17 признаний

Денис ещё ни разу не присылал мне «такие» фотографии. Именно свои. Понимаете, я у него, понятное дело, выпытывала. Он скидывал, но они были явно чужие. На них не его тело. Не его гениталии, не его торс. В воскресенье он прислал фото мокрых ягодиц из душевой кабины, а в среду – фотографию рук, сжимающих пенис. И знаете что? Цвет кожи на этих фотографиях был разным. Вот что. Я-то знаю его натуральный цвет. Знаю все вплоть до формы ногтей. Знаю цвет волос на лобке. Несмотря на это, я делала вид, что ведусь. Сама не знаю почему.

Я лежу пишу картину в комнате на полу. Лёжа у меня фантазия развивается куда лучше, чем сидя перед мольбертом. Денис тем временем написал, что не может отпроситься с работы и пойти на свидание.

Я написала, что пришлю фотки, после чего бросила карандаши и восковые мелки и направилась в ванную. Сняла домашнюю одежду и вот стою голая перед зеркалом, размышляя о том, чем же сегодня растормошить Денискину фантазию. Спустя считанные мгновенья я уже летела через коридор на кухню и открывала дверь холодильника. Я вытащила средней толщины жёлтый спелый банан.

«А он мог бы пойти на хороший завтрак», – думаю про себя. Мчусь обратно в ванную, запираю дверь на защёлку, чтоб мама не зашла.

Я опускаю банан под струю воды в неглубокую раковину и намыливаю кожуру мылом «Ушастый нянь». С него даже не сходит грязь, он уже, наверное, был помыт до того, как поместился в холодильник. Но, в любом случае, не лишнее – помыть повторно.

Я ставлю телефон в угол, соединяющий стену и ванну, и присаживаюсь на корточки. Нажимаю кнопку «Начать запись» и контролирую, чтобы побежали секунды. Первая, вторая, третья. Записывается.

Я сосу указательный палец. Потом сосу остальные. Потом беру в рот банан.

Тонкими руками начинаю трогать грудь. Она у меня достаточно округлая и мягкая. Денис говорит, что мужчинам как раз нравится такая. Когда он её трогал, всегда это говорил. А я отвечала, что мне наплевать на то, что нравится всем. Мне главное, что ему нравится, вот что.

Денис разбудил меня в такую рань, что я перепугалась, не случилось ли чего. Текст на моём телефоне говорил следующее:

«Галя, это было выше всяких похвал! Как же сексуально ты стонала и закрывала свои зелёные глаза, как же скользила руками по своему животу. Как ты вводила этот чёртов бананище в киску – да ты поражаешь моё воображение, Галина! Ты просто пожар. Я думать ни о чём не могу. О Галя, Галчонок ты мой».

Я ещё раз попросила Дениса сделать несколько фотографий и выслать мне. Он снова повторил обманку, и перед сном я увидела совершенно не похожий на предыдущие части тела по цвету, форме, качеству обнажённый загорело-подростковый торс.

Я подумала, глупо просить у него что-либо.

Сегодня на протяжении дня я чувствую себя обделённой Галей. Смотрю на время, на часы, которые показывают 2:07. Завтра на работу. Снова раскладывать чьи-то будущие вещи. Снова обедать рисовой крупой с печёной тыквой.

Я стояла у кассы и смотрела на стойку с новыми ремнями. Я думала, что чёрный из кожзама стоит перевесить с видного места, а светло-бежевый и грязно-розовый, наоборот, повесить по центру. Вдруг послышался знакомый кашель и запах шалфея. Денис стоял передо мной, держа рубашку цвета хаки из последней коллекции в руках. Он передал мне маленький бумажный конверт, на котором мелькали буквы, выведенные его почерком. Я опустилась под стол и убрала его в сумочку, подошла к Денису и чмокнула в щеку.

– Это тебе, – произнёс он. – Откроешь, как будешь дома.

Но я не нашлась, чтобы сказать спасибо или спросить, что же там.

Я обратила внимание, что засос на его шее ещё не прошёл. С тех пор, как мы последний раз занимались сексом, прошло пять дней.

Дома я вскрыла конверт. В нём оказалось несколько пятитысячных купюр, а текст гласил, что я могу потратить их, как захочу. «Только не спусти в букмекерской конторе», – было выделено жёлтым маркером.

