Проходимцы, дублёры и бежевый топлес в кино. Часть 1

Денис Ядров

Проходимцы, дублёры и бежевый топлес в кино. Часть 1

1

Хотел я сфотографироваться с Венеаминовым. Подошёл к сцене, а он там сидит за столом с Морозовым. Только Морозов не настоящий – актёр какой-то в Морозова переодетый. Здесь фильм снимают, где Венеаминов с Морозовым в шахматы на щелбаны играют. А кто проигрыввет и ощелбаниваться не хочет, тому морду сразу бьют. Всей массовкой. И в массовке Дерибасов над шахматистами посмеивается.

Встал я возле сцены и глазами сияющими на Константина смотрю и улыбаюсь радостно. А я вообще улыбаться не люблю, а радостно вообще улыбаюсь практически никогда.

И вот готовлю я речь в духе: "А можно сфотографироваться с таким великим актёром, то есть вами. Не побрезгуете ли моим телефоном запечатлеть вас на память долгую и хорошую". И тут вижу краем глаза: девушка на сцену поднялась и говорит практически то же самое, но своим, женским, языком. А Венеаминов отвечает: "Спасибо за все похвалы, но фотографироваться со мной нельзя. Хватит того, что вы на меня пять часов из своей массовки смотрели". Ну, может, другими словами сказал и не то, но мы с девушкой это вот услышали.

Я расстроился, что мечта моей юности превратилась в мечту неизбывную, улыбнулся напоследок Венеаминову и поздоровался с ним. Тоже почему-то радостно.

А он в ответ недоверчиво со мной поздоровался и глаза прищурил: то ли бить пришли из массовки, как Дерибасов обещал, то ли знакомый какой-то. Но понял, что не бить и не знакомый. И отвернулся. И моя мечта тоже отвернулась с ним.

А мимо как раз Дерибасов пробегал в медицинской маске. Я поздоровался с ним в отместку за мечту мою неосуществлённую, а он улыбнулся мне в маску и поскакал куда-то. Мне кажется, он даже смеялся. Такой весёлый человек – Дерибасов. А Венеаминов – грустный.

Вы, если знаете его, передайте, что я в зале сейчас сижу и сфотографироваться с ним хочу. Не для корысти, а мечтаю просто.

2

Звонит мне сегодня незнакомый номер.

Беру трубку, мне говорят:

– Здравствуйте! Я Константин.

Говорю:

– Очень приятно.

Константин отвечает:

– Мне тоже. Мне сказали: вы со мной сфотографироваться хотите.

– Кто сказал? И вообще сегодня не первое апреля.

Называет общего знакомого. И тут я понимаю, что за Константин мне звонит.

Говорю:

– Ой, я пошутил. Вы, пожалуйста, не обижайтесь, но я хотел сфотографироваться на вашем фоне: два шахматиста на сцене и всё такое. Хотел девушку попросить меня сфотать, а она как раз хотела с вами себя запечатлеть, а вы отказали. Хотел кого-нибудь другого попросить, а, кроме Сухорукого, никого не было. Его постеснялся просить. Так и остался без фотографии с вами на фоне.

– То есть не будете со мной фотографироваться?

– Извините, – говорю, – но не буду.

Константин сразу трубку и положил.

Через час звонит телефон, беру трубку, а мне до боли знакомый голос говорит:

– Здравствуйте! Это Виктор Иванович.

– Дерибасов?

– Он самый. Я хочу сфотографировать вас на фоне Венеаминова.

Я посмеялся. Говорю:

– Спасибо. Вы шутите так хорошо.

А он говорит:

– Я не шучу. Приходите завтра туда-то, у нас будут съёмки как раз, и я вас сфотаю.

Ну Виктор Иванович известный шутник. Он и в день съёмок массовки тоже шутил постоянно. Только я не думал, что до такой степени. И главное – не лень им обоим звонить мне было.

Теперь думаю: идти завтра на съёмку или нафиг их шуточки?

