Цветные этюды

Денис Игнашов

Цветные этюды

Нет ничего более неправдоподобного, чем правда

Амброз Бирс

БЕЛЫЙ ЭТЮД: ЕЛАГИН

Москва, июнь 1918 г.

– Товарищ Елагин?

– Да.

– Емельян Фёдорович?

– Да.

Секретарь отметил что-то в бумагах, оглядел стоявшего перед ним человека в выцветшей, с тенями бывших погон офицерской гимнастёрке, потом указал рукой на дверь кабинета.

– Проходите, пожалуйста, вас ждут.

В кабинете за широким столом сидел кудрявый черноволосый мужчина с маленькой клиновидной бородкой и стекляшках пенсне на носу. Появление посетителя он, казалось, благополучно проигнорировал, продолжая что-то быстро и агрессивно писать. Но через минуту, отложив в сторону стальное перо, он отвлёкся и впился колким, подозрительным взглядом в вошедшего.

– Вы Елагин?

– Да, товарищ народный комиссар.

Черноволосый мужчина поднялся из-за стола и быстро подошёл к посетителю.

– Не виделись раньше? – поинтересовался он, внимательно всматриваясь в лицо гостя, а затем коротко представился: – Троцкий, – и крепко пожал руку. – Будем знакомы.

Троцкий снял пенсне, обнажив свои близорукие и красные от хронического недосыпа глаза, потёр пальцами переносицу.

– Вы, товарищ Елагин, очень хорошо показали себя на ответственной должности в штабе военного руководителя Московского района. Мне рекомендовали вас как прекрасного специалиста и преданного делу революции командира, – сказал он. – И потому принято решение назначить вас командующим второй армией Восточного фронта.

– Командующим армией? – не сдержался и с нескрываемым удивлением переспросил Елагин.

– Да, товарищ Елагин, – подтвердил Троцкий. – В Поволжье сейчас очень тяжело. Чехословаки и белые наступают, они уже захватили Пензу, Курган, Сызрань и Самару. И хотя наших сил в регионе в несколько раз больше, чем у противника, на фронте царит откровенный бардак. Надо решительно кончать с митинговщиной и предательством. Первейшей вашей задачей будет наведение дисциплины в армии и организация обороны Уфы. Уфимское направление на фронте сейчас одно из самых приоритетных. Нельзя позволить, чтобы уральские и поволжские белогвардейцы объединили свои силы.

Троцкий вернулся к столу. Елагин ждал.

– Вы казак?

– Да, товарищ Троцкий, я оренбургский казак.

– Это хорошо, – кивнул наркомвоенмор. – Значит, места военных действий вам знакомы… Вы эсер?

– Да, я член партии левых эсеров, – подтвердил Елагин.

– Это хорошо, – повторил Троцкий, опять кивнув, и добавил с уверенностью: – Полагаю, вы найдёте общий язык с командующим Восточным фронтом Муравьёвым. Он тоже левый эсер.

Троцкий взял со стола бумагу, решительно расписался на ней и протянул Елагину.

– Вот приказ о вашем назначении. Не медлите, сегодня же отправляйтесь на фронт. – На прощание наркомвоенмор крепко пожал руку новоиспеченному командующему армией. – Желаю вам успехов, товарищ Елагин. Мы ждём от вас решительных и действенных мер. И помните, – тон Троцкого изменился, став более жёстким и властным, – Советская власть не прощает ни ошибок, ни, тем более, предательства!

В Уфу в удобном штабном вагоне Елагина доставил бронепоезд. И не одного. Вместе с новым командующим приехали новый комиссар армии и новый начальник штаба. Обновление всего руководства армии было вынужденным. Несколько дней назад командующий второй армией перешёл на сторону белых, начальника штаба, который тоже пытался сбежать, расстреляли в ЧК, а комиссара убили на передовой – свои же красноармейцы подняли его на штыки. Вот и приходилось срочно латать вдруг образовавшиеся кадровые дыры.

Для нового комиссара Якова Фридовского очередное назначение стало неприятной неожиданностью. Он самоотверженно трудился в московской ЧК, усердно выметая всякую контрреволюционную нечисть, и никак не думал, что его могут взять, да и послать на фронт. Фридовский подозревал, что причиной тому могло стать излишнее чекистское рвение. Кто ж мог подумать, что тот контрреволюционер, активный кадетский агитатор, московский профессоришка, которого он недавно приказал расстрелять, – слишком поспешно, как оказалось, – был хорошим знакомым самого Бухарина! И вот результат…

Внезапное повышение до комиссара армии совершенно не радовало Фридовского. Печальная участь предшественника заставляла задуматься. Маленький человечек в кожаной тужурке, потерянный и хмурый, он сидел в углу комнаты, с раздражением поглядывая в сторону штабистов и красных командиров. Скучившись у огромного круглого стола, они что-то колдовали около карты Поволжья и Урала.

Начальник штаба армии Михаил Степанович Шмелёв в прошлом был кадровым офицером, подполковником Генерального Штаба. Елагин сразу понял, что в его лице он обрёл грамотного специалиста и знающего военную науку помощника. На германском фронте полковник Елагин и сам был начальником штаба – сначала полка, потом дивизии, но с масштабом армии, да ещё в роли командующего, он столкнулся впервые.

– Ну-с, и что нам известно о противнике? – спросил Елагин, склонившись над картой.

– Точных данных пока нет, – ответил Шмелёв. – Известно только, что со стороны Самары к Уфе, – начальник штаба ткнул указкой в карту, – двигаются от трёх до восьми тысяч солдат из чехословацкого корпуса и местного белого ополчения под командованием некоего капитана Чечека.

– А что у нас на восточном направлении? – спросил Елагин.

– Из района Челябинска на запад наступают чехословаки. Ими руководит подполковник Войцеховский.

– Есть оперативный план обороны города? – поинтересовался Елагин.

– Да. Согласно ему предполагается сосредоточить все силы второй армии около Уфы, прикрыв город со всех направлений.

– Кто готовил оперативный план? – спросил Елагин.

– Бывшие командующий армией и начальник штаба армии, – ответил Шмелёв.

Комиссар Фридовский, услышав крамолу, встрепенулся и встал со стула.

– Это невозможно! – грозно рявкнул он. – Вы хотите организовать оборону города по оперативному плану предателей?

Шмелёв смешался, но не испугался выпада комиссара.

– Я изучил план обороны и считаю его оптимальным на настоящий момент, – заметил он

– Товарищ Фридовский прав, – неожиданно поддержал комиссара Елагин. – Мы не должны опираться на оперативный план, составленный изменниками. Информация о структуре обороны, наверняка, уже известна белым, и потому необходимо срочно поменять план обороны.

– Но ведь… – нетвёрдо начал Шмелёв, однако Елагин не дал ему продолжить.

– В первую очередь, надо отказаться от концентрации сил вокруг города. Это создаёт реальную опасность окружения, – решительно сказал командующий и указал рукой на карту. – Главные силы армии надо развернуть на отдалении от Уфы, перекрыв основные пути наступления противника здесь, здесь и здесь…

– Я не уверен, что это лучшее решение, – тихо сопротивлялся Шмелёв. – У противника нет достаточных сил, чтобы окружить нашу армию. Но если мы отведём войска от города, мы можем потерять Уфу.

Фридовский подошёл к начальнику штаба ближе.

– Ваше упорство в отстаивании предательского плана обороны становится подозрительным, – с неприкрытой угрозой прошипел он.

Комиссар ждал ответа. И Шмелёв внезапно понял, что его одиночное, не поддержанное никем упрямство может быть теперь расценено как откровенный саботаж, а за этим вполне может последовать арест и трибунал. Начальник штаба вынужден был сдаться.

– Я согласен. Оперативный план надо менять, – проговорил он, опустив голову.

На следующий день красноармейские части стали покидать Уфу и её окрестности. В городе остался лишь штаб армии, да немногочисленный гарнизон, в основном состоявший из местных жителей, мобилизованных в Красную Армию.

Елагин развил кипучую деятельность. Совещания сменялись одно за другим, сыпались приказы по новой дислокации войск. Шмелёв улучшил момент и подошёл к командующему, когда тот, отправив очередного посыльного, остался стоять во дворе штаба один.

– Емельян Фёдорович, мне нужно с вами поговорить наедине.

Они отошли в сторону, чтобы никто даже случайно не смог подслушать их разговор.

– Наш комиссар ничего не понимает в военном деле, – сказал Шмелёв. – Но вы, Емельян Фёдорович, вы должны же видеть, что вывод частей из города может стать фатальной ошибкой! Мы сильно распылили свои силы, это может нарушить управление армией, и тогда белым не составит большого труда обойти наши позиции и занять Уфу.

Елагин помолчал, потом посмотрел на начальника штаба и тихо произнёс:

– Именно на это я и надеюсь.

Шмелёв опешил; сначала он подумал, что ослышался, но спокойный и уверенный тон Елагина не оставлял никаких шансов на иное понимание сказанного.

– Значит, это не ошибка, – обречённо выдохнул Шмелёв.

– Нет, Михаил Степанович, не ошибка, – подтвердил Елагин. – Чехословаки должны появиться здесь через день-два. Уфа падёт без боя… И буду с вами откровенен. Я специально принял должность командующего армией, чтобы подготовить сдачу Уфы.

– Но… как?! – Шмелёв отступил на полшага.

– ЦК партии эсеров командировало меня в Красную Армию на подпольную работу. Я социалист, я всегда верил в социализм и считал, что с момента Февральской революции у России появился реальный шанс стать народным демократическим государством. И я сделаю всё от меня зависящее, чтобы у нашей страны этот шанс не украли.

– Вы не верите большевикам?

– А вы верите? – Елагин зло прищурился, непроизвольно повысив голос.

Шмелёв нахмурился.

– Я не политик, я военный, – глухо откликнулся он.

– Сейчас в России невозможно быть вне политики, – ответил Елагин. – И вы должны определиться, с кем вы? С народом или с кучкой профессиональных обманщиков? Для большевиков не существует России, а есть лишь территория для их бесчеловечных экспериментов. Можно ли верить людям, которые желают поражения своей стране в войне с внешним врагом и используют заложников и террор как инструмент давления на общество?

– Может быть, вы и правы, Емельян Фёдорович, – медленно, с растерянностью в голосе сказал Шмелёв и добавил: – Только всё равно это больше похоже на предательство.

– Для меня предательством будет продолжение службы в Красной Армии, – парировал Елагин.

Начальником штаба овладело смятение.

– Зачем вы мне всё рассказали? – сказал он с непонятной досадой. – Вы не боитесь, что я сообщу об этом Фридовскому?

– Боюсь, но всецело полагаюсь на вашу офицерскую честь, – ответил Елагин. – Вы не можете не признать, что я преследую благородную цель. Я, как могу, помогаю России не упасть в большевистскую пропасть, и хочу, чтобы вы были вместе со мной.

Шмелёв опустил голову.

– Я не могу.

– Но вы же офицер, – с упрёком промолвил Елагин. – Признайтесь, наконец, себе в том, что…

Начальник штаба не дал договорить Елагину.

– Я не могу, – повторил Шмелёв и спросил: – У вас есть семья?

– Нет, – признался Елагин.

– А у меня есть. И потому я не могу пойти с вами, – сказал Шмелёв. – У меня жена и двое маленьких сыновей в Москве… И для меня они дороже всей России.

Шмелёв повернулся. Уходя, он лишь буркнул:

– И будь, что будет…

Когда Шмелёв ушёл, к Елагину приблизился наблюдавший издалека за их разговором человек в тёмной гимнастёрке. Это был адъютант командующего Сергей Мухин.

– Вы всё ему рассказали? – коротко спросил Мухин.

– Да.

– Он с нами?

– Отказался.

– Может…

– Нет, – категорично отрезал Елагин. – Не трогайте его. Он будет молчать.

Через два дня к Уфе подошли чехословацкие части капитана Чечека. Накануне в ночь командующий армией Елагин, его адъютант и ещё несколько человек из штаба армии исчезли. Узнав о том, что командующий армией сбежал, уфимский гарнизон красных буквально растаял на глазах. Запоздалая жестокость Фридовского, который пытался восстановить дисциплину расстрелами, уже ничего не могла изменить. Солдаты массово дезертировали, бросали оружие и, срывая красные звёзды, разбегались по домам или в одиночку и группами покидали Уфу. Отчаявшись что-либо изменить, испуганный Фридовский вместе с чекистами укатил из города на авто, бросив на произвол судьбы штаб армии. И только организованные действия Шмелёва позволили эвакуировать штабистов и оставшихся бойцов из города буквально за полчаса до вступления в него авангарда чехословаков. Красная Уфа пала без сопротивления.

По прибытии в Самару Елагин был принят как герой эсеровским правительством Комитета членов Учредительного собрания – КОМУЧа, – и тут же вступил в Народную армию Поволжья. В июле от красных был освобождён Хвалынск, и Елагин стал командиром белых частей Хвалынского района.

В бригаду Елагина вошли весьма разношёрстные военные формирования. Их боевым центром стали рота чехословаков и сотня оренбургских казаков. Основные же силы бригады были сформированы из добровольцев Поволжья. Это были офицеры, гимназисты, студенты, мещане и даже рабочие – все те, кто решил с оружием в руках выступить против большевиков. Было много местных крестьян, объединённых в отдельные отряды. Спасаясь от красной мобилизации, они добровольно вступали в белое ополчение. Мужики из большого и богатого городка Балаково составляли самое крупное воинское подразделение в бригаде Елагина. Красные успели их чем-то сильно обидеть, и потому балаковские мужики отличались особой решительностью и стойкостью. У Елагина была и своя артиллерия – две пушки старого образца, которые при стрельбе сильно подпрыгивали, производя много шума, но совершенно не отличались точностью.

Дисциплина в частях держалась исключительно на сознательности добровольцев и авторитете руководителей. В Народной армии погоны были упразднены, отличительным знаком белоармейца стали георгиевская ленточка на околышке фуражки и белая повязка на левом рукаве; званий тоже не было, к вышестоящему обращались просто «командир».

Боевое крещение вновь образованная бригада Хвалынского района приняла на следующий день после своей организации. Около деревни Васильевка произошёл скоротечный бой. Красные, потеряв несколько человек убитыми, поспешно отошли за Волгу, бросив пару пулемётов и исправное орудие. Успешное начало вдохновило белых. Скоро из Самары пришёл приказ о наступлении на город Вольск, который занимали части красной бригады под командованием Василия Чапаева.

Стремительное продвижение подразделений Елагина, поддержанное Волжской речной флотилией, не дало красным укрепить оборону города. Подойдя рано утром к Вольску, белые сразу же развернули свои силы в поле и начали обстрел позиций противника из орудий. Красная артиллерия ответила.

Елагин расположился на холме и наблюдал за довольно бестолковой артподготовкой атаки и не менее бестолковым ответом красных – орудийная дуэль не нанесла ни одной из сторон никакого ущерба.

– Дрянные у них артиллеристы, – весело заметил Мухин, бывший адъютант командующего армией красных, а ныне начальник штаба белой бригады.

– Наши не лучше, – угрюмо ответил Елагин, рассматривая в бинокль город.

Наконец, пара снарядов, выпущенная из орудий белых, легла в опасной близости от пушек противника; орудия красных на время замолчали.

– Разрешите, Емельян Фёдорович? – с жаром попросил командир роты самарцев капитан Владимир Окунев.

Елагин согласно кивнул.

– Давайте, с Богом.

Через пару минут лежавшие на краю поля самарцы поднялись и цепью двинулись в атаку. Где-то слева застрекотал пулемёт, но внезапно умолк, раздались растрёпанные одиночные ружейные выстрелы, а потом неожиданно красные стали покидать свои позиции, отходя к центру города. Видя, что противник отступает, самарцы перешли на бег и с нестройным, но радостным «ура!» ворвались в город.

– Наш Вольск! – удовлетворённо выдохнул Мухин, наблюдая, как белые решительно продвигаются вперёд.

Самарцы, не встретив никакого сопротивления, добежали до центральной площади города и с удивлением увидели десятки красноармейцев, которые, побросав оружие и подняв вверх руки, держали в них белые платки. Вдохновлённые той лёгкостью, с которой далась победа, самарцы забыли про осторожность и остановились посреди площади. Вдруг сразу с нескольких сторон ударили пулемёты, спрятанные в соседних домах. Пулемётные очереди нещадно косили столпившихся на открытой площади самарцев. Те попытались организованно отступить, но это отступление превратилось в бегство. Из города сумела вырваться только половина роты. Оставляя на улицах убитых и раненых, самарцы бросились под прикрытие своих частей. Когда они оказались в поле, снова заработала красная артиллерия, шрапнелью добивая отступавшую роту.

Штурм города с ходу провалился. Рота самарцев потеряла бóльшую часть своих людей и была обезглавлена – погибли или попали в плен капитан Окунев и его заместитель.

– Емельян Фёдорович, может, мы попробуем, – неуверенно предложил командир оренбургской казачьей сотни Аким Ситников, видя, как красные снова занимают оставленные ранее позиции у города.

Елагин отрицательно покачал головой.

– Отходим, – приказал он.

Белая бригада отошла от Вольска, расположившись на опушке леса. Полдня сохранялось затишье. Красные, не имея достаточно сил, не могли контратаковать, а белые после неудачного штурма решали, что делать дальше.

– Как стемнеет, надо будет наступать всеми силами, – громогласно объявил поручик Станислав Новак, командир чешской роты. – Их меньше, уверен, решительной атаки они не выдержат и побегут.

– Не дело это, – говорил командир балаковских мужиков Горохов, поглаживая свою широкую, окладистую бороду. – Этак мы можем много своих потерять, а в темноте ещё и друг друга постреляем. Хитростью надо брать.

– Что предлагаешь, Терентий Иванович? – спросил Елагин.

– Предлагаю обойти город и ударить с тыла, – ответил Горохов.

– Незаметно обойти город не получится, – покачал головой Мухин. – Да мы и не знаем, что там у красных. Может, тоже засада.

– Это вы не знаете, – поучительно заметил Горохов, – а мы уже разведали, что там, да как. И хочу сообщить, что у красных с другой, западной стороны города только пешие дозоры. Все основные силы они собрали на востоке и в центре города.

– Хорошо, а сможем ли мы незаметно для красных перевести бригаду на запад? – колебался Мухин.

– А этого и не надо делать, – сказал Горохов. – Вы здесь пошумите, устроите как бы новый штурм, а мы в это время с мужиками обойдём город с запада. И как только услышите стрельбу, начинайте общее наступление.

Елагин сомневался в новом плане, но за неимением лучшего варианта согласился рискнуть.

Ещё до наступления вечерних сумерек части Хвалынской бригады снова развернулись у кромки поля. Два орудия стали бегло обстреливать позиции красных, артиллерия противника неспешно, явно экономя снаряды, отвечала. Чехословаки и поволжские роты, ведомые Новаком и Мухиным, поднялись в полный рост и стали цепью осторожно продвигаться в сторону города. Делали они это очень медленно, периодически залегали, выжидая. Наконец, в центре города что-то взорвалось, послышалась беспорядочная стрельба. Услышав это, первым вскочил Мухин и повёл белогвардейские роты в атаку. Красные в панике оставили позиции на окраине города и стали отступать к центру, но там их уже ждали балаковские мужики. Не дав врагу опомниться, они мгновенно окружили красных, заставив их капитулировать. Скоро всё было кончено, Вольск пал.

На этот раз потери у белых были минимальны: трое убитых и с десяток раненых. Красные, ошеломлённые и сломленные внезапным появлением свирепых бородачей-балаковцев у себя в тылу, почти все сразу сдались. Хвалынская бригада захватила в Вольске около четырёх сотен пленных. В основном это были мобилизованные крестьяне, которые с радостью побросали оружие. Но кроме них были и красные добровольцы – интернациональная рота, состоявшая из венгров, латышей и китайцев.

Печальная участь оказалась у тех раненых самарцев, которые не смогли выбраться из города во время первого штурма – всех их интернационалисты добили штыками. Обезображенный труп капитана Окунева нашли во дворе одного из домов. Он попал в руки врага раненым, его пытали – сломали ноги, отрезали нос и выкололи глаза, – а потом тоже добили штыками. О том, как это произошло, рассказали местные жители.

Пленных красных построили на площади в несколько шеренг. Закинув руки за спину, перед ними встал Елагин.

– Комиссары, командиры, иностранцы, выйти вперёд! – приказал он.

Сначала никто не вышел, но потом перепуганные красноармейцы сами стали выталкивать из своих рядов начальников и интернационалистов. Таких набралось человек семьдесят. Командиром красных был совсем молодой парень, высокий светловолосый латыш лет двадцати, а комиссаром – средних лет лопоухий мужчина в нелепом картузе с тканевой звёздочкой. Командир держался очень смело, даже вызывающе; комиссар же, склонившись, прятал бегающие глаза и всё время поправлял дрожащими руками разорванный карман своего френча.

– Вы командир? – спросил Елагин у латыша.

– Да.

– Какая часть?

Латыш молчал. Вперёд выступил комиссар.

– Полк имени Парижской Коммуны Волжской Красной бригады, – быстро сказал он.

– Вы комиссар?

– Да.

– Имя, фамилия?

– Константин Мазуров.

– Зачем вы пытали и убили пленных? – Елагин сжал за спиной руки в кулаки.

– Это война, вы же понимаете, – виновато и поспешно оправдывался комиссар. – Мы не всегда можем предотвратить подобные эксцессы. Красноармейцы были обозлены…

– Врёт он! – послышался возглас из толпы пленных. – Это командир приказал добить пленных!

Латыш молчал, прямо и горделиво держа свою голову. Елагин подошёл к нему.

– Зачем? – с искренним непониманием спросил он. – Зачем вы это сделали?

– Это было необходимо, – уверенно ответил латыш. – Все должны понимать, что любое сопротивление революционной власти будет караться самым жестоким образом. Революция защищается, она должна избавиться от всех, кто мешает ей строить светлое будущее!

– Вы знаете, что вас ждёт?

– Да, – кивнул латыш и улыбнулся. – Но вы ничего не можете изменить. Всё равно победа будет за нами!

Елагин отвернулся и коротко бросил:

– Расстрелять обоих.

Комиссар бросился на колени.

– Пощадите, господин офицер! У меня трое детей!

Елагин был непреклонен. Комиссар ещё верил в чудо, он надеялся, что его откровенное и публичное унижение может что-то изменить, он жалобно причитал и не вставал с колен, а тем временем выбирали добровольцев для расстрельной команды. Вызвались многие, но это дело поручили нескольким бойцам из разгромленной самарской роты. Среди них был и молодой шестнадцатилетний гимназист, который сегодня первый раз участвовал в бою. Его сосед по строю, усатый прапорщик участливо шепнул парню: «Не надо сынок, не твоё это дело», но мальчишка не дрогнул, – он желал отомстить за своих погибших товарищей.

Плачущего комиссара вместе с хранившим предсмертную гордость красным командиром отвели во двор. Раздался залп!.. Расстрельная команда быстро вернулась, и последним шёл гимназист. Бледное лицо, стеклянные глаза, медленные, неловкие движения – он сегодня впервые убил человека! Гимназист не встал обратно в строй, а сел за спиной товарищей, прислонившись к забору, и заплакал, грязным кулаком вытирая слёзы: он сегодня впервые убил человека…

– Что с остальными делать? – спросил Мухин у Елагина, кивнув в сторону серо-зелёной массы ожидавших своей судьбы красноармейцев.

– Всех мобилизованных красными отпустить, – распорядился Елагин. – Кто захочет на добровольной основе вступить в нашу Народную армию, пусть вступает. А иностранцев… – Елагин секунду раздумывал. – Иностранцев заключить под стражу. Завтра запросим у Самарского правительства, что с ними делать.

Большинство пленных отпустили, человек двадцать сразу же записались в белую армию, а всех латышей, венгров и китайцев закрыли в пустом складе на краю города.

Население Вольска встретило белых очень дружелюбно, почти как освободителей. Самые смелые нацепили на одежду трёхцветные ленточки и гордо ходили по улицам, чувствуя себя под защитой белых отрядов. На ночь бригада разместилась в городе. Под штаб определили каменное здание богатого купца, семья которого сбежала из города, как только в нём появились красные. Мухин и Елагин расположились в самой большой комнате дома. Денщики в это время пытались организовать ужин, собирая у соседей продукты.

Но, видно, крови было пролито в этот день недостаточно. Скоро в комнату, где за столом сидели Елагин и Мухин, влетел чех Новак.

– Красных режут! – крикнул он, широко распахнув дверь.

Командиры выскочили на улицу и бросились к складу. Открывшаяся картина ужаснула их. Около склада мёртвыми рядами лежали все пленные красноармейцы – несколько десятков венгров, китайцев и латышей. Большинство из них были в исподнем, с резаными и колотыми ранами, практически все – без обуви. Вокруг собрались хмурые балаковские мужики, казаки, добровольцы и местные горожане.