Исход. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

– Так какие ваши планы? – после этой внимательной друг к друг паузы, спрашивает Иван Павлович.

– Как и обычно. Ограбить этот мир. – Заявляет Орлов.

– И под каким соусом? – интересуется Иван Павлович.

– Мир нынче глобален, отсюда и свой вывод. Глобальной неприятностью на подобии вселенской катастрофы. А по-другому и не встряхнёшь этот мир. – Заявляет Орлов.

– Хорошая встряска всем нам не помешает. – Задумчиво говорит Иван Павлович. – А, судя по тому тупику, что стоит на лицах этих людей, – а уж кому-кому, а не им жаловаться на свою судьбу, – то они для себя никакого выхода не видят из создавшегося сейчас в мире положения. Где ничего не растёт и что удивительно, не падает, а находится в одном нулевом положении.

– Затишье перед бурей. – Делает свою вставку Орлов. Иван Павлович вначале не понял, что он сказал, а потом уразумев, повторил. – И точно, как перед бурей. – После чего он подошёл к столу, строго напротив Орлова, взялся руками за спинку стула и обратился к Орлову. – Ты знаешь моё отношение ко всем этим прогнозам. Не терплю я всю эту спекуляцию на моём доверии и игру на разуме. Но всё же скажи мне, какие у тебя на их счёт прогнозы? – спросил Иван Павлович, кивнув в сторону дверей.

– Сдуются. – Без раздумья ответил Орлов.

– Это и для них предсказуемо, – рассудил Иван Павлович и, отстранившись от стула, выпрямился, посмотрел за спину Орлова, затем взглядом вернулся обратно в кабинет и, вытянув вперёд руку так, как будто он нащупывает действительность на предмет её погоды, нет ли дождя, многозначительно обратился к Орлову. – А как насчёт дождя?

– Дождя? – в некотором затруднении понимания Ивана Павловича, переспросил Орлов вначале себя, а затем уже обратился с вопросом к Ивану Павловичу. – Какого дождя?

– Который к чёрту смоет весь этот рынок, в который превратился наш мир. – В таком эмоциональном накале всё это заявил Иван Павлович, что Орлов и сам поддался, сделав интересное и весьма опасное предположение. – Нашу биржу, что проводится в стенах нашего здания?

– А что не так? – вопросил Иван Павлович. – К тому же обрушать легче всего то, что тебе ближе и знакомо. Тем более, она есть иллюзия, эфемерность. Мы-то с тобой отлично знаем, что она из себя на самом деле представляет и что она существует не для того чтобы создавать ценности, как всем это декларируется, а она служит лишь для того чтобы зарабатывать на тех, кто на ней играет. А на бирже, как и в казино, выиграть может только тот, кто владеет этим казино. