Только правда, только хардкор. Том 1.

Здесь не принято покидать гостя без внимания, а уж тем более оставлять его в кабинете одного. Даже если надо выйти и сделать два шага по коридору, кабинет запирается на ключ.

Лампой в лицо сейчас никто не светит – это не в тренде. Зато на противоположной стене, слегка сбоку, почти на границе периферического зрения часы с большими стрелками. Минутная время от времени вздрагивает, с легким щелчком в очередной раз сдвигаясь по циферблату.

Говорят, такие часы помогают лучше всякого полиграфа. Все время думаешь о них – и забываешь о том, что надо бы покрасивее соврать. Правда сама так и просится с языка…

Следователь еще не пришел, и я завороженно созерцаю часы, пытаясь предугадать момент, когда дернется стрелка. За спиной у меня роется в бумагах помощник. Здесь, как в саду камней – как ни повернись, все время кто-то оказывается у тебя за спиной.

Через пару минут в кабинете появился и сам следователь. Пожилой, мощный, слегка обрюзгший, как борец классического стиля на пенсии. Виктор Александрович… С какой-то необычной фамилией.

Он уселся передо мной за стол, с шумом швырнул передо мной пухлую папку и, слегка нахмурившись, как бы между делом, произнес:

– Ну, что, мой друг, поздравляю, наша с вами эпопея подходит к логическому концу.

– Вы мне толком сказать можете, что произошло с моим отцом? – нетерпеливо перебил его я.

Виктор Александрович осклабился и неприятно посмотрел на меня:

– Вы в постановлении мне распишитесь, и идите на все четыре стороны… Остальное из прессы узнаете – сейчас там столько всего пишут…

Эпопея эта началась очень давно. Именно тогда, когда я вернулся с деловой поездки и обнаружил, что павильон, для которого я привез товар, сгорел дотла, отец мой пропал без вести, а в квартире трое в штатском перевернули все вверх дном.

Сперва я связал все это с неприятным уродливым типом, с которым у меня перед отъездом вышел конфликт. Я этого решил не оставлять, поднял на уши всю криминальную милицию в городе… И вот тут начали происходить странные вещи.

Началось все с того, что дело об исчезновении моего отца в милиции возбуждать отказались. Отказались, потому что уголовное дело уже было возбуждено, причем было возбуждено именно «комитетчиками».

Затем были достаточно слабые попытки выяснить причину и последствия учиненного в квартире обыска. В результате мне пришлось дать подписки о невыезде, о неразглашении материалов предварительного расследования, а затем и о неразглашении материалов следствия. И тогда я понял, что застрял в этом городе надолго: без денег, с кучей привезенного китайского барахла и без каких-либо перспектив начать дело.

Но вся соль, естественно, была не в этом…

Вся соль была в том, что, подписав все необходимые бумаги, я, как единственный близкий родственник, начал знакомиться с материалами дела, из которых узнал, что…

Узнал, что отец мой был внештатным сотрудником «конторы»… «Конторы», которая не только, и не столько пишет, сколько занимается обеспечением государственной безопасности…

И что пропал он как раз во время одной из спецопераций.

И что всю его одежду и оружие выловили через два дня в соседней речушке, что привело к версиям об утоплении по причине несчастного случая либо самоубийства.

И что тело обнаружено не было, как и иных свидетельств вышеуказанных версий, первой или второй…

Виктор Александрович протянул мне несколько бланков.

– Что это? – спросил я.

– Вы расписывайтесь-расписывайтесь… Вот постановление о закрытии уголовного дела. В связи со сроком давности. Вот решение об изменении статуса информации. – следователь подавал мне листочки один за другим.

– Какой это информации?

– Выражаясь фигурально, сняли гриф секретности с проекта «Немезида», в котором участвовал ваш отец… Вот постановление о снятии с вас всех мер пресечения. Теперь вы абсолютно свободны… Можете ехать куда угодно. Ну не прямо сейчас – следователь посмотрел через плечо на часы – но завтра-послезавтра… Базы в погранкомитете обновятся, и тогда – в любую точку мира, пожалуйста…

– Мемуары пишите, интервью, все, что угодно… – продолжал Виктор Александрович – Никакой секретности. Вот кстати…

Он порылся в ящике стола и достал оттуда сложенную вчетверо газету.

