Затаившийся

Он всегда называет ее так. Моя малышка. Как будто ей шесть, а не тридцать три.

– Думаю, похититель уже выдвинул бы свои требования, – говорю я, хотя сам не вполне уверен в этих словах. Я размышляю, пока Фрэнк продолжает свою тираду. Телефон Софи остался в коттедже. Мой телефон – у меня в руке. Похититель вряд ли смог бы связаться со мной, если только похищение не было спланировано заранее. С другой стороны, он мог бы позвонить в полицию или журналистам. Необязательно говорить со мной лично.

Но я молчу. Фрэнка интересуют лишь собственные разглагольствования.

– Я позвонил в «КОМО-ТВ», – говорит Фрэнк. Гордо заявляет. – Линда Ландан попытается что-нибудь разузнать.

Линда Ландан – последняя представительница старой гвардии телеканала, который пытался подстроиться под молодое население Сиэтла, выросшее в эпоху безграничной власти Амазона. Линде под пятьдесят, и из-за пластических операций и инъекций ботокса ее лицо сохраняет абсолютно бесстрастное выражение даже во время репортажа о пожаре, унесшем несколько жизней. Однако она твердо намерена бороться за эфирное время до последней капли крови.

Я ее не выношу. Я говорил об этом. Фрэнк в курсе. Поэтому-то он ее и выбрал.

– Хорошо, – говорю я. – Помощь нам не повредит. Главное – найти Софи.

Я слышу шум мотора и выглядываю в окно. Это синий «Лексус». Вернулись постояльцы из третьего коттеджа, «Лилии». Женщина держит своего спутника под руку. Я по-прежнему прижимаю к уху телефон, но Фрэнк закончил говорить. Даже попрощаться не соизволил. Просто передал трубку Хелен, которая, как обычно, резко меняет тему.

– На десерт у нас сегодня вишневый пирог.

– Пока, Хелен, – говорю я. – Поцелуй Обри перед сном от меня.

Затем я звоню своим родным. Сначала маме, которая живет в Чандлере, штат Аризона. Потом папе, который, как и всегда в это время года, уехал охотиться в Спокан. И, наконец, брату Кигану в Лос-Анджелес. Всем им я рассказываю одно и то же, и их ответы оказываются весьма красноречивы.

Я: Хотел рассказать тебе первым, пока про это не стали говорить в новостях.

Мама: О, господи боже.

Папа: Уверен, что она не сбежала к любовнику?

Киган: Хочешь, я прилечу?

Я знаю, что Киган готов бросить все дела в отеле, которым он управляет. Он мог бы приехать к завтрашнему утру.

– Я в порядке, брат, – говорю я. – Посмотрим, что скажут в полиции. Они уже занимаются этим делом. Одна из детективов – Ли Хуземан.

– Сестренка Кипа?

– Да, – подтверждаю я. – Мир тесен.

Мы разговариваем еще некоторое время, потом я кладу трубку и возвращаюсь к своему виски.

Я направляюсь в сауну и настраиваю температуру. Я думаю об отце и о том, как он сразу же начал обвинять Софи, как будто мне от этого станет легче. Как мама завела молитву, хотя звук в трубке то обрывался, то появлялся вновь. Ее это не заботило. Сам факт молитвы важнее, чем то, услышит ли ее Бог или еще хоть кто-то.

Сауна располагается рядом с кухней. Внутри сауна обшита кедром и обогревается электрической топкой. Когда я открываю дверь, в лицо мне бьет раскаленный воздух. Словно пощечина. Соответствует моему душевному состоянию. Я успел раздеться и взять полотенце и теперь завязываю его вокруг пояса. Сев на деревянную скамью, я позволяю жару окутать меня; пот скатывается у меня со лба и смешивается со слезами.

Что бы там ни думали окружающие, я вовсе не бессердечный истукан. У меня есть чувства. Честно. Я просто не считаю нужным кричать о них на каждом углу. Это все моя вина. Я один. Моя жена пропала. Я никак не могу повлиять на то, что произойдет дальше.

Я не умею управлять миром. Не умею контролировать людей. У меня никогда это не получалось.

Через полчаса я засыпаю на диване с бутылкой в руке.

А потом внезапно звонит телефон, словно рой рассерженных пчел. Девять утра. Черт побери. Я проспал. Как я мог проспать?

Брат прислал сообщение: «Проверь “Фейсбук”».

14

Ли

В субботу ухожу с работы поздно вечером, почти в одиннадцать, и меня до сих пор не покидает напряжение от встречи с Адамом и от трагедии, которая с ним произошла. До меня доносится запах фейерверков, которые только что запустили возле старшей школы Окленд Бэй – неотъемлемая часть ежегодного Лесного фестиваля Шелтона. Не сомневаюсь, посторонним наш праздник кажется глупым. Но мне все равно. Это часть нас. Каждый год на День поминовения проводятся соревнования по рубке леса и парад Пола Баньяна[2], приезжают передвижные ярмарки. Соревнования по рубке леса пользуются неизменной популярностью в нашем городе, построенном на усыпанной опилками земле. В семнадцать лет я боролась за звание Королевы леса, но проиграла. Об этом титуле мечтают почти все девочки в городе.

По сей день.

У меня сохранилась изумрудно-зеленая с серебристой вышивкой лента, которую выиграла в 1948 году моя бабушка. После ее кончины мама хотела выкинуть ленту, но я выудила ее из мусорной корзины. Я обожала бабушку. Она всегда говорила мне, что со мной все будет хорошо, несмотря на случившееся.

– Никто не украдет твое будущее, Ли.

Входя в дом, я невольно уповаю на то, что бабушка была права.

Пока я шарю в морозилке, в моем маленьком синем домике царит тишина. Выудив коробку с замороженным обедом, я ставлю ее в микроволновку. Мой незамысловатый поздний ужин крутится под тусклой лампочкой, а я меж делом оглядываюсь по сторонам.

Все вокруг напоминает мне о том, кто я, и о моем прошлом. Над обеденным столом, купленным на блошином рынке, висят тарелки из делфтского фарфора, которые коллекционировала моя бабушка. Они висели на стене в ее большом доме в Такоме. Она предпочитала беречь красивые вещи. К столовому серебру на верхней полке буфета тоже никогда не прикасались. Фарфоровыми тарелками любовались и хвастались, но никогда не пользовались. А мама считала иначе. Она говорила, что от красивых вещей нужно получать удовольствие и что бабушка только зря копила свои безделушки, вместо того чтобы ими наслаждаться. Интересно, на кого из них больше похожа я?

Я живу одна. Со своей кошкой. Я знаю, что возвела вокруг себя стену. Неприступную стену. Я ревностно оберегаю свою жизнь. Иногда я думаю, что на то есть хорошая причина, но чаще признаю, что это лишь цепная реакция, результат того, что произошло, когда мне было двенадцать.

Когда меня нашел Адам Уорнер.

* * *

Я видела ту машину накануне. Это был синий седан. Я разбираюсь в машинах, потому что в них разбирался мой брат, но все же не могу по памяти определить модель. Мы с Шарлин прошли мимо этой машины по пути в школу. Семья Шарлин жила в двух домах от нас, и мы с ней были не то чтобы лучшими подругами, но в школу всегда ходили вместе. Она трещала без умолку, и меня это вполне устраивало. В те годы я предпочитала слушать. Из ее небылиц я с легкостью вычленяла крупицы правды, и этот навык пригодился мне в дальнейшей карьере. В то утро Шарлин рассказывала про своего дядю, который жил не то в Латвии, не то где-то поблизости и пригласил ее погостить в своем замке, когда она снова окажется в тех краях.

– Я не знала, что ты бывала в Европе, – сказала я.

– А ты разве нет? – спросила она, привычно уходя от ответа.

– Нет. Прошлым летом мы ездили в Калифорнию посмотреть на секвойи. Больше я нигде не была.

– Круто, – сказала Шарлин, откидывая за плечо свои темные косички и поправляя рюкзак. – Я рассказывала тебе, как брат моего папы проплыл от Сан-Франциско до Гавайев в лодке, которую сам вырезал из секвойи?

Не рассказывала. Но я не сомневалась, что расскажет.

На следующий день Шарлин не пошла в школу из-за визита к стоматологу. Накануне вечером, когда мы возвращались домой, она сказала, что один из ее зубов прорезался под странным углом.

– Стоматолог сказал, что еще не видел ничего подобного, – похвасталась она. – Никогда в жизни!

Синяя машина ждала на том же месте.

А затем меня поймали.

* * *

Я встаю, чтобы достать еду из микроволновки. Миллисент идет за мной. Забавно, как самые трагичные события нашей жизни навсегда остаются в памяти, за непроницаемой стеной. Я заливаю кипятком пакетик «Эрл Грея». Пытаюсь отвлечься на чай, на кошку, но спусковой крючок уже нажат. Я снова вынуждена воссоздать в памяти то «происшествие», как говорила моя мама, а вслед за ней и я.

С чувством.

Без свойственных Шарлин преувеличений.

С осознанием, что тот день сделал меня той, кто я есть.

Его звали Альберт Дэвис Ходж, но тогда я этого не знала. Я не знала, что в мире вообще живут такие люди, как он.

* * *

Он стоял у своей машины, когда я приблизилась. У него было доброе лицо. Он носил очки. Волосы были аккуратно расчесаны. Его слова не увязывались с тем фактом, что я видела его машину накануне, но тогда я не обратила внимания на несостыковку.

– Я заблудился, – сказал он, тыкая пальцем в газету.

Я наклонилась ближе, чтобы прочитать адрес в объявлении, обведенный ручкой. Мне доводилось видеть, как отец помогал прохожим найти дорогу. Это простая вежливость.

– Да, – сказала я, – это на другом конце города. Вам нужно повернуть и поехать в ту сторону.

– Блин! – сказал он. – Прости мне мой французский.

– Ничего, – ответила я.

– Меня зовут Ал.

Я подумала, что это как-то странно. Зачем он представился? Я иду в школу. Мне незачем знать его имя. И незачем называть свое в ответ.

Но я все же представилась:

– А меня – Ли.

Он снова посмотрел в газету и сделал озадаченное лицо.

– На другом конце города, говоришь? Угораздило же меня так заплутать. Теперь я точно не найду дорогу.

Он снял очки и протер их рукавом рубашки в красно-синюю клетку. Ал был старше моего брата Кипа, но ненамного: ему было лет двадцать. Явно не школьник. Непонятно, откуда у него могла взяться такая шикарная машина, но на эту странность я тоже не стала обращать внимания.

– Я развожу кошек, – сказал он. – Собираюсь продать им одну красавицу.

– Обожаю кошек, – сказала я.

– Хочешь посмотреть? Она персидская, с голубыми глазами.

* * *

Дура. Дура. Дура. Я знаю. Я знаю, что не следовало заглядывать в машину. Я и тогда это знала. Меня учили не садиться в машину к незнакомцам. Не общаться с ними слишком близко. Быть вежливой. Улыбаться. Проявлять уважение. Смотреть в глаза. Но никому не позволять до себя дотрагиваться. Не давать подходить слишком близко.

– С маленькими девочками случаются плохие вещи, – сказал мой отец однажды в воскресенье, когда мы рубили дрова, незадолго до того, как это случилось. Во всех новостях крутили одну и ту же историю. В Чехалисе похитили десятилетнюю девочку у самых дверей ее дома. Само собой, журналисты смаковали эту историю. Твердили пока ничего не известно, будто это было новостью. Итог для многих оказался предсказуем. Изувеченное тело нашли в зарослях ежевики, покрывавших заброшенный участок неподалеку. Девочка подверглась жестокому насилию, хотя в том возрасте я поняла лишь, что ее избили. Я не знала, что мужчины делают порой с маленькими девочками. А мой отец знал.

– Даже здесь, в Шелтоне, – сказал он, занося топор над ольховым бревном. – Всегда будь начеку, когда видишь незнакомца, Ли. Всегда. Понимаешь?

Я сказала, что понимаю.

Но в тот день я не последовала его совету. В день «происшествия». Я заглянула в машину и тут же увидела, что никакой кошки там не было. А потом Ал прижал ладонь к моему носу и рту.

Свет погас.

* * *

Как оказалось, скотч может пригодиться не только в ремонте. Когда я проснулась, то обнаружила, что связана по рукам и ногам. Рот был заклеен. Я помню, как провела языком по передним зубам и почувствовала привкус клея. Это мелочь, конечно. Но такие мелочи то и дело приподнимают завесу памяти. Я ненавижу ходить к стоматологу, потому что всякий раз после гигиенической чистки я невольно провожу языком по липким зубам. И мне мерещится привкус скотча. Каждый раз.

Я знаю, что он сделал что-то со мной «там», как я объясняла впоследствии. Мне было больно, и шла кровь. Кажется, я плакала, но точно не помню. Помню, что мысленно звала родителей и брата. Лежа там, нагой и связанной, я знала, что, если меня не найдут, я умру, как та девочка из Чехалиса.

Жаль, что тогда я не знала ее имени. Жаль, что я не следила за новостями. Не следовало заглядывать в машину. Интересно, может, та девочка сделала то же самое. Может, ее тоже обмотали скотчем, прежде чем она успела опомниться.

Я пытаюсь поесть, но это пустая затея: кусок не лезет мне в горло. Спустя минуту я ложусь в постель вместе с кошкой, полностью одетая, оставив прикроватную лампу включенной.

Я всегда оставляю ее включенной.

15

Адам

Я проезжаю полмили до «осьминожьей дыры» и расталкиваю локтями собравшихся зевак. После худшей субботы в моей жизни настало худшее воскресенье моей жизни. Мое сердце стучит, как набат. У меня есть веская причина, чтобы быть здесь. Остальные просто собрались поглазеть на представление. С момента пропажи Софи прошло двадцать четыре часа, и произошло именно то, что пророчил ее отец. Ее больше нет. Я вижу, что за полицейским кордоном в воде плавает тело женщины. Она обнажена и лежит лицом вниз. Даже не видя лица, я знаю, что это она. Я узнаю ее волосы, ноги, тонкие запястья. Я вижу татуировку колибри, которую Софи сделала в семнадцать лет, – она всегда утверждала, что ее родители об этом не знают.

Теперь наверняка узнают.

– Кажется, это моя жена, – говорю я.

Ко мне поворачивается помощник, которому на вид лет четырнадцать, и еще один офицер.

– Этого не может быть, – говорю я, хотя прекрасно знаю, что это не так.

– Сэр, пожалуйста, подойдите, – говорит четырнадцатилетка.

Я продолжаю глядеть на покачивающееся в воде тело моей прекрасной жены.

– Что? – переспрашиваю я растерянно.

– Подойдите, – повторяет он. – Подойдите сюда.

На какое-то мгновение все смотрят на меня. Но лишь на мгновение, потому что трудно оторвать взгляд от того, что ты не видел никогда в жизни. И не хотел видеть.

Я редко плачу. Очень редко. Но в этот момент, когда я увидел потрясенное лицо плачущей девочки-подростка, у меня на глаза тоже наворачиваются слезы.

Другой офицер кладет руку мне на плечо.

– Я знаю, что это тяжело, – говорит он. Он старше. Возможно, он действительно знает, каково это – видеть свою жену, мать своего единственного ребенка, прибитую к берегу, как выброшенный манекен. Она так бледна. Цвета мела. Кукла, сделанная из мела. К нам приближается криминалист, чтобы зафиксировать все детали, прежде чем тело достанут из воды.

– Могу ли я кому-нибудь позвонить, сэр?

Я поднимаю взгляд:

– Родителям Софи.

– Вы уверены, что это она?

– Я даже отсюда вижу ее татуировку. Это она, – я подношу руку к глазам и смахиваю слезы. – Я увидел пост в «Фейсбуке». Ее родители не пользуются «Фейсбуком», но, возможно, кто-то из их знакомых пользуется. Надо им сообщить. Это их единственный ребенок.

Помощник кивает и ведет меня к карете скорой помощи. Я сажусь, пока помощник отходит, чтобы поговорить еще с одним офицером. Незачем было вызывать скорую помощь. Софи уже не помочь. Она безвозвратно мертва.

– Детективы уже едут из Шелтона, – говорит он. – Родителей вашей жены уведомят, если только вы не хотите сами это сделать. Но, несмотря на татуировку, нам нужно провести опознание.

– Я уже ее опознал, – говорю я. – Это она.

– Хорошо, – отвечает он ровным голосом, – но нам нужно, чтобы вы взглянули на ее лицо.

– Это моя жена. Я знаю ее тело не хуже собственного.

– Не сомневаюсь. Но такова процедура. Хорошо? Сейчас ее достанут из воды. Перед тем как мы отправим ее в морг, вам нужно будет посмотреть на ее лицо. Ладно?

Я не хочу на нее смотреть. Не хочу видеть ее лицо. Я хочу запомнить ее живой, а не пролежавшей всю ночь в воде.

– Ладно, – говорю я. – Я посмотрю.

– Хорошо, – отвечает офицер. – Оставайтесь здесь.

Я наблюдаю, как он проталкивается сквозь толпу, и, когда люди расступаются, я вижу, что Софи успели достать из воды и положить на каталку. Ассистент держит над ней одеяло – то ли ради приличия, то ли для того, чтобы уберечь собравшихся от жуткого зрелища. Не уверен. Но мне все прекрасно видно – ее белое тело катят прямо ко мне. Я зажимаю рот ладонью. Кажется, меня вот-вот вырвет.

Ее глаза открыты. Смотрят в пустоту. Мне на ум приходит свежая рыба на рынке, глядящая наверх из кучи льда. Видящая пустоту. Мне хватает сил лишь взглянуть ей в глаза. Потом я вынужден отвернуться. Я не могу произнести ни слова. Полицейские хотят, чтобы я ее опознал. Да, это она. В этом нет никаких сомнений. Но я словно онемел. Помощники смотрят на меня, как на инопланетянина. Но мне не под силу объяснить свое молчание. Я просто сижу, склонившись над телом Софи, и стараюсь сдержать тошноту.

– Это ваша жена? – спрашивает тот, что постарше.

Я встречаюсь с ним взглядом. Он полон сочувствия, но я вижу, как он рад, что не оказался на моем месте. Такие взгляды кидают на подчиненного, которому я поручаю самое неприятное задание. Уж лучше ты, чем я. Я моргаю и снимаю очки. Мой голос срывается, когда я наконец отвечаю.

– Да, – говорю я. – Это Софи. Это она.

Я не двигаюсь. Просто сижу на месте. Толпа вновь расступается. На этот раз они пропускают Ли Хуземан и Зака Монтроуза. Детективы из округа Мейсон снова здесь.

16

Ли

Адам смотрит на тело своей жены. На его лице – самая глубокая печаль, которую я когда-либо видела. А я повидала немало скорби. Я видела, как мать сжимала мертвое тело своего ребенка, стоя перед горящим домом. Видела, как отец бросился под колеса машины, узнав, что его жена совершила самоубийство. Все мы знаем, какое это огромное горе, но никому не под силу действительно понять его, пока не настанет наш черед. Адам бледен, его глаза покраснели. Он дрожит, переводя взгляд на меня. Так выглядит разбитое сердце.

Монтроуз беседует с криминалистами и полицейскими. В нашем участке нет своего судмедэксперта. Тела людей, погибших при подозрительных обстоятельствах, переправляют на восток, в округ Китсап. Здесь явно именно этот случай.

– Куда вы ее заберете? – спрашивает Адам.

– Ее увезут в Брементон, там судмедэксперт из Китсапа проведет вскрытие. Мы выясним, что с ней произошло.

– Я видел, что произошло, – говорит он, и в его голосе прорезается злость.

Гнев – это хорошо, думаю я. Он исцеляет.

– Да, я знаю. Ее похитили.

– Да. Какой-то ублюдок, который… Который все еще на свободе.

– Я знаю, – повторяю я.

Он пристально смотрит на меня.

– Почему вы не ищете его? Он все еще где-то здесь. Он не стал далеко ее увозить, верно?

– Похоже на то, – соглашаюсь я, давая ему возможность выговориться. Адам Уорнер ни за что не признает это, но он сейчас в шоке. За минувшие двадцать четыре часа его жизнь и жизнь его дочери перевернулась вверх дном. Я говорю, что мне нужно поговорить с напарником и судмедэкспертом. Так как завтра праздничный день, тело Софи, скорее всего, оставят в морге до вторника.

Я смотрю на тело, а потом иду к Монтроузу, который стоит возле причала.

– Туристы из Канады плавали на каяках и заметили что-то в воде – как им показалось, надувную куклу, – говорит он, указывая на стоящих на берегу мужчину и женщину. – Приехали отдохнуть.

– У многих тут выдался неважный отдых.

Монтроуз игнорирует мое замечание.

– Помощник сфотографировал всех зевак. Молодчина. Дескать читал где-то, что убийцы часто возвращаются на место преступления.

– Да ну? – саркастически отвечаю я.

– Ага, – говорит он. – Я похвалил его за отличную работу. Кстати, а как он нас опередил?

Монтроуз указывает на Адама, сидящего на траве и прижимающего ладони к лицу:

– Я спросил, и никто из присутствующих его не оповещал.

– Помощник говорит, кто-то написал в «Фейсбуке». В наши дни сложно что-то скрыть, Монтроуз.

– Ненавижу интернет, – говорит он, потряхивая коробочкой с леденцами. – От него одни проблемы.

– Можно делать покупки онлайн.

– Там нет ничего, что я не мог бы купить в гипермаркете.

Я слегка улыбаюсь. Пусть он ворчит, сколько вздумается, – я-то знаю правду. Я видела, сколько у него в багажнике коробок с «Амазона».

– У нее синяки на бедрах и запястьях, – говорю я.

– Изнасилование, – говорит Монтроуз. – Неудивительно, раз ее похитили.

– Что ж, теперь мы знаем, что она не сбежала с любовником.

– Да, – говорит Монтроуз. – Она ушла не по своей воле.

– Я запросила список всех местных жителей, обвинявшихся в сексуальных преступлениях, и заодно условно освобожденных. Когда закончим здесь, давай с ними поболтаем. Я ставлю на кого-то, кто уже совершал подобное раньше.

– Или долго думал и наконец-то решился.

Я возвращаюсь к Адаму.

– Ассистент может подвезти тебя до коттеджа, – говорю я.

– Я сам доеду, – отвечает Адам.

– Уверен?

– Я могу вести. Мне нужно собрать вещи и позвонить родителям Софи. И подумать, что я скажу Обри.

– Мы можем прислать священника, – говорю я.

Он встает.

– Нет. Софи не была верующей, как и я. Мне просто нужно осознать, что здесь произошло.

Он останавливается и смотрит вокруг, на сгрудившуюся толпу, полицейские автомобили, скорую помощь.

– Что именно произошло? – спрашивает он.

– Кто-то убил твою жену, – говорю я. – И, похоже, совершил нападение.

– Нападение, – повторяет он, смаргивая слезы. – Да, я же это видел, помнишь? Кто-то силой утащил ее прямо у нашего коттеджа.

Я должна сказать это. Лучше я, чем «Фейсбук».

– Мы еще не провели полный осмотр, но, Адам, похоже, что на Софи было совершено нападение сексуального характера.

– Ее изнасиловали?

– Да, похоже.

– Значит, – говорит он, – вы сможете отыскать ДНК убийцы. Так?

Адам смотрит сериалы про полицейских, совсем как парень, который сфотографировал зевак на месте преступления. Если бы я выпивала всякий раз, когда кто-то в баре, посмотрев криминальную сводку, начинает рассуждать о нарушенной цепочке доказательств или неправомерно добытых уликах, я… ну я бы спилась.

– Не факт. Она пробыла в воде не меньше нескольких часов. Следы, которые мог оставить на теле убийца, могли быть смыты.

– Многовато предположений, – говорит мне Адам.

– Боюсь, что так.

К нам подходит Монтроуз.

– Соболезную вашей утрате, – говорит он Адаму.

Адам кивает в ответ.

– Просто найдите того, кто это сделал, детектив, – говорит он. – Просто найдите его.

17

Ли

За столиком для пикника сидят Кармайн и Делия Уинтерс. На вид им лет по сорок с небольшим. Кармайн подтянут, а на его подкрученные усы ушло столько воска, что на них, кажется, можно повесить полотенце. У его красавицы жены – темные волосы и подрисованные карандашом брови. Кармайн одет в футболку с логотипом Университета Британской Колумбии, а Делия – в голубую майку. На столе лежат две сложенные кофты, тоже с логотипами университета. На лицах у пары застыло выражение, свойственное тем, кто увидел нечто шокирующее и одновременно захватывающее. Например, автокатастрофу.

Я подхожу к ним и представляюсь.

– Вы знаете, кто это? – спрашивает Кармайн.

– Да, но мы пока что не можем раскрыть эту информацию, – отвечаю я.

– Мы уже рассказали полиции все, что знаем, – говорит Делия.

Муж кладет руку ей на плечо. Очевидно, она не хочет повторять свой рассказ из-за того, что это больно, а не из-за того, что ей все равно.

– Мы можем рассказать еще раз, – говорит Кармайн. – Просто мы немного шокированы. Не ожидали наткнуться на мертвое тело.

Никто не ожидает. А те, кто натыкается, помнят про это всю жизнь.

– Я понимаю, что для вас это большое потрясение, – говорю я. – Мне просто хотелось бы услышать подробности.

Мне отвечает Делия.

– Мы приехали из Ванкувера, – медленно говорит она, глядя мне в глаза. – Но сглупили – не подумали, что в День поминовения здесь будет так много народу. У вас тут, в Америке, столько людей погибло в ходе войны.

Она ненадолго замолкает, а потом продолжает рассказ:

– Мы смогли поселиться в последнем свободном коттедже на пляже Мар-Виста.

– Кто-то отменил свою бронь, – добавляет Кармайн. – Повезло.

– Единственное, в чем нам повезло в этой поездке, – говорит Делия.

– Мы решили поплавать на каяках. Прямо с утра. Было довольно рано – часов семь? Да, Ди?

Она кивает.

– Да. Дул попутный ветер, мы добрались сюда минут за сорок. У меня была с собой еда и кофе, и мы решили перекусить у «осьминожьей дыры».

– Да, – говорит Кармайн. – Я плыл следом за Ди, так что она увидела тело первой.

– Я подумала, это надувная кукла. Даже неловко. Мы никогда не видели таких кукол, но было действительно похоже. Она была голой. Качалась на воде вверх-вниз.