Не достигнуть координаты «икс»

Уольтер мотает головой, подходит ближе и садится за соседнюю парту.

– Ты боишься риска? – вкрадчиво спрашивает профессор.

У меня ужасно горит в груди и сосёт под ложечкой.

Язык не поворачивается и слова сказать.

Я всего лишь жму плечами, отвожу взгляд и туплю его в пол.

– Голливудских критиков боюсь и коллекторов.

И разочаровать свою мать.

Профессор понимающе качает головой.

– Моя мама мне всегда говорила, – Уольтер продолжает говорить пониженным тоном. – «Всегда страшно начинать что-то новое. Не страшно только лежать на диване». И когда я впервые приходил на лекции в новые университеты, школы, вёл открытые уроки, я всегда вспоминал её слова.

Я поджимаю губы.

Странно, что в этих словах самое обидное – правда.

– Я собирался в технический колледж, – говорю я. – Сантехником стану, наверное. По квартирам ходить буду, туалеты чистить.

Уольтер горько усмехается:

– Сантехник? Весьма обнадеживающе.

Я прыскаю в кулак:

– Да в Хаскисе каждый день трубы прорывает! Я так точно разбогатею.

Профессор устало хохочет, хлопает меня по плечу и встаёт из-за парты со словами:

– Ну, что же, золотой сантехник Хаскиса, удачи с физикой. А я до литературного класса и обратно, хорошо?

Я киваю, тупя взгляд в пол.

И снова остаюсь один на один с физикой.

Собравшись с силами, я всё-таки беру ручку и берусь за тест – тема: радиоактивность. Я всё воскресенье собирался посвятить подготовке к тесту, но всё время мне что-то мешало: сообщения в «Директе», вкладка с фильмом в ноутбуке – кстати, я его посмотрел, – и в конечном итоге оказался в доме Виктора за чашкой чёрного чая и стопкой водки.

Если расскажу эту историю Уольтеру, то он, со всей своей светлостью и добротой, вышвырнет меня из класса.

Первые пять вопросов – теория. Я быстро отмечаю ответы наугад и перехожу к письменным заданиям – уже сложнее. Нужно искать элементы альфа-распада и использовать мозг.

Я вздыхаю.

Слышно, как дверь в задней части класса тихо открывается – наверное, Уольтер вернулся. А я так и не списал. Я отчаянно разглядываю таблицу Менделеева в поисках элементов с зарядом семьдесят семь и резко забываю, как обозначают заряд элемента.

Полный провал.

– А если я забыл, как искать элементы по их заряду, вы меня убьёте? – спрашиваю я, не оглядываясь назад.

– По порядковому номеру, – из-за моей спины резко появляются тонкие руки и выхватывают лист с тестом. – Это Иридий, придурок.

Мурашки пробегают по спине.

Позади меня Джин Бэттерс решает мой же тест.

– В тесте три ошибки, – Джин выхватывает ручку из моих пальцев. – Выделяют три вида излучения: альфа, бета и гамма. Альфа-частицы – положительно заряжены, бета – отрицательно. А вот гамму ты угадал.

Я закидываю голову вверх: сосредоточенный взгляд, круглые очки, короткие светлые волосы и бледное лицо. Действительно Джин Бэттерс.

Я внимательно наблюдаю за тем, как она пишет ответы в моем листке и вчитывается в текст заданий. Затем девчонка кладёт тест, берёт в руки мою голову и наклоняет в сторону часов.

– У тебя семь минут, – Джин наклоняется к моему уху. – Уольтер вернется через одну. Перепиши всё на чистовик и выходи на дальнюю лестницу. Меня здесь не было.

Ладони Джин медленно сползают с моего лица, но сама девчонка быстро исчезает. Я оборачиваюсь и слышу лишь «Добрый вечер, профессор!» её издевательски-радостным голосом, а позже в проёме появляется фигура Уольтера.

– Её здесь не было? – спрашивает профессор, ухмыляясь.