– Вот полюбопытствуйте… Чем мы занимались – он протянул мне газету. – Дарю. Почитаете на досуге.

Я взял из рук следователя газету, успев прочесть заголовок.

КАК МЫ НАВОДИЛИ ПОРЯДОК НА ДОРОГАХ

– Даже сам… – Виктор Александрович устремил взгляд на портрет, висевший над дверями – Высоко оценил нашу работу.

– Далее – продолжил он – Возвращаю вещи вашего отца, изъятые при обыске.

В руках у меня оказалась пухлая папка с бумагами, серый, побитый молью плащ и ржавый сапожный молоток.

– Распишитесь здесь… И здесь… Получил, претензий не имею, законный представитель, дата, фамилия, инициалы… Вот решение суда о признании умершим.

– Зачем же? – вспылил я – Вдруг он еще жив?

– Да, да, может быть, жив – согласился Виктор Александрович – но вам-то проще будет – с квартирой там, да и со всем остальным.

– Я даже больше вам скажу – я точно знаю, что он жив… – продолжил он – Вот посмотрите-ка… Из отдела аналитики мне передали.

Виктор Александрович достал из тоненькой папочки, лежавшей у него на столе, листок – распечатку новостной ленты одного из Интернет-сайтов. На нем красным маркером был обведен заголовок

ЗАГАДОЧНЫЙ БОМЖ ЖЕСТОКО ПРОУЧИЛ ХУЛИГАНОВ

– Что это?! – удивился я.

– Ваш отец – ответил Виктор Александрович. – Город Уссурийск. Я на сто процентов уверен, что это он. Это его почерк… Я все-таки очень долго с ним проработал.

И он посмотрел на меня добрыми глазами, почти ласково. Следователь… Виктор Александрович. В моей памяти сразу всплыла его необычная фамилия – Карнаухов.

Глава 5. Макс Питерсон. Двухкомпонентная хрень.

Я даже не буду задаваться вопросом – оправдывает ли цель средства.

Это все бесполезная философия. Я переформулирую вопрос по-другому:

Оправдывает ли она хотя бы побочные эффекты?

В кулуарах Генеральной Ассамблеи ООН

– Ну, допустим, я вас не выдам. А дальше-то что? – спросил я.

– И во-вторых… – не обращая внимания на мой вопрос, продолжал доктор.

– Что во-вторых? – спросил я.

– Во-вторых, времени у нас нет совсем. На кону целая Вселенная, знаете ли.

– Великолепно… – произнес я, стараясь скрыть иронию – А я-то зачем вам нужен?

– Дело вот в чем… Вам скоро предложат один очень секретный проект. Нам хотелось бы, что бы вы действительно приняли в нем участие.

– Но почему?! – все мои надежды на спокойную жизнь окончательно рухнули.

– Проект потенциально опасен. Я бы даже сказал, очень опасен. Через вас мы могли бы его контролировать. Если проект передадут кому-либо другому, возможно, нам придется действовать более жестко. Намного более жестко.

– Намного более жестко… Это как?

– У меня для этого есть Луи.

– Луи?

– Луи Хмега… Луи, выгляни…

Приоткрылась дверь и оттуда показался коренастый брюнет с массивной челюстью. Его щеки сплошь покрывала иссиня-черная щетина. Он мне подмигнул и двумя пальцами показал «V». Затем дверь тихо закрылась.

– Эээ… Однако и кадры у вас – произнес я.

– Между прочим, профессионал своего дела… Кстати, помните Кеннеди?

– Так это вы его убили?

– Нет, конечно. Смерть была инсценирована. Он спокойно прожил еще тридцать лет на островах Кирибати. Но, увы, мы ему стерли память.

– А как же Освальд?

– Наш человек. Прикрывал Луи.

– А его-то зачем убили?

– Его смерть также была инсценирована. Нужно же было его как-то спасти от электрического стула.

– Ничего себе – произнес я, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Теперь вы понимаете, что намерения у нас серьезные? – спросил доктор.

– Не сомневаюсь – ответил я.

– Но мы – это мягкая сила. За последние лет сто только один раз Луи по-настоящему собирался кого-то убить.

– Собирался? И что, убил?

– Нет, только собирался. Но он опоздал.

– Опоздал? Куда?

