не хватает всего этого… выездов, гона, куража…»

В Москве вон в открытую менты подрабатывают. Охраняют в основном. У нас, понятное дело, городишко маленький, все на виду.

Валить надо из милиции, это Ковальчук давно понял. Язву желудка уже заработал здесь. Выслуги с армией всего восемь лет, учиться идти в двадцать девять поздно, так и пробегаешь до пенсии в операх. Да и не доработаешь ещё до неё, до пенсии этой копеечной. Или от язвы загнёшься, или сопьёшься!

Алка пилит постоянно. «Денег никогда в доме нету! У людей – машины! Люди на юг каждый год ездят! Надеть мне нечего!»

Валить надо… и чем быстрее, тем лучше.

С такими решительными мыслями, распалив себя, Юра забежал на седьмой этаж к фадеевской квартире. Лифт не работал.

Нажал и долго не отпускал кнопку звонка. Слышал, как в квартире он гудит заполошной сиреной.

Прошлёпали шаги и без расспросов – кто да зачем – распахнулась дверь. Ковальчук не успел переключиться. В дверях стоял Виталя Фадеев собственной персоной. Краснорожий, мордастый, чуть пониже среднего роста, вровень с Юрой. Крепенький от природы. Сходство с фотографией на паспортной форме сохранилось большое. – Чего надо? – недружелюбно спросил Виталя. Сдавать назад было поздно. Опер раскрыл на короткий миг перед толстым Виталькиным носом удостоверение. – Из милиции. Ты Фадеев? – Ну и чё? – Ты покупал ружьё в Крутове у Козлова? Двенадцатый калибр? За вчерашний день Ковальчук пробил по номерам бывшего владельца двустволки. Ничего умнее спросить сейчас Юра не придумал. – Делов не знаю, – промычал Виталька. Он стоял, набычившись. – Ну ладно, вижу, сейчас с тобой говорить бесполезно, – выворачивался Ковальчук. – Придёшь в опорный пункт вечером, когда протрезвеешь. Знаешь, где опорный пункт? Фадеев захлопнул дверь. Опер прислушался к себе, как колотится сердечко. «Чего, Юрий Палыч, очко-то не железное?» Ковальчук побежал вниз. Он знал, что в продуктовом магазине в соседнем доме есть телефон. Юра был опытным оперативником. Шесть лет отмантулил в розыске, и почти все шесть – в подразделении по раскрытию умышленных убийств. Он и не подумал геройствовать, ломать в одиночку Витале руки. Тем более был он без оружия, без наручников. Без современных средств радиосвязи даже. Белобрысая продавщица на удостоверение отреагировала кисло. – У нас только для своих телефон. Ковальчук заулыбался золотозубо. – Я тоже не чужой, Майя. Имя он считал с бейджика на синем халате.