Я мотаю головой.

Профессор проходит в кабинет, а я быстро переписываю тест на чистовик – всё, как она сказала. Через три минуты я встаю с места, подхожу к столу Уольтера, а он тут же проверяет мою работу.

– Ни единой ошибки, – замечает профессор и качает головой. – Ты растёшь.

Я глупо улыбаюсь.

Он ставит мне «отлично» и жмёт руку.

Через две минуты я вылетаю из класса и иду к дальней лестнице. Все кабинеты закрываются, учителя уходят в противоположную мне сторону и прощаются со мной. Я киваю головой и с волнением подхожу к лестничной клетке.

– Откуда ты знаешь, что я был на физике? – спрашиваю я, замечая Бэттерс, сидящую на ступеньках.

Она ухмыляется.

– Вы с Виктором вместе домой идёте, – говорит девчонка, приглашая к себе.

Я кидаю рюкзак у перил.

– Вы с Виктором общаетесь? – автоматом вылетает у меня.

– Не особо, – протягивает девчонка. – На уроках о чём-то спорим, иногда через «Директ» переписываемся. В основном, по поводу домашки.

Мы сидим вместе рядом: на одной ступеньке лестницы, в одной скрученной позе. Джин обхватывает колени руками, я повторяю за ней – девчонку забавляет моя карикатура.

Я хмыкаю.

Виктор слишком хорошо её знает. Для одноклассника.

Не мог же он сам придумать эту кучу мифов?

– Как он работает на литературе?

Кажется, Полански – лучшая тема для вечернего разговора.

Джин усмехается:

– Лучше, чем на физике.

Я прыскаю в кулак.

Чёртов гуманитарий.

– Повезло тебе, конечно, с другом, – вдруг замечает девчонка. – Один звонок, и ты уже рекомендован как молодой гений кинематографа.

Я ухмыляюсь.

– К сожалению, они не родственники, – говорю я. – Да и Роман Полански носит в киносообществе псевдоним.

– Ну, тогда Виктор может зарекомендовать себя как дальний родственник, – добавляет Джин. – Снимите какую-нибудь драматичную короткометражку о пропавшем без вести племяннике. А в конце в титрах напишите: «Полански – это псевдоним».

– Плохой из него получится родственник.

– Ты как-то критично относишься к своему другу.

– Имею право, – я улыбаюсь. – Он ни одного фильма Поланского не видел.

Джин шокировано вскидывает брови.

– Какой ужас, – говорит она.

После этого факта я хотел было прекратить с ним общение, но гнев мой быстро ушёл.

Мы с Джин разговаривали дальше.

– А для чего ему класс физики? – заинтересованно произносит девчонка. – Он же на актёра учиться собирается, разве нет?

Я пожимаю плечами.

– Его родители эту затею не одобряют, – я качаю головой. – Говорят: инженерия – будущее.

Джин тянет долгое понимающее «а».

– Менталитет пост-совка? – спрашивает она. Я непонимающе хмурюсь. – Творчество не котируются, с наукой – в учителя, всем технарей и подавай. Типичная ситуация для России.

– Ты когда-нибудь там была? – я поворачиваю лицо к ней. – В России.

Девчонка тут же усмехается.

– У меня из приключений – от Валлбэри-стрит до Хаскиса, – в её голосе прокрадывается нотка сарказма. – Нет. Мы с Виктором про Россию как-то раз говорили. А ещё мой старший брат хорошо знает историю Советского Союза.

Я удивлённо вскидываю брови.

– Хорошо, что он переехал сюда.

Джин слабо улыбается.

Я внимательно разглядываю её тонкие, бледные руки: костяшки в ссадинах, пальцы в пасте гелиевых ручек и цветных маркеров. Сеточка голубых вен иногда пересекается с точками родинок на запястьях.

И едва сдерживаюсь от глупого желания взять её руки в свои.

У меня внутри что-то закололо.

