Стихи и слезы и любовь. Поэтессы пушкинской эпохи

Елена Майорова

Стихи и слезы и любовь. Поэтессы пушкинской эпохи

Знак информационной продукции 16+

© Майорова Л. А., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

XIX век был временем поэзии, веком Пушкина и Лермонтова, Жуковского, Баратынского и Языкова, Батюшкова, Веневитинова, Кольцова… Стихи писали Вяземский, Кюхельбекер, Дельвиг, Поливанов, и т. д. В начале XIX века Анна Бунина и Анна Волкова, сумев отбросить стесняющие предубеждения, уже стремились печатать свои стихи, добивались этого и даже прибегали к покровительству не только писателей, но и сановных, придворных лиц. Не затерялись в истории и такие женские дарования, как М. Сушкова, автор «Ироид, музам посвященных», А. Вельяшева-Волынцева, напечатавшая перевод с французского «О графе Оксфордском и Милодии Гербии», княжна Евдокия Урусова, княжна Е. Меншикова. Наши современники, как правило, не знакомы с их творчеством, почти ничего не знают об их интересной и яркой литературной судьбе.

Эти поэтессы первыми в России стали издавать книги своих стихотворений и вступать в существовавшие тогда литературные объединения. А вскоре, в то время, когда русская поэзия, русская литература стремительно обретала присущую ей глубину и блеск, женское творчество стало приобретать общественное значение.

Обрели признание такие женские дарования, как романтическая Евдокия Растопчина, благонамеренная Александра Ишимова, неустроенная Мария Лисицына, сестры Надежда и Серафима Тепловы и многие другие. Не менее тридцати женщин пробовали себя в поэзии и прозе. Поэтессы претендовали на роль, равную роли мужчин; их принимали в своё братство, ценили и даже возвеличивали самые блестящие, крупнейшие деятели тогдашней литературы, начиная с Пушкина и Жуковского, Баратынского и Языкова…

Участь многих из писательниц и поэтесс печальна, творческий путь тернист. В восемнадцать лет ушла из жизни Елизавета Кульм. От чахотки умерла 17-летняя Сарра Толстая, которую Белинский называл «одной из самых странных, самых оригинальных, самых поэтических и по натуре, и по судьбе, и по таланту, и по духу личностей». Он сожалел, что это прекрасное явление «промелькнуло без следа и памяти». Анна Бунина, о которой Карамзин сказал: «Ни одна женщина не писала у нас так сильно», всю жизнь страдала от неизлечимой болезни. Закончила свои дни в «приюте скорби» – сумасшедшем доме – А. В. Зражевская. От нищеты и безысходности затворилась в монастыре Мария Лисицына. И все же лишения – невозможность свести концы с концами, каждодневная забота о хлебе насущном, унижения и непонимание – не помешали развиться таланту многих одаренных пишущих женщин, не убили «души прекрасные порывы».

Даже внешне благополучные обеспеченные светские дамы, дерзнувшие бросить вызов традиционным представлениям, отводящим женщине лишь обязанности дочери, жены, хозяйки, матери и как уступку современным веяниям – сферу чувств, изящной саморефлексии и т. п., – оказывались под прицелом критики и предвзятого отношения общества. В нем царило убеждение, что интеллектуальная и творческая деятельность противопоказана женщине по многим причинам.

Прежде всего, она противоестественна: вредна для здоровья, приводит к бесплодию, уничтожает в женщине все женское и заставляет причислить ее «к разряду чудовищ, которых настоящее место не в будуаре, благоухающем резедой и амброй, а в кабинете естественной истории, рядом со сросшимися сиамцами, с младенцем о четырех головах…»

Женщине нельзя быть писательницей, потому что это бесстыдно. «Женщина, хранительница источников обновления жизни, существо, назначенное владычествовать любовью, желая блистать произведениями своего ума, своей учености, наполовину, если не более, сбрасывает с себя покрывало стыда: тут уж нет того целомудрия, ни того чистого, восхитительного кокетства, которые составляют в женщине необходимые начала этого великого воспроизводительного чувства, самого важного, самого почтенного в природе».