Сегодня Денис видел мои фото, на которых огурец входит в моё небольшое влагалище. Он был такой влажный, что я вовсе не думала об огурце как об огурце. Перед тем как начать съёмку, я достала огурец с балкона, где им был пройден курс двухдневной сушки после окрашивания бежевыми, близкими к цвету слоновой кости, красками. Я попыталась с одного конца изобразить тёмно-розовым цветом что-то похожее на головку полового члена. Для того чтобы она была похожа на настоящую, я открыла свой старый учебник анатомии и всё детализировала, оттеняя и перекрывая. Во время съёмок я переживала, что влага размочит краску, но переживания оказались напрасными. Укрепитель красок не подвёл.

Когда я ехала с Денисом по городу и рассказывала об идее перевоплощения огурца, он положил руку на моё колено, слегка ущипнул, а потом крепко затянулся сигаретой и заметил:

– Какая ты у меня находчивая, Галчонок!

Табачный дым окутал моё лицо, и я закашляла.

Сегодня ночью меня замучила бессонница. Вдохновение так захватило, что если бы я легла, то всё равно лежала б, не смыкая глаз от назойливых мыслей.

То, что было в голове, я пыталась в истерии воплотить на холсте. У меня не было намерения отправить картину в Арт-хаус. Я писала исключительно ради успокоения души. Кто знает, быть может, так делают настоящие художники? Да только вот кто определил все эти критерии «настоящести»? Очередная грань морали. Замечаю, что людям трудно её перешагнуть.

На моей картине, как и в моей жизни, нет ни ярких, ни тёмных красок. В ней нет ни стандартов, ни оговорок. На неё не действуют критерии, принятые в мире искусства. Возможно потому, что эта картина сама задавала их. Так может получиться у каждого из нас. Зачем расставлять тупые границы?

Вчера мы с Денисом занимались сексом несколько часов подряд. Я была у него дома, мы закрылись в комнате, и он начал с ног. Он обсасывал каждый мой палец. В отличие от него, я считаю футфетиш грязным делом, и мужские ноги для меня остаются табу, даже надраенные с мылом и намазанные лучшими кремами.

– Почему ты шлёшь мне чужие фотографии? – вырвалось у меня в тот момент, когда большое тело Дениса находилось между моих ног.

– Потому что я хочу позлить тебя, Галчонок.

Я в шутку назвала его грязным шимпанзе.

В порыве страсти Денис порвал мой бюстгальтер пополам. Одна чашечка в одной руке, вторая – в другой. Я стою, глаза на мокром месте. А он смеётся, держа эти чашечки.

– Сейчас Машкин тебе дам.

Мы перебрали весь комод и нашли красивый белый кружевной бюстгальтер.

– Как хорошо, что у нас с ней одинаковый размер! – с облегчением в голосе говорю я.

Машка – любовница Дениса, почти его ровесница, и меня её существование ничуть не злит. Скорее, наоборот, я искренне рада, что в жизни Дениса есть разнообразие и динамика.

А сегодня мою картину снова отправили на уличную выставку в Арт-хаус. Кажется, когда не особо стараешься, выходит то, что нравится людям.

Денис не смог побывать на этой выставке, но позвонил, чтобы поздравить.

– Галчонок, ты лучшая! Ты молодец! Я тобой горжусь! Моя самая талантливая девочка.

И что-то внезапно вонзилось мне в память. Как будто острый нож из прошлого, до сегодняшнего дня не принятый и не желающий раствориться. Мне вдарили в память школьные годы. Я была выпускницей и стояла на школьном крыльце в персиковом длинном шёлковом платье. Было так жарко, что корсет прилипал к спине. Казалось, будто внутри всё хлюпает. Я вспомнила слёзы радости на распаренном лице. Денис подошёл ко мне, держа в руке красный аттестат, который я дала ему подержать, пока фотографировалась с одноклассницей. Я вспомнила, как он положил руку на моё нарядное плечо и нежно сказал, что у него лучшая дочь на свете.

Рассказ Кирилла

Для кого-то ноги – лишь средство передвижения. Редко встретишь недовольных одной из своих ног, скорее – обеими сразу. Ноги, они как уши. Если уши торчком, это называется лопоухость. В таком случае ты носишь длинные волосы либо ложишься под нож. С ногами покруче. Если они кривые или не такие длинные, как у твоих красавчиков-друзей, ты приходишь в клинику и расписываешься в согласии на вживление аппарата Елизарова.

Когда девушки идут по улицам, они не обращают внимания на ноги парней. Обычно, если им в лицо не бросилась улыбка, оснащённая белоснежными ровными зубами, широкие спортивные плечи, мощные как горный рельеф, – они отметают его.