Заноза, наверное.

– А кем хочешь стать ты? – я пытаюсь отвлечься.

Взгляд Джин мимолётно останавливается на мне и тут же соскальзывает к полу.

Она затрудняется ответить.

– Если честно, то… – её локти опираются о колени, а на ладони она кладёт свою голову. – Без малейшего понятия. Не могу толком сказать, что меня больше интересует. Наверное, уже ничего.

Я тяжело вздыхаю.

Девчонка кивает.

– И ты просто посещаешь все предметы? – неуверенно произношу я.

– Надеясь, что меня хоть что-то заинтересует, – заканчивает она.

Я в замешательстве.

Несколько минут мы молчим.

Джин разглядывает закат за широким окном лестничным клетки, а я – солнечных зайчиков на её щеке.

Передо мной – девчонка с кучей своих секретов и копилкой гадких слухов о ней. Я живу с ней в одном доме около семи лет, но не знаю о ней ровным счётом ничего. Мы знакомы лишь пятнадцать минут, а у меня на языке вертится десятки вопросов: о прошлой школе, о травле, о друзьях и сигаретах.

Но тот ли я человек, которому можно доверить ответы на них?

А могу ли я стать им?

Да и что я получу, задав эти вопросы – подтверждение или опровержение слов Виктора?

Нужно ли это мне?

Я закусываю губы. Нервно протираю кисти.

Джин замечает это и переводит взгляд на меня:

– А тебя хоть что-нибудь интересует?

Чувствуется некое облегчение.

Я глупо улыбаюсь:

– У меня есть что-то по типу хобби, – я замечаю, как Джин увлеченно слушает меня. – Я каждую неделю пересматриваю трансляции «Оскара» разных годов и представляю, как выигрываю в номинации «Лучший режиссёр».

Девчонка удивлённо вскидывает брови.

Я вскакиваю с лестницы и встаю перед ней на две ступени ниже:

– Только представь, – я прокашливаюсь в кулак, пародируя дикторский голос. – Семидесятая премия «Оскар». В номинации «Лучший режиссёр» участвуют: Питер Каттанео, «Мужской стриптиз»…

Я начинаю напевать под нос мелодию, закрывая глаза и качаясь в ритм.

– …Гас Ван Сент… «Умница Уилл Хантинг»…

Тут я принимаюсь похлопывать руками и чуть посвистывать.

– Кетрис Хэнсон, «Секреты Лос-Анджелеса»…

Я всё также аплодирую, но уже громче.

– Атом Эгоян, «Славное будущее»… и, конечно же, Коул Прэзар, «Титаник».

Я подпрыгиваю на лестнице и хлопаю как можно сильнее – так, что эхо режет уши. Сам себе кричу «Браво, Прэзар!», под хихиканье девчонки. Аплодисменты стихают, я опять напеваю мелодию и кланяюсь залу. Я с волнением распаковываю фантомный конверт, вздыхаю и горделиво произношу:

– Победитель, конечно же, Коул Прэзар.

Джин аплодирует мне.

Я не сдерживаюсь и тут же смеюсь, а потом едва пытаюсь сказать сквозь дикий хохот:

– Я на лицо Кэмерона своё фотошопил, ты бы видела!

Джин ухмыляется:

– Молодой режиссёр? А фильмы покажешь?

Улыбка медленно сползает с моего лица.

Всё веселье быстро испаряется с этого места.

– Единственный фильм, который я снял, – неуверенно бормочу я. Джин чуть наклоняется вперёд. – Называется «История о том, как я ничего не добился».

Я стучу пальцем по виску.

– Он здесь.

Девчонка понимающе хмыкает. Она отводит взгляд.

Я тоже опускаю глаза.

– Говорят, что лучшая киношкола – это кинотеатр, – всё так же слабо продолжаю я. – А ещё камера за тысячу баксов, терпение и вера в самого себя.

Джин горько усмехается, ведёт бровью и кивает.

– Что же мы имеем? – спрашивает она.

– Подписка на «Нетфликс», – важно произношу я.

Мы оба фыркаем.

Наступает неловкая тишина.

У меня возникает острое ощущение, будто со мной не о чем разговаривать.

– Ты не веришь в себя?

Я всё ещё стою напротив девчонки, закрывая собой уходящие лучи солнца в окне. Скоро стемнеет. В Хаскисе будет ещё безлюднее, чем днём.

– Мне кажется, – едва слышно вырывается у меня. – Что в себя трудно верить, если в тебя не верит кто-то ещё.

Джин понимающе качает головой:

– Так подростки и спиваются.

Я ошеломлённо смотрю на неё.

У меня такое странное чувство, будто бы эту фразу Джин говорить не должна была.

Но на моём лице неожиданно всплывает ухмылка, и я игриво щурюсь.

Я резко выдаю:

– Не хочешь спиться со мной в следующую пятницу?

Миф о Джин Бэттерс номер восемнадцать: алкогольное общество Джин Бэттерс убивает.

Девчонка ухмыляется:

– Очень хочу.

И она в его активном поиске.

А3(-04;15)

Тело сгорает от нетерпения и дикого желания провести с Джин вечер в непривычной обстановке: споить друг друга спиртным и выслушивать спутанные речи о подростковой влюбленности и глупых взрослых.

Мама заметила, что я стал более оживлённым, а количество троек в моем табеле резко уменьшилось. За неделю.

Несмотря на это, дома я меньше сидеть не стал: гонка чая у Виктора дома всё также оставалась неизменной в расписании, да и пропустить с ним парочку сигарет в будние вечерки я ни разу не отказался.

Каким образом я стал лучше учиться?

«Утром домашку делаю».

Моя мама спит до восьми утра как убитая, и моим словам ей пришлось поверить.

В понедельник Виктор мне сказал, что Джин Бэттерс к себе прикасаться не позволяет. Терпеть не может тактильные контакты.

Я подолгу смотрю на неё и надеюсь, что это неправда.

Всю неделю мы обмениваемся с Джин понимающими взглядами в коридоре школы. Я не успеваю с ней даже толком поздороваться: нас разделяют толпой, звонками на урок и бесполезными диалогами. Один раз я ловлю её после уроков, но ей приходится сменить курс на противоположный от дома: курсы по математике.

– Могу проводить, – предлагаю я, совсем забывая, что мне нужно оказаться дома в ближайшие пятнадцать минут.

Джин пожимает плечами.

– Тут только дорогу перейти, – говорит она. – Поговорить толком не успеем.

О, меня поймали.

– Успеем, – тут же отрезаю я. – Если начнём прямо сейчас.

Мы направляемся к ближайшему перекрёстку. Девчонка начинает с расспросов о сегодняшнем дне, а я совершенно забываю, о чём хотел вести речь. В итоге, как только мы оказываемся у дверей колледжа компьютерных наук, я ошарашенно реагирую на её «пока» и чуть ли не хватаю за руку.

Джин говорит, что курсы закончатся в пять.

Я долго пялюсь на дверь перед собой и отвлекаюсь только на вибрацию телефона.

Мне нужно быть дома через шесть минут.

Джин выходит из здания колледжа самая последняя.

Я внимательно изучил всех её сверстников – общительных, задорных и дружных ребят со звонкими голосами и россыпью прыщей, и Джин не похожа ни на одного из них.

– Я не рассчитывала, что ты услышал, – удивлённо произносит она.

Я не спешу ей об этом говорить.

– Я не рассчитывал, что ты меня ждёшь, – слегка усмехаюсь я.

На улице начинает темнеть: фонари на проспектах загораются поочередно, а автомобили рассекают шоссе, мелькая лишь бликами фар и поворотников. Слегка холодает. В воздухе начинают чётче различаться ароматы конкретных мест.