Чтение и сочинительство развращают ум и воображение девушки: выходя замуж, она уже как бы не невинна, у нее слишком большой «опыт» – и потому нормальная супружеская жизнь для нее невозможна, в обществе она невыносима.

Женщина не может быть писателем, так как талант может «выделяться» лишь мужским организмом, – «все эти способности составляют принадлежность той прибавочной четверти фунта мозгу, которая дана мужчине и не дана женщине».

Наконец, общеизвестно, что все писательницы во все времена и во всех странах – от Сафо до Авроры Дюдеван – развратные и опасные уроды.

Добросердечный В. А. Жуковский предупреждал о неприятностях, на которые обрекает себя каждая женщина-писательница, о том, что «авторство выводит женщин из тихого круга, что все женщины-писательницы составляют исключение и очень дорого заплатили за блестящую славу свою, что это нечто такое, что должно иметь влияние на целую жизнь,… что с авторством соединены тысячи неприятностей».

В. Г. Белинский, как и авторы «Библиотеки для чтения», оценивал женщину, вышедшую за пределы своего «назначения», как «существо в высочайшей степени отвратительное и чудовищное», а о женщине-писательнице отзывался, пожалуй, еще более резко, рассматривая ее писательство как тщеславие, «желание… удовлетворять порочным страстям… Нет, никогда женщина-автор не может ни любить, ни быть женою и матерью!», – писал будущий страстный поборник женского равноправия. Позднее, в «статье неистового Виссариона» от 1843 года «Сочинения Зенеиды Р-вой», опубликованной в «Отечественных записках» и посвященной анализу творчества Елены Ган, он резко пересмотрел собственные патриархатные взгляды и создал традицию нового, серьезного отношения к женской литературе.

Природные дарования многих талантливых женщин «увяли, не успев расцвесть». Но, несмотря на печальные примеры, предупреждения и запугивания, десятки женщин в обеих столицах и в провинции «сбрасывали с себя покрывало стыда» и делали сознательный выбор, рассматривая свое писательство как ремесло, профессию, работу.

Жизнеописания поэтесс XIX века показывают, как тяжело преодолевались предрассудки, как даже передовые мыслители стремились вернуть женщин в привычное прокрустово ложе домостроевских ценностей.

Едва ли не вместе с появлением «женской поэзии» возникло и предубеждение против неё. Ласково-уничижительно звучит эпиграмма 1826 года Е. А. Баратынского:

Не трогайте Парнасского пера,Не трогайте, пригожие вострушки!Красавицам немного в нем добра,И им Амур другие дал игрушки.

Русским поэтессам-первооткрывательницам приходилось тем труднее, что они явились на творческую арену в то время, когда там царил А. С. Пушкин. Его авторитет в поэзии, в стихотворстве был непревзойдённым. Так или иначе поэтессы обращались к нему как к учителю и ценителю, и подробности, детали общения с этими талантливыми женщинами расширяют наши знания о жизни и творчестве великого поэта.

Немногие русские решались признать за женщинами способность чувствовать, мыслить, оценивать, творить наравне с мужчинами.

Впервые о женской литературе как об особом социокультурном явлении русской жизни 1830-х годов писал Иван Киреевский в статье «О русских писательницах». Сын Авдотьи Елагиной, которая «не была писательницей, но участвовала в жизни и развитии русской литературы и русской мысли более, чем многие писатели и учёные по ремеслу», знал не понаслышке, насколько чутки, восприимчивы и часто талантливы женщины-писательницы. Его статья была напечатана в альманахе «Подарок бедным. Альманах за 1834 год, изданный Новороссийским обществом призрения бедных», вышедшем в Одессе. Сама статья представляла собой письмо к А. П. Зонтаг, чьи литературные сказки также публиковались в альманахах в начале 1830-х годов. В ней появление женского альманаха рассматривается как «дело истинно просвещенное», которое замечательно «не только в нравственном отношении, но и в общественном». Важнейшей особенностью женского мироощущения, по мнению критика, является особая органичность мысли и чувства, истина, соединенная с «сердечным убеждением». Эстетическая природа женского творчества видится автору в тесной взаимосвязи жизни и литературы, в преломлении «истинно поэтических минут из жизни некоторых женщин с талантом» «в их зеркальных стихах». Сам феномен «зеркальности» по отношению к женской литературе призван передать ее камерность, дневниковую тональность, автопсихологический характер, узнаваемые биографические детали сюжета.

Несмотря на признание со стороны отдельных прогрессистов, женская поэзия и проза долгое время воспринимались исследователями как литература «второго ряда». Право женщины на место в искусстве и ее художественная дееспособность продолжали обсуждаться и критиковаться с различных позиций и точек зрения.

Биографии незаурядных женщин, пробовавших перо в поэзии и прозе, не побоявшихся пойти наперекор общественному мнению, неразрывно связаны с их писательством. Жизнь и творчество составляют нераздельное целое, совокупность внутреннего и внешнего бытия. Это не просто смена событий, но открытие в каждом из них внутреннего поэтического смысла. Не только тайные дерзания сердца, любовные переживания питали поэтический дар совершенно различных по характеру женщин: события общественной жизни, злободневные вопросы сегодняшнего дня нередко вызывали их живейший отклик.

Выбор представленных жизнеописаний русских поэтесс, расположенных в хронологическом порядке, во многом обусловлен особенностями личного и творческого общения с А. С. Пушкиным, с миром его окружения, его друзьями и недоброжелателями. Но главный «движитель вдохновения» этих талантливых женщин – события их собственного бытия, душевные переживания, потаённая жизнь сердца.

Таинственная Тимашева

«Писательница пушкинской поры», «известная поэтесса пушкинского времени», одна из «спутников Пушкина», адресат стихотворных посланий властителей дум эпохи – эта женщина осталась до сих пор до конца неразгаданной. Неизвестно, кто были ее родители; нет сведений о том, где она жила, кого любила в своей долгой жизни; разноречивы упоминания даже о месте ее смерти и погребения.

Екатерина Александровна Тимашева (25 июля 1798–1881) – довольно известная салонная поэтесса своего времени, женщина, принадлежавшая к московскому большому свету, обладавшая обширным кругом знакомств, наконец, мать будущего российского министра внутренних дел. Казалось, она должна была оставить живой след в мемуарах своих современников, что позволило бы достаточно полно восстановить и ее биографию, и ее литературное наследие. Однако этого не случилось. Сведения о ней очень ограничены, большинство ее стихотворений утеряны, некоторые произведения (за исключением уже опубликованных) обнаруживаются в архивах, но полного их собрания не существует. Не осталось портретных изображений Екатерины Александровны, неизвестен и ее московский адрес.

Можно сказать, что она светила отраженным светом – обозначена впечатлениями знавших ее людей, но воспоминания о ней косвенны и отрывочны. Известно, что Екатерина была, во-первых, красивой женщиной (в этом современники единодушны) и, во-вторых, писала стихи. За то и за другое ее восхваляли самые прославленные поэты того времени – Пушкин, Баратынский, Языков, Вяземский.

Екатерина Александровна Тимашева (Загряжская)

О месте рождения Екатерины Александровны Тимашевой рассказывал С. Д. Полторацкий (1803–1884), приятель Пушкина, известный библиофил и эрудит, первым браком женатый на родственнице нашей героини, Марии Петровне Киндяковой.

По его словам, будущая поэтесса родилась в русской глубинке: городе Дорогобуже Смоленской губернии. Дорогобуж – один из древнейших городов России, основанный около 1150 года, – раскинулся на берегу Днепра, в его верховьях. Город и его ближайшие окрестности примечательны своим «Валом» (старинным детинцем), древними храмами, монастырями – Свято-Троицким Герасимо-Болдинским, Свято-Дмитриевским женским (XVI в.); старинными домами: ансамблем земской больницы; крупнейшей на Смоленщине Алексинской усадьбой дворян Барышниковых (конец XVIII в.). Невероятной красоты виды на Днепр из различных точек Дорогобужа также входили в число его достопримечательностей. Атмосфера старинного русского города с его богатым историческим прошлым, с его прелестной природой способствовали пробуждению романтических фантазий и игры воображения молодой девушки из благородной семьи.

Впрочем, кроме того, что семья была благородного происхождения, о ней более ничего не известно. В биографических сведениях о Екатерине Тимашевой указывается ее девичья фамилия – Загряжская. Представители этого древнего дворянского рода верой и правдой служили Российской державе как на гражданском, так и на ратном поприщах. Жена А. С. Пушкина Наталья Николаевна Гончарова по матери тоже принадлежала к роду Загряжских. Родной брат поэта, Лев Сергеевич, был женат на дочери симбирского губернатора Загряжского, Елизавете Петровне. Загряжские находились в родстве со многими знаменитыми фамилиями – Полторацкими, Тургеневыми, Строгановыми, Мансуровами и др. Но надо заметить, что практически все известные дворянские дома, совсем как европейские монархи, были между собой в родстве или свойстве. Пожилые светские кумушки любили выискивать неявные или забытые родственные связи – «считаться родством», и некоторые почитались в этом вопросе настоящими экспертами.

Однако о том, к какой ветви семьи принадлежала будущая поэтесса, какие-либо определенные сведения отсутствуют. В родословной росписи дворянских родов Руммеля и Голубцова она упоминается в дополнительном списке Загряжских без указания родителей.

Семейная легенда называет родоначальником Загряжских татарина Исахаря, в крещении Гавриила, «мужа честна, свойственника царя Ордынского», который якобы выехал к великому князю Дмитрию Донскому, был у него «ближним человеком» и пожалован вотчинами близ Вереи и Боровска, причём Дмитрий Иванович якобы выдал за него свою двоюродную сестру по матери. Антон Гаврилович, внук Гавриила, по преданию, при Василии Дмитриевиче был наместником можайским и первым стал писаться Загряжским.

Достоверная история рода начинается с нескольких братьев Загряжских, которые выполняли дипломатические поручения Ивана III и его сына Василия III. В XVI–XVII веках многие Загряжские служили воеводами, стольниками, послами, занимали и другие высокие государственные посты. Известно, что теща А. С. Пушкина, урожденная Загряжская, свысока взирала на своего супруга Николая Гончарова, «нового дворянина», происходящего из купеческого рода.

Современные исследователи называют отцом Екатерины Александра Петровича Загряжского, но не приводят обоснования своего утверждения. Из-за этого появляются разного рода предположения, например, была ли девочка законной дочерью? Но нигде ни разу не встречается даже намека на ее незаконное происхождение. Опираясь на бытовавшие в то время обыкновения, можно предположить, что оба ее родителя принадлежали к разветвленному роду Загряжских и находились в отдаленной степени родства, что, тем не менее, препятствовало законному браку. А может быть, у них имелись другие брачные обязательства, которыми они не могли пренебречь. Поэтому дитя, во всех отношениях Загряжская, воспитывалась у своих родных.

За неимением более определенных свидетельств будем считать, что детство и юность Екатерины прошли в Дорогобуже. Очевидно, что образование она получила изрядное – могла ли малообразованная девушка сочинять стихи, которые печатались в самых модных альманахах? И позже она блистала в высшем свете, где по-русски почти не говорили – значит, французским она владела в совершенстве. Давать хорошее образование дочерям стало считаться престижным в аристократических и буржуазных семействах – стоит лишь присмотреться к женским портретам того времени, и мы увидим, что книга стала почти непременным атрибутом девушки.

Во всех немногочисленных жизнеописаниях Екатерины указывается, что в семнадцать лет она «по любви вышла замуж» за блестящего боевого офицера, участника Отечественной войны 1812 года, ротмистра Сумского гусарского полка, кавалера русских и иностранных орденов Егора Николаевича Тимашева (1791–1849). Скорее всего, так и было: романтически настроенная юная девушка могла быть влюблена в заслуженного и просвещенного 24-х летнего героя. Еще юношей, весной 1809 года, он вступил в Оренбургский драгунский полк и храбро бился с французами.

Однако если неизвестны даже родители Екатерины и любые другие родственники, кто мог поручиться, что знает, какие она испытывала чувства перед венчанием?