– Когда Луи прибыл на место, тот человек был уже мертв.

– Ого! Кто же его убил?

– Его не убили. И сказать, что он умер сам, тоже нельзя. Это был русский. В газетах, конечно же, написали, что он умер от пьянства.

– А зачем?! Зачем все это?

– Ооо, это длинная история. Одна из важнейших заповедей мироздания едва не оказалась нарушенной… Масштаб катастрофы был бы так велик, что возможно, потребовалась бы глобальная перезагрузка.

– Глобальная перезагрузка?

– BIG BANG!!!!! – прокричал доктор, громко хлопнул в ладоши и зловеще рассмеялся.

– Но знаете, что больше всего меня волнует в этой истории? – продолжил он.

– Что? – переспросил я, не переставая удивляться.

– Вы только представьте, Луи как угорелый, несется к нему черт знает куда, в эту Россию, чтобы остановить катастрофу. А что же этот русский? Он мог бы получить физическое бессмертие, абсолютную власть… Луи был уже готов сражаться с ним не на жизнь, а на смерть… И что в итоге? Он просто исчез из этого мира, оставив здесь пустую, вегетативно существующую, физическую оболочку. У меня до сих пор такое чувство, будто меня просто одурачили…

Тут резко открывается дверь и в комнату влетает «Бентли».

– Макс, тебя утвердили. – возбужденно произнес он – Срочно надо готовить документы. Тебе допустят к высочайшему уровню секретности. Позвольте, а это кто? Что вы здесь де…

«Бентли», не закончив вопроса, оседает на пол. Краем глаза, я успеваю заметить, как Луи выдергивает шприц из его шеи.

– Вот теперь позвольте, мистер Питерсон, вернуться к сути нашего проекта. – сказал доктор, и стал собирать выпавшие из папки «Бентли» листки.

– Двухкомпонентная хрень? – спросил я, указывая на листки.

– Та самая. Луи, убери отсюда Блэйнти. А мы с мистером Питерсоном пока войдем в курс дела.

Луи, одной рукой закинув ничего не соображающего Блэйнти на плечо, удалился в соседний кабинет.

– Итак! – продолжил доктор, рассеянно перебирая листки – Проект этот называется «Двухкомпонентное химико-бактериологическое оружие массового поражения». Кодовое название проекта – «Янус». Были идеи трех- четырех и более компонентных видов, соответственно кодовые названия были «Мушкетеры», «Битлы», «Пентагон», и так далее… Как вы думаете, Макс, почему международными конвенциями химическое и бактериологическое оружие запрещены к использованию?

– Ну… Это очень опасно, я думаю…

– Да, такие виды оружия опасны. И опасны они прежде всего для атакующей стороны. Вакцины, антидоты, противогазы, – все это не обеспечивает безопасности. А самое главное, смысл победы полностью теряется, если победителю достаются насквозь отравленные земля, вода и воздух. Мысль человеческая постоянно витала вокруг того, чтобы сделать такие виды оружия более контролируемыми. И основное направление в этом – разделение поражающего фактора на несколько компонентов.

Я слушал доктора с интересом, Мне показалось, что о чем-то подобном я и сам начал догадываться.

– Первый компонент – медленно распространяющийся, практически безвредный для здоровья. Его тяжело идентифицировать, но в случае обнаружения легко вывести из организма. При помощи него достигается полный контроль над поражающим фактором. Это может быть все что угодно – пищевые добавки, микроэлементы, пестициды, небольшие дозы радиации, генетика. Второй компонент – непосредственно поражающий, абсолютно безвредный в чистом виде, очень быстро распространяющийся, и дающий катастрофические последствия в сочетании с первым компонентом. Компоненты могут иметь как химическую, так и биологическую природу. Могут существовать еще и компоненты с другими функциями – например, ингибитор, блокирующий распространение поражающего фактора, или антидот. Могут быть варианты, когда поражающий эффект получается от сочетания трех или четырех факторов.

Казалось бы, в этом нет ничего опасного. Но это далеко не так. В жизни современного человека появляется много дополнительно действующих химических и иных факторов, которые могут непредсказуемо повлиять на течение процесса. Знаете, когда был проведен первый эксперимент по этому проекту?

– Когда? – спросил я.