Мы сворачиваем по Нильскому проспекту – вдоль бизнес-центров и дорогих ресторанов. Тут запах свой: под вечер сильнее тянет дорогими сигарами и одеколонами от «Шанель». За окнами тех заведений – надменные взрослые, а на парковках – чуть ли не всех видов иномарки. Но среди этого есть и своя, местная «дурь» – это запах дешёвой краски, которой до абсурда белят здания Нильского почти каждую неделю.

На пересечении Уоллес-стрит и «Пятидесятого» шоссе пахнет булочными и пивом. Иногда – кофе. Интересный аромат. Здесь часто зависает отец Виктора. Отсюда чаще всего приходят городские новости: снова потасовки у кабаков главного шоссе, снова отмечают победу футбольной команды.

Ближе к нашему району аромат резко меняется. Здесь заседают автомобилисты. В воздухе – вечный застой бензина, гарь и дурацкая вонь «Винстона», который я просто терпеть не могу.

Миф о Джин Бэттерс номер семнадцать – она не чувствует запахи.

Джин смешно, когда я ей это рассказываю.

– Серьёзно не чувствуешь? – в сотый раз спрашиваю я, не решаясь поверить.

Джин кивает головой.

– Кофе хочется, – хмыкает она.

За её спиной – кофейня.

Эспрессо тут несёт за километр.

– Действительно? – с издевкой протягиваю я, кивая на заведение.

Девчонка поворачивается и хохочет.

Когда мы стоим у лифта в подъезде, я молюсь, чтобы он сломался. Не имею понятия, зачем. Джин нажимает на кнопку четвертого этажа, а я – шестого. Когда за открывающимися дверьми я замечаю проклятую четверку, девчонка смотрит на меня через плечо и спрашивает:

– На прощание хоть обнимешь?

Я не спешу отказываться.

А4(-04;19)

– У меня курсы по биологии, – сообщает Джин в пятницу после уроков. – До шести. Забыла про них, прости.

Я закусываю губы и туплю взгляд.

Видимо, не получится.

В голове мысли меняются с одной на другую: то ли напиться, то ли запереться дома и не выходить до понедельника. В груди как будто что-то разрывается, падает и сгорает: наверное, легкие от дурацких сигарет уже подыхают.

– Я не особо понимаю, как добраться до Джефферсон-сити, – девчонка забивает адрес в «карты». – Это вообще где?

Я сразу выпаливаю:

– Можем вместе дойти.

Джин ухмыляется, наклонив голову.

– От Валбэри-стрит переть мили четыре, – замечает она.

– Срежем и будет три, – решительно произношу я, не имея абсолютно никакого понятия, где находится эта Валбэри-стрит.

Девчонка усмехается.

– Отец физических наук, – тянет она.

Мы расстаемся.

На Валбэри-стрит я прибыл ровно в шесть. При виде меня Джин снова искренне и удивленно вскинула брови, видимо, не ожидая вообще увидеть.

Оказалось, медицинский колледж, размещенный по данному адресу, находился всего лишь в пятнадцати минутах от школы. В Джефферсон-сити можно уехать с остановки на Бейкерс, но нужные автобусы приходят раз в час. А мне ещё нужно было заглянуть в ларёк за Хаскис-тауном и, как по традиции, перед многообещающей ночкой закупить сигарет.

К ларьку мы пошли напрямую – через Нильский проспект.

По пути я рассказывал Джин о том, куда мы вообще собираемся и стоит ли оно четырёх миль пешком или, если повезет, сорока минутам на автобусе.

Моё мнение: стоит.

Каждую пятницу моя школьная приятельница, на год младше меня, устраивает попойки у себя в квартире. На её вечеринках всегда было приятно побывать: компания состояла из наших ровесников, преимущественно – её друзей, все умели использовать разум и адекватно пить. Мы часто обсуждали какие-то несерьёзные проблемы, покуривали кальян и просто расслаблялись.

