А что это?

Эти четыреста пятьдесят граммов невзошедшего сырого хлеба, с болотной влажностью мякиша, наполовину из картофеля – наш костыль и гвоздевое событие дня. Начинается жизнь! Начинается день, вот когда начинается! У каждого тьма проблем: правильно ли он распорядился с пайкой вчера? Резать ли ее ниточкой? Или жадно ломать? Или отщипывать потихоньку? Ждать ли чая или навалиться теперь? Оставлять ли на ужин или только на обед? И по сколько?

Снова движение в коридоре- чай разносят. Новый детина в сером халате с ведрами. Ему выставляют свой чайник в коридор, и он из ведра без носика льет – в чайник и мимо, на дорожку. А весь коридор наблещен, как в гостинице первого разряда.

Затем следуют проверки, полоса допросных вызовов. Прогулка всего двадцать минут.

Из тюрем переместимся в лагеря.

Концентрационные лагеря, хотя и классовые, были признаны недостаточно строгими. Уже в 1921 году были основаны, в ведении ЧК, Северные Лагеря Особого Назначения – СЛОН. И взоры начальства были переведены на Соловецкие острова- с уже налаженным хозяйством, с каменными постройками, в двадцати-сорока километрах от материка, достаточно близко для тюремщиков, достаточно удаленно для беглецов, и полгода без связи с материком- крепче орешек, чем Сахалин.

Что значит Особое назначение, еще не было сформулировано и разработано в инструкциях. Но первому начальству соловецкого лагеря Эйхмансу разумеется объяснили на Лубянке устно. А он, приехав на остров, объяснил своим близким помощникам.

Первое, что вступивший видит на Попове острове, соединенном дамбой с материком- карантинную роту, одетую… в мешки! – в обыкновенные мешки: ноги выходят вниз как из-под юбки, а для головы и рук делаются дырки (ведь и придумать нельзя, но чего не одолеет русская смекалка!).

С 30-х годов начиналась новая лагерная эра, высшим законом Архипелага стала формула:

«От заключенного нам надо взять все в первые три месяца- а потом он нам не нужен!»

Из рациона гнилая треска, соленая или сушеная; худая баланда с перловой или пшенной крупой без картошки, никогда ни щей, ни борщей. И вот- цинга. С дальних командировок возвращаются «этапы на карачках» (так и ползут от пристани на четырех ногах).

В Никольской церкви и в Успенском соборе растут нары- до четырехэтажных.

По субботам вечерние проверки затягиваются глубоко в ночь.

Мертвых прячут под нары, чтобы получить лишнюю пайку- хотя это невыгодно живым: с холодеющего трупа вши переползают на теплых, оставшихся.

В глуби Соловков- никакой медицины. Исключение только- Голгофско-Распяткий скит на Анзере, где лечат…убийством. Там, в Голгофской церкви, лежат и умирают от бескормицы, от жестокостей- и ослабевшие священники, и сифилитики, и престарелые инвалиды, и молодые. По просьбе умирающих и чтоб облегчить свою задачу, тамошний голгофский врач дает безнадежным стрихнин, зимой бородатые трупы в одном белье подолгу задерживаются в церкви. Потом их ставят в притворе, прислоня к стене, – так они меньше занимают места. А вынеся наружу- сталкивают вниз с Голгофской горы.

Как-то вспыхнула в Кеми эпидемия тифа (1928), и 60% вымерло там, но перекинулся тиф и на Большой Соловецкий остров, здесь в нетопленном «театральном» зале валялись сотни тифозных одновременно. И сотни ушли на кладбище.

Да соловецкий Кремль- это ж еще не все Соловки, это еще самое льготное место. Подлинные Соловки- даже не по скитам, а –на лесозаготовках, на дальних промыслах. Но именно о тех дальних глухих местах сейчас труднее всего что-нибудь узнать, потому что те-то люди и не сохранились. Известно: осенью не давали просушиваться; зимой по глубоким снегам не одевали, не обували; а долгота рабочего дня определялась уроком- кончался рабочий день тогда, когда выполнен урок, а если не выполнен, то и не было возврата под крышу. И тогда уже «открывали» новые командировки тем, что по несколько сот человек посылали в никак неподготовленные необитаемые места.

Практиковались наказания: переливание воды из проруби в прорубь; перетаскивание бревен из одного места на другое и назад; обливание водой на морозе; выставление на пеньки под комаров.

1928 год в Карелии: заключенных в наказание (не выполнен урок) оставили ночевать в лесу- и 150 человек замерзло насмерть. Это обычный соловецкий прием.

Встретился и такой случай: в феврале 1929 роту заключенных около ста человек за невыполнение нормы загнали на костер- и они сгорели.

26 марта 1928 года Совнарком рассматривал состояние карательной политики в стране и состояние мест заключения. О карательной политике было признано, что она недостаточна. Постановлено было: к классовым врагам и классово-чуждым элементам применять суровые меры репрессии, устрожить лагерный режим. Кроме того: поставить принудработы так, чтобы заключенные не зарабатывали ничего, а государству они были бы хозяйственно- выгодны. И: «считать в дальнейшем необходимым расширение емкости трудовых колоний». То есть попросту предложено было готовить побольше лагерей перед запланированными обильными посадками.

Упразднялась безработица с стране- появился экономический смысл расширения лагерей.

Если в 1923 на Соловках было заключено не более 3 тысяч, то к 1930- уже около 50 тысяч, да еще 30 тысяч в Кеми. Рождались СвирЛаг, КотЛаг, СевДвинЛаг. С 1931 года с центром в Медвежегорске родился БелБалтЛаг, которому предстояло в ближайшие два года прославить Архипелаг во веки веков и на пять материков. Березниковский лагерь начал строительство большого химкомбината. Из Соловков была отправлена экспедиция на реку Чибью по разведке нефти, она оказалась удачной, -и на Ухте образовался лагерь. Освоение столько обширного северного бездорожного края потребовало прокладки железной дороги, это вызвало потребность еще в двух самостоятельных лагерях, уже железнодорожных: СевЖелДорЛаге- на участке от Котласа и до реки Печоры, и ПечорЛаге- на участке от реки Печоры до Воркуты.

Так, руками и киркой, строился Беломорканал, Волгоканал, Комсомольск-на-Амуре, Магадан, Советская Гавань и многие многие еще города, заводы, БАМ. Завозили людей в тайгу, и оставляли. Сперва себе бараки строили, а иногда и на это времени не давали, в палатках, на мерзлой земле жили…Это была бесправная, бесплатная рабочая сила.

1937 год ознаменовался «укреплением» Архипелага: резко умножилось его население. Откуда же взялось это население? В зеков обращались «спецпереселенцы». Это был отжев коллективизации и раскулачивания, те, кто смогли выжить и в тайге и в тундре, разоренные, без крова, без обзавода, без инструмента. По крепости крестьянской породы- еще и этих невымерших оставались миллионы. И вот «спецпоселки» высланных теперь перестали быть такими, их целиком включали в ГУЛАГ. Такие поселки обносились колючей проволокой, если ее еще не было, и стали лагпунктами. И вот это многомиллионное добавление- снова крестьянское!

Говорят, что в феврале-марте 1938 года была спущена по НКВД секретная инструкция: уменьшить количество заключенных! Это была логическая инструкция, потому что не хватало ни житья, ни одежды, ни еды. ГУЛАГ изнемогал.

На Колыме, этом Полюсе холода и жестокости в Архипелаге, тот же перелом прошел с резкостью, достойной Полюса.

На Колыме установился жесточайший режим питания, работы и наказаний. Заключенные голодали так, что на ключе Заросшем съели труп лошади, который пролежал в июле более недели, вонял и весь шевелился от мух и червей. На прииске Утином зеки съели полбочки солидола, привезенного для смазки тачек. На Мылге питались ягелем как олени.– При заносе перевалов выдавали на дальних приисках по ста граммов хлеба в день, никогда не вспоминая за прошлое.– Многочисленных доходяг, не могущих идти, на работу тащили санями другие доходяги, еще не столь оплывшие. Отстающих били палками и догрызали собаками. На работе при 45 градусах мороза запрещали разводить огонь и греться.

Такие наказания практиковались на Колыме: кареты смерти. Поставленный на тракторные сани сруб 5х3х1,8 метра из сырых брусьев, скрепленных строительными скобами. Небольшая дверь, окон нет и внутри ничего, никаких нар. Вечером самых провинившихся, отупевших и уже безразличных, выводили из штрафного изолятора, набивали карету, запирали огромным замком и отвозили трактором на 3-4 км от лагеря, в распадок. Некоторые изнутри кричали, но трактор отцеплялся и на сутки уходил. Через сутки открывался замок, и трупы выбрасывали. Вьюги их заметут.

Иногда невыполнение норм наказывалось проще: начальник шел на прииск с пистолетом- и там каждый день пристреливал 2-3х невыполняющих.

Колымский режим ожесточался: тут отменили (для Пятьдесят Восьмой) последние выходные (их полагалось 3 в месяц, но давали неаккуратно, а замой, когда с нормами плохо, и вовсе не давали), летний рабочий день довели до 14 часов, морозы в 40 и 50 градусов признали годными для работы и «актировать» день разрешили только с 55 градусов. По произволу отдельных начальников выводили и при 60. (Многие колымчане и вообще никакого термометра на своем ОЛПе не вспоминают). На прииске Горном отказчиков привязывали веревками к саням и так волокли в забой.

Но и этого всего казалось мало, еще недостаточно режимно, еще недостаточно уменьшалось количество заключенных. И начались «гаранинские расстрелы», прямые убийства. Многие лагпункты известны расстрелами и массовыми могильниками, но больше других знамениты этим прииск Золотистый и Серпантинка. На Золотистом выводили днем бригады из забоя- и тут же расстреливали кряду. (Это не взамен ночных расстрелов, те- сами собой.) Начальник Юглага Н.А. Агланов, приезжая туда, любил выбирать на разводе какую-нибудь бригаду, в чем-нибудь виновную, приказывал отвести ее в сторонку- и напуганных, скученных людей сам стрелял из пистолета, сопровождая радостными криками. Трупы не хоронили, они в мае разлагались. На Серпантинке расстреливали каждый день 30-50 человек под навесом близ изолятора. Потом трупы оттаскивали на тракторных санях за сопку. Была там и другая техника: подводили к глубокому шурфу с завязанными глазами и стреляли в ухо или затылок. Серпантинку закрыли и изолятор сравняли с землей, и все приметное, связанное с расстрелами, и засыпали те шурфы.

В 1954 году на Серпантинной открыли промышленные запасы золота (раньше не знали его там). И пришлось добывать между человеческими костями: золото дороже.

Расстрелы останавливались временами потому, что план по золоту проваливался, а по Охотскому морю не могли подбросить новой порции заключенных.

Несколько строк В. Шаламова о гаранинских расстрелах:

«Много месяцев день и ночь на утренних и вечерних поверках читались бесчисленные расстрельные приказы. В 50-градусный мороз музыканты из бытовиков играли туш перед чтением и после чтения каждого приказа. Дымные бензиновые факелы разрывали тьму… Папиросная бумага приказа покрывалась инеем, и какой-нибудь начальник, читающий приказ, стряхивал снежинки с листа рукавицей, чтобы разобрать и выкрикнуть очередную фамилию расстрелянного».

А какие в лагере бабы? Есть блатные, есть развязные, есть политические, а больше-то смирные, по Указу. По Указу их всех толкают за расхищение государственного. Кем в войну и после войны забиты фабрики? Бабами да девками. А семью кто кормит? Они же. А- на что ее кормить? Нужда закона не знает. Вот и тянут: сметану в карманы кладут, булочки меж ног проносят, чулками вокруг пояса обертываются, а верней: на фабрику пойдут на босу ногу, а там новые чулки вымажут, наденут, а дома постирают и на рынок. Кто что вырабатывает, то и несет. Катушку ниток меж грудями закладывает. Вахтеры все куплены, им тоже жить надо, они лишь кое-как обхлопывают. А наскочит охрана, проверка,– за эту катушку дерьмовую- десять лет! Как за измену родине, ровно. И тысячи их с катушками попались.

В СССР за чтение, хранение, распространение (дал кому-то почитать) «Архипелаг ГУЛАГ» можно было получить до восьми лет лишения свободы.

Вот он- твой любимый город N. Живешь счастливой и беззаботной жизнью, над головой мирное голубое небо, любимый дом ждёт тебя за углом, друзья, дела, работа- жизнь кипит… И не знаешь, благодаря кому ты тут имеешь честь быть. Старики в ночных, самых искренних беседах, иногда омрачают твоё радужное, юношеское сознание упоминанием о лагерях и колючей проволоке, а ты искренне недоумеваешь: «О чём это вы, бабушка? Какие зэки?». А ведь открытые источники молчат, будто ничего и не было…       Так вот о каких зеках упоминали старики! Теперь всё встало на свои места, теперь я знаю: многое из того, что меня окружает, построено ценой жизни и страданий ни в чем не виновных мучеников. За что же выпала им такая участь? В чем же они провинились? У человека отняли право быть счастливым, отняли мечты, молодость, свободу, жизнь…

У былого величия есть обратная сторона. Мы должны помнить, кто внес непосильный вклад в развития могучей державы СССР, кто своими костями укрепил фундамент будущих дорог, заводов, городов, …

Я писала эту работу более пяти лет назад. Тогда мне не хватило решимости опубликовать её, мол уже не актуально… Вроде было да было, прошло ведь давно и всё уже поменялось… Точно ли поменялось? С каждым годом, оказывается, мы маленькими шажочками возвращаемся к тому аду на Земле. Я появилась на свет благодаря страху моих предков. Давным-давно семья не стала отстаивать право близкого человека быть живым и свободным, тем самым женщина дала возможность роду продолжиться ценой жизни отца семьи. Страх прочно засел в каждом из нас. Страх управляет нашими поступками по сей день.

Что же мне нужно было ответить той девушке, неожиданно зашедшей ко мне в комнату? Как все эти эмоции выразить в двух словах? Ну и ляпнула, чтоб она от меня отвязалась:

–О советских репрессиях…