На твои ноги будут пристально смотреть, если ты проковыляешь на костылях.

Я стоял в примерочной, в то время как продавщица с бейджиком «Светлана» приоткрыла занавеску и подала чёрные брюки на размер меньше. Я взял скинни с завышенной посадкой. Носки, натянутые выше, чем надо, оставляли небольшой участок бледной кожи открытым. Я замер, смотря на отражение в зеркале. После чего достал телефон и щёлкнул себя. Потом повернулся боком, так, чтобы левая нога вышла на первый план. Я щёлкнулся на телефон ещё раз. Повернувшись другим боком, я опять щёлкнул себя. Потом я повернулся спиной к зеркалу и, немного наклонив камеру, вновь щёлкнул.

Я стоял в примерочной и пролистывал фотографии, пока «Светлана» с кем-то болтала, прижавшись к моей дверце.

Этот день был решающим в моей жизни. Я уволился не по зову сердца, а против него. Сегодняшнее увольнение никак отмечать не собираюсь, ведь я не освобождаю себя, а сковываюсь ещё больше. Я как бабочка, обратно сворачивающаяся в кокон.

Слова Лизы, хотя мы как четыре месяца находимся в официальном расставании, но они, мать вашу, драли меня изнутри, как облезлые кошки. Я должен быть решительным. Самое главное, что я с ней во всём согласен. Буквально во всём. Она оказалась на редкость внимательной и умной. Она оказалась единственным «настоящим» человеком в моей жизни.

Человечные дела исходят от тех, от кого их совсем не ожидаешь.

Уже дома я достал из пакета обновку и немедленно, отложив все запланированные дела, надел длинные чёрные штаны. Пуговица начиналась на несколько сантиметров выше пупка, что не могло не радовать.

Мой рост метр восемьдесят три. Мои ноги – целых три четверти меня.

Если вы прошли мимо красивого молодого человека и обернулись, значит, у него красивые глаза и ровный нос. Возможно, вас зацепили его густые, кустистые брови. Быть может, выпирающий волевой подбородок и широкие скулы так приковали интерес. Безумные татуировки над бровью и верхним веком. Колечко в носу. Потом подружки станут с интересом слушать о том, как вы описываете внешность своего идеала, запредельного красавчика, мачо из самых пошлых снов. И вдруг какая-нибудь Маня задаст вопрос: «А какие у него ноги?»

Когда мы с Лизой расставались в очередной раз, понимая, что спустя месяц вновь сойдёмся, она собрала вещи и умотала к родителям, но забыла удалить один интересный файл на ноутбуке, носивший название «Д. Л.», что, вероятнее всего, означало «Дневник Лизы». Судя по содержанию, я начал сомневаться в её адекватности и счёл до ужаса глупой.

Знаете, мир развернулся совершенно не тем боком. Теперь на то, каким телефоном владеет парень, обращают внимание в тысячу раз больше девушек, нежели на то, какой мозг скрывается под черепной коробкой. Есть ли у парня белые беспроводные наушники? О, если да, то такой, определённо, по душе.

Я даю прикоснуться взглядом к своей интимной зоне. Чем сильнее открываешься, тем доступнее. По этой причине многим парням нравятся длинные юбки и водолазки на девушках. Распущенные волосы, скрывающие маленькие, аккуратные ушки с миниатюрными гвоздиками или колечками.

Пока кто-то налаживает улыбку перед зеркалом, покупает дорогой смартфон, диагностирует тачку за пять миллионов рублей и обтягивает сиденья меховыми и кожаными чехлами, я подворачиваю правую штанину. Затем левую. Окидываю себя оценивающим взглядом и выметаюсь на улицу.

Девушки проходят мимо. Я даже не пытаюсь никого завлечь. У меня довольно неприметная внешность. Кожа тонкая и бледная, глаза светло-зелёного цвета. Нос с небольшой горбинкой, скорее, капельку смещённый вбок, нежели прямой и аккуратный. Волосы светло-каштановые, немного гуще, чем среднестатистические. Повод для гордости, ведь у нас в семье по мужской линии практически у всех появилась лысина к тридцати. Ощущение, что деды, дядья и братья пожертвовали шевелюрой ради меня.

Я ровно чеканю шаг, внимательно обходя лужи и выбоины в асфальте. Правая нога. Левая нога. Сорок четвёртый размер. Каждый ботинок вычищен и отполирован. Я шагаю широкими шагами, постепенно ускоряясь.

Дневник Лизы начинался резкими, обидными словами. В нём было практически всё обо всех, но больше всего – обо мне.

Первая и вторая страницы говорили: «Сколько можно повторять, чтобы Киря наконец бросил эту грёбаную работу…»

«Я устала ждать его по семнадцать часов».

«Он не заметил, что я подстригла чёлку».

«Охранник в “Перекрёстке” – лови волну перспектив и богатства…»

В нём каждая строчка начиналась с фраз: «Кирилл не видит своей красоты…»

«Кирилл опять вышел на работу и вернулся под утро, а завтра две смены подряд будет вкалывать за тысячу четыреста и спать в охранной будке как бесхозная псина…»

Письменные вопли Лизы хлестали меня по щекам, как ватную куклу. Я чувствовал, что виноват. Я внушал себе, что недостоин такой девушки. Рано или поздно, она должна была от меня уйти.

Четыре месяца назад мы расстались. Но скоро, кажется, сойдёмся. На этот раз уже навсегда.

Я сажусь на лавочку и достаю телефон, включаю камеру, вытягиваю руку над головой. С ракурса сверху вниз делаю несколько кадров, меняя положение ног. Сперва они вытянуты вперёд, затем смотрят носами наверх, ступни напряжены. Потом подошва прижата к подошве. Последний ракурс – поза нога на ногу.

Я просматриваю последние кадры и задумываюсь о превосходном сочетании покрытого льдом асфальта и чёрных ботинок с торчащими носками. Чёрная обувь, белый носок, бледная кожа, подвёрнутые штанины. Неподражаемая классика, минимализм. Духовная гармония. Это то, что не объяснишь первому встречному.

«Дневник Лизы» стал моим постоянным чтивом. В течение месяца я приходил с работы и наливал огромную кружку горячего чая с бергамотом. Я садился возле монитора и штудировал всё, что напечатала её нежная рука. Почти через каждую страницу повторялось:

«Кирилл родился не для того, чтобы стоять в отделе алкогольной продукции и ждать, пока какой-нибудь Иван Иваныч спиздит бутылку дешёвого коньяка, спрятав в карман дырявой, пропахшей нафталином фуфайки».

Чередующиеся огорчения. Уместные сравнения. Нервные срывы. Всё это словно кардиограммой выбито на страницах и сохранено на рабочем столе. Она будто жила на сменах вместе со мной и как призрак маячила по складским коридорам.

Я представлял эти красные, заплаканные глаза и маленький накрашенный ротик, из которого вылетают крики:

«Кирилл совершенно перестал ублажать меня. От него давно не веет сексуальностью. Он так оскудел, что я забыла что значить ревновать его».

Я знал, что у меня имеется подходящий рост, длинные изящные ноги, правильная осанка, гибкие тонкие руки. Но я с детства игрался в солдатики, машинки и сабли. Я впервые попробовал курить, когда мне было шесть, а напился в тринадцать. Меня называли безалаберным, дерзким, беспризорным бродягой.

«Начать – самое сложное».

«Дневник Лизы» твердил одно. Люди, знающие меня с детства – другое.

Неужели третьего не дано?

«Если бы он только знал, сколько фотографов выстроилось бы в очередь ради одной его фотографии в портфолио, он бы мигом уволился».

Самое страшное, что я понимал Лизу. Читал и кивал. Понимал каждую мысль, но снова выходил на работу. Каждое утро новой смены я вставал в четыре утра по будильнику, ронял бутерброд на липкий пол спросонья, поднимал и плотно набивал желудок.

«Начальство не выдавало премию охранникам уже второй месяц подряд. Кирилл говорит – проблемная бухгалтерия».

Однажды я расспросил сменщика о своих ногах. Спросил, смог бы я быть моделью с такими пропорциями.

Под воздействием мыслей о написанном в «Д. Л.» я опросил человек пятнадцать. Почти все сказали, что у меня имеются модельные задатки.

Страница за страницей, двести шестая, двести седьмая:

«Боже, если бы он знал, как сильно я его люблю! Я так не хочу, чтобы он пропадал. Я не вынесу, если он будет выполнять работу ради двадцати двух тысяч рублей».

В тот день, когда я это прочитал, меня оштрафовало начальство. Я на три минуты дольше положенного пробыл на обеденном перерыве. Не успел выйти на пост, как старший охранник магазина делает выговор, и я узнаю, что оштрафован на тысячу рублей.

Тысяча рублей – минус два похода в кино.

Тысяча рублей – минус новая толстовка.

Тысяча рублей – минус тридцать поездок на метро.