А ещё тут из раза в раз появляются красивые свободные девчонки.

– Меня девчонки не интересуют, – Джин закатывает глаза.

Я пожимаю плечами.

– Ну, ещё там много бесплатного алкоголя, – прикуривая, говорю я.

Одной из привлекательных черт попоек в Джефферсоне было и то, что мы с их организатором выбирали схожий круг общения. На её тусовках неприятные мне люди были исключены – хотя, было одно сомнительное лицо, но оно редко мелькало на вечеринке, а на меня и вовсе не обращало внимания. На вечеринках Виктора собирался почти весь белый свет – от зубрилок до футболистов из нашей школы, и я никогда не понимал, откуда в квартире Полански столько места.

Странно, что неприятные мне личности резко сделались моими друзьями в старшей школе. Конечно, все изменилось благодаря Виктору Полански и его святому русскому личику. Но я никогда не мог постичь следующей мысли: как девчонки из Нильского проспекта и парни из футбольной команды, питав ко мне то отвращение, то безразличие в средних классах, резко начали обнимать меня и пожимать руку при встрече.

Кстати о Нильском проспекте и о моей неприязни к его тусовке: признаюсь, не все люди, живущие там, противны мне и не заслуживают моего уважения. Да и не все девчонки, именуемые «тусовкой Нильского», живут там. Но они часто там обитают, в квартирах своих богатых подруг. На Нильском проспекте бедняки не живут, а деньги, как учили меня фильмы о противостоянии бедных и богатых, не делают с людьми ничего хорошего.

Я знаю забавную историю: однажды, в классе десятом, наша пьянка с Виктором чуть не сорвалась – спиртного не нашли. Полански предложил альтернативу: влиться в компанию девчонок из Нильского и выпить с ними. Мы сидели вчетвером в квартире одной из них, перетирали кости учителей и смеялись. Мне было тошно. А потом девчонки принялись поносить Джин Бэттерс. Тогда я ушёл – мама вызвала домой.

Те девчонки до сих пор не знают, что мама тогда вовсе и не звонила.

А я до сих пор не понял, почему я ушёл именно в тот момент.

Теперь эти девчонки смотрят на меня с противоположной стороны улицы в ожидании зелёного и радостно машут рукой.

Потом они замечают Джин Бэттерс рядом со мной и замирают.

– Это наш? – Джин кивает на проезжающий мимо автобус.

Я слежу за ним взглядом и испуганно вскидываю брови.

– Дерьмо, – глаза тут же бросаются к счётчику на светофоре.

Ещё тридцать секунд.

– Бежим, – я хватаю Джин за руку и, воспользовавшись пустой дорогой, тут же срываюсь с места. Бэттерс не сразу соображает, но крепче берётся за меня.

Те девчонки из Нильского проспекта, наверное, поняли, почему я тогда сбежал.

Я завожу Джин в квартиру и закрываю за собой дверь. Коридор тускло освещается неоном комнатных ламп и перекрещивается с жёлтым огнём из кухни, а из гостиной доносится томная успокаивающая мелодия. Слышатся разговоры повсюду, в мрачной гостиной и на яркой кухне: и там, и там уже сидят гости. Запах дыма чертовски одурманивает и кружит голову; на мгновение у меня темнеет в глазах.

Оказавшись на пороге этой квартиры, я выполняю свою еже-пьяничную традицию.

– Одну секунду, – ухмыляюсь я и начинаю рыться в рюкзаке.

Моментально в моих руках оказываются очки с жёлтыми стёклами.

Ещё момент – они на моём лице.

Джин озадаченно улыбается.

За спиной раздаётся насмешливый возглас:

– Они тебе сегодня не пригодятся.

Я оборачиваюсь: в проёме комнатной двери стоит девчонка невысокого роста с колоритной азиатской внешностью. У неё не было типично чёрных волос и смуглой кожи, зато черты её лица были резкими и грубыми.

Она не походила на девочек востока с картинок в «Гугл».

