Маятник Судьбы

Подъемная машина вовремя не выключилась, трос оборвался и я стремительно, без парашюта, приземлился на кучу новых белых кирпичей. При этом непонятным образом моя левая рука оказалась под задним местом и приняла на себя всю силу удара. Неимоверная боль пронзила тело, а когда я посмотрел на свою конечность, увидел самый настоящий перелом. Рука выглядела неестественно кривой. Произошло сие событие около шестнадцати часов дня в воскресенье. Прибежал домой, мама сразу потащила меня в поселковую больницу, где трудился единственный хирург по фамилии Коломин. Странное совпадение, но именно в его дочку в школьные годы я оказался по-детски влюблен. Свой законный выходной врач проводил на рыбалке, значит, придется терпеть невероятную для ребенка боль до понедельника.

А родителям утром в пять часов необходимо идти на работу, на ткацкую фабрику в селе Кибердино, расположенном в двух-трех километрах от нашего дома. Весь вечер и ночь я просидел на кухне за обеденным столом при включенном свете и при этом тихо стонал. Отец пытался спать, а мать каждый час вставала и проверяла мое самочувствие. А оно практически отсутствовало… Боль реально сильная, казалось, что от руки она расползалась по всему телу, заполняла все его органы, включая голову, ни на минуту не давая возможности забыться. Шину наложить никто не догадался, хотя она могла бы облегчить страдания, и я терпел, как мог, что называется из последних сил. Впервые в жизни появилась спасительная мысль, что рано или поздно это все закончится…

Она, кстати, помогала мне и позже, когда становилось нестерпимо тяжело или больно. Практически не поспав, Юрий Логинович на работу все-таки ушел – в те времена нарушители наказывались очень строго, а мать решилась на прогул. В восемь часов утра мы уже сидели в больнице, ждали, когда проспится мой несостоявшийся тесть. Он оказался высоким и широкоплечим мужчиной с доброй улыбкой, а белый халат добавлял ему доверия с моей стороны. Привязав за плечо полотенцем пострадавшую конечность к ручке двери медицинского кабинета, хирург неожиданно для меня с силой дернул за кисть. Что-то хрустнуло, боль пронзила насквозь все тело, но зато рука приобрела более естественный внешний вид. До сих пор помню, что при падении случился перелом лучевой кости. Доктор наложил временную шину и повел в рентгеновский кабинет – проверить результат своего труда. Однако он ему, видимо не понравился. Ничего мне не объясняя, он снял шину, и попросил опереться больной рукой о стол, и та опять стала совсем кривой со всеми сопутствующими ощущениями. Вторая попытка поставить кость на место оказалась более удачной. Наложили гипс, и целый месяц я гулял, как раненый боец, с подвешенной на бинтах рукой.

…Когда закончил описывать этот случай, задумался… Мысль развивалась вслед за дальнейшими размышлениями о справедливости. Не той – субъективной, человеческой, а высшей, порой для нас непонятной. Сделал когда – то больно другому, не возмущайся, когда и самому станет больно… Мелькнула догадка: может это наказание небес за загубленного воробья? Или за иконы? Или за какой-то другой неблаговидный поступок, который и в голову-то пока не приходит? Но ведь все люди, за редким исключением, совершают иногда явные нарушения десяти библейских заповедей. Получается, что человечество постоянно терпит наказание от Бога? И в чем тогда смысл, что он создал нас такими? Дал нам свободу выбора в поступках, а теперь наказывает? Уснул я с мыслью, что, по-видимому, методом «кнута и пряника» Он делает нас лучше, спасает от самих себя…

…Однако наша детская банда не только хулиганила, а и занималась иногда общественно полезным трудом. В возрасте двенадцати-тринадцати лет я в поселковой библиотеке, а посещал я ее регулярно, взял почитать книгу «Тимур и его команда» Аркадия Гайдара. Прочитал сам, дал почитать друзьям,…и решили мы, кроме меня Мишка Снагин, Колька Петухов и мой брат Виктор, продолжить инициативу главного героя. По весне ночью вскопали землю на огородах пожилых людей. Правда, участки отобрали только те, что находились перед домом, а не за забором. Одна неблагодарная старенькая женщина, не поняв благородства нашего поступка, написала заявление поселковому участковому. Мол, «незнакомые граждане пытаются отнять у меня участок земли и уже вспахали его»… Тогда я впервые понял, что добро почти всегда наказуемо. Тимуровская команда прекратила существование…

И я, и все мои друзья любили животных, а лошадей так просто обожали. Прокатиться на спине одной из них являлось мечтой любого подростка. У меня появилась идея, озвучил я ее всем бывшим «тимуровцам»:

– Пацаны, давайте на летние каникулы устроимся работать в колхоз на конюшню. И денег заработаем и на лошадях покатаемся досыта.

Идея понравилось, никому и в голову не пришло, что в таком возрасте на работу никто не возьмет. Однако выбрали колхоз поближе к поселку и явились к председателю. Его кабинет нам показался большим, а сам он очень важным. Дрожащим голосом я заявил:

–Дяденька председатель, возьмите нас на работу, на конюшню не пожалеете…

– Ну, взять вас официально я не могу, малы больно. Да и конюх у меня есть. Но я могу его попросить, чтобы разрешил вам помогать ему. Будет от вас польза немного и денег дам. Приходите завтра часикам в восьми утра прямо на конюшню.

Большего-то нам и не надо. Прибежали минут за двадцать до назначенного времени, страсть как поработать хотели. Конюх дядя Вася, мужчина, лет шестидесяти с доброй улыбкой на лице выдал каждому из нас вилы и деревянные носилки, показал стойло, из которого мы должны вычистить конский навоз, скопившийся за зиму. Взялись за дело бойко, но часа через три силы кончились. Сидели на улице, грустили, глядя на лошадей, которые паслись поблизости на лугу…

Конюх понял наше состояние и предложил:

– Мальчишки, хотите для отдыха, вам разрешу на лошади верхом покататься?

Я с гордостью поглядел на друзей, мол, я вам говорил и солидно ответил за всех:

– Только вы уздечку сами оденьте как надо, чтобы управлять конем.

Дядя Вася привел пару самых тихих старых лошадей с прогнутыми от возраста спинами. Снарядил их, как мы просили и подвел к телеге, стоящей на улице, чтобы мы могли взобраться на высоченное животное. Я и Колька Петухов уселись первыми, ногами обхватили теплые лошадиные бока. Закричали дружно:

–Но!

Команду сивки бурки выполнили и не спеша пошли, переваливаясь с боку на бок. Уздечек слушались, нужные повороты выполняли, но бежать галопом не хотели ни за какие коврижки. Накатавшись и попив водички с колодца, вновь принялись за тяжелую работу. Вилы втыкались в навоз уже неглубоко, а положить его на носилки становилось все сложнее.

Однако мы так легко не сдались, пришли и на другой день и на следующий. Среди небольшого табуна выделялась молодая, судя по бодрому шагу и внешнему виду лошадь черной масти. В очередной перерыв я спросил у конюха:

– Дядя Вася, а можно мне вон на той лошади прокатиться?

Конюх засмеялся и ответил:

– Вообще-то это конь, а не лошадь. И он не любит, чтобы на нем сидели. Сильно строптивый, может и скинуть с себя ездока, покалечить.

Мы продолжили трудиться. При этом внимательно осмотрели весь табун. Разницу между конем и лошадью поняли, как и то, что жеребец-то всего один. Конюх куда-то ушел, а мы сами одели на коня уздечку и подвели к телеге. Он-то, наверное, думал, что его запрягать хотят и не сопротивлялся, а когда я вскочил на спину, взбрыкнул. Сначала подпрыгивал задними ногами, пытаясь меня скинуть с себя. Затем метнулся вправо-влево, но я цепко держался ногами. Кстати сказать, седла на конюшне мы не видели. Поняв, что имеет дело с упрямым ездоком, конь рванул в галоп. Как мы быстро летели по травяному полю, у меня земля мелькала перед глазами, адреналин просто зашкаливал. Конь промчал не менее двух километров почти до леса и перешел на шаг.

По моей команде развернулся, я дернул уздечку на себя, требуя увеличения скорости, и мы поскакали обратно. У конюшни перед стоящей телегой виднелась не очень глубокая канава. Рядом стоял вернувшийся дядя Вася. На его глазах конь в прыжке перемахнул через яму и как вкопанный встал у телеги. Я по инерции чуть не перелетел через голову строптивца, но удержался и слез с него по своей инициативе. Впоследствии конюх еще несколько раз позволил мне прокатиться на коне. Удивительно, но тот меня слушался и выполнял все команды. Дядя Вася сказал:

– А ты молодец! Ты его объездил. Только председателю не говори, а то мне попадет.