И так продолжалось какой месяц подряд. Какой месяц – одни и те же действия. Геолокация – прежняя. Меняются только мысли. Их становится всё больше и больше, а по качеству они всё хуже и хуже.

Час – контроль входа. Час – алкогольный отдел. Час – дебаркадер. Час – камеры наблюдения. Час – сходить в туалет и пожрать. Ты похож на разварившийся пельмень. Ты вымок и расслаиваешься по швам, а твоя начинка вываливается наружу.

Мой мозг прогрыз «Д. Л.» Каждое слово лупасило мою чугунную голову, а я лишь кивал как баран. Не было ни одного слова, с которым бы я не согласился.

На одной из страничек я выделил текст красным и вставил курсивом меж Лизиных строк:

«Как ты права, маленькая».

Я пристально рассматриваю в зеркале отражение божьего творения. Свои ноги.

Я снял штаны и встал на фоне серых обоев. Должно быть, «ноги кормят» – фраза про меня.

Я сделал несколько кадров и обрезал фотографии до уровня колен. На подсознательном уровне я всегда знал, что в эстетике мужских ног что-то есть. Как же Лиза оказалась точна!

Строки «Д. Л.» бегут, не останавливаясь и не прерываясь ни пробелами, ни столбиками, ни таблицами, ни отступами. Всё было написано так, словно ей плевать на аккуратность и красоту слога. Размер шрифта был на восьмёрке, отчего пришлось, выделив текст, увеличивать до шестнадцатого. Строка за строкой. Кажется, мысли в голове обгоняли её физические способности в несколько раз.

«Какого хера он работает на вшивого, злого, мерзкого мужлана? Этот гад в предоргазменном экстазе скорчится при виде Кирилла на своих идеальных ногах. Он растопчет всех своими остроносыми ботиночками».

Ярость Лизы вполне объяснима. Если б не моё стеснение, лень и мысли о ненужности, всё было бы так, как она хочет. Как мы вместе хотим. Но по ночам я убеждал себя в том, что охранник – не такая уж отвратительная работа, если подумать.

Час на проверку сумок покупателей, вызывающих подозрение. Полчаса на допросы уличённых в краже в предкассовой зоне. Ещё полчаса на изъятие и списание награбленного. И пятнадцать-двадцать минут на установление личности и целей совершения кражи, составление протокола и прочие манипуляции.

«Кирилл вернулся под утро. Это едва можно назвать возвращением. В одиннадцать ему снова УХОДИТЬ».

«Мы почти не виделись за этот месяц».

Утрата сексуального влечения, разные города, разлука, спровоцированная рабочим графиком – основные причины расставаний большинства пар.

Потратив двадцать минут, я сделал тридцать девять кадров. Ноги. Сплошные ноги. Он пяток до пояса. В штанах, трусах и голый, с прикрытыми листом А4 гениталиями. Когда делаешь фото обнажённых ног, необязательно пытаться сделать их сексуальными.

В детстве обо мне ходило много слухов. Даже для самых отпетых малолетних хулиганов общение со мной было поставлено под строжайший запрет. Я был выпачкан в грязи, дерьме и от меня пахло пожарищем. Старым промокшим табаком.

Однажды мы с пацанами нашли потерявшегося кота соседки. Мы закрыли его в подвале, а сами позвонили в дверь, прихватив большую коробку из-под ёлочных игрушек. Анне Ивановне рассказали о найденном Снежке.

С тех пор каждый раз после встречи со мной пацаны получали тумаки от родителей. Мы накидали рыбных, куриных, говяжьих костей, полили красной гуашью и накрыли старой, потёртой, разрезанной на куски меховой шапкой моего бати. Этот реквизит исполнил роль Снежка.

И теперь – в обход этого всего – я предстану моделью ног?

Что подумают мои парни? Чёрт возьми, они назовут меня обсосом. Неужели голос Лизы так близок к моему собственному, что я колеблюсь между выбором «самоуничтожения» и «перерождения».

Я цепляюсь за ветер из открытого окна, словно рыба, пойманная на крючок, пытается дотянуться до капли воды. Мои голые пятки замёрзли, стоя на ледяном паркете. Небольшая наледь образовалась на подоконнике. Холод повсюду. В доме, на улице. Но больше всего – холод у меня на душе.

«Я триста раз умоляла его никого не слушать… Триста раз твердила о том, что в обществе нет поддержки. Хочется иногда просто треснуть по морде эту ленивую, неуверенную дрянь».

