Архитектор

– Полная задница, – выпалил Ларс, задыхаясь, – их там человек пятнадцать и «Странники».

– Даже не думай! – крикнула, не сдержавшись, Ева. Её лицо полыхнуло от гнева. Ларс шикнул на неё, мол, нечего так орать, солдаты могут быть поблизости. Девушка села, в её глазах вспыхнули молнии.

– Они притащили сюда ловушку, – Ларс немного отдышался, хлебнул воды из фляги, – если у них получится забрать «Странника» с собой, наша миссия станет бессмысленной. Мы уже ничего не изменим.

Модель № 554

Лежать в холодной воде среди камышей пришлось недолго. Двое автоматчиков, дежуривших у входа, бросились на крики в темноту здания. Ларс, улучив момент, в три рывка добрался до ступеней, махнул рукой – чисто. Никомах, вооружённый ножом, – что с него толку? – юркнул внутрь. Никого. Голоса доносились из обвалившегося атриума зала ожидания.

«Обходи его!»

«Добавь мощности!»

«Держите его в цепи!»

«Он сейчас вырвется!»

«Кто снаружи в охранении, всех сюда!»

«Надо добить его!»

«Генератор сдыхает! Быстрее!»

Топот ног заставил Никомаха вжаться в стену. Несколько теней солдат мелькнули в каких-то пяти метрах от него. Не заметили. Он медленно выдохнул. Ева и Ларс бесшумно прокрались вдоль противоположной стены, и исчезли в полумраке. Никомах двинулся следом. Они вышли в просторный зал. Солнечный свет проникал сквозь дыру в потолке, всё равно приходилось напрягать зрение. Плесень поглотила выцветшее расписание паромов и рекламные плакаты, кое-где бетон пробила растительность, пол провалился, и там плескалось целое озеро затхлой воды, поросшее ряской, вдоль западной стены угадывались очертания разбитых и покосившихся кассовых терминалов.

Они ещё в том городе, или в другом мире, давно забывшем человека? Никомах отмахнулся от возникшего некстати вопроса. Его опять замутило. Казалось, засунули в центрифугу, и он потерял сознание от безумного вращения, а видимое – сменяющиеся цветные сны шизофреника. Или это и есть реальность? Он повернулся и замер. Солдат смотрел на него широко распахнутыми от испуга глазами. Неожиданная встреча! Рот бойца приоткрылся, вот-вот закричал бы, но тут в его шею вонзился нож. Солдат захрипел и медленно осел. Никомах вытер клинок о рукав мертвеца, высвободил автомат, пошарил по карманам разгрузки. Теперь можно повоевать.

Ларс и Ева укрылись возле проржавевшей лестницы эскалатора. Проход к атриуму наполовину завалило обломками перекрытия второго этажа.

– Хорошо сработал, – Ларс хлопнул Никомаха по плечу, когда тот короткими перебежками добрался до них. Обрушившийся крик «Странника» заставил всех троих присесть.

– Опыт, – ответил Никомах.

Ева тяжело вздохнула:

– Лучше бы свалить отсюда. Я скоро сдохну от этой твари. Слишком близко.

Она всё ещё обиженно посмотрела на Ларса. Никомах заметил, как трясутся её руки. Не от страха. Она чувствовала больше, чем другие. «Странники», порталы… Это н не укладывалось в голове Никомаха.

– Разберёмся с ними, свалим, – отрезал Ларс, – сейчас у них жара, скорее всего не заметят. Нам нужно завалить «Странника».

Они поднялись наверх. В глубине атриума раздался истошный вопль. Последовала беспорядочная стрельба, крики.

«Держать его в цепи!»

«Мощность на максимум!»

«Справа ещё двое!»

Никомах занял позицию в разбитом кафетерии. Внизу творился сущий ад. Ощетинившийся щупальцами «Странник» попал в плен трещавшего бело-голубого электрического кольца. От клёкота чудовища у Никомаха похолодело в груди. Солдаты били беспорядочными очередями вверх, где роились ещё пять-шесть тварей. Где Ева, где Ларс? Никомах не увидел.

«Бросайте ловушку!»

Это крикнул высокий крепкий тип, единственный в своре НОВА, одетый по гражданке. Двое солдат поднесли к огненному кольцу металлический ящик, осторожно извлекли аппарат, мерцавший красными индикаторами.

«Давай!» – крикнул гражданский.

Никомах ещё раз огляделся. Друзей рядом не было. К чёрту, ждать команды некогда. Он выдернул чеку гранаты, – подарок от убитого. Через секунды стены дрогнули от ухнувшего взрыва. Внизу поднялся чёрный столб дыма. Никомах выглянул из укрытия. «Странник» пропал, другие тоже, электрическая цепь погасла, человек в гражданском лежал лицом вниз. Ничего не скажешь – меткий бросок. Ударил винтовочный выстрел. Ещё один солдат повалился, подкошенный. Ответили плотным огнём. Пули заплясали по стенам, выбивая искры и пыль. Ларс, появившийся за колонной, зажал спуск и выпустил весь магазин, отправив двоих на тот свет. Патронов у него не осталось. Он поднял руку вверх, давая друзьям сигнал – я отстрелялся. Никомах пустил две короткие очереди. Одна пропахала полосу в траве, другая зацепила ногу убегавшего с открытого места бойца. Он запетлял подстреленным зайцем и нырнул за сгнившие остовы кресел, проглядывающие в густом кустарнике. Оттуда он начал палить без разбора. Над головой Никомаха просвистело, плечи обсыпало пылью и кирпичной крошкой. Он почувствовал кровь на щеке – посекло. Меткий, сволочь! Если слышишь свист пуль, значит, они летят мимо, вспомнилось Никомаху. Он перезарядил автомат, выстрелил. Пули звонко отрикошетили, прошипели змеями в воздухе. Мимо. Раскатом грома ударил выстрел Евы. Прятавшийся солдат захрипел, – пуля попала в шею, – и глухо упал на землю. Перестрелка закончилась.

Всё стихло. Резко, как теряешь сознание. Ещё звенело в ушах, в воздухе витал пороховой дым, кисло пахнувший, пробирающийся в самое горло. Никомах кашлянул и вышел из укрытия. Рядом, как призрак, возникла Ева.

– Все живы? – крикнул из-за колонны Ларс. Голос его звучал непривычно гулко в пустых помещениях.

– Порядок, – отозвалась девушка. Её взгляд сохранял остроту, как будто бой не закончился, просто передышка. Она посмотрела на рану Никомаха. Тот вытер ладонью кровь, махнул рукой – ерунда.

Они спустились. Ларс, не скрывая брезгливости, обошёл тела убитых. Лежавших лицом вниз он переворачивал ногой, словно тряпичные куклы.

– Тебя убивали когда-нибудь так? – сказал Никомах Еве, безучастно наблюдавшей за Ларсом.

– Два раза, – та пожала плечами, – за двенадцать выходов. Если хочешь знать, да, страшно. Умирать всегда страшно. Даже когда ты цифровая копия самого себя.

Пока она курила, Никомах прошёлся по атриуму, превратившемуся за десятилетия в настоящую лесную поляну с поганками, скрытую от посторонних глаз остовами стен. Остановившись там, где несколько минут назад в зловещем кольце электрического огня бил щупальцами «Странник», он поднял обломок прибора, с которым возились боевики НОВА. Внутри аппарат был нашпигован электроникой, платы оказались залиты маслянистой жидкостью чернильного цвета, вытекшей из разбитой стеклянной сферы, помещённой в центр. Ларса хреновина не заинтересовала.

– Если бы им удалось? – сказал Никомах, бросив обломок.

– Думаю, последствия мы видели в предыдущей модели.

– Хочешь сказать, город, откуда мы пришли, теперь другой?

– Я его никогда не видел другим…

Он осёкся, словно взболтнул лишнего. Их окликнула Ева.

– Парни! Нужно уходить. «Странники» близко.

Они поспешили к выходу, но едва вышли из зала ожидания, как раздался крик:

– Стоять! Ни с места! – в сумраке коридора вырисовалась тень, – бросили оружие! Живо!

Они подчинились. Незнакомец шагнул вперёд, держа их на мушке автомата. Теперь было видно, что это рослый солдат с квадратным лицом. Обмундирование НОВА казалось ему малым из-за проступающих мускулов. Он наверняка стоял в охранении и до последнего не вмешивался в заварушку. Не такой уж и смелый, значит.

– На колени, твари! – скомандовал он.

– Да пошёл ты, – Ева плюнула в его сторону.

Он нажал бы на курок. Но вдруг его охватило голубоватое свечение. Солдат замешкался. Оружие в его руках начало распадаться на мелкие фрагменты, которые невидимые потоки поднимали вверх, где те испарялись. Тоже произошло с его руками, лицом, телом. За доли секунды, растянувшиеся в вечность, он растворился в воздухе.

Ева облегчённо выдохнула. Пронесло.

Никомах уставился на Ларса.

– Его сенсорама отключилась, – сказал тот, – он вышел из игры.

Модель № 249

Девочка в пижаме сидела напротив окна и озорно крутила головой, пока он расчёсывал её длинные пахнущие ромашковым шампунем волосы и собирал их в две косички.

– Ну вот, говорил же, не вертись, – сказал он наигранно строго, – будешь ходить с кривыми косами.

Она промолчала, продолжая свою игру.

Комната, где они находились, отличалась от типичной палаты больницы, – светлая и просторная, настоящий островок надежды в казённом полумраке.

– Мне снилось, ты умер, – девочка неожиданно застыла.

Она сказала это холодным безразличным тоном, но он так давно не слышал её голоса, что невольно улыбнулся.

– Я не умру, милая, – сказал он, поцеловав её макушку. Она не шелохнулась.

Он прошёлся по комнате, разглядывая акварели дочери – простые и по-детски чувственные пейзажи, одни и те же: вид за единственным окном, то заснеженный, то залитый солнцем. Круглые часы в черном пластмассовом корпусе, висевшие над дверью, показывали двадцать минут десятого утра. Пора уходить. Но она не сказала того важного, для чего он каждый раз приходил, – не назвала его отцом. Казалось, она вообще не помнила его, воспринимая как доброго знакомого.

– Мама давно не приходила, – отрешённо сказала девочка, не сдвигаясь с места, – врачи говорят, мне нужно лечиться. Я всегда пью таблетки. Нянечка хвалит меня. Я всегда их пью. А мамы нет. Я должна выздороветь. Но у меня ничего не болит. Почему я здесь? Почему мне нужно лечиться, если ничего не болит?

– Бывают болезни, которых не чувствуешь, но их обязательно нужно вылечить, – мягко произнёс он.

Ему хотелось бежать прочь, воздух как будто наэлектризовался, стал плотным и вязким, он едва ли не задыхался.

– Мама скоро придёт? – прозвучал вопрос.

Она обернулась и посмотрела на него холодным взглядом. Нет, так не смотрят на отцов, подумал он, как я устал от этого.

– Скоро, детка, скоро…

Он хотел обнять её, но понял, что не в силах прикоснуться к ледяной статуе, в какую превратилась дочь. «До встречи», – бросил он на пороге. Она проводила его молчанием.