Об избраннике Екатерины известно гораздо больше. Впоследствии представители столичного бомонда будут отзываться о нем снисходительно, но он вовсе не заслуживал пренебрежения ни в силу личных качеств, ни в силу происхождения.

Егор Тимашев происходил из старинного российского дворянского рода, корни которого уходят в глубь XVI века. Первоначальник фамилии – Тимэш[1], внук Тамерлана и правнук Чингисхана – в 1528 году, при великом князе Василии III, вышел из орды в Смоленск; его потомки сохранили родовое имя и стали зваться Тимашевыми. Через крещение, через браки с русскими девушками, они все более глубоко входили в русскую культуру. Тимашевы-Тимашёвы служили дьяками, воеводами, жильцами, занимали выборные должности, участвовали в посольствах. За службу их жаловали землями в центральных губерниях России. Род Тимашевых, распавшийся на несколько ветвей, был внесен в VI часть Дворянской родословной книги Оренбургской губернии – «все дворяне должны были вписываться в губернские родословные книги, разделенные на шесть частей». В этот раздел в соответствии с грамотой Екатерины II вносились «древние благородные дворянские роды, которые могли доказать свое дворянство до 1685 года».

Основоположником оренбургской ветви мощно разветвившегося рода стал поручик Иван Лаврентьевич Тимашев (1717–1790). «Характера Иван Лаврентьевич был волевого и энергичного, несмотря на свою тучную комплектацию, был неустанно деятелен, инициативен и предприимчив», – пишет исследователь истории тимашевской династии Светлана Сорокина. Он в числе самых первых военных прибыл обустраивать пустынный дикий край. Наряду с другими молодыми офицерами, в составе своих конных воинских подразделений вместе с женами и детьми, как истинный первопроходец, преодолевая неимоверные трудности, испытывая вечный недостаток в продовольствии, Иван Тимашев вместе с женой Пелагеей Даниловной и самоотверженными единомышленниками кочевал по берегам рек Урала, Самары, Сакмары… Трудами этих подвижников возводились укрепленные пограничные линии, на которых они основывали крепости, форпосты и редуты для защиты юго-восточных рубежей России.

Многие имена первопроходцев остались неизвестными, но Тимашев избежал забвения. Хорошо изучив язык и обычаи башкиров, поладив с местным населением, он обустроил себе гнездо – имение Ташлу – в окружении башкирских хуторов недалеко от Оренбурга. Для приобретения земельных участков необходимо было предварительно заручиться согласием старшин и влиятельных лиц в каждой башкирской волости и при этом щедро задарить их. 31 декабря 1763 года состоялось соединение нескольких смежных участков в один массив, оформлена купчая крепость на земли этой округи, произведено межевание и составлены планы. Именно этот год считается датой основания Ташлы.

Город Оренбург возник как крепость, охранявшая юго-восточные границы Российской империи. Вскоре он стал городом-купцом и крупнейшим посредником между Россией и Средней Азией, а по прошествии некоторого времени получил статус центра очень крупной губернии, простиравшейся от Волги до Сибири, от Камы до Каспия. В начале XIX века Оренбургский край являлся приграничным регионом империи, примыкавшим к сопредельным владениям Бухары, Коканда и Хивы – феодальных среднеазиатских государств, ныне почти забытых и располагавшихся на территории современных Туркменистана, Узбекистана, Казахстана и Таджикистана. Через него шли торговые и дипломатические сношения России не только с этими странами, но также с Афганистаном и Индией.

План города Оренбурга. 1760 г.

Иван Лаврентьевич возглавил местное дворянство и не раз удостаивался приёмов у царицы Екатерины II. В 1755 году он был назначен директором таможни и десять лет трудился в этой должности. В семье Тимашевых выжил единственный сын Николай, все остальные дети умирали от трудностей и лишений походной жизни родителей. В первом основанном им в Оренбургской губернии селе, в честь сына названном Никольским, Тимашев построил церковь во имя свт. Николая Чудотворца. Подытоживая свою долгую жизнь, Иван Лаврентьевич имел полное основание удовлетвориться благородной мыслью: «Здешним обществом, слава Богу, любимы…» В этом, считал сын, и должна проявляться житейская мудрость родителей.