– В конце 1970-х годов. И знаете, какой побочный эффект возник тогда в результате этого эксперимента?

– Нет.

– Вирус иммунодефицита человека! А кстати, если хотите знать, я вам скажу, зачем мы отстранили от власти Кеннеди… Он планировал повторение Филадельфийского эксперимента!

Голова у меня пошла кругом, и я потерял сознание.

Глава 6. Доклад сэра Генри Маха-Гранде на Совете Высочайших и Мудрейших. Архиспецифичность.

Кто рожден, тот и смертен

Первое правило мира

Объект столь пристального нашего внимания являлся типичным представителем вида Homo sapiens, вида, который совершенно искренне считал себя единственными носителями разума и конечным звеном пищевой цепочки на этой планете и столь же искренне заблуждался и в том, и в другом утверждениях.

В традициях данного вида временные характеристики бытия любого его представителя, как правило, описывались трехступенчатой шкалой: родился, созрел и умер.

Первая стадия – рождение – представляет собой медленный и достаточно травматичный процесс проникновения в этот мир через гениталии материнской особи. Забавно, что в некоторых конфликтных ситуациях представители данного вида словесно побуждают друг друга проделать сей процесс в обратном порядке, как будто помнят те незапамятные времена, когда такое еще было возможно.

Вторая стадия – зрелость – обозначает наступление способности принятия самостоятельных решений. Иногда, ошибочно, данный этап обозначают наступлением какого-либо конкретного события, как-то: женитьба или замужество, зачатие (то есть подготовка к последующему проникновению в этот мир) детей, окончание всевозможных обучающих и воспитательных заведений, называемых «университеты» и тому подобное. Иногда зрелость наступает постепенно, в течении довольно протяженного промежутка времени, но в большинстве случаев, несмотря на кажущуюся неизбежность данного этапа, на самом деле, она не наступает вовсе.

Третий этап – смерть – прекращение существования в этом мире, как единого целого, наступающее в следствии крайнего изнашивания либо необратимого повреждения самой грубой, физической, то есть материальной оболочки, называемой «тело», которое является обязательным условием сознательного, частично сознательного или неосознанного присутствия в этом мире, называемого «жизнью». Вот на данном-то этапе представители этого вила и реализовывают свое предназначение в виде звена пищевой цепочки, являясь пищей для различного рода сущностей: от микроорганизмов, пожирающих их физическую, телесную оболочку, до всевозможных богов и демонов, питающихся иными, более тонкими, нематериальными оболочками.

С другой, так называемой телеологической точки зрения, существование отдельных индивидов, как правило, оценивается трояко, путем поиска ответов на следующие вопросы.

Во-первых, оставил ли индивид после себя наследников – то есть сумел ли посредством кооперации с другим индивидом противоположного бытийного модуса, называемого «полом», протащить в этот мир других индивидов, при условии, что эти другие смогли пережить его самого?

Во-вторых, какими действиями в процессе своего существования утруждал себя, помимо отправления естественных потребностей, поддержания своей жизнедеятельности и решения вопросов, отраженных в вопросе первом?

И в-третьих, какое наследство или наследие оставил после себя данный индивид – в смысле наличных и безналичных денежных средств, недвижимости, а также различных всевозможных нематериальных ценностей – в виде учений, вклада в развитие существующего фольклора или светлой памяти о себе?

Весьма иронично, что однозначно ответить на эти три вопроса возможно лишь по прошествии третьей стадии существования индивида – то есть тогда, когда он, по устоявшемуся выражению, уже «отошел в мир иной», и когда сами эти вопросы для этого индивида уже не имеют никакого значения.

Что касается нашего объекта, объекта Ч., то мне следует с самого начала заметить, что он в этом отношении является архиспецифичным, то есть в крайней степени отличающимся от большинства других представителей своего вида.

И в первую очередь это касается того, как он, этот объект, родился. Все дело в том, что он родился… мертвым.

Вот, послушайте…

«Наверное, этот день я не забуду никогда. Под конец моей смены неотложка привезла еще одну женщину. Очень тяжелую…

Она рожала и умирала. Умирала и рожала.

Она билась в страшных судорогах, иногда на несколько минут застывая в кататоническом ступоре. Закатились вверх невидящие глаза, изо рта шла пена. На шее, словно жгуты, вздулись вены, прерывистый хрип…

Рядом бригада токсикологов спорила с нашим анестизиологом.

Наглоталась таблеток… Разных… Одни вызвали преждевременные роды, а другие… Другие медленно, но неудержимо гасили мозговую активность. До нуля… А там – дыхательный и сердечный центры. Так что, времени у нас в обрез…

Спор не пустяковый. Сейчас малейшая ошибка может оказаться фатальной.

Пару раз до моего уха донеслось слово «антидот». Какой, к чертям, антидот? В такой-то мешанине.

Наверное, это суицид… То есть пока только попытка… Пока… Пока мы не сдались…

Попытка свести счеты с жизнью или просто психоз… Кто же сейчас разберет.

На меня надели стерильные перчатки, закрепили маску. За всеми этими приготовлениями я не заметил, что спор утих. Все вопросительно смотрели на меня. Все-таки, сегодня, последнее слово за мной…

– Комаров, общий! – скомандовал я анестезиологу – Мне полная неподвижность нужна. Извлечем плод – и делайте с ней, что хотите. Без этого вам ее все равно не спасти…

А потом, все как во сне. Первый надрез скальпелем… Матка… Лопнувший плодный пузырь… Мальчик… Застрял в родовых путях… С пуповиной, затянутой вокруг шеи…

Ноль… Ноль по шкале Апгар.

Когда ребенка уже увезли в реанимационное, я зашил пациентку и кинул Комарову:

– Все, зови токсикологов. А я… я разбился в лепешку…

И на ватных ногах я вышел из операционной в санбокс, где скинул с себя перчатки, маску, костюм и прямо в вымокшем насквозь халате, лег на кушетку и долго смотрел в потолок немигающим взглядом.

Потом, уже после душевой, после стакана крепкого чая, немного посвежевший, хотя и после шести сверхурочных часов, я пошел в ординаторскую, где планировал вздремнуть пару часов до утра, чтобы первым же автобусом уехать домой.

Проходя мимо реанимационной, я заглянул и нашел кувез с биркой, на которой было написано:

Ильчев Комаров

Да, у нас, если фамилия ребенка неизвестна, пишут фамилии принимавших роды врачей.

Я посмотрел на датчики. Датчик сердцебиения показывал ровную прямую линию…

Да, иногда мы проигрываем… Проигрываем в этой безжалостной схватке.»

Так заканчивается дневник замечательного человека, Врача с большой буквы Ильчева Виталия Сергеевича. Этот дневник позже был издан, и тогда он послужил замечательным учебником жизни для многих молодых медиков. Но тогда, в ту ночь…

Ильчев сел за стол в ординаторской и записал эти воспоминания. Потом он выпил еще кружку чаю и с тяжелым сердцем лег спать на кушетку, заведя себе будильник, чтобы попасть на первый автобус в шесть часов утра.

Спал он беспокойно – возможно, снилось ему, как он все еще борется за жизнь этого мальчика.

На первый автобус доктор Ильчев не попал – он скончался в четыре часа тридцать минут от обширного инфаркта. Его тело обнаружила в ординаторской уборщица в девять часов утра.

Часом ранее, в восемь часов, консилиум врачей посетил реанимационное отделение. Осмотрев новорожденного, на бирке у которого красовались фамилии докторов Ильчева и Комарова, консилиум пришел к выводу, что несмотря на серьезную недоношенность, основные показатели его жизнедеятельности находятся в приемлемых рамках, и жизни его ничего не угрожает.

Глава 7. Майк Нагорный. Мать моя женщина!

Трудно не заметить черного кота в темной комнате,

Особенно, когда он залез тебе на голову,

Да и еще мурчит прямо в ухо, говнюк этакий!

Кун Цзэ, сильный и независимый.

Выходные я провожу по-разному. Не буду перечислять все возможные варианты. Их слишком много… В конце концов, кому какое дело, как проводит свой уикенд молодой мужчина тридцати с небольшим. Неженатый. В меру симпатичный. В меру интересный. Ну да дело совсем не в этом…

Сегодня, к примеру, я спал, как сурок, почти до полудня. Потом встал, лениво оделся и вытащил свое тело наружу. Наружу – это значит на свежий воздух… Несмотря на то, что солнце было уже высоко, жары не было. Где-то менялся атмосферный фронт – было облачно и ветрено.

