Славянские колдуны и ведьмы

Все присутствующие при погребении обязаны по возврате домой посмотреть в квашню или приложить свои руки к очагу[80], чтобы через это очиститься от зловредного влияния смерти.

Вместе с болезнями, особенно повальными, быстро приближающими человека к его кончине, смерть признавалась у язычников нечистою, злою силою. Оттого и в языке, и в поверьях она сближается с понятиями мрака (ночи) и холода (зимы). В солнечном свете и разливаемой им теплоте предки наши видели источник всякой земной жизни; удаление этого света и теплоты и приближение нечистой силы мрака и холода убивает и жизнь, и красоту природы.

Подобно тому смерть, смежающая очи человека, лишает его дневного света, отнимает от него ту внутреннюю теплоту, которая прежде согревала охладелый его труп, и обезображивает лицо покойника предшествовавшими болезненными страданиями и предсмертною агонией. Смерть и черт в народных сказаниях нередко играют тождественные роли. Слова: смерть (лит. smertis, нем schmerz – боль, страдание), мор, Морана родственны по корню с речениями: морок (мрак) – туман, зáмерек (зáмерень) – первозимье, зáмореки – начальные морозы[81], мара – у нас: злой дух, призрак, у лужичан: богиня смерти и болезней[82], мерек – черт.

Основу родства означенных речений должно искать в доисторической связи выражаемых ими понятий. Краледворская рукопись сравнивает смерть с ночью, приносящею тьму (захождение солнца = его смерть, а восход = воскресение), и с зимою, представляющею собой смерть природы, как весна есть ее возрождение. Убитый Власлав повалился на землю:

wstati nie možese;Mořena iei sypdse w noč emu[83]

В другом месте Краледворской рукописи встречаем выражение: «…ро puti wsei z vesny po Могanu» – на пути от весны до Мораны; здесь под весною разумеется юность, а под словом «Морана» – старость, смерть и зима. Морана представлялась чехами богинею смерти и зимы[84]; Вацерад сопоставляет это имя с греческою Гекатою, богинею луны (= ночи) и подземного царства. Поговорки: pujdes na moran; Morena na nei sahla; proti Moreně niema kořeně означают: скоро умрешь; его коснулась смерть; против смерти нет корешка (лекарства)[85]. Встречая весну торжественным праздником, славяне совершали в то же время обряд изгнания Смерти или зимы и повергали в воду чучело Мораны.

Сербы дают зиме эпитет «черная»; в одном из похоронных причитаний говорится о покойнике, что он уходит туда, где померкло солнце и царствует черная зима; там будет он вечно зимовать, и лютая змея выпьет его очи[86]. У нас глагол «околеть» употребляется в двояком смысле: озябнуть и умереть; а глагол «истывать» (стынуть) – в смысле издыхать[87].

Если идея смерти сближалась в доисторическую эпоху с понятием о ночном мраке, то так же естественно было сблизить ее и с понятием о сне. Сон неразделен со временем ночи, а заснувший напоминает умершего. Подобно мертвецу, он смежает свои очи и делается недоступным впечатлению света; остальные чувства его также чужды внешним впечатлениям. Смерть и сон представляются потому в мифологиях различных народов явлениями между собою близкими, родственными. Гомер называет смерть и сон близнецами, а Гесиод – чадами ночи; и греки, и римляне признавали Hypnos, (Somnus) братом смерти. Оба брата, по их мнению, живут вместе на западных границах мира – в глубоком подземном мраке, возле царства мертвых[88]; там возлежит Somnus на маковых снотворных цветах в сладком покое, а вокруг его ложа толпятся легкие сновидения в неясных образах[89]. На такую древнейшую связь понятий смерти и сна указывают и наши предания.

Встреча Аники-воина со смертью. Русский народный лубок

Народная пословица утверждает их братство: «Сон смерти брат»[90]. В славянских и немецких сказках богатыри, убитые врагами, воскресая при окроплении их трупов живою водою, обыкновенно произносят эти слова: «Ах, как же я долго спал!» – «Спать бы тебе вечным сном, если б не живая вода и не моя помощь», – отвечает добрый товарищ[91]. В современном языке вечный сон остается метафорическим названием смерти; наоборот, сон летаргический слывет в простонародье обмираньем, во время которого, по рассказам поселян, душа оставляет тело, странствует на том свете, видит рай и ад и узнает будущую судьбу людей[92]. Животные, впадающие в зимнюю спячку, по общепринятому выражению, замирают на зиму. Заходящее вечером солнце представлялось не только умирающим, но и засыпающим, а восходящее утром – восстающим ото сна; зимняя смерть природы иначе называется ее зимним сном; о замерзших реках и озерах в Тверской губернии выражаются, что они заснули.

Язык засвидетельствовал близость и сродство означенных понятий до осязательной наглядности. Умерших называют:

a) усопшими (успшими, успение) – от глагола «спать, усыпить», т. е. буквально называют уснувшими, или

б) покойниками – успокоившимися от житейской суеты вечным сном; подобно тому о рыбе говорят, что она заснула вместо умерла, задохлась. В вышеприведенном месте Краледворской рукописи Морена усыпила Власлава; малорусы при известии о чьей-нибудь кончине говорят: «Нехай з’Богом спочивае!» В англосаксонской поэме о Беовульфе сказано «wyrm liged swaefed sare wund» – «змей лежит, спит (вместо издох), тяжело раненный».

В Смоленской губернии мертвецы называются «жмурики» (от глагола «жмурить» – закрывать глаза), т. е. сомкнувшие свои очи; в Архангельской губернии существует поверье: кто засыпает тотчас, как ляжет в постель, тот долго не проживет; у литовцев была примета: когда молодые ложились в первый раз вместе, то кто из них засыпал прежде – тому и умереть суждено раньше. Сербы не советуют спать, когда заходит солнце, чтобы вместе с умирающим светилом дня не заснуть и самому вечным сном.

Слово «отемнеть» потребляется в народном говоре в значении «ослепнуть» и «умереть»; согласно с этим свидетельством языка упырей (мертвецов, являющихся по смерти) большею частью представляют слепыми. Как сон сближается со смертью, так, наоборот, бодрствование уподобляется жизни; поэтому жилой означает неспящего, например: «мы приехали на жилых», т. е. мы приехали, когда еще никто не спал; глагол «жить» употребляется в некоторых местах в смысле бодрствовать, не спать[93]. В причитаниях, обращаемых к покойникам, слышатся такие выражения: «И вы, наши роднинькие, встаньте, пробудитесь, поглядите на нас!» или «Пришли-то мы на твое жицье вековешное, ужь побудзиць-то пришли от сна крепкова»[94].

Эти данные, свидетельствующие о братстве сна и смерти, и то верование, по которому душа во время сна может оставлять тело и блуждать в ином мире и видеть там все тайное, послужили основанием, почему сновидениям придано вещее значение. Для живой и впечатлительной фантазии наших предков виденное во сне не могло не иметь прямого отношения к действительности, среди которой так много было для них непонятного, таинственного, исполненного высшей, священной силы. Они признали в сновидениях то же участие божества, какое признавали в гаданиях и оракулах; сновидения являлись как быстролетные посланники богов, вещатели их решений. Славяне до сих пор сохранили веру в пророческий смысл снов; таких, которые бы, по примеру сказочного богатыря Василия Буслаева, не верили ни в сон, ни в чох, а полагались бы только на свой червленый вяз[95], в старое время бывало немного, и христианские проповедники вынуждены были поучать народ не доверять сонным мечтаниям[96]. У черногорцев если жена видела во сне, что муж ее подвергнулся какой-либо опасности, то этот последний непременно отложит задуманное им предприятие[97]. В наших народных песнях есть несколько прекрасных поэтических рассказов, содержанием которых служит «вера в сон». Приведем примеры.

Как по той ли реке Волге-матушке,Там плывет, гребет легкая лодочка.Хорошо лодка разукрашена,Пушкам, ружьецам исстановлена;На корме сидит асаул с багром,На носу стоит атаман с ружьем,Добры молодцы – все разбойнички;Посередь лодки да и бел шатер,Под шатром лежит золота казна,На казне сидит красна девица,Асаулова родная сестрица,Атаманова полюбовница.Она плакала, заливалася,Во слезах она слово молвила:Нехорош, вишь, сон ей привиделся —Расплеталася коса русая,Выплеталася лента алая,Лента алая, ярославская,Растаял мой золот перстень.Выкатался дорогой камень:Атаману быть застрелену,Асаулу быть поиману,Добрым молодцам быть повешенным,Во тюрьме сидеть, во неволюшке[98].

Потеря обручального кольца, по народной примете, – худой знак, вещающий расторжение брака и любовной связи; распущенная коса – символ печали по усопшему другу или родичу.

Другая песня:

Ох ты, мать моя, матушка,Что севоднешну ноченькуНехорош сон мне виделся:Как у нас на широком двореЧто пустая хоромина —Углы прочь отвалилися,По бревну раскатилися;На печище котище лежит,По полу ходит гусыня,А по лавочкам голуби,По окошечкам ласточки,Впереди млад ясен сокол.

Пустая хоромина – чужая сторона, углы опали и бревна раскатились – род-племя отступилось, кот – свекор, гусыня – свекровь, голуби – деверья, ласточки – золовки, ясен сокол – жених[99]. В «Слове о полку Игореве» встречается следующий рассказ о вещем сне князя Святослава: «А Святславь мутен сон виде: в Киеве на горах си ночь с вечера одевахте мя, рече, чрною паполомою, на кроваты тисов; чрпахуть ми синее вино с трудом смешено; сыпахуть мя тщими тулы поганых тльковин великый женчюг на лоно, и негуют мя; уже дьскы без кнеса в моем тереме златовресем Всю нощь с вечера босуви врани възграяху»[100].

Сон Святослава состоит из ряда печальных примет: черный покров и карканье ворона предзнаменуют грядущее несчастие; терем без кнеса означает лишение членов семейства, жемчуг – слезы; вино, смешанное с горем, напоминает выражение «упиться горем»[101]. Тот же предвещательный смысл придается сновидениям и в скандинавских сагах, и в «Нибелунгах», и в «Одиссее» (песнь XIX). Греки и римляне присваивали снам религиозный характер и верили, что спящий человек может находиться в сношениях с невидимым миром; по случаю благоприятных сновидений у них совершались празднества, а по случаю страшных – очищения[102].

И сон, и смерть были признаваемы славянами, как и другими индоевропейскими народами, за живые мифические существа. Следы такого олицетворения сна замечаем в колыбельных песнях:

Ой, ходить Сон по улоньце,В белесонькой кошулоньце,Слоняетця, тыняетця,Господыньки пытаетця[103].

Или:

Сон идет по сеням,Дрема по терему;Сон говорит:– Усыплю да усыплю!Дрема говорит:– Удремлю да удремлю![104]

Вышеприведенные выражения апокрифа: «Пришла Смерть, взяла его душу» – употребительны в русском языке; по народной поговорке: «Смерть ходит по эдям». Кто ленив на подъем, медлителен в исполнении поручений, о том говорят Руси: «Его только что за Смертию посылать», в Германии: «Nach dem Tod senden, en Tod suchen»; о весьма престарелых людях немцы отзываются: «Der Tod hat vergessen sie abzuholen» – «Смерть позабыла их взять (утащить)»[105].

Голова бога сна Гипноса

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Точно так же Персефона есть подземная Гера – Juno inferna. – Griech. Myth. Преллера; D. Myth., 945.

2

Яков Гримм допускает тождественность между богом Loki и великаном Logi (naturkraft des feuers, от liuhan – lucere), сыном Форниотра (forniotr, der alte iotr, iotunn).

3

D. Myth., 220—1 («Zumal vorstechend ist die analogie, dass Hefast durch Zeus vom Olymp herabgesturzi wird, wie der bose feind durch gott aus dem himmel in die holle, obgleich die Edda von Loki weder einen solchen sturz berichtet, noch inn als kunstlichen schmied und meister der zwerge darstellt») 351; Симрок, 113—5.

4

Римляне чтили Марса под образом кривого меча – hasta curva.

5

Пов. и пред., 153—5; Громанн, 36–37.

6

Der Ursprung der Myth., 140—1, 224—8; Beitrage zur D. Myth.

7

Галлы, соч. Георгиевского, 126.

8

Потебня, 62–66.

9

D. Myth., 940—2.

10

Архив ист. – юр. свед., II, полов. 2, 152 – народная поговорка: «Черт хром, да с рожками»; Н. Р. Лег., 20.

11

Ворон. Г.В. 1850, 29.

12

Гануш о Деде-Всеведе, 28, 37.

13

Beitrage zur D. Myth., 11, 313.

14

Громанн, 20: svetlonosi собираются на лугах и полях, танцуют, сбивают путников с дороги и бросаются им на спину; можно накликать их свистом.

15

Люцифер, владыка ада, по самому значению его имени был первоначально светлым духом. – D. Myth., 937.

16

Ibid, 222—3, 951—2.

17

D. Myth., 226—7,568, 968; Громанн, 42; Обл. сл., 257 (черный шут), 269.

18

Макуш., 81–82; Ч. О.И. и Д., год 2, III, ст. Срезневский, 45; Nar. zpiewanky, I, 429; Срезневский, 17.

19

Germ. Mythen, 167—8.

20

Ч. О.И. и Д. 1865, IV, 239.

21

Опыт ист. обозр. рус. словесн. О. Миллера, I, 332.

22

Киевлян., 1865, 57; D. Myth., 952.

23

Oп. Румян. муз., 605—6.

24

Громанн, 33–35.

25

Иричек – в Часописи 1863, 1, 23–24.

26

D. Myth., 951, 964—6, 980; Nar. zpiewanky, I, 407.

27

H. P. Лег., 19, 20 и с. 165—8; Семеньск., 52, 53; Пам. стар. рус. лит-ры, I, 245—8: «Сказание о великом святителе о Иване, архиеп. великого Новаграда, како был единой нощи из Новаграда в Иерусалиме-граде и паки взвратися».

28

D. Myth., 980.

29

Обл. сл., 263.

30

D. Myth., 946

31

П.С.Р.Л., II, 273.

32

Ibid, I, 83.

33

D. Myth., 958—9.

34

Номис., 109: «Дочекався чортовой мами!»

35

D. Myth., 157, 960; Номис., 282; Гануш о Деде и Бабе, 25. Народные поговорки утверждают, что «черт и баба – родня между собою», «где черт не сможет, туда посылает бабу».

36

Напомним, что суббота (dies Saturni) есть по преимуществу день поминок.

37

Die G.

38

Der Ursprung der Myth., 171.

39

У пророка Исаии, V: 14: «И расшири ад душу свою, и разверзе уста своя». На стенной живописи вологодского Софийского собора под стопами Спасителя, изводящего из ада души праотцов, изображены сокрушенные врата, вереи и заклепы. – Изв. Имп. Археол. об-ва, IV, 24.

40

Между небом и подземным царством ада земля составляет средину – Midhgardh (media domus). – D. Myth., 526; О влиянии христианства на славянские языки, 188.

41

D. Myth., 288.

42

Описание слав. рукоп. Моск. синод. библ., отд. I. 109: пекло – смола; отд. II, вып. II, 239; пекла моуки – inferni poenas; Церковнослав. словарь Востокова: «Посмоли же ковчег пеклом»; пекол, пекл, пькол – смола или асфальт.

43

Г. Микуцкий сближает dah со славянским жег; д изменяется в ж, как в словах: орудие – оружие, куделя – кужеля (Зап. Р. Г.О. по отдел. этногр., I, 589).

44

Описание слав. рукоп. Моск. синод. библ., отд. II, вып. II, 261—2.

45

D. Myth., 765; Lituanica, Шлейхера, 27; Дифенбах, I, 336—7; Гануш о Деде и Бабе, 13; Громанн, 27; Киевл. 1865, 57.

46

D. Myth., 957.

47

Ж.М.Н.П. 1847, II, ст. Срезневского, 188.

48

Вест. Евр. 1826, 111, 210.

49

Пов. и пред., 153—5; Nar. zpiewanky, I, 12.

50

Сахаров, 1, 30–31.

51

Griech. Myth.

52

Пам. XII в., 100—1; Рукоп. графа Уварова, вып. I, 118—9. В стихирах недели мясопустной, по рукописи XV столетия, читаем: «…река же огньная пред соудищем течет, оужасая вьсех… плачю и рыдаю, егда во оуме приимоу огнь неоугасимый, тмоу кромешноую и пропасть глоубокоую, лютого червия неоусыпающего и скрежет зоубный». – Калеки пер., VI, с. XVII.

53

Ч. О.И. и Д., год 3, IX, Киреевский, 196–205.

54

Сахаров И., 146.

55

Имя, указывающее на грозовое божество (хироср, Харолбс). – Der Ursprung der Myth., 273.

56

Ч.О.И. и Д., год 3, IX, 215—6.

57

Ж.М.Н.П. 1838, т. XX, 328; 1858, III, 277—8.

58

«Styx nebulas exhalat iners».

59

D. Myth., 762—4. Дождевые, грозовые потоки равно принадлежат и раю, и аду, только на обрисовку их здесь и там употреблены различные поэтические краски.

60

Одис., XI, 13–19. Киммериане – жители загробной области, усопшие; Одиссей отправляется к ним опросить душу мудрого Тирезия. «Audi deutet ihr name auf Erebos und Unterwelt, da sie auch ερβέρίοί kiessen, welches wahrscheinlich wie der name des griechischen höllenhundes Κέρβερος, mit ερεβος zusammenhangt, wahrend der name Κι μ έρίοί auf eine andere form desselben wortes, nehmlich auf έρευός führt». – Griech. Myth., Преллера, 1, 634. Сравни с преданиями о блаженном народе гипербореях. – Ibid, 189.

61

Mutspelli (muspille), по объяснению Я. Гримма, – слово сложное: вторая часть его spilli, spelli, spell роднится со сканд. spioll – corruptio, spilla – corruinpere, англосакс. spillan – perdere, англ. spill, др. верхненем. spil.

62

D. Myth., 768–771.

63

Сахаров, I, 54; II, 27, 65.

64

D. Myth., 953.

65

Труды Моск. Археол. об-ва, I, 74–75 (Материалы археол. словаря).

66

D. Myth., 956, 964.

67

Укр. мелодии Маркевича, 117.

68

Ч. О.И. и Д., год 3, IX, 201.

69

Список Троицкой лавры относят к XII веку. – Пам. отреч. лит-ры, II, 23; Пам. стар. рус. лит-ры, III, 118–124. Хождение по мукам апокрифическая литература приписывает и апостолам, и святым. – Пам. отреч. лит-ры, II, с. 40 и дал.

70

Пам. стар. рус. лит-ры, III, 137; Ист. очер. рус. слов., I, 493; О. 3. 1857, XI, ст. Пыпина, 350—7.

71

Н. Р. Лег., 27 («Кумова кровать»); Шлейхер, 75–79.

72

Н. Р. Лег., № 29 и с. 125; Ч. О.И. и Д., год 3, IX, стихи Киреевского, 212—3; Срп. н. пjесме, II, 11–14.

73

Кулиш, I, 306—8; Н. Р. Лег., с. 124—5.

74

Греческие мифы о Титии и Сизифе (Одис., XI) стоят в связи с преданиями о Прометее и великанах, бросающих облачные скалы и горы.

75

Н. Р. Лег., № 8 и примеч. к этому номеру.

76

О храмах, богослужении и проч. древних греков (СПб., 1815), I, 144; Пропилеи, IV, 211.

77

Вест. Р. Г.О. 1853, III, 5; Черты литов. нар., 112. Лужичане приостанавливают в этом случае все полевые работы. – Neues Lausitz. Magazin 1843, III–IV, 331.

78

Ворон. беседа, 221; Этногр. сб., I, 306; Маяк. XV, 22.

79

Владим. Г.В., 1852, 25, 28.

80

Ворон. беседа, 222.

81

Предлог «за» означает начало действия; следовательно, приведенные слова буквально означают начало мрака или смерти (зимы).

82

Volkslieder der Wenden, II, 268. У литовцев и леттов Welnas, Wels – бог смерти превратился в дьявола. – D. Myth., 814.

83

Перевод: встать не может; Морена усыпила его в черную ночь.

84

Другое имя, даваемое этой богине, – Smrtonoská.

85

Ж.М.Н.П. 1840, XII, 128, 130; Громанн, 5–6.

86

О.З., 1851, VIII, ст. Буслаева, 52.

87

Обл. сл., 76, 140.

88

Griech. Myth., I, 657.

89

Обзор мнений древних о смерти, судьбе и жертвоприношении, 8, 27; D. Myth., 307, 803; Илиада, XXV, 230—5. Энеида называет ад жилищем теней и сна.

90

Полн. собр. пословиц и поговор. (СПб., 1822), 232; Старосв. Банд., 206.

91

Н. Р. Ск. I, 14 и др.; Skûlt a Dobsinsky, I, с. 6; Сказки Гримм, II, с 413; Ган, II, с. 47.

92

Москв. 1846, XI–XII, 155; Молодик на 1844, 1888. Поэтому думают, что обмиравшие могут предсказывать, и жрецы пользуются иногда этим суеверием ради собственных выгод. – Ворон. Г.В. 1850, 20.

93

Обл. сл., 57–58; Вест. Р. Г.О. 1852, V, 59; Маяк, XIII, 44–58; Ч. О.И. и Д. 1865, II, 34; Рус. сл. 1860, V, ст. Костомаров, 25.

94

Сахаров И, 23; Терещ., III, 102; Этногр. сб., I, 161.

95

Кирша Данилов, 169.

96

Изв. Акад. наук, III, 97.

97

Зап. мор. офицера Броневск., III, 277.

98

Варианты этой песни см. у Сахарова, I, 204, 224.

99

О. З. 1851, VII, ст. Буслаева, 41; см. Срп. н. njecмe, II, № 47; Белорус. песни Е. П., 52; Вест. Евр. 1818, II, 50–52. Приснился молодцу сон, говорит песня: упали на его дом пчелы, а на подворье – звезда и выпорхнула со двора кукушка. Пчелы предвещают печаль (их мед необходим при поминальных обрядах), звезда – рождение дитяти, а отлет кукушки – смерть матери. Есть поговорка: «Страшен сон, да милостив Бог».

100

Рус. дост., 116–122.

101

Ж.М.Н.П. 1836, т. X, 466, ст. Максимовича.

102

Обзор мнений о смерти, судьбе и пр., 27; D. Myth., 1098—9.

103

Сборн. укр. песень, 101.

104

Лет. рус. лит-ры, кн. II, 108; ср.: Срп. н. njecмe, I, 192.

105

D. Myth., 802, 814.