Она вальяжно курила «Лаки Страйк» и рисовала красные стрелки на глазах.

Её      звали Розмари Гейз.

Я протягиваю ей ладонь для рукопожатия, как делаю это обычно при встрече.

Хозяйка лишь кивает на Джин и недовольно щурится.

Я буквально читаю её мысли – спутницу представь, дебил.

– Джин, знакомься, – я прокашливаюсь. – Это Розмари Гейз. Прямо как в фильме Пол…

– Ро Гейз, – с отвращением поправляет Розмари.

Я хмыкаю:

– Ну да.

Гейз затягивается и бросает на Джин оценивающий взгляд – та отвечает тем же. Розмари хмыкает: она протягивает моей спутнице ладонь и довольно поджимает губы.

– Я на его вкус уже не надеялась, знаешь ли, – замечает Ро.

– Это комплимент? – неуверенно спрашивает Джин.

– Как хочешь.

Розмари уворачивается от моих колких замечаний и пригласительным жестом указывает на просторную гостиную, делая очередной затяг и стряхивая пепел к себе в ноги.

– Располагайтесь, друзья, – девчонка хитро улыбается. – Кальян, виски, табак от «Бонда» до «Кэмэл» и всё, что пожелаете. Меня можно даже не спрашивать – Прэзар тут всё до мелочей знает.

Хозяйка увиливает на кухню и оставляет нас одних.

Джин осматривает тусклый коридор, пока я нагло разглядываю саму девчонку до мельчайших подробностей – лохматые волосы, спущенные очки и родинка на левой скуле. Моя подруга, мягко говоря, в смятении – по её лицу не ясно, рада она знакомству или не особо.

Наверное, она и сама не до конца понимает своих эмоций.

Я предлагаю Джин пройти в гостиную.

Она не отказывается.

В гостиной вокруг большого тёмно-синего кальяна сидит группка подростков, преимущественно на год младше нас. В самом центре – рыжеволосая десятиклассница с громким голосом. Лесли «Тэ-Тэ». Девчонка бурно рассказывает какую-то историю, пускает клубы дыма и успевает выпить бокал вина. Все вокруг тянутся к ней, увлеченно слушают и внимают всем её словам.

Я видел тут всех уже не впервые: это самые близкие друзья самой Гейз. Они не упускают возможности осушить лишнюю бутылочку вина в её доме, притащить с собой своих приятелей, попустить дыму в просторной квартире, а сама хозяйка лишь рада этому – под градусом всё тайное становится явным.

Ро Гейз – глава информационного центра нашей школы.

В компании Гейз я оказался совершенно случайно – на её ноутбуке операционная система, выражаясь простым языком, «полетела», а ей срочно нужна была рабочая техника. Я как раз был рядом. Не скажу, что я прямо-таки гений в компьютерных науках, но людей таких знаю, они прятались со мной в раздевалке вместо пробежек на физкультуре. В их числе был Фриман, и он с радостью переустановил ей «винду», и в качестве благодарности Розмари Гейз позвала меня к себе выпить «вечером», обещая алкоголь на любой вкус.

Я сразу же согласился.

Фримана она не позвала, кстати.

Гейз знала, что я тусовался в различных компаниях и вполне много с кем общался.

Но Гейз не знала одного – у меня ужасная память.

Особенно под градусом.

Мы со спутницей проходим по порочному кругу, ловим приветственные рукопожатия среди сидящих и садимся в укромном месте подальше от выхода. Я замечаю, что Джин не в духе. Я пытаюсь спросить, всё ли в порядке, но в комнате слишком громко спорят подростки.

Гостиная заполнена живой речью «Тэ-тэ».

– Боже-е, она нереально скучная! – «Тэ-тэ» размахивает руками. – Ей кто права химию вести давал? Так она ещё и – о, Прэзар, милый, здравствуй, – и одевается так: лосины, юбочка и каб-лу-ки!