Кающихся грешников нельзя отталкивать

Какими были эмоции Надежды на этот раз, не известно. Возможно, мысленно она по привычке обзывала всех жён Кольцова, наплодивших ему детей, клушами и крольчихами, а, возможно, ждала, когда он в очередной раз разведётся и они пойдут по миру, нищие, ведь на алименты у Сергея уходила чуть ли не вся зарплата, зато примкнувшие к местному высокому бомонду.

Больше я Надежду не видела, потому что перебралась в Москву, работала в модном журнале и только изредка переписывалась по электронке с некоторыми из своих друзей. Как-то одна из подруг, только что отметившая полтинник, прислала мне фотографии со своей вечеринки по этому поводу. Подруга работала коммерческим директором книжного издательства, поэтому среди её гостей были сплошь местные знаменитости – известные журналисты, главные редакторы газет и журналов и даже пресс-секретарь мэра города. И вдруг среди этой блистательной публики я увидела знакомое лицо. За столом сидела уже почти забытая мной Надежда.

Она была всё так же худа и стройна, только печать времени всё явственнее отражалась на её лице, она выглядела, как бы это помягче сказать, несколько потрёпанной жизнью. Кожа в лёгком макияже всё так же просвечивала краснотой, морщинки обрисовали глаза и губы. Всё тот же прикид – джинсы и свитерок в обтяжку, небольшой кулон на цепочке. А самое главное какой-то затравленный взгляд, она сидела за столом в одиночестве с ощущением то ли неприкаянности, то ли отстранённости от всего и от всех.

Я подумала:

– Надо же, пробилась чуть ли не на самую вершину местного бомонда, может устроилась работать в издательство. Только куда исчезла эта ироничность взгляда, это видимое превосходство над окружающими. Ущемлённость в ней какая-то, будто ущербность или откуда-то взявшиеся комплексы.

Подруга позвонила, и мы с ней поболтали о её вечеринке, а потом я спросила:

– А как оказалась у тебя на банкете эта Надя, что жила одно время с нашим Кольцовым?

– Надька-то? Да я и сама не понимаю. Просто она ведь везде вхожа. И к нам всё ходила, намекала, что она фотохудожник и могла бы у нас работать, – отвечает подруга.

– Так ей ведь уже больше полтоса, она года на два старше нас, куда ей фотографом, – удивилась я.

– Да в том-то и дело, главное не умеет она не фига, только изображает из себя даму полусвета.

– Чего ж ты её пригласила? – снова спрашиваю я.

– Ну так как-то получилось. Я при ней сказала кому-то про день рожденья, а она сразу – что вам подарить? Ничего, говорю, не надо. Она спрашивает, а Кольцов там будет? Я говорю, что будет. А она и заявляет – тогда мы с ним вместе придём, он, мол, недавно развёлся и вернулся ко мне. Представляешь? Ну что я скажу? Говорю – хорошо, мол, приходите. Кольцов-то как раз и не явился, ушёл в очередной запой, а она тут как тут.

– Да, всю жизнь она, несчастная, себя ищет и, кажется, всё найти не может.

– Что ты, плохо её знаешь, Надька эта на банкете подцепила главного редактора рекламной газеты и с ним ушла, так что мы её ещё увидим.

А потом, отключив телефон, я думала о том, как странно складывается судьба. Красивая, ироничная, хваткая женщина, все время стремившаяся примкнуть к элитному обществу, оказалась совершенно одинокой на чужом празднике жизни. Жалеет ли она о том, что не стала такой же «клушей», как многие из нас, сумевшие совместить семью и работу, мужа, детей и карьеру? И вдруг решила, а чего это я собственно о ней сокрушаюсь. Это у нас всё было, а у неё, может быть, всё ещё впереди. Какое символичное у неё имя – Надежда. Она и сейчас, на шестом десятке, не теряет надежды на своё светлое прекрасное будущее. Надежда не теряет надежду, наверное, это и есть её судьба.

Ссора

Сергеев поссорился с женой. Нельзя сказать, что они не ссорились раньше, всякое бывало за двадцать лет совместной жизни, ссорились, конечно, и даже ругались, злились друг на друга часа два, а потом как-то так получалось, что обида забывалась, впрочем, как и сам предмет ссоры, иногда даже и вспомнить не могли, с чего всё началось. Думали потом вместе, чего психовали, кто первый начал, то ли он выпивший пришёл, и она завелась, то ли сам на неё рассердился, что зачем-то перекрасила волосы в рыжий цвет, который он терпеть не мог. В общем, если разобраться, всё это мелочи. Но на этот раз что-то зацепило так, что жена заявила вдруг:

– Всё, ты мне надоел! Поеду отдохну от тебя к маме.

Сергеев вспомнил, что в молодости многие жёны, недовольные мужьями, тоже уезжают к маме, во всяком случае, так показывают в телесериалах. Но у них до такого никогда не доходило. Да и вообще, жили они мирно и дружно. Ссоры эти, о которых он вспоминал, были редкостью. Ему всегда казалось, что они с Машкой понимают друг друга с полуслова, а, может быть, даже без слов – только он подумает о чём-то, а она тут как тут – то же самое вслух скажет.

Они оба любили свой дом, своих детей, которые уже выросли и жили отдельно. А когда-то они все вместе ездили на море, в лес по грибы, вместе строили дачу. С женой любили путешествовать по разным незнакомым местам. Не за границей, нет, здесь в России полно всего интересного. То поехали в поезде на Байкал, ехали неделю, смотрели на страну, день побыли на озере, попробовали легендарного омуля, полюбовались красотой и величием огромного водоёма и тут же отправились обратно. Как-то поехали на Валдай к истокам Волги, и потом путешествовали по реке от истоков до устья, а в другой раз по каналам из Волги в Питер. Они любили бродить пешком по Москве, открывая для себя знакомые по литературе места, а то и совсем не знакомые здания, но удивительно прекрасные в своей архитектуре прошлых веков.

Они читали одни книги, были завсегдатаями библиотек, музеев, новых выставок. А иногда просто гуляли по московским паркам, меняя маршруты – Нескучный, Измайлово, Сокольники, современный, полюбившийся им обоим Музеон.

Что же случилось? Почему вдруг такая ссора, перешедшая в её отъезд? Как всё началось? Он мучительно пытался понять, что произошло. Может быть, накопилась какая-то усталость? Может, при всём их взаимопонимании они наскучили друг другу, как-то отдалились?

Дома жена всё время занималась какими-то делами – готовила, возилась со стиральной машинкой, что-то вязала, зашивала, гладила. На прикроватной тумбочке всегда лежало несколько книг с закладками, читала то одну, то другую под настроение. В последнее время стала больше смотреть телевизор, то какие-то, на его взгляд, тупые сериалы, то канал «Культура», где вечно шли литературные беседы, старые спектакли.

Он пытался иронизировать над ней:

– Смотришь каналы для домохозяек?

В принципе вопрос был риторическим, ему было не так уж и важно, что там она смотрит, потому что у него появилась в последнее время другая страсть – интернет. Он и сам не заметил, как подсел на эту увлекательную штуку. Жена ворчала, что он, ещё не умывшись, хватался за компьютер, что часами сидит в туалете, забыв, зачем там оказался, потому что читал какую-то дребедень в своём гаджете.

Он оправдывал себя, что читает только ту информацию, которая нужна ему для работы, делал закладки на сайтах «Хорошие новости», « Новинки техники» и прочих. Но она, подходя к нему неслышно, когда он поздно вечером на кухне сидел уставившись на экран, видела, что читает он всё подряд.

– Неужели ты не понимаешь, что интернет – это помойка. И этими помоями ты забиваешь себе голову? – говорила жена.

– Ну ты же смотришь свои тупые сериалы, – реагировал муж.

– Я смотрю не все сериалы, есть среди них и неплохие, – парировала жена.

– А я читаю только то, что мне необходимо, – упирался муж.

Упрекать его в чём-то другом ей было сложно, да и невозможно, пожалуй. Он не пил, не курил, цветы, правда, не носил, но регулярно мыл за собой посуду, выносил ведро и часто ходил по магазинам. Ну а к тому, что капал кран на кухне и кое-где выцвели от времени обои, она уже привыкла. Кому сказать, не поверят – муж положительный, а жена наезжает, не даёт посидеть в интернете.

Ей хотелось обсудить прочитанную книгу, а он и не успел прочесть. Зато, когда пытался объяснить ей суть происходящих перемен в климате планеты, она почему-то не хотела его слушать. Она стала намекать ему, что человек, мало читающий художественную литературу, становится бездуховным. А он злился, считая себя вполне духовным человеком и говорил ей, что невозможно жить в современном мире, не понимая процессов, которые происходят вокруг.

Она издевалась и приводила в пример анекдот:

– Кто у вас глава семьи?

– Конечно, муж. Жена ведь моет, стирает, убирает, а он решает глобальные мировые проблемы.

В первые два дня, когда жена уехала, Сергеев даже не очень переживал, думал – отдохнёт от дома день-другой и вернётся. Еды она наготовила, дома стояла тишина, никто не мешал ему шерстить интернет – пандемия коронавируса, глобальное потепление, выборы президентов и парламентов, демонстрации феминисток и локальные войны, – столько всего происходит в мире.

Начитавшись, задумался, а что-то жена не возвращается и даже не звонит. Первому звонить не хотелось. Решил, не посмотреть ли телевизор, что там она находит всё время на канале «Культура». Он включил канал, где шла передача о поэте Евгении Винокурове, читали его стихи. Он стал слушать:

«Присядет есть, кусочек половиня,

Прикрикнет: – «Ешь!», я сдался – произвол.»

Он вдруг вспомнил и ярко представил, как жена, когда садится за стол обедать, берёт кусочек хлеба и, прежде чем есть, всегда разламывает его на две части. А он сам обычно долго возится – моет руки, достаёт специи, приносит из комнаты телефон. Тогда она, не вытерпев, прикрикнет, бывало – ешь давай! И он прекращает возню, берёт ложку и начинает есть.

А артист в телевизоре продолжал:

«Она гремит кастрюлями, богиня,

Читает книжку, подметает пол.»

Ему показались несочетаемыми слова богиня и пол, как-то это не совмещается, возвышенное «богиня», с таким обыкновенным «подметает пол». А сам тут же вспомнил, как просыпается по утрам от позвякивания посуды на кухне и на душе становится приятно от того, что она где-то рядом, варит кофе, напевая что-то тихонько.

И в результате следующая строка поэта поразила его совсем:

«Бредёт босая, в мой пиджак одета,

Она поёт на кухне поутру…»

Поэт как будто подслушал его мысли, а, может, это он угадал, что скажет автор стихотворения дальше – она поёт на кухне поутру. И поутру, и вечером, когда готовит ужин, подпевает включённому радио.

– Что это? Как можно в простых словах передать столько чувств, нарисовать такую картину, которая оказалась мне так близка, – думал Сергеев.

А дальше было совсем и непонятное, и трогательное одновременно:

«Любовь? Да нет! Откуда?! Вряд ли это.»

– Конечно, какая любовь, просто уже привычка, уже не юношеское восприятие, уже родство, совместное бытие, – более спокойно подумал Сергеев.

Но последняя строка стихотворения просто убила его своей простотой и правдой:

«А просто так: уйдёт – и я умру.»

В сердце что-то защемило, и Сергееву стало страшно. Он подумал, что так и есть, если жена уйдёт от него совсем, он просто не сможет жить без неё. И ещё он думал, какая сила в небольшом по сути стихотворении, которого он раньше никогда не слышал, какая удивительная правда.

Ему захотелось узнать, как называется это стихотворение. Передача уже закончилась, он не успел прочитать титры и стал придумывать название сам. Наверное, всё просто – «Жена». А, может быть, более возвышенно – «Богиня», ведь у автора прозвучало это слово, хоть и мимоходом как-то. А, может быть, Евгений Винокуров назвал стихотворение «Любовь». Потому что, хоть он и оговаривается, что вряд ли это, но ведь на самом деле это всё и есть любовь.

Он стал лихорадочно набирать в компьютере имя автора и долго искал так поразившее его стихотворение, потому что не точно запомнил первые строчки. И нашёл. Стихотворение называлось очень просто «Она». И Сергеев понял автора – это Она и жена, и любовь, и богиня, и та, без которой жизнь не в жизнь.

И такими мелкими и дурацкими увиделись ему их с Машкой ссоры, глупые обиды, приставания друг к другу с ненужными вопросами и фраза эта её, сказанная назло, «Надоел ты мне», что он схватил телефон, набрал её номер и, услышав родной голос, тихо сказал:

– Машка, приезжай скорее, а то я без тебя умру.

Ностальгия

Поздно вечером, когда Лариса, убаюкав свою неспокойную дочку, могла, наконец, присесть к телевизору, она неизменно думала об одном. И как это так получается, что известные с детства киношные звёзды совсем не меняются с возрастом. Да нет, не то слово, они меняются, но не так, как все нормальные люди, которые естественным образом переходят из детства в юность, из юности в зрелость и дальше… О том, что дальше, не хотелось думать, потому что это будто бы каким-то образом касалось её, Ларисы, которая в последнее время вдруг стала вспоминать о возрасте.

Почему это одни умудряются с возрастом молодеть, другие как бы замирают на высокой единственной ноте, никак не меняясь, а третьи – идут себе и идут, ускоряя свой бег с годами. Несправедливость какая-то получается, те, кто молодеют или замирают, как засушенные в полёте бабочки со своей законсервированной красотой, будто бы каким-то образом продлевают себе жизнь, ведь если ты равномерно стареешь, то и жизнь естественным чередом движется к своему финалу. А моложавые чисто внешне люди и живут по-прежнему молодо, не соблюдая правил возраста, продлевая себе молодость, зрелость, а ведь только на этом отрезке времени и можно жить. То, что было за гранью пенсии, представлялось Ларисе почти что концом существования.

Вот потому и появилась в тайных уголках её души лёгкая зависть к молодеющим кинодивам, ведь сама Лариса была женщиной обычной, шагающей по жизни неизбежно как положено. В свои сорок выглядела она на сорок, ну, может быть, на тридцать девять – цифра, на которой ей вдруг захотелось остановиться. Раньше не хотелось, да просто не думалось об этом, а в день, когда исполнилось сорок, она решила, что отныне ей всегда будет только тридцать девять.

Честно говоря, ощущала она себя на тридцать. Так уж вышло, что с замужеством не случилось, но быть одинокой она не могла и разумно решила взрастить своё подобие от умного и красивого человека. Оказалось, что это не очень сложно, и в канун сорокалетия на свет появилась Дашутка – Дарёнка, подаренная Ларе талантливым и милым интеллигентом, имеющим прочную семью, собаку и дачу. Ни на что из благ Лариса не претендовала и порвала отношения с другом, как только узнала, что ждёт ребёнка.

Общение с юными мамами в поликлинике и на бульваре ставило её будто бы на одну ступень с ними, и Лариса ощущала себя такой же юной, начинающей жизнь женщиной, забывшей о возрасте, делах, работе, которая совсем недавно была для неё главной в жизни, которая отнимала не только время, силы и душу, но как бы ускоряла саму жизнь. Вместе со своими пациентами она проживала за день не только свою, но и их жизни, брала на себя их боли, страхи, проблемы.

Наверное, с таким характером, как у неё, нельзя было быть врачом. Нельзя воспринимать страдания каждого, как свои. Ей не раз говорили, что всё это до поры-до времени, что она сломается, не выдержит и либо уйдёт из медицины, либо зачерствеет, остынет и станет, как другие, равнодушной. Не зря ведь многие врачи-мужчины запивают, другие уходят в коммерцию, в науку. Мужики, как известно, слабее. Однако, она не остыла и даже сейчас, сидя в декретном отпуске, с волнением вспоминала своих Ванюшек, Маринок и Танечек, таких беспомощных без её поддержки.

Наверное, потому раньше и не замечала прожитых лет, морщинок, немодных юбок и каблуков, выбор которых основывался только на принципе удобства. И вдруг сейчас, когда время остановилось, она увидела со стороны себя и других, ухоженных и моложавых. Закрадывалась мысль, что быть моложавой не трудно, должно быть, за спиной богатого супермена, вкладывающего деньги в жену – в пластику, косметику, наряды, но поскольку ей на это рассчитывать не приходилось, думалось, что всё, данное кому-то – внешность, длинные ноги, суперменистые мужья – это просто судьба. А её, Ларисина судьба – это орущий весь день и до боли любимый комочек, едва ещё похожий на человека. И больше сегодня, вроде бы, ничего не надо.

Правда, в какие-то совсем уж расслабленные минуты в связке с мыслями о судьбе вспоминалось нечто давнее и единственное, чем-то светлым и тёплым заливавшее душу, почти забытое и всё же незабываемое никогда.

Сколько лет прошло? Когда она смотрела фильмы, в которых люди расставались лет на десять, а потом не узнавали друг друга, она удивлялась – как может быть такое? Не изменяются люди так сильно за такое короткое время. Да и в любом случае невозможно не узнать того, кого любил, кого знал до мельчайшей чёрточки, до родинки на запястье, до оспинки над левым виском. Ей казалось, что встреть она сейчас того, кого любила двадцать лет назад, она узнала бы его моментально по походке, по голосу, по тому неуловимому, что было только у него – взгляд ли быстрый через плечо, седая ли прядка в русой тогда шевелюре, жест, уверенный и красивый, когда, рассказывал что-то и помогал себе руками. Так не бывает, чтоб не узнать.

А зачем ей собственно его узнавать? Зрелость скоро потихонечку перекочует через очередной рубеж, и ничего уже не будет нужно. Ровесники её снова гуляют парами – дети выросли, кто-то завёл вторую семью и опять идиллия. Но это не для неё. Жгучие брюнетки стареют быстро. И даже если яркие глаза и голос не изменились и всё ещё молоды, ей уже сорок и это всё.

А у него, конечно же, семья, карьера, друзья. Как глупо всё случилось тогда. Как безоглядно откровенничала она с подругой Светкой о том, что влюбилась, что сделает всё, чтоб он ответил на её пока безответное чувство. И он провожал обеих до дома, поскольку были они соседки, и билеты в кино покупал на троих. И когда увидела в окошко, как шёл он в обнимку со Светкой поздним вечером, обмерла и поняла, уже тогда поняла, что судьба совершила ошибку.

Она и сегодня помнила день, когда впервые увидела его. День был солнечным. А как же могло быть иначе? Зима боролась с весной, звенели сосульки капелью, шли радостные, просветлённые люди. И деревья уже оживали, расправляли, напружинивали ветки, цепляясь за шапки прохожих в парке. Заглядевшись на мир, Лариса забывала нагнуться, и ветки тыкались набухшими почками в её воротник. Вдруг кто-то сзади незаметно сдёрнул с её головы вязаную шапку, и волосы, только вчера подкрашенные хной, рассыпались медным потоком по шубе. Даже сама увидела, как засветились, засияли под ярким солнцем рыжие нити.

Прохожие улыбались, а она с недоумением оглянулась. Шапка зацепилась за ветки и повисла на каком-то сучке, а сзади смеялся незнакомый парень. Пока снимала с ветки шапку, он обогнал её и исчез. А чуть позже, подходя к институту, она увидела его впереди. Он шёл и время от времени наклонялся, набирал в горсть снега, лепил снежок и шёл, подбрасывая его кверху до тех пор, пока снег не рассыпался. Потом снова лепил и снова бросал и был будто бы один в этом весеннем мире.

Где-нибудь через месяц или даже позже, друзья пригласили её в кафе. Как это бывает в студенческих компаниях, все были или знакомы, или не очень – из одного института, но с разных курсов, кто-то с кем-то учился раньше. И вдруг она снова увидела его. Он сидел за столом почти рядом с ней, был слегка под хмельком, и не понятно было – узнал он её или нет. Все шутили, смеялись, танцевали, а когда Лариса оказалась с ним рядом, неожиданно для себя сказала:

– Знаешь, я как-то шла по улице, а впереди шёл парень…

– И это был я, – продолжил он, – я кидал снежки и думал, подойти к тебе или нет.

Потом он провожал её до дома. И было им почему-то страшно весело. О чём они говорили? Смеялись всё время – это точно. Он твердил, что исполнит любое её желание. А она просила достать луну, которая висела, кажется, над самой макушкой липы. И он полез за луной. Смешно… Присели на скамейку. Вечер, холодно, весна. А Лариса в лёгких туфельках.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.