В итоге покатались-то на славу, а очистить от навоза за целую неделю смогли лишь два стойла. На большее сил у нас не хватило, и мы…явились вновь к председателю за расчетом. Похвалил нас начальник за труд, а меня и за то, что смирил коня, дядя Вася все-таки проболтался, дал на прощание денег, но…только на конфеты…

Отец длительное время работал помощником мастера на кибердинской ткацкой фабрике в соседнем селе, мать Александра Яковлевна, там же – ткачихой. Чуть больше ста рублей в месяц получали они от государства, самого богатого, сильного и гуманного в мире. Что на эти деньжонки можно купить трем мальчишкам, которым хотелось и велосипед, каждому свой, и лыжи, и коньки… Одежду братья донашивали после меня, так как мне повезло родиться первым. Средний брат Виктор появился через три года, а Андрей – через целых восемь. Помню в магазин поселка Нерль, где мы проживали, привезли коньки на ботинках, моего размера. Мне стукнуло примерно тринадцать лет, столько же стоили и они – целых тринадцать советских рублей, и позволить мне такого подарка родители не могли. Но после того как я увидел подобное достижение цивилизации, кататься на валенках с коньками – снегурками на веревках, уже не мог. Мать, видя страдания старшего сына, сделала коммерческое предложение. В летние каникулы по утрам я должен собирать пустые бутылки из-под водки и отдавать ей. Выручка целиком поступала в мой карман. Такой заключен устный договор.

И все лето, пока друзья еще все спали, в восемь часов утра я на велосипеде объезжал места, где обычно любили выпивать мужики из рабочего поселка. Мог встать и раньше, боясь, что другие охотники за пустыми бутылками лишат меня моей мечты. Приезжал сначала в центр в поселковый парк: там под каждым кустиком, прямо на газоне иногда организовывалось застолье. Как радовала детский глаз лежащая в густой траве, еще покрытой утренней росой, эта зеленая или прозрачная тара! Затем – железнодорожный вокзал; там тоже что-то вроде парка, да и лавочки для людей, ожидающих поезда, зачастую использовались не только по прямому назначению. А домой возвращался по установившемуся маршруту, вдоль железнодорожных путей, по обе стороны которых находились лесные посадки, места щедро пополнявшие мою добычу. В общем, к осени коньки мне справили.

Возле леса, километрах в двух от поселка, еще летом я приметил овраг с водой. В самом поселке пруды находились в нескольких местах. Однако мы почему – то любили кидать камни в первый лед, стараясь пробить его, и сильно повреждали ледяную гладь. Рано поутру, как только установился первый ледок, я один с новыми коньками рванул на овраг – испытать радость катания по нетронутому перволедью. С одной стороны оврага стоял густой смешанный лес, с другой – колхозное поле, за которым виден наш поселок. Я выписывал замысловатые круги, оставляя после себя резаный след, а душа ликовала. Лед слегка потрескивал и прогибался под весом тела, но страха провалиться в воду не существовало. Сейчас мне совершенно очевидно, что именно так выглядит простое, настоящее счастье, а не куча денег в закромах!

…С каким удовольствием испытал бы я подобное чувство позже, когда оказался, ограничен во всем, …даже в праве на передвижение! Но там свобода, а здесь – неволя. Ведь именно в отсутствии всех благ понимаешь, как мало порой надо человеку для ощущения счастья на душе… Порой из окна камеры увидишь дерево, даже не целиком, а какую-то его часть и испытываешь необъяснимую радость. Траву по дороге в баню хочется потрогать и погладить, ну, естественно, в летнее время года. Кстати, в бане обливаясь горячей водой и смывая с себя накопившуюся грязь, тоже испытываешь «праздник на сердце»…

А лыжи отец нам всегда покупал сам, каждому свои, и никогда не ругался, когда мы их ломали, катаясь с крутых гор. А если и ругался, то не сильно и очень редко наказывал. Лишь иногда, несмотря на его демократичность, я умудрялся добиться ремня. И каждый раз – за дело! Экзекуцию он проводил по следующей схеме: зажимал мою голову своими ногами и по голому месту, на котором сидят, прогуливался несколько раз кожаным ремнем. Порой оставались синяки, и сидеть после этого не совсем уютно. Но не помню случая, чтобы я обиделся на него – наверное, потому что все – таки осознавал справедливость и крайнюю необходимость такого метода воспитания.

…И как не хватало этого ощущения там, в холодном каменном склепе! В смысле – ощущения справедливости наших ограничений, навязываемых практически во всем. Ведь я и мои друзья точно знали, что мы невиновны в преступлениях, в которых нас обвиняли. При этом и мы же сами должны свою невиновность доказать, хотя по закону-то обязанность доказывания лежит на следствии… Однажды пришедший в тюрьму батюшка из местного храма убеждал меня:

– Ну и что, что вы невиновны в этих деяниях, значит, виновны в других. За них-то вас Бог и наказывает.

А ведь он может и прав…

Учеба в школе для меня особых сложностей не представляла, хотя определенное трудолюбие приходилось проявлять, особенно в старших классах. Я ежедневно, без давления со стороны родителей, учил уроки, если что-то не понимал с первого раза, перечитывал снова и снова, пока в голове все не вставало на свои места. А вот дружил не с теми, кто хорошо учился, а с ребятами бойкими или, как их еще называли, уличными хулиганами. Бывало, на каникулах возникнет вопрос, кто и как закончил год или четверть. Друзья начнут хвастать своими двойками и тройками, считая это какой- то лихостью, а я молчал. Мне «хвалиться» оказывалось нечем: в дневнике красовались одни четверки и пятерки… Правда, по поведению за четверть случался неуд, да и то не каждый раз.

Зато в школьных конфликтах между мальчишками я участвовал всегда, во всех драках и разборках, иногда даже в роли их зачинщика. Вообще физически, где то до четвертого класса средней школы рабочего поселка, где проживала наша семья, я считался одним из самых сильных. А вот после летних каникул, придя в школу в пятый класс, увидел, что все мальчишки вытянулись вверх и окрепли, а я как-то остался почти таким же. Однажды даже проиграл в небольшой потасовке парню, которого всегда до этого легко «ставил на место». Тут и взыграло мое самолюбие: каждое утро стал отжиматься от пола, заниматься гантелями, которые где-то нашел по случаю, подтягиваться на крепких сучках деревьев. В итоге статус-кво оказался восстановлен, а заодно, и по физкультуре в дневнике основной оценкой стали пятерки.

Классным руководителем в восьмом и девятом классах у нас была преподаватель физики – Нина Георгиевна Гордеева, серьезная, умная женщина и очень хороший учитель. Она часто мне говорила: «Умная голова, да дураку досталась». Правда, я всегда слышал только первую часть предложения и воспринимал ее как похвалу. Как-то я пропустил по болезни дней десять, и по всем предметам быстро восстановил свои знания, а вот по физике не получалось. Нина Георгиевна решила поговорить со мной наедине:

– Вот, погляди, Володя, ты пропустил две важных темы по моему предмету, а на них опираются последующие знания. Поэтому, чтобы подтянуться – либо сам изучи, как следует пропущенный материал, либо оставайся со мной после уроков, будем вместе разбираться.

Гордыня не позволяла принять помощь. Неделю читал и перечитывал я эти главы в учебнике по физике, пока не понял их основательно, и отличные оценки вновь заполнили дневник. Мне всегда нравились точные науки – математика, химия, физика, увлекла и астрономия, но к ней в школе даже у преподавателей преваулировало отношение как к второстепенному предмету. А жаль – звезды меня всегда манили…

…К месту сказать – упорство в изучении чего-то мне непонятного сильно помогло мне и в дальнейшем. Когда пришлось сражаться за свою свободу. Ведь первые эмоции после прочтения уголовного дела, ощущались какие? «Да вся эта бредятина на суде развалится сама собой». Сейчас-то я точно знаю – не развалилась бы. Жизнь заставила понять «логику» людей, которые, на мой взгляд, ею и не обладали. Затем пришлось тщательно изучить «правила игры» своих обвинителей и…научиться достойно, играть «по их правилам». Закон, прописанный в умных книжках, «правоохранители» научились обходить…