Во время погрузки я засыпал. Дни и ночи летели, испепеляя возможность начать работать своими силами ради нашего с Лизой блага. Я зажмуривал глаза и резко открывал, чтобы сон не сморил меня. Каждый вечер пятницы, субботы и воскресенья мы с моими сменщиками вытаскивали пару бутылок водки со склада. Мы не могли работать в такой скверной обстановке.

Мы брали ананасовый сок и керамические кружки из-под чая. В нашей каморке с камерами наблюдения, где на сотнях экранах транслировалась жизнь каждого отделения супермаркета, мы по очереди разводили пятьдесят на пятьдесят. Водка и сок. Пока часовое чередование не окончится. Бутылка стояла в моём портфеле с одеждой, завёрнутая в шапку с логотипом ЦСКА. Нашу каморку камеры наблюдения не отслеживали. Туалеты и столовую – тоже.

«Кирилл, чёрт бы его побрал, вернулся утром вонючий, как бомж. Мерзкий запах перегара и засохшие слюни на щеке. Где, как не на своей расчудесной работе, угораздило его так наклюкаться?..»

Отрывки из «Дневника Лизы» ели мой мозг, и, стоя на входной точке, я упускал мелких воришек, выносивших женскую краску для волос, сыр тофу и куриные ножки гриль. Чёртова работа раздражала всё больше и больше. Почему я должен охранять этот долбанный магазин, как дом родной? Вцепляться в каждого, кто мало-мальски способен на кражу. Да все мы на нее, блядь, способны.

Лиза четыре месяца ждала от меня действий. Но сегодня я раз и навсегда порвал с работой. Сегодня я спешу получить ответ. Отзыва, рецензии на мои фотографии, высланные ей по почте.

Тогда, ожидая Лизиных шуточек и колких замечаний – что и где надо удалить, в какой мере подправить – я содрогался от страха быть неверно понятым и отвергнутым.

Что скажут мои пацаны, мама и папа, мой старший сводный брат и Лизины родители?

Мысли о перемене фамилии и места жительства не отступали. Меня коробили детские воспоминания. Напрасная служба в железнодорожных войсках и присужденные грамоты за верность и преданность Отечеству. Хорошая репутация и авторитет со всех прежних мест работы. Будь то продавец-консультант в «Эльдорадо», где я хоть и вкалывал по тринадцать часов за зарплату в тридцать две, но люди никогда не гнобили меня. Будь то курьерская доставка пиццы и японских роллов. Зарплата колебалась от двадцати до сорока в месяц, что подняло меня по социальной лестнице, и два раза я мог позволить выбраться с Лизкой в элитную гущу, вкусить крепкого импортного алкоголя и подрыгаться под техно у диджейской стойки.

«Я всегда ему говорила, чтоб шёл туда, куда тянет. Если он хочет сказать, что охранять тупой супермаркет от мелких краж и лизать обувь дядюшке-директору – это то, куда его тянет, то пусть не обманывает меня, а укажет на дверь, и я уйду, не обернувшись».

«Дневник Лизы», пропитанный слезами и переживаниями, делал мою рабочую среду неспособной к существованию. Люди, которые злятся, если вежливо просишь их раскрыть неубранный в камеру хранения пакет, сменщики, начальство. Их корона, кажется, упирается в потолок. Поиск объекта унижения с утра до следующего утра – суть их работы.

«Его ноги, от стопы до бёдер, – пишет Лиза, – эталон мужского достоинства. Будь я обладательницей длинных тонких ног, ни один модельный журнал не дал бы мне возможность избежать сотрудничества. А Кирилл лучшие годы просаживает в ЧОПе».

Слёзы, текущие ручьями по подушке. Строки, выплеснутые причиной этих слёз.

Сегодня у меня заказывают серии фотографий по шесть-семь раз за день. Иногда я могу час или два сидеть возле дома на лавочке с книгой в руках. За плечами рюкзак, в котором телефон и зарядное устройство, пара книг и наушники. Порой я забегаю в ресторан и заказываю любимую пасту «болоньезе» с крепким эспрессо и более ни о чём не думаю.

Я трачу столько времени на обед, сколько захочу. Сегодня я потратил полчаса, а завтра могу отложить работу и занять обедом весь день. Всего каких-то два месяца дали моей прежней жизни увесистого пенделя под зад. Всё, чем я работал, чем жил до – растворилось в кошмарном сне. Весь свет вылился наружу, как только я закрыл глаза на глупые предрассудки и страхи опозориться перед людьми.