Мальчик с котомкой. Избранное

Осужденных – под конвой, и повели на выход из деревни.

Пол деревни провожать пошли. И Платонида с ребятишками Саньковым. То ли жена, то ли невеста, то ли и вовсе – батрачка… Не верилось, что вот так возьмут и расстреляют.

Вот сели на околице и конвоиры, и приговоренные, закурили.. Чего делать, никто не знает, И в самом деле не расстреливать же теперь их. Поорали на суде, и хватит…

И тут нашелся один поумней среди уполномоченных:

– Расходитесь товарищи. Надо их в уезд вести, и судить по закону. У нас сейчас – мирное время. Военно-полевых судов нет.

Тут все, кто провожал и горевал, и кто жаждал расстрела – обрадовались. Жалко мужиков-то, хоть и кричали некоторые: «К расстрелу!»

И повели их в уезд на суд. А до города сорок километров.

Никто не дал подводы везти осужденных. Скоро конвоиры устали, осужденным винтовки передали, чтобы те дальше сами несли свое расстрельное оружие.

К утру пришли в уезд. Вот суд начался.

– В чем вина этих людей? – Спрашивает судья.

– Агитировали против колхоза. Сход решил требовать расстрела.

А про убитого Колесёнка и забыли все.

– Агитация против колхозов – серьезное преступление. – Сказал судья. – Только какие они агитаторы. Они и расписаться не умеют. Дадим им по пять лет каждому и довольно…

…В тридцать втором уже Василий Егорович вернулся в деревню с лесоповалов. Колхозы уже были созданы. А он остался помимо колхоза, не вступал. Да не особо и звали.

Санко Ястребова с лесоповала перегнали в Сибирь за дерзость. Ни письма, ни вестиночки. И только в сорок втором кто-то из фронтовиков принес в деревню весть: погиб Санко в Синявинских болотах, защищая родину от врага.

А Василия Егоровича Долгоусова на фронт не взяли. Не дал председатель колхоза. «Если вы его заберете, нам никуда не бывать!»

Он остался единственным на всю округу мастером по строительству и починке мостов. Вот у него-то в северной вологодской деревне и нашел Николай Житьев работу и пристанище.

Глава 8. Платонида – краса

Хорошо живет Василий Егорович Долгоусов.

И скотинка во дворе мычит да блеет, петух кричит. Сад-огород. Специалист единственный на всю округу. Устроитель мостов. И Никола Житьев при нем в подмастерьях. Есть чему поучиться.

И тут однажды приходит к Долгоусову молодая женщина. И такая она красавица, что у Николы Житьева поплыла голова. Чувствует, еще немного и вовсе себя потеряет.

Что за чары невидимые распространяют вокруг себя эти женщины? Попадется навстречу такой красавице мужик либо парень – атаман, ухорез, забубенная головушка, который с роду никому ни в шапочку, от одного взгляда которого соперники ниже травы, тише воды становятся, а красавица только бровью поведет – и нет больше атамана и ухореза. Есть послушная покорная овечка.

– Нет ли тебе, Василий Егорович, вестей каких от сотоварища твоего Ястребова. —Спрашивает она удрученно.

– Нет, Платошенька ни единой вестиночки. Как угнали его из Архангельской тайги в Сибирь, так, как в воду канул. Трудно ему с таким характером выжить в лагере. Он, Платошенька, трудно. Где бы голову склонить, он ее подымает…

– А мне – то куда, Василий Егорович, деться? Ни жена, ни вдова, ни невеста. Из-за свадебного стола да в кутузку. Как была батрачкой в его хозяйстве, так и осталась батрачкой. Детей в детский дом прибрали.

– Вот уж не знаю, Платошенька, – отвечает Василий Егорович.– А ты замуж выходи. Я бы тебя взял, да стар уж я для тебя. Вот разве помощника моего завлечешь?

А чего завлекать, коли вот рядом за столом сидит Никола Житьев уже завлеченный? С языком деревянным.

– Мне бы, Василий Егорович, поросенка забить надо, – говорит Платонида.

– Шкуру сдавать надо, да и налог заплатить. Надо так делать, чтобы никто не спроведал. Иначе фининспекторы тут же припрутся.

– Завизжит поросенок-то, все-равно услышат.

И тут Никола язык во рту отмочил:

– Я зарежу. У меня не пикнет.

Посмотрела Платонида на Николая оценивающе и говорит:

– Я не знаю, как вы это сделаете. Но пойдемте ко мне на двор, покажу поросенка.

…Поросенок был не велик. Николай наносил в бочку воды, окунул в воду поросенка и в воде перерезал ему горло. Без единого звука прошла все эта операция.

Платонида отрезала хороший кусок мяса Житьеву за старания. И потом всю жизнь почему-то сожалела, что мало мяса дала.

Хотя Долгоусов с Житьевым не успели это мясо на щи переварить, как любовь установила свои порядки.

Николай перебрался на жительство к Платониде. Но проблема осталась: кто такой этот Житьев? В переселенцах не числится, никогда в этих краях не жил, в общем, неизвестно откуда взявшийся человек.

То и дело, прихватят его «органы» – и каталажку. Кто такой, откуда взялся. Так они его бы пристроили: в России много мест, где рабочие руки нужны. Или в Сибирь, или в Архангельск на лесопильный комбинат…

Но тут же Платонида бежит выручать его. Придет к начальнику милиции и в слезы:

– Это хозяин мой, ребенка жду от него!

Отпустят.

Потом другой начальник приходит: «Кто? Откуда?».

Опять Николу схватят и – в каталажку.

Опять Платонида бежит спасать. А к Платониде особое доверие. У нее в документах написано, что она «батрачка». А ради батраков и рабочих все революция сделана.

Долго разбирались, пока не внесли Николая Житьева в списки спецпереселенцев и не отправили работать в лес в Сосновое.

А вслед за ним и Платонида оставила дом Санки Ястребова и за Житьева потянулась в поселок спецпереселенцев.

Зажили хорошо, не богато, но хорошо. У всех огороды, все переженились, живут дружно, из поселка в поселок в гости ходят. Молодые, когда и порадоваться жизни, как не в молодости.

Работать от души и плясать от сердца…

Появился в Сосновом земляк из Уваровки Алексей Муранов, дружок Данилы, который по 24 кубометра древесины в день заготовлял. Это восемь дневных норм!

Как этот Мурпнов лес рубил! Приезжали с Москвы записывать и снимать передовика, опередившего далеко всех остальных стахановцев.

Очень хороший лес тогда был. Этот Муранов делал завал, потом брал здоровенный кол, и до середины дерева он колом сшибал сучки. И уж потом только брал топор.

Сильный был человек. Их не сразу приняли в здешний леспромхоз.

В 31 году привезли пароходом на Выползово. Директор леспромхоза вышел: «Это кто? Украинцы? Украинцев нам не надо, они работать не будут», – сказал.

– Да русские мы, русские.

– Все одно хохлы.

Ну, и повезли их в Костромскую. А когда по газетам стали узнавать, что они стахановцы, перевыполняют нормы, нынешние стали возмущаться: «Костромичи забрали наших людей. Верните их. Они по разнарядке нам назначались.».

Ну, а костромичи не отдают. Вербовщика посылают туда в Костромскую область:

«Вот, дескать, – вы наши. Мы вас хотим забрать, у нас все есть. А здесь у вас школы нет, а у нас школа рядом. Дети в школу будут ходить».

Наши говорят: «А как же мы с сундуками?».

«Да мы дадим вам сколько угодно подвод. Проблем нет, привезем.

И вот Алексей Муранов принял решение о переезде на Вологодчину. Считай, вся Уваровка воссоединялась.

…Жизнь пришла очень красивая, народ целомудренный был… Все работали с радостью и в лесу, и дома: кто сарай рубил, кто хлев, кто погреб…

Собирались жить долго и счастливо.

Глава 9. Осенний карбас

Пошло взрастать родовое древо Житьевых, ветви выбрасывать в разные стороны и края матушки России.

А кто еще малым листочком этого древа трепетал на ветру. этого древа. От Андреянова корня сколько уже наплодилось Житьевых? Не счесть. Не зря враг говорил, что из русской деревни народ не вычерпать никогда.

У Николая с Пдатонидой первенцем стала Клавдия, потом Алексей, потом народился Николай, за ним Катюшка. Успели расплодиться….

Лешка впервые ощутил себя на этой вот речке Дороманке. Он помнит яркий солнечный свет, блики на воде, прыгающие тени. Люди ловят из реки рыбу и бросают ее в ведро. И все смеются и радуются. Лешка еще не мог по-настоящему ходить. Но он помнит, как полз по галечнику, Галечник был теплый и манил разноцветьем. А потом Лешка ухватился руками за ведро и приподнялся. В ведре, играя солнечными бликами, плескалась рыба. Лешка наклонил ведро и оно опрокинулось. Вода, сверкая, побежала к реке и рыба, она была пятнистая, упругая и сильная, тоже устремилась к реке.

И Лешка рассмеялся. И все, кто был вокруг, засмеялись.

И более он ничего не помнит из этой истории.

А потом уже в отпечаталсь в сознании другая картина. Лешка уже одетый, стоит на берегу реки, а с той стороны через брод идут его родители с полными корзинами ягод. Это была черника и малина. И они переходят по сверкающей бликам реке и угощают детей ягодами.

– Кушайте, дети, ягодки сколько сможете. Это вам подарок из леса от зайчат и лисички.

…Река, она как живое существо, работное, строгое, ласковое, обильное присутствует во всей жизни. Батька прислал ему с фронта моток лески и крючки в конверте. Где он взял их на Ленинградском фронте? Уму непостижимо. Они стояли на Вороньей Горе.

До сих пор в интернете можно найти хронику, рассказывающую об артиллерийском расчете братьев Житьевых, умело бьющих врагов. Их было пятеро. В числе их и отец Лешкин. Он уходил весной сорок второго вместе со всеми мужиками Соснового, прежними уваровцами.

Много лет спустя в эти края приехала бригада кинодокументалистов во главе с известной тогда журналисткой Светланой Сорокиной. Они снимали фильм «Не поднятая целина», который должен был подготовить политическую почву к введению земельного рынка. Проще сказать, земля в России должна была стать предметом купли продажи и далее перейти в собственность олигархического капитала.

И вот съемочная группа искала свидетельства ужасного сталинского режима и раскулачивания. Приехали они и в Сосновое. Пришли к Алексею Житьеву в его крестьянское хозяйство.

И какое же у них было потрясение, когда с порога, приходящие люди, переселенцы и их потомки заявляли, что они все сплошь сталинисты.

До сих пор потомки этих спецпереселенцев благодарят Сталина, его политику переселения, которая спасла их сначала от голода 30-х в южных регионах, потом от оккупации. Те территории, на которых жили вчерашние уваровцы, стали местом ужасных боев, потом от мясорубки первого года войны, перемоловшей регулярную армию, а спецпереселенцев начали брать на фронт только в 42 году, потом от голода 48 года.

И, верно. Какие замечательные росли в Сосновом овощи на огородах! Ни каких вредителей не было: ни тли, ни бабочек капустниц, потому что лес сосновый кругом, а сосна обладает особыми бактерицидными свойствами. Репа росла удивительная! Сорняков тоже мало было, потом уж, прошли десятилетия, сорняки развелись.

…И вот война, словно подкосила всех. Затихли на улицах песни, не стало гуляющей молодежи, резвящихся детей. Печаль и озабоченность легла на лица людей.

Весной 25 апреля 1942 на фронт пошли уваровцы. Лешка помнит: это был удивительный день. Яркий, солнечный, радостный…

По реке Дороманке весной, по большой воде сплавляли лес. Зимой его заготовляли, складывали по берегам в бунты. Потом бунты спускали в воду и расходился лес в плотах по всей России. Старались сплавить так, чтобы на реке не было заторов.

Но случались и заторы.

Лешка видел такие заторы: от устья Дороманки на десятки километров вверх.

Бывало, столько леса зажмет на реке, что река становилась сплошь деревянной. Страшное дело!

Весь поселок на заторе стоит день и ночь, разбирает его, пропускает бревна к большой реке, в запань. И ребятишки тоже на заторе. Весело прыгать с бревна на бревно, выглядывать зажатую лесом рыбу, которую легко поймать в это время.

Огромные бревна, отборный сосняк, стоит почти вровень с берегами недвижно. И вот где-то ниже по течению люди разбирают преграду и вся это махина, треща и звеня неохватными бревнами, устремляется все быстрее и стремительнее вниз по течению. Успевай уносить ноги!

…И вот весна сорок второго. Только что закончили сплав. А сплавщикам и лесорубам на фронт надо. И Даниле Андреяновичу – на фронт, уже третью войну одолевать, и сыновьям его, и Алексею Мурановуу и всем, всем, всем, кто может в руках держать оружие. Не сегодня, так завтра. Готовься. Враг подступает к Москве…

Лешка отчетливо помнит эти проводы 25 апреля.

Их было в первой партии тридцать человек. Все пришли как на праздник на берег в хороших одеждах, белых рубашках, с гармошками, кто умел играть. Нужно было попадать в райцентр – село Усолье.

Уставшая от сплава река, уже входила в свои берега, но изредка по ней проплывали молью одинокие бревна. А вот лодки не было. Какой-то раздолбай угнал ее на ту сторону реки и оставил там.

Надо переправляться.

И тут по реке поплыла пачка бревен, собравшаяся крест на крест. Видимо, слишком много леса спускали из бунтов. Вот она и задержалась.

Алексей Муранов схватил багор, зацепил эту пачку, прыгнул на нее и перебрался на ту сторону.

Река все еще играла, течение было быстрое и Муранова снесло метров на двести.

И весь поселок стоял на берегу и переживал за Алексея: сумеет ли добыть лодку, не пропадет ли в бурной реке…

Николай вместе с мужиками стоял внизу у уреза воды, ожидая Муранова с лодкой. А на берегу, на самом высоком месте отдельно от всех стоял, как памятник, вороной конь со всадником. На коне восседал новый начальник лесопункта, присланный откуда издалека, Михаил Травин.

Он по-хозяйски окидывал взором поселок, реку, баб и детей, провожавших на фронт мужей, и ноздри его хищно раздувались. На сердце у Николая стало еще тревожнее. И тут же тревога эта стала закипать яростью:

– Ну, ладно, – сказал он сам себе. – Мы обязательно вернемся и подведем итоги. Кто и чем помог стране?

И вот, наконец, Муранов поднялся, пригнал лодку и принялся перевозить мужиков через реку.

Как в иной мир, из которого нет возврата. По крайней мере нет возврата прежнего мужа, отца, сына… Потому, как война, если не убьет, то покалечит, не покалечит, так искорежит душу…

Всех мужиков перевез Муранов, одна баба с последним рейсом туда уплыла с ним, чтобы вернуть лодку.

А мужики пошли по дороге наверх в сосновый бор. Шли друг за другом, не оглядываясь. На войну пошли.

Так и остались в глазах у Лешки эти сосновские мужики, идущие спасать отечество по той стороне Дороманки..

А на этом берегу – горе, плач и рев непрерывный. Бабы плачут одна перед другой целыми днями.

И платки в слезах, и платки валяются на земле по улице. Ревет-ревет иная, платок потеряет. Да как не рыдать, если в соседних деревнях, на русских-то, местных, которые первыми на войну ушли, уже прислали похоронки. Причем, в подробностях описано было: ваш отец, муж убит так-то и где, ранен смертельно так-то..

Теперь и их мужики ушли на погибель туда. А кто и вернулся, то калекой: без рук, без ног, без глаз…

И потом проходит какое-то время, где-то в 43-м году к осени ближе поднимаются из большой реки по малой два карбаса полуторатонника. И на них горы старых шинелей, бывших в употреблении, и все шинели в крови. Видимо, они с убитых солдат. С фронта.

И тут началась невообразимое. Жуткая сцена: стали разбирать бабы эти шинели. Их приказано было отстирать и привести в порядок, ушить, заштопать.

Одна баба берет шинель, а она вся в крови. То ли с убитого, то ли с раненного жестоко. Зарыдала в голос.

Это отпечаталось в памяти на всю жизнь.

У Кати Мурановой в похоронке на Алексея было написано: «Ранение в живот.»

И она увидела шинель:

– Это его шинель!

Рев и стон стоял на рекой и лесом неимоверный. Рыдали все. Стали искать в этих окровавленных шинелях свои, зная, кто и как из мужей или сыновей ранен был…

Многих женщин без чувств дети домой уводили.

…Николай оставил на плечах Платониды четырех нахлебников. Расставались когда, плакал…

– Как же ты, Платоша, справишься?

И вот леску прислал. Немецкую. Крючков. А до речки пятнадцать метров от порога. Утром Лешка поднимется рано, мать закажет:

– Много не лови. Хватит и одной щуки.

А она уж хлеба творит. Щук на противне запекали. Если же ничего не говорит, тащит и двух или трех. С первого заброса редко, когда не схватит щука. Второй раз, бывает, сорвется, кинет Лешка еше раз. И все равно, наловит столько, сколько нужно.

Стали ту войну переживать… Грибами, ягодами, рыбой, дичью лесной…

Глава 10. Школа сороковых

Первым в Сосновое поселение возвратился с войны оплаканный, отпетый в церкви Алексей Иванович Муранов. У него был позвоночник перебит. Он был в Мясном бору в армии Власова.

Власов армию сдал. Бойцам объявили так:

– Кто хочет домой – идите, а кто желает сражаться за свободу – идите с Власовым.

Дядя Леша рассказывал потом :

– Многие пошли с Власовым, а мы собрались и начали выходить из этого окружения. И я оказался раненым, перебило мне позвоночник при переправе Волхова.

…Ранение было серьезным. У него ноги отнялись и ничего не чувствовали. И вот после похоронки приходит письмо его жене Екатерине Петровне:

– Ваш муж находится в Алма-Ата в госпитале. Он тяжело ранен, инвалид первой группы, на всю жизнь будет прикован к постели. Сообщите: какое будет ваше решение? Желаете ли вы забрать его домой или согласитесь на помещение его в дом инвалидов? Ответьте».

Екатерина Петровна пишет: «Везите его ко мне, какой есть».

Спустя время в Сосновое пришла из города санитарная машина и две медсестры из госпиталя привезли его Екатерине Петровне, принесли на руках, буквально.

Алексей Иванович был не только передовиком, но был весельчаком, замечательным гармонистом. Без него ни один праздник не обходился, ни одна посиделка.

Встречать его буквально все Сосновое собралось, кто не был в лесу.

– Ну, здравствуйте, товарищи переселенцы? Каково вам тут без меня жилось? Вот погодите, поднимусь на ноги, Я вам еще сыграю!

Многие бабы потихоньку утирали глаза.

И вот Екатернина Петровна стала его выхаживать. Добросовестно выхаживать. Постепенно он стал встать на ноги, стал косить, да и не худо косил, такой крепкий на руки-то был, заездки забивал, рыбы много ловил.

Когда его привезли, у него фуражка армейская была, форма, ремни, портупея…

Ребятишки, любопытный народ, к нему приперлись. А он и рад. Так этот детсад от него с утра до ночи не выходил. Ребятишки даже за вином для него в лавку бегали.

А вино он любил выпивать с Иваном Ивановичем, учителем местной школы.

У Ивана Ивановича, было шесть классов образования. Вот его списали из армии и направили в Сосновое. Ребятишек там было много, и все болтались неучами, про школу и учителей не слышали еще.

И вот слух прошел, что в Сосновое едет учитель. А кто такой учитель – никто из детей не понимал даже?

Как-то дети прибежали к Алексею Ивановичу, видят, сидит у него старик. Точная копия Мичурина. А Мичурина тогда знали все. По портретам в газетах. Бородка, шляпа, и в шляпе как гнездышко сверху провалено.

Обступили этого Мичурина, глазеют на него. Он и говорит:

– Ребята, наберите-ка мне черники.

Дети вскочили, побежали. Тут до черники сто метров буквально было. Набрали черники, кто во что. Приносят, он шляпу поставил, чтобы сверху туда в это гнездышко чернику положить. Ребята ему туда кладут, а он ест.

…И вот начались занятия. Лешке тогда было шесть лет, по возрасту он не подходил для школы.

Но как же, все идут: и Люська Резниченко, и Клавка Житьева, Васильченко ребята… все уже в классе. А Алексея Житьева там нет? И он пробился к ним силой, хотя его и не пускали.

Иван Иванович говорит ему:

– Пошел вон отсюда.

Он – ни в какую. Потом ломится еще в дверь Вовка, брат двоюродный. Он опоздал к уроку.

Иван Иванович:

– Опоздавших не пускаем…

И пока он с Вовкой занимался, выталкивал его, а Вовка лезет и лезет, Лешка между ног у него и – на печку. Печка посреди класса стояла. Уж, думает, с печки-то он его никак не сгонит.

А у Вовки – охапка моркови с собой. Дети тогда любили морковью похрустеть. И вот он эту морковь учителю сует, что бы тот пропустил его. Взятка!

Иван Иванович морковь взял, а не пускает, но Вовка все-равно прорвался. Сильный был, хоть и маленький. И Лешку он так же и не мог выгнать с печи.

Лешка на печке разлегся, наблюдает, как учитель урок ведет.

Смотрит Лешка, а учитель начал какую-то ерунду городить. Какие-то палочки, крючочки, кубики, кружочки показывать. Потом до цифр дело дошло.

Стал он спрашивать у Клавки Житьевой да Люськи Резниченко, а они уже переростки, им по 8 лет, а в школе не бывали: «Какая это цифра?».

А они не знают, не могут запомнить. Дошло до девяти. Ну, не знают и все.

А Лешка сверху смотрит и думает: да чего тут не знать? Ему эта наука легко дается. Вот он и говорит с печки:

– Девять, это!

Учитель посмотрел на Лешку, подумал и говорит:

– Верно, слезай, садись за стол.

Лешка, как воробей, слетел с печки, сел рядом с Вовкой, слушает, что дальше будет.

Учитель морковь со стола убрал и говорит:

– Сейчас, дети, будет урок пения.

Все оживились. Все частушек много знали и других песен, которые на гулянках пели родители: «Шумел камыш…», «Хас Булат удалой…»

– Ну, давай ты, Люся!

– Собиралась на гулянку,

Мне наказавала мать:

«Сотона вертиголовая,

Приди хоть ночевать…»

– Достаточно, – сказал учитель. – Ну, вот ты, Володя, руку тянешь. Какие песни ты знаешь?

– Выхожу и начинаю, – запел Вовка противным козлиным голосом,

– а в кармане молоток,

неужели не заступится

двоюродный браток…»

– Нет, – говорит учитель, – не правильно вы поете. Нахватались всякого мусора. Нужно песни петь настоящие.

А никто хороших-то настоящих песен не знает… Да, видимо, он и сам петь не умел. Но поставил в дневнике девчонкам, которые пели, как комары зудели: «Хорошо поют».

А напротив этого класса и жил Алексей Иванович Муранов. Екатерина Петровна купит Алексею Ивановичу от большой любви граненую бутылочку водки. Алексей Иванович Ивана Ивановича зовет в гости, и дети за ним – весь выводок.

Вот они сядут за стол, начнут свои разговоры, а ребятам газет на пол настелют, они и ползают по ним, знакомые буквы ищут. А особенно ищут карикатуры на Гитлера, Геббельса… Геббельса и Гитлера тогда рисовали в виде обезьян. Найдут ребятишки карикатуру и катаются по полу, ухохатываются:

– Вот такие они и есть, образины.

А Иван Иванович с Алексеем Ивановичем зашибают. А у Алексея Ивановича хороший голос был, пел очень громко. Выпьет рюмку, другую, запоет «По долинам и по взгорьям».

– А ну, орлы, становись!

Ребята скорее строиться и маршировать. Всем охота фуражку его на себя водрузить. Но фуражку он свою отдает тому, у кого отец погиб на фронте.

Дальше построит детей в колонну:

– Равняйсь! Смирно! Марш!

Учителя только улыбаются, глядя на новобранцев таких. Кто в соплях, кто в рваных штанах, кто босиком и ноги в цыпках…

Алексей Иванович кричит:

– А ну, запевай.

Тут дети и рады глотки драть.

Так вот и учились в Сосновом.

Весной Иван Иванович говорит: « Первый класс вы закончили, я вас перевожу…»

И все стали думать: куда это он нас переводит? И вообще, что это такое «перевожу»? Вот задачка. А—а, во второй класс.

А понятия, что это такое – второй класс, ни у кого нет. Никто ни писать, ни читать не умеет.

И вот лето прошло. Иван Иванович после летних каникул приезжает, сообщает, что все во втором классе. И он опять начал попивать с Алексеем Ивановичем, а дети – одни, брошены.

Им уже скучно стало бездельничать, не интересно.

Но скоро Иван Иванович помер – бедолага, похоронили его. И осталась сосновская школа без учителя.

В школу уже не надо ходить, ну, и ладно. Все поняли, что школа, это Бог знает, что. Это не интересно.

И тут присылают в Сосновое настоящую молодую учительницу. Ольгу Ивановну. Вот она-то и стала для Лешки и всех остальных детей Соснового первым учителем на всю жизнь.

– Вы, говорит, во втором классе, а никто читать и писать не умеет?

И начала она с нуля обучать детей. И тут образовались кружки, и секции, гимнастические пирамиды стали делать, гимнастику показывать.

И она начала ставить пьески, песни учить, даже по соседним участкам стали с концертами ездить. Вот так и выучила детей военного времени, беспризорных воробьев, в люди вывела.

Глава 11. В лесах

– Колька, хватит дрыхнуть! – Лешка тряс за плечо своего братишку, спавшего на печи. – Вишь, сколько снегу намело. И солнышко светит – Айда, кататься с гор.

– Сначала за стол, Самовар вскипел. – Остановила их мать.– Я сейчас пироги доставать стану. Они хоть и ржаные, а все же пироги. Да позовите дядьку Катырю завтракать. Тошно, поди, ему одному.