И да: когда я писал, чтобы венеаминову передали, что я сфотографироваться с ним хочу, я пошутил. Зачем вы ему передали-то, в самом деле?

3

Самое главное в кино – искренне всему удивляться и неподдельно офигевать.

Сказал мне режиссёр: "Пройдёшь отсюда туда, когда он ткнёт в него пальцем, понял?" Я кивнул. "Что понял?" – "Он в него пальцем тычет – я иду". – "Молодец. Мотор!"

Ну, как договорились, один актёр в другого пальцем тычет, я иду, прохожу мимо актёров, заворачиваю за угол, иду дальше и тут слышу шаги за спиной и крик: "Слава!"

Я думаю: "Я же не Слава. Не буду останавливаться". А кто-то сзади уже кричит: "Слава, подожди!" Догоняет меня и хрясь руку мне на плечо так, что у меня позвоночник самортизировал. Смотрю: а это известный актёр. И говорит он мне: "Слава, а что ты рассказывал про этих, как их там?"

Ну я искренне удивился. Во-первых, я не Слава, во-вторых, молчал как рыба об лёд про этих, как их там. И я открыл рот от удивления, а режиссёр кричит: "Снято!"

Все десять дублей я удивлялся, почему не предупредили, что роль Славы играю. А в конце смены режиссёр подошёл ко мне и сказал: "Как ты хорошо удивление, раздражение и злость сыграл. И обернулся так не сразу, и взгляд был такой правильный, и держался, как надо. Какой же ты всё-таки молодец, Слава".

4

А Венеаминов, оказывается, роста низенького. На голову меньше меня. Или даже на две с половиной.

И мёрзнет всё время. Режиссёр подошёл к нему, спрашивает:

– Костя, ты мёрзнешь?

Они друг друга запросто Костей и Петей называют.

– Нет, – говорит Константин, – не мёрзну совсем.

Конечно, не мёрзнет: у него пуховик под пальто.

Я тоже хотел пуховик под пальто надеть. Мне сказали:

– Нет.

– Как нет? Почему звезде можно пуховик, а актёрам массовых сцен нельзя?

А мне:

– Так ты посмотри на себя и на него?

– А что мне смотреть? Я, может, сегодня просто не звезда, а завтра как засияю, что обо мне все узнают. Даже вы.

А мне говорят:

– Мы тебя итак знаем. Вся съёмочная группа. Ты нам уже весь мозг съел за два дня неполных: то тебе пуховик под пальто, то рацию отдельную, то чемодан дай. Посмотри на себя: мы еле пальто нашли твоего размера, кабан пятак, а на Венеаминова без пуховика пальто не налазит.

А Константин слушал всё это и курил в сторонке. Он вообще много курит. Одну сигарету заканчивает курить и другую сразу от неё подкуривает. Утром две пачки приносит на съёмку, а в обед уже стрелять начинает.

Ну как стреляет? Улыбается так, будто он и не звезда, и смотрит вокруг. Его сами люди угощают. Потому что приятно, когда тебе так улыбаются. Вообще приятно, когда улыбаются.

И я когда спросил Константина, можно мне смешное о нём в интернете писать, он сказал мне:

– Конечно, можно, Игорь. И про Дерибасова можно. И про Петю Шустрого напиши.

Так что, если что, мне разрешили. И улыбнулись так растерянно-стеснительно.

– В конце концов, меня в соцсетях нет, – сказал Константин, – так что я всё равно ничего не узнаю.

И вы ему тоже ничего не рассказывайте. Да и расскажете – он ведь сам разрешил. Всё по-честному.

5

– А вы зачем меня снимаете? – спросил Семён Большедворский.

Я растерялся и говорю:

– Не зачем, а для чего. На долгую память и немного о днях съёмок в фильмах. Может быть, я сейчас поработаю актёром и больше никогда не буду. Электриком, правда, я тоже так думал, и уже двадцать лет работаю.

– Ах, вы электрик! – говорит Семён. – Вы-то мне и нужны.

– Розетки менять?

– А как вы угадали?

– Да я, – говорю, – "Поле чудес" с десяти лет смотрю, я и не такое угадываю. Дома или даче?

– Зачем на даче? На вокзале. Вы сейчас возьмёте отвёртку и со слова "Начали" будете чинить розетку.

– В смысле, делать вид, что чиню?

– Нет. По-настоящему. Только не чинить, а спалить всё к чёртовой бабушке. Мне начальник вокзала нахамил только что. Представляете?

Я говорю:

– Плохой человек он.

– Крокодил горбатый, – говорит Большедворский. – Сделайте так, чтобы у него свет погас.

В общем, взял я отвёртку, кто-то крикнул: "Мотор! Начали!" Люди сразу пошли кто куда по сигналу. Я посчитал до десяти, как меня просили, и воткнул отвёртку в розетку так, чтобы короткое замыкание было.

Ну и как коротнуло, конечно, пыхнуло, жаром руки обдало. На стене розетка выгорела, отключился автомат где-то в щитке. И свет погас.

Кто-то кричит: "Стоп! Снято!" А потом: " Второй дубль!"

Я говорю:

– Какой второй дубль? От розетки чёрное пятно осталось.

А мне Большедворский:

– Не переживайте, Максим. Сейчас придут настоящие электрики, а не актёры, и починят всё. А вы потом опять коротнёте.

Я говорю:

– Так я и есть настоящий электрик.

– Не смешите меня, – отвечает Большедворский. – А задание вы поняли правильно. Хорошо сыграли.

И пошёл Большедворский в чёрной шапочке своей с Петром Шустрым чай пить с пряниками. Я видел: эти пряники только что мимо меня пронесли.

Вот так и происходит на съёмочной площадке: кто-то чай с пряниками пьёт, а кто-то электриков играет.

6

В кино всё ненастоящее. Ненастоящий вагон ненастоящего поезда качается от ловко подложенного под сцепное устройство бруса, прожектора создают иллюзию мелькания света за окном, кружась на месте, люди пьют лимонад вместо чая в кружках с подстаканниками, говорят без слов, живут по команде режиссёра.

А у костюмеров пальто сделаны из бумаги.

Я спросил:

– Почему из бумаги? Они же одноразовые.

– Ну и что? Бахилы тоже одноразовые, а вы их используете, пока не порвутся.

– Так и порвутся пальто. А если дождь пойдёт?

– Обязательно пойдёт. Вы же на три дня записывались? На третий день и пойдёт.

– Но я на такое не договаривался.

– А никто не договаривался. Меня вообще муж на полчаса из дома выпустил, а я третий день вам костюмы подбираю.

– Ну хоть в помещении водой поливать будут?

– Конечно. В автомойке на Курской. Дверь откроют и будут поливать. Чтобы снег на вас летел.

– Так мы же вымерзнем, как мамонты.

– Это и будут снимать.

– Как актёры массовых сцен замерзают?

– Нет. Мамонтов. Рога и хоботы вам дадут ещё.

– Где вы видели мамонтов с хоботами и в пальто?

– А это не важно. Всё равно компьютерной графикой всё поправят. Главное – эмоции, чтобы вы мёрзли и мучались. Остальное – графика. И дождь графикой сделают, и снег, и мойку. И даже Курскую в компьютере нарисуют. В кино всегда так: сначала снимают долго на натуре, а потом всё – в мусорку и в компьютере рисовать. А пальто вы наденьте. Из бумаги оно или нет, а всё теплее будет. Не в одном же пуховике ходить.

Надели мы, все сорок пять человек, пальто из бумаги и пошли мамонтов играть. Ненастоящих. В кино вообще всё понарошку. Мёрзнешь только по-настоящему. И мокнешь. А некоторые вообще на снегу лежат и мёртвых людей изображают. Потому что кино требует жертв. Пусть даже понарошку и из бумаги. А так хотелось чтобы и снег был не настоящий, и холод. И вообще пускай уже дадут костюмерам хорошие тёплые пальто из непромокаемой ткани. И на выходные домой к мужу отпустят. По-настоящему.

7

Сегодня рекламировали магазин варёной рыбы.

Он так и называется "Московский рыбный магазин варёной рыбы". Сокращённо – МОРЫНВАР.

Люди в рекламу собрались киношные. Трёх знакомых увидел. Здороваться не стал. Среди них один москвич был, который ворчит всё время и ходит в модных костюмах фиолетовых. Здесь полмосквы этих пингвинов фиолетовых. Мода такая. И кеды с длинными носками разноцветными, чтобы из брюк торчали и цветами радуги переливались. Но это другая мода. Она к фиолетовыми пиджакам никакого не имеет отношения.

В общем, не стал я с Антонианом здороваться. И с женщинами двумя тоже. А то нехорошо получится: Антониана не узнал, а их узнал. Будто с местными не здороваюсь – только с приезжими.

Разделили нас почему-то на две группы. Тех, кто понаивней, в одну большую группу собрали, а толстых тёток с большими грудями в другую сторону отвели. У них группа поменьше.

Я, конечно, в первой группе оказался. Антониан пытался влезть во вторую. Чепчик на голову надел, руки под куртку засунул пониже горлышка, выпятив их, будто это грудь женская необъятная.

Его мигом вычислили, к нам отправили, шарик белый дали с чешуёй на нём нарисованной и огромную хозяйственную сумку, из которой торчит хвост рыбы варёной. А сбоку надпись большими буквами с названием нашего работодателя.

Поднял я сумку с трудом и поволок ко входу в супермаркет. Нам сказали с шариками и сумками по первому этажу ходить и лица счастливые делать, показывая видом всем, что мы такие счастливые, что рыбы купили сразу варёной и нам не надо два часа у плиты стоять и запахи неприятные нюхать.

А супермаркет огромный, как все супермаркеты в Москве. По нему идёшь, идёшь бесконечно, а там: отдел мороженого метров пятьдесят, отдел крабовых палочек такой же, отдел горошка зелёного – для каждой мелочи свой отдел и ассортимент из десятков наименований. Их если просто читать, день понадобится. А нам ходить по этому супермаркету.

Волоку я сумку по коридору, потому что в магазины запретили заходить, и улыбаюсь. А рядом худенькая девушка волочёт сумку, шариком размахивает и тоже улыбается. А улыбка у неё такая вымученная, ненастоящая. Оскал, а не улыбка. Тащит сумку, надрывается. А за ней Антониан цаплей в своём костюме фиолетовом шагает и рассказывает:

– Раньше здесь чистое поле было. Прямо посреди Москвы. А сейчас супермаркет отгрохали. И стоматологию построили за углом.

Девушка скалит ему зубы и сумку волочит по земле.

– А давайте я шарик ваш понесу. А то мне сумки не досталось. Буду с двумя шариками ходить. Вдруг в два раза больше заплатят?

Девушка отдала ему шарик и дальше сумку тащит. Ногами упирается, босоножками перебирает, дышит рывками, старается. Антониан рядом идёт и рассказывает:

– В Москве везде раньше чисто поле было, а сейчас домов понастроили, метро запустили, даже ракеты с ВДНХ отправляли. Сразу в космос. Вы на ВДНХ бывали?

Девушка кивает Антониану, а он грудь вперёд выставляет от гордости и поглядывает вокруг себя, словно король, и шариками помахивает.

И тут подбегает к нему бригадир Лёня и говорит быстро:

– Не ходите парами. Умоляю. Иначе – всё.

Подбежал и убежал сразу.

Я волоку свою сумку один, так что мне всё равно, что там иначе будет. Волоку, оглядываюсь по сторонам.

Наших, киношных, много нагнали. Слева от меня сумку волокут и шариком размахивают, справа, слева, за спиной. Уверенно волокут – хорошие актёры. И рыбу любят по-настоящему, как будто она вся из икры чёрной состоит.

Хотя кому бы эта рыба варёная нужна? Я бы никогда её не купил. Но, говорят, люди покупают. И едят. И на банкеты заказывают. Люди разные бывают. Чудные. И не чудные. Кто-то рыбу любит, а кто-то жену или мужа. Или вообще что-нибудь невообразимое. Так думал я, чтобы как-то время быстрей прошло. Потому что стоять на месте нельзя. Да и ходить тоже строго с левой стороны до отдела "Всё для рыбалки" и с правой – до новогодней ёлки и аниматоров можно.

Шёл я и думал всякое, и тут подошла ко мне тётка с большой грудью и спрашивает:

–Московский рыбный магазин варёной рыбы где находится?

Я даже растерялся, когда услышал.

– Что? – говорю.

А мне как по листку:

– Московский рыбный магазин варёной рыбы где находится?

Без запинки, скороговоркой. Представляете?

Я ещё раз переспросил:

– Что, блин, что?

А у самого шарик с чешуйками в руках и лицо такое хитрое, киношное. То есть кирпичом. Как у всех актёров.

– МОРЫНВАР где?

– Ах он, – ответил я и показал на шарик. – Это же магазин, откуда я иду. Вон там: прямо пойдёте, потом прямо и прямо. А там упрётесь в него. Тут больше и упираться не во что.

– Спасибо вам большое, – сказала тётя и затрусила в сторону рыбного магазина.

А мимо как раз Лёня пробегал. Я остановил его и говорю:

– Лёня, работают шарики. Тётка только что о магазине спрашивала: где находится.

Я говорю Лёне, а сам кругами вокруг него хожу и сумку с трудом волоку за собой.

– Отвечайте: у ёлки. В новый год у ёлки всё. И магазин, – ответил Лёня и убежал.

Иду я дальше и вижу: девушку с Антонианом разлучили, и он теперь какому-то совсем незнакомому человеку рассказывает:

– Раньше на месте Москвы было болото, а до него везде комары летали. А до них динозавры жили вместо москвичей. А ещё раньше рыбы плавали. Смотрите, какие у меня шарики с чешуёй. А знаете, где я их взял? Где рыбу варят?

Иду я дальше и вижу: крупная тётка за руку хватает какого-то мужика в шапке-ушанке и спрашивает:

– Московский рыбный магазин варёной рыбы где находится?

Мужик смутился, отвечает:

– Вы знаете: я женатый. Неудобно как-то в магазине так знакомиться сразу. У меня гараж есть. И машина. Может быть, там как-то, что ли?

– Где? Магазин.

– Ну, не знаю. Где-то здесь везде.

А везде наши, киношные. Ходят и ходят. И сумки за собой волокут. И только мокрые полосы за ними тянутся от сумок этих.

И бригадир выбегает время от времени и говорит:

– Я очень прошу: проверки ходят. Мужик тот в шапке норковой – проверяющий. По двое не ходите. И по трое. Только по одному. И шариками машите и улыбайтесь.

Я шариком сразу замахал и улыбнулся по-киношному. Голливудской улыбкой. Ко мне сразу опять какая-то тётка подошла и опять свою скороговорку затянула.

– Москвы вообще раньше не было. Был один кремль. И тот был не в Москве, а за МКАДом. То ли в Германии, то ли в Монголии. А потом супермаркетов понастроили и метро провели, – рассказывал кому-то Антониан.

Вдалеке, чуть не плача, худая девушка, спотыкаясь и падая, волокла сумку с варёной рыбой и рекламой.

– Шарик – символ солнца, – продолжил Антониан, – а на солнце греются моржи. А они любят рыбу. А здесь продают чайники. В чайнике кипит вода. А когда вода кипит, рыба в ней варится.

К Антониану подлетел Лёня.

– Директор магазина вышел нас проверять, – зашипел он и снова куда-то убежал.

Супермаркет такой огромный, что я подумал, что хорошо, что нам всего в две стороны ходить можно и только по первому этажу. Потому что я давно бы заблудился.

– Рыба – она и в Африке рыба, и в Москве! – громко сказал Антониан и закрутил головой в поисках директора. – Варите рыбу правильно. А если не умеете варить, "Московский рыбный магазин варёной рыбы" сварит её за вас!

Кто-то из наших, киношных, устал тащить сумку за собой и остановился. К нему подлетел бригадир.

– Не стой, – дёрнул нашего киношного за рукав. – Тринадцать минут осталось.

Наш киношный вздохнул, вытер пот со лба и побрёл, волоча за собой сумку.

Последние тринадцать минут показались вечностью.

Весь супермаркет, похоже, пялился на сумки с шариками. Какой-то мужчина с пивным животом с презрением смотрел на мой шар, какой-то ребёнок двух лет пытался его отобрать, пока не вмешалась его мама, какие-то пингвины в фиолетовых костюмах долго слушали и кивали Антониану, когда он ходил вокруг них кругами. Тётки то и дело спрашивали, где находится магазин варёной рыбы. И когда казалось, что никогда этот ад не закончится, вдруг наступили семь часов.

Один за одним киношные поползли к выходу. За ними тянулись мокрые полосы от сумок с варёной рыбой.

На улице снова нас разделили. Второй бригадир подошёл к нам и бесцеремонно сказал:

– Э, вы, массовка, встаньте толпой. Мы сфотаем вас для отчёта.

На съёмочной площадке всегда по два, а то и три бригадира и один из них обязательно всем хамит и задирает нос, остальные – сама вежливость.

Мы сфотографировались и встали в очередь за деньгами.

А рядом ещё одна симпатичная очередь образовалась. И её тоже фотографировать собрались, а в ней людей не хватило, и бригадир-девушка с той очереди подбежала к нашим киношным и попросила их сфотографироваться с ними.

– А, это модели! – закричал Антониан. – Я видел объявление. Им в два раза больше платят!

И как-то вдруг мне сразу разонравились эти модели.

Присмотрелся к ним и узнал вдруг тёток, подходили которые и спрашивали, где магазин рыбный. И за эти вопросы им заплатили больше. Так всегда: у кого текст, тому больше платят.

Антониану заплатили, как всем. И рыбу запретили домой забрать. Шарики сказали лопнуть, а палочки от них сдать.

Я рыбу незаметно под пуховик запихнул. А шарик у меня всё-таки забрал ребёнок двухлетний, когда его мама отвернулась. Без рыбы и шарика мне сначала платить не хотели, а потом подумали, что если каждому, кто рыбу в пуховик спрятал, не платить, то и платить будет некому.

Сунули мне листок для подписи, руку пожали, и пошёл я домой с рыбой предновогодней. А рядом со мной худенькая девушка шла. Из-под пуховика у неё рыбный хвост торчал, и след за ней оставался мокрый.

А где-то вдалеке одинокий шарик, оброненный одним из наших киношных прыгал прохожим под ноги. Прыгал и прыгал, пока один злой мужик не наступил на него и не лопнул. А мог бы ребёнку отдать. Или оставить блуждать по свету. Как ту самую московскую рыбу, которой раньше никогда и не было.

8

Накануне нового года у метро огромный бутерброд раздавал листовки. Один пьяница то ли узнал его, то ли просто из великой любви к бутербродам вцепился в костюм аниматора и пытался бросить его через плечо.

Аниматор сопротивлялся, как мог, но костюм мешал вести равноценную борьбу.

А люди бежали, кто куда, и делали вид, что проблемы аниматора их не касаются. А меня касаются.

Поэтому я сказал пьянице:

– Отпусти его – он на работе.

Пьяница обернулся ко мне с шальным удивлением и спросил:

– Вы его знаете?

– Руки убери от него, – ответил я.

В моей голове возникла мысль помочь пьянице убрать руки, но что-то подсказывало мне, что дотрагиваться до чёрного от грязи пьяницы не стоит. У аниматора хотя бы огромные ненастоящие ладони. Хотя и такими ладонями я не хотел бы трогать пьяницу.

– Вы отвечаете за него?

– Человек на работе, говорю. Убери руки.

Пьяница пригляделся к моим широким плечам и ослабил хватку.

– Вы несёте за него ответственность?

– По понятиям будешь меня разводить?

Я снял шапку, и пьяница понял, почему меня берут играть оперов и бандитов. Он отпустил аниматора, сделал шаг в сторону и сказал:

– Мы ещё встретимся с тобой, колбаса. Будешь знать, как травить честных людей. Три дня на горшке!

Аниматор проводил пьяницу грустным взглядом, поблагодарил меня и продолжил раздавать листовки.

А в десять часов, естественно, вечера тридцать первого числа позвонили в дверь соседи.

Стоят, нарядные, в платьях с бусами, в пиджаках фиолетовых и некоторые, кто совсем сосед из двери направо и по имени Геннадий, в халате.

– Ты же артист? – спрашивает Геннадий. – А нам как раз нужен артист на ёлку. Для детей – не для себя. Не обессудь.

– Дед Мороз?

– Не совсем, – сказал Геннадий.

– Змей Горыныч?

– Совсем не.

– А кто? Баба Яга?

– Ты что? Какая Баба Яга. Дети не знают героев таких.

– Человек-паук?

– Состарился.

– Человек-паук-пенсионер?

– Не в этом смысле. Морально устарел.

– Кто тогда? Человек-ёж? Человек-стакан? Человек-напильник?

– Константин, – сказал Геннадий. – Не обессудь, но ты не соображаешь в современных детях. Они не такие, как мы, и тем более Пётр Иваныч.

Геннадий показал куда-то за людей в фиолетовых пиджаках. Я, как ни приглядывался, никого не увидел, пока, расталкивая пиджаки из-за них не появился мужичок ростом с огнетушитель, с лысой макушкой в окружёнии седых прядей, в огромном дутом пуховике, брюках со стрелками и в рабочих сапогах.

– Подтверждаю, – сказал Пётр Иванович. – Мы категорически были другими. Мы книги читали, старушек через дорогу переводили, а я вообще такие вещи паял вот этими руками.

Пётр Иванович потряс огромными кулаками.

– Вы знаете, – сказал я, – новый год скоро. Пойду салаты резать и готовиться к обжорству и новогоднему поздравлению. Звёзды всякие петь скоро будут, а я тут с вами о современных детях говорю.

– Тысячу, – сказал Геннадий. – Налом.

– Каждому! – Пётр Иванович поднял многозначительный палец.

Геннадий кинул на него недовольный взгляд и продолжил:

– Успеешь, Константин, на Киркорова посмотреть. Он ещё десять дней по всем каналам петь будет.

– Не будет, – отвечаю. – Он переругался со всеми. В этом году нигде не будет Киркорова.

– Откуда знаешь? – Пётр Иванович быстро шагнул ко мне и дохнул на меня крепкими сигаретами с луком.

– На "Праздничном огоньке" сказали. Я зрителя на нём играть ходил.

– Не обессудь, дети других героев любят сегодня, –сказал Геннадий.

– И что за роль? – спросил я.

Геннадий набрал воздуха в грудь, посмотрел на мужчин в фиолетовых пиджаках и женщин в платьях с бусами, многозначительно кивнул им и сказал:

– Он самый! – выдержал паузу. – Аниматор!

Я сразу закрыл дверь, но Геннадий успел подставить ногу и в тонкую щель между подъездом и квартирой проскользнула весёлая голова Петра Ивановича. Она дохнула на меня сигаретами и успела подмигнуть, пока Геннадий тянул с натугой дверь на себя.