Своим наследникам Иван Тимашев оставил 150 тысяч десятин земли, свыше 3 тысяч душ в Ташле и Никольском, а также деревни Ивановка, Городки, Троицкое, Ключи…

И богатое имение, и добрая репутация составили крепкий фундамент жизни потомков Ивана Лаврентьевича.

Интересной личностью, но совершенно другого характера, был его сын Николай (26 мая 1755 – 22 января 1821). В нем не было ни должного чиновного тщеславия, ни жажды служебного рвения. Он был просто честный человек, богобоязненный, благотворитель не напоказ, большой книголюб, склонный к литературным занятиям. Знаменитая далеко за пределами села ташлинская библиотека начала собираться еще при Иване Лаврентьевиче, сын же постоянно приумножал ее. Книги – учебные, исторические, духовные, мемуары, романы русских и иностранных авторов, пособия по сочинению стихов, различные сборники, альманахи – привозились всеми домашними и знакомыми и выписывались по каталогу. Замечательно образованный для своего времени, он по состоянию здоровья рано вышел из военной службы и был назначен прокурором Уфимской провинциальной канцелярии, избран губернским предводителем дворянства. Его уважали за независимый нрав и добродетельный образ жизни. В ташлинском имении Тимашевых под Оренбургом Николай Иванович открыл первую в России народную больницу. Вокруг дворца разбил парк английского типа, построил каменную белоснежную церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Он прославился как добрый и совестливый хозяин.

Николай Иванович был близок с широким кругом российской писательской интеллигенции. Более двадцати лет длилась его переписка с поэтом Державиным. С именем писателя С. Т. Аксакова, якобы увидевшего свой аленький цветочек именно в Ташле, связана и одна из самых красивых местных легенд. Сергей Аксаков описал в «Семейной хронике» и романтическую женитьбу Николая Тимашева на красавице-княжне Федосье Петровне Бекович-Черкасской. Сальме – это и есть Федосья Петровна. «Любезные мои родители, впустите радость, давно вами ожидаемую, омойте слезами восхищения письмо моё, извещающее вас о приезде княжны Федосьи Петровны со мною сюда. Она, видя несговорчивость тётушки своей, решилась уехать от неё тайно, и я привёз её прямо в дом Николая Михайловича и отдал на руки сестре. Завтрашний день свершится над ней таинство крещения, а на другой – и под венец. Я для того тороплюсь, чтоб соверша оное, ехать к вам и упасть к ногам вашим!.. Простите восхищению моему. Я плачу с радости… Простите, любезные родители, мы оба испрашиваем вашего благословления… Ожидайте нас, я с половины дороги пришлю нарочного». Осталась и ее приписка, в которой красивый почерк и прелестный слог сочетаются с безупречной грамотностью. «Простите отважности моей, – пишет она свёкру и свекрови, – в которую вдалась я, оставляя воспитательницу мою, и как ни оскорбительно мне сие было, но любовь Николая Ивановича ко мне и предвещающая ваша ко мне горячность на этот раз сделали меня пред нею дерзновенною. Нетерпеливо ожидаю той драгоценной минуты, в которую, увидя вас, облобызаю ваши руки. Покорные ваши дети Николай Тимашев, К.(няжна) Федосья Б. Черкас».

Ташлинцы из поколения в поколение передавали предание о необыкновенной красоте жены Николая Ивановича: «Небольшого роста, фигурка складненькая, а лицом – писаная красавица».

Николай Иванович любил не только русскую словесность: он увлекался европейской философией и башкирским фольклором. Вместе со своим дворовым человеком Тимофеем Савельевичем Беляевым-Тимергали из рода Тамьян, родственником своей жены княжны Феодосии[2], – он создал (а не перевел, как считалось раньше) известную эпическую поэму «Куз-Курпяч». Это первая в истории башкирского народа повесть на русском языке, написанная в 1812 году на основе башкирского эпоса, была напечатана в типографии Казанского университета. Впоследствии на нее обратил внимание Пушкин. По его просьбе было записано краткое изложение поэмы «Куз-Курпяч».