Глава 2. Куда пойти учиться, чтобы сильно не трудиться

На выборе текстильного института сказалось страстное желание матери. Сама она работала ткачихой и представляла меня на месте ее начальника. К этому времени родители переехали из поселка Нерль в Иваново, как я четко понимал – ради будущего своих потомков. Школу я закончил без троек, в душе стремление учиться дальше, а одного меня, склонного к хулиганству, отпустить в большой город они боялись. Маму я любил, поэтому уступил ее надеждам и в 1972 году осчастливил своим присутствием именно это учебное заведение, подав необходимые документы. А ведь собирался ехать в энергетический институт, но родительница ненавязчиво попросила посетить сначала текстильный, мол, поглядишь – чему учат, узнаешь про будущие специальности, а потом и решишь где учиться. Все получилось так, как она и хотела.

Готовился к каждому экзамену серьезно, стараясь полагаться не на память, а вникнуть в саму суть… Однако на физике чуть не «завалился». И не то, чтобы не знал ответов на вопросы билета, а как говорят, напало оцепенение от страха «срезаться». Тем более что в активе уже имел две пятерки, и очень хотелось третью. Преподаватель оказался «в возрасте», опытный и, очевидно, не первый раз встретил абитуриента онемевшего от страха. Он стал задавать наводящие вопросы, но и это не помогало вывести меня из глубокого философского созерцания своей ничтожности. Я уже видел неудовлетворительную оценку, и перед глазами стояла картина известного художника Федора Решетникова «Опять двойка»… Только мать с отцом не картинные, а мои, родные. По сути, ни отец, ни мать за процесс обучения меня никогда ругали, считая, что я развиваюсь в нужном русле самостоятельно.

И тот, от кого зависела моя дальнейшая судьба, видимо догадавшись о моих видениях, спросил о родителях. В те времена негласно, но имело значение «пролетарское происхождение». А предки-то мои самые, что ни на есть рабочие… Поняв, как повезло мне в этом, вдруг вспомнил – зачем пришел, а заодно и ответ на вопрос. И «тут Остапа понесло»: я отвечал так бойко на первый вопрос, что преподаватель никак не мог меня прервать вежливым «достаточно». Так же темпераментно начал озвучивать ответ на второй вопрос, и остановить меня смогла лишь жирная пятерка, которую экзаменатор поднес мне под самый нос, понимая, что я ее не вижу и, надеясь только на мое обоняние. Тогда я впервые понял, что жить в семье, мягко говоря, не очень обеспеченной, не так уж и плохо. Предела моей радости в тот момент просто не существовало …

…Подобный восторг довелось испытать много позже, когда присяжные оценили мои выступления на суде, но подробно об этом расскажу в свое время… А пока сижу на деревянном настиле, вспоминаю все свои победы по жизни и четко осознаю, что всегда больше радовался выигрышам на интеллектуальном «фронте». Победы на ринге во время спаррингов или во время многочисленных драк тоже, конечно, доставляли определенную радость, но не такую, совсем не такую. Моя память так устроена, что серьезные вещи почему-то забываются, а курьезы забыть никак не могу. Но может это просто защитная реакция психики на карцерные условия, когда возникает потребность хотя бы слабо улыбнуться, чтобы не сойти с ума? …

Столько, например, полезных знаний получил в институте, а вспоминаются лишь смешные ситуации. На одной из кафедр преподавал очень строгий педагог, одновременно бывший и нашим деканом. Он страшно не любил шпаргалок. Когда принимал экзамен, то зачастую внезапно вскакивал и бежал меж столов, стараясь обнаружить списывающих неудачников. Иногда ему это удавалось, автоматом в зачетке появлялась двойка и необходимость пересдачи. Однако «голь на выдумки хитра», и один из однокашников, сидящий при сдаче экзамена рядом со мной, сделал шпаргалку на резинке. Она свернута так, что ее можно читать, прокручивая но, не разворачивая полностью. Один конец крепился к шпаргалке, другой – к рукаву рубашки изнутри.

И когда преподаватель вскакивал и бежал по рядам, успев увидеть нарушающего «порядок» соседа, тот просто отпускал шпаргалку, и она улетала в рукав летней одежки. Экзаменатор пытался обвинить его в списывании, но студент разводил руками и клялся, что у него ничего нет. Не сумев разоблачить хитреца, преподаватель возвращался за свой стол, время от времени бросая косые взгляды в нашу сторону. С удивлением он видел, как мой сосед который раз достал «помощницу», но целенаправленное «десантирование» вновь потерпело фиаско. Все сидящие на экзамене еле сдерживали смех. И все- таки, несмотря на хороший ответ изобретателя, получил он только тройку.