Я заправился кофеином в ближайшем кафе. Кофеин с сэндвичем – это можно так сказать, завтрак. А если учесть еще и время происходящего, то можно даже сказать, что это был завтрак и обед вместе взятые. Следовательно, день сегодня практически свободен, по крайней мере, до ужина…

Но это так, лирика…

Я бродил по так называемому местному «Арбату» – пространству чрезвычайно динамичному и противоречивому, где ювелирные магазины соседствовали с попрошайками, уличные музыканты оттеснялись летними площадками пиццерий, а строительные заборы время от времени появлялись то тут, то там. Появлялись, а затем исчезали.

Здесь рушили старые, наверное, уже вековые дома. Дома, где в стенах еще можно было найти всеми забытый сверток с серебряными монетами, а в земле рядом с домом – кости… Настоящие человеческие кости, иногда в огромных количествах. Рушили вместе с подворьями, и тогда начиналась миграция обитавших там ежей, когда они целыми стадами в сумерках начинали перемещаться по городу, вызывая восторг поздних прохожих и священный ужас автомобилистов.

Здесь строили торговые центры. Каждый торговый центр, естественно, был современнее всех предыдущих. В каждом из них чем-то торговали: джинсами, спортивными товарами, техникой…

В-общем, место это было богатое на впечатления. Время от времени здесь появлялось что-то новое, и даже просто пройтись здесь было интересно и познавательно.

Ну что касается меня, то мне все это, конечно не так уж интересно и познавательно: ну какое мне дело с того, что на углу открылся новый европейский секонд-хэнд или фирменный магазин часов. Хотя, иной раз… Вот, например, художники со своими картинами стоят, интересно все-таки посмотреть…

Я вообще люблю думать в динамике, когда мимо проносятся какие-то пейзажи… А сидеть на месте и смотреть в одну точку – это, конечно, не для меня. А вот и лоточники со своим нехитрым товаром. Стоят себе возле очередного забора… Пока еще забор стоит.

Вчера оказалось, что меня в этом городе уже ничего не держит. Ну, как сказать, не держит… Может, я к нему уже и прикипел… Родной все-таки. Хотя приятных воспоминаний мало…

Но, теперь-то, наконец, я смогу уехать. Куда захочу… И на столько времени, насколько посчитаю нужным.

Надо бы, конечно, к матери съездить. В Джизак. Сколько же я там не был? Хотя оставаться там мне почему-то не хотелось. В институт востоковедения поступать – батенька, возраст уже не тот. Да и мать… Опять начнет меня женить… Что за предрассудки?! В конце концов, живем в двадцать первом веке.

Но, с другой стороны, отец. Уссурийск… Это чертовски далеко. Где-то там, немного не доезжая до Владивостока. Часа полтора. Брррр… Как он туда добрался?!

Занятная статья… Какие-то гоблины в этом самом Уссурийске, в электричке… Наверное, той, которая до Владивостока идет. В-общем, в электричке поздно вечером вознамерились они приставать к какой-то женщине. Ну и защитничек, естественно, выискался. Какой-то неухоженный, грязный, бородатый, с клюкой и котомочкой. Короче, вылитый бомж… Ну они его, естественно, обматерили, послали подальше и посоветовали заткнуться, если он не хочет со своей палочкой в заднице вылететь из вагона на полном ходу. Но бомж затыкаться не хотел… Гоблины метались по всему вагону от его палочки…

Я поначалу не понял, причем здесь отец. Но Карнаухов мне и рассказал. Оказывается, я многое о своем отце не знал. А у него оказывается особенность была. Какой-то сдвиг по фазе после службы в вооруженных силах. Если его сильно оскорбить или напугать, если, например, угроза для жизни какая или что-то в этом роде, он полностью терял контроль над собой. Становился агрессивным, силища откуда-то бралась неимоверная, страх полностью исчезал, и… В-общем, дело могло дойти и до смертоубийства…

В Уссурийске, правда, смертоубийства не было. Даже травм серьезных не было. Все что было – это пару синяков и… Ну сами понимаете. Если выражаться буквально, акт непроизвольной дефекации на почве полученного стресса. У всех четверых нападавших. На почве чего у всех четверых возникли серьезные психологические проблемы – вплоть до потери смысла жизни…