Модель № 390

Знаешь, что такое сумасшествие, настоящая шиза? Когда дышишь воздухом, прикасаешься к вещам, чувствуешь, как ветер приносит издали осеннюю прохладу, но всё не настоящее. А другого ничего нет. Единственная доступная реальность – лишь результат работы оцифрованного сознания. И вроде как знаешь: существуешь настоящий ты, – некая безусловная постоянная, вокруг которой вращается целая вселенная. Но чем дальше пребываешь вне реальной формы, тем яснее звучит внутренний голос: никакого другого тебя нет. Только воображение. Действительность есть то, что ты способен видеть здесь и сейчас, и она не существовала до тебя, и её не будет после тебя. Впрочем, никаких «до» и «после» тоже нет. Время ограничено количеством шагов, вдохов, ударов сердца. А что происходит, когда течение прекращается? – задаёшься вопросом. И сознание плетёт паутину смыслов, погружая тебя в магический сон, где сначала барахтаешься, а потом, потеряв силы, принимаешь всё как есть. И вот уже не знаешь, был ли ты другим, не способен вспомнить прежнего имени.

Никомах застонал. Ему снилось, как его настигает чёрная тень, расправляющая капюшон, выпуская тысячи щупалец, из которых вырываются серебристые молнии. Он бежит по улице среди руин, но как бы ни напрягались мускулы, его движения медленные, будто кто-кто невидимый держал его. Одна из молний взрывается совсем рядом, расплавляя землю, и Никомах падает в бездонную пропасть, где слышит голос: «Когда ты приходишь, я понимаю, что ошибся».

Он подскочил от раскатистого грохота и тут же на секунду ослеп от белой вспышки. Когда глаза привыкли к полумраку, в голове сложилось: они в пропахшем солидолом здании ремонтных мастерских железнодорожной станции, окна заколочены, за ними – гроза и ливень, красный уголёк в углу – сигарета Евы. Ларс храпел поблизости. Никомах поднялся, размял затёкшие ноги и спину.

– Не спится? – послышался голос Евы. Уголёк вспыхнул.

– Выспался, – ответил Никомах.

Она сидела на подоконнике, закинув ногу на ногу, и глядела на улицу через широкую щель между досками. Там мало что проглядывало: вагоны, постройки, груды мусора, – всё мутное, едва различимое в дымке дождя. Никомах встал рядом с Евой. От неё пахло табачным дымом, дождём, лесом, всеми пройденными дорогами. И запах пробуждал в нём желание. Она чувствовала это и с тех пор, как они покинули водный вокзал, завела с ним странную игру взглядов, движений рук, интонаций, стала называть коротко и дерзко «Ник». И всё не позволяла к себе прикасаться, наверняка испытывая садистское удовольствие.

Переход от водного вокзала занял пару дней. Они добрались до небольшого городка, где буквально две пересекавшиеся в центре дороги и несколько десятков двухэтажных домов. Обветшалые здания оплетала путами зелени дикая природа. Дождь зарядил ещё вчера вечером и не думал останавливаться, превращая всё вокруг в непроходимое болото.

– Некогда ждать, – в темноте раздался хриплый после сна голос Ларса.

Он неудачно шагнул, загрохотали пустые канистры, послышалась ругань. Еву это рассмешило.

– Не видно ничерта, – проворчал Ларс.

– Там льёт, как из ведра, – сказала Ева.

– Он может и неделю идти. Не сидеть же в этой дыре. Время у нас поджимает.

Он поправил ремень, накинул куртку. Оружия у них не осталось – уносили ноги от «Странников».

– Нужно выдвигаться, – согласился Никомах.

– Что ж, – кивнула Ева, – если прыгать в ад, то нет разницы, в какую погоду.

– Там отогреемся, – шутливо сказал Никомах.

Ева вздрогнула от того, что он положил руку ей на плечо. Он улыбнулся, глядя ей в глаза: один – ноль, ты проиграла. Но в её взгляде он прочёл беспокойство. К чему бы?

Они вымокли до нитки, едва вышли из укрытия. Небо прорезали лиловые полосы молний, после чего земля содрогалась от грома. Составы вагонов, казалось, уходили в бесконечность. Ева торопливо шла впереди: где находится портал, ведала только она. Несколько раз им пришлось подныривать под вагонами и проходить сквозь открытые товарняки. Картина не менялась: поезда, рельсы, заросли, мусор и вода.

– Если всё это взаправду, то я не понимаю, чем мы заслужили такое будущее, – сказал Никомах, в очередной раз проползая под вагоном.

Ева пустилась в философствование:

– Цикл существования человечества разделяется на четыре века, отмеченные таким же числом фаз постепенного помрачнения первоначальной духовности. Наш мир соответствует четвёртому веку. Тантрические тексты описывают его состояние как полное пробуждение женского божества Кали, которая в низших проявлениях является богиней оргиастических обрядов. В тёмный век она полностью пробуждается и начинает действовать. Так что мы живём в эпоху антропологического кризиса, времени максимального удаления человека от чистой духовности. То, что ты видишь, результат этого кризиса.

– Конец одного цикла является началом другого, поэтому точка, в которой определённый процесс достигает предела, является точкой, с которой начинается его разворот в обратном направлении, – Никомах не ударил в грязь лицом.

– Невозможно предугадать, каким образом, и на каком уровне будет реализована преемственность между циклами. Думаю, после нулевой точки нас едва ли ждёт век процветания. Смотри и внимай! – она звонко рассмеялась, повернулась и сделала несколько шагов вперёд.

– Всё это хорошо, но нас убьёт технологический прогресс, – вмешался Ларс, всю дорогу он угрюмо молчал, – и ни о какой духовности говорить даже не придётся. Прогресс имеет свойства волны, каждая из которых мощнее предыдущей. В итоге всех смоет к чертям последним цунами. Может, НОВА как раз его готовит. По крайней мере, что они вытворяют – начало конца. Всё-таки Митичев не дурак. Что-то раскопал и его убрали.

Поплыли клочья тумана. Дождь внезапно кончился, оставив в воздухе мокрую взвесь. Окружающее пространство накрыла темнота, и даже мощные фонари с ней не справлялись.

– Пришли! – крикнула Ева.

Никомах огляделся. Куда пришли? Слева во мрак уходил железнодорожный состав, справа, в промежутки между вагонами проглядывало открытое поле.

– Смотри, – подозвала его Ева.

Никомах подошёл к девушке. Ларс остановился поправить шнурки на ботинках.

Ева указала вперёд. Никомах напряг зрение. Оказалось, воздух впереди превратился в чёрную непроницаемую стену.

– Граница модели, – пояснила Ева, – если мы правы, то за ней – ответ на самую великую загадку человечества.

– «Архитектор»?

– Да.

За спиной клацнул затвор. Никомах резко обернулся. Ларс направил на него ствол серебристого пистолета. Всё это время он, сволочь, прятал его.

– Прости, так нужно. Ты мне начал нравиться. Жаль. Кольцев так приказал…

Ева отошла к Ларсу. Предательница!

Никомах медленно поднял руки, лихорадочно подбирая слова, чтобы потянуть время.

Ларс выстрелил.

Модель № 167

– Когда ты приходишь, я понимаю, что ошибся, – голос, казалось, шёл отовсюду.

Он открыл глаза. Темнота. Тело сковало болью. Стоило пошевелиться, как его словно прошивало током. Что произошло? Он помнил безразличный взгляд Ларса, пистолет, выстрел. Больше ничего. Мёртв? Если так, почему сенсорама не отключилась? Он с трудом поднял руку и коснулся лица. Вне «Отражения» пальцы ничего не чувствовали, а здесь ощутили тепло. Значит, ещё в модели. Где Ларс, Ева? Сволочи. Через считанные секунды боль начала отступать. Он приподнялся и тут же упал. Руки слишком слабы. Лежа на острых камнях, он принюхался – надо же хоть как-то понять, где ты. Слышалась свежесть влажного и плотного воздуха, чуть солоноватого. Где-то в темноте на каменистый берег набегали волна за волной. Море!

Сесть он смог через минуту. Под глазом саднило. Поцарапался. Провел рукой по ране, вроде без крови. Да черта с два что-то разглядишь в этом мраке.

Забилась тревожная мысль: голос не померещился. Это человек, причём, находится рядом. Руки нашарили камень тяжёлый и острый, хватит, чтобы убить.

– Кто здесь? – громко крикнул он во тьму.

– Кроме тебя никого нет, – равнодушно и не сразу отозвался голос.

Он поднялся. Сделал пару шагов. Ноги держат – уже хорошо.

– В меня стреляли. Я очнулся здесь.

Ответа не последовало.

– Кто ты, твою мать? – крикнул он как можно громче, наугад швырнул камень.

Тот глухо ударился вдалеке о берег. И вновь тишина. Он сделал несколько шагов в сторону, где слышался прибой. Хотелось окунуться в воду, чтобы смыть наваждение.

– И что значит, когда я прихожу? Я никогда не был здесь! – проорал он, и тёплый ветер угнал его слова прочь, – в чём ты ошибся?!

Он поскользнулся и ушиб руку об острый край большого камня. Идти дальше на ощупь невозможно. Переломаешься к чертям. Стояла обволакивающая чернота, будто он ослеп. Если так, дело плохо. Представил: какой-то урод стоит рядом и ухмыляется. От бессилия сжал кулаки и закричал до привкуса крови в горле.

Мелькнула догадка.

– Ларс, ты?

Конечно, не Ларс. Хотел бы убить – убил. Здесь что-то другое. Что там Ева трепалась про границу модели? Он за пределами «Отражения»?

Ему нестерпимо захотелось пить. Не это главное, говорил он себе. В висках пульсировала одна мысль – выжить. Он подумал, этим и кончится. Его тело сгниёт чёрт знает где, среди камней на берегу моря. По спине пробежал холодок. Страх. Да, иногда можно ощутить его вкус и запах. Ни с чем не спутаешь. Смерть – единственное мерило бытия человека. Что может быть страшнее несуществования?

– Кто ты? – вновь послышался голос.

– Я? Я… Не знаю, – прохрипел он.

Сознание пронзило холодом: он не помнил имени.

– Ты знаешь, – повторил незнакомец, – вспомни.

И замелькало: девочка в больничной пижаме, её шелковистые волосы, пахнувшие ромашковым шампунем, струились по его рукам. Руки… Что-то должно быть с руками. Увидеть. Но он не мог ни видеть, ни вообразить. Бесполезно. Он застрял. В памяти всплыла свеча, отражение незнакомого лица в зеркале. Занёс ладонь над пламенем. Сначала высоко, потом всё ниже и ниже, пока не услышал шипение горящей плоти.

Имя моё…

– Имя моё Никомах, – прохрипел он.

Ветер резко похолодел, и начал полосовать порывами. Послышалось электрическое потрескивание, доносившееся со всех сторон. Воздух завибрировал.

«Странники»!

Никомах замер, пытаясь уловить, с какой стороны они приближаются, хотя, какой смысл, – бежать некуда, ведь он слеп. Теперь это стало очевидным. Потрескивание становилось всё ближе и вскоре превратилось в сплошной шум, будто рядом извивались сотни гремучих змей. Ожог на ноге заныл. Холод от него стал подниматься, парализуя тело. Позвоночник словно бы захрустел, сковываясь льдом. Никомах закричал от боли, и крик распался на тысячи единиц и нулей, превратившись в цифровой голос, чуждый, неестественный, принадлежащий выросшей внутри него неведомой сущности.

И он исчез.

Модель № 543

Генеральный прокурор стоял у окна, простой рамой обрамлявшего картину города, дрожащего вечерними огнями. Горину казалось, он сойдёт с ума, если шеф промолчит ещё минуту. Инспектор стоял по стойке «смирно» в центре кабинета, куда в прямом смысле ворвался, – пришлось отшвырнуть секретаря, вставшего грудью на защиту двери, – выпалив с ходу: «Я знаю, как покончить с заговорщиками»! Не будь он Гориным, от него и мокрого места не осталось. Он рискнул, пошёл ва-банк и, кажется, удача не отвернулась. Побагровевший от ярости прокурор смилостивился, вернулся к бумагам, коротко бросив в сторону Дмитрия: «Излагай». Но не предложил сесть – наказание за наглость.

Дмитрий сказал самое основное. Выслушав его, генеральный с усталым видом снял очки в тонкой золочёной оправе и подошёл к окну. Минуты ожидания для Горина обернулись вечностью. Он исследовал взглядом каждый сантиметр кабинета, не находя для себя ничего нового, за что можно зацепиться, поразмышлять, убить время. Всё оставалось на местах. Тот же портрет вождя со взглядом, говорящим каждому входящему: «Лжец! Смерть!». Те же десять стульев, напоминающих о помощниках, бледнеющих, едва под ними скрипнет ножка по натёртому до блеска паркету. Те же фигурки велосипедистов за стеклянными дверцами библиотеки, заполненной книгами в одинаковых переплётах под старину. Когда от напряжения заломило поясницу, Горин запрокинул голову, пытаясь сосчитать хрустальные бусины на люстре, когда массивная фигура генерального прокурора качнулась.

– Что ты за человек, Горин? – прохрипел он нарочито раздражённо, – врываешься под конец дня, с толку сбиваешь. Садись, чего стоишь?

Дмитрий сел куда указано – на стул, приставленный к рабочему столу шефа. Так велись самые доверительные разговоры.

– Думаешь, Ларину можно доверять? – сказал прокурор.

– Он не так прост, как кажется.

– В том-то и дело. Как бы он тебя не обошёл.

– Ещё никому не удавалось.

– Может, слабаки попадались? – шеф ухмыльнулся.

– Вам ли не знать: потрепали как надо.

– Ладно, шутки в сторону. План твой одобряю. Поднимай, кого нужно, можешь говорить от моего имени. Но предупреждаю, я не для того тратил время, чтобы ты обгадился. Я готовлю тебя в преемники. Можешь войти в элиту страны, Горин, понимаешь?

– Полагаю, проверку я уже прошёл?

– Да, с делом Митичева ты справился как надо. Времена меняются, Дмитрий Андреевич. Люди, там наверху, приходят и уходят, а мы остаёмся. Был Митичев, да сплыл. А тебе нужно задуматься: куда и с кем двигаться дальше?

– Выбор я сделал давно.

– Тем мне и нравишься, что умный ты человек. Раньше исполнительные требовались. Теперь не хватает умных. И верных.

Дмитрий промолчал, – шеф любил, когда больше слушают, чем говорят. Прокурор продолжил:

– А идея хорошая. Взять всех в их же логове. Сам придумал?

– Извлекаю пользу из ситуации.

Прокурор одобрительно кивнул.

– Растопчешь эту заразу, вот за этим столом сидеть будешь, – он постучал толстым белым ногтем по столешнице, – вопросы есть ещё?

– Один. Кому Митичев перешёл дорогу?

– Хм, справедливости ищешь? Знаешь, на днях прочёл: «когда исчезает справедливость, не остаётся ничего, что могло бы придать ценность жизни других людей». Какого, а? Сильно! Но я тебе так скажу: справедливость – то, что мы можем позволить себе взять от этой жизни. Остальное – девичьи сопли. Не нашего ума дело, кому он там не пришёлся. Мы работу выполнили. О себе думать нужно, Дмитрий Андреевич, а не о справедливости. Всё, – он бодро хлопнул обеими ладонями по крышке стола, – заговорился я с тобой. По результатам задержания докладываешь лично и незамедлительно.

Ответив коротко «есть!», Горин механически поднялся и вышел из кабинета. «Можем себе позволить взять от жизни», – повторил он, когда сел в машину. Что ты можешь себе позволить? – подумал Дмитрий, и рука его застыла на селекторе коробки передач, его вдруг замутило от мысли о доме. Он направил на себя зеркало заднего вида, некоторое время смотрел на отражение, словно пытаясь найти в глубине серых глаз отблески взгляда другого человека – живого, настоящего, такого, каким он был раньше. Увиденное напугало его. Он ударил ладонью по зеркалу и надавил на газ.