…Наступило время прогулки в тюремном дворике и я, выписывая круги в гордом одиночестве, снова и снова возвращаюсь к мысли о суде. Необходимо тщательно готовиться к каждому заседанию, причем самому, без подсказок со стороны. Какая шпаргалка может помочь в подобной ситуации? Кто ее подсунет в нужный момент? Рассчитывать приходилось только на реальные знания, в основном, юридические… Конечно, имелись записи. Много записей – в толстых блокнотах и тетрадях, на листах и листочках. И всем этим я имел право пользоваться, но необходимо при этом довольно быстро ориентироваться. Каждую минуту знать, где находится ключик от дверей, ведущих на волю. И правильно преподнести найденную информацию. Даже интонация порой имеет значение…

В институте встречались и «добрые» учителя. Один старый – престарый профессор по фамилии Горьков, продолжал преподавать только ради своей не очень старательной дочери, моей одногруппницы. К тому времени он обладал плохой памятью, и во время лекции зачастую путался, забыв, на чем остановился. Перед экзаменом напутствовал студентов примерно так:

–В первый день читайте учебник, во второй полдня читайте, полдня отдыхайте, а на третий, сходите в кино. На экзамен берите шпаргалки, лекции, книги, пользуйтесь открыто, но спрашивать буду строго.

А преподавал он теоретическую механику, и книга по данному предмету оказалась весьма объемистой. Конечно же, к экзамену никто не готовился, и даже не писали шпаргалок. Однако разрешение – разрешением, а учебник я положил не на стол, а себе на колени и спокойно списывал ответы на свой билет.

Зрение в отличие от памяти, у преподавателя не испортилось, и он негромко сказал мне: – Ну что вы себе жизнь усложняете? Положите учебник на стол, так удобнее будет.

Внимание всех студентов сосредоточилось на моей персоне. Поборов стеснительность, я последовал совету профессора, но так разволновался, что списал не тот ответ, совсем не тот. А должен в результате долгих расчетов получить какую-то конечную формулу, которую преподаватель наверняка помнил. Видно, сам лукавый внушил мне ничего не переписывать, а просто к неверным расчетам в конце приписать правильную формулу.

Достаточно бойко я ответил на вопрос экзаменационного билета, но не своего, а абсолютно другого. В конце выступления выдержал многозначительную паузу и выдал:

–Далее в результате несложных математических расчетов мы получаем нужную формулу… Аудитория замерла. Профессор минут пять смотрел на меня в упор, оттягивая, как мне казалось, мою неминуемую гибель и наконец, произнес:

–Убедительно, убедительно.

И… в моей зачетке появилась первая нечестная пятерка.

…Записи – записями, но в карцере – отбой, двадцать два часа, и надо дать отдохнуть своему голодному организму… Над дверью тускло светит «ночничок». За окном всю ночь слышны крики «дорожников», людей ответственных за тюремные «дороги». По ним идут записки, продукты питания, одежда нуждающимся, иногда алкоголь. Удивительно, но на жестких досках и матраце в шишках я засыпал как младенец. И это несмотря на протестующий желудок. Может потому, что перед сном приучил себя читать вечерние молитвы? А поутру решил сам себя подбодрить и развеселить давнишними историями. Перечитал, что-то исправил. Улыбки, тем не менее, чтение не вызвало. Вспомнились и другие события, казавшиеся в свое время очень смешными…

Однажды на семинаре по физике молодой, интеллигентный преподаватель вызвал к доске студента Тропина, сына директора какого-то крупного предприятия в Иваново. Следует отметить, что потомок серьезного руководителя не отличался таким же серьезным мышлением. Ему предстояло произвести расчеты, по какой- то задаче. Тропин долго и старательно писал на доске, считал, высчитывал и никак не мог свести концы с концами. А преподаватель в задумчивости ходил меж столов, заглядывая в наши тетради и смотря, как мы решаем ту же задачу. Затем в какой- то момент мельком глянул на доску и громко произнес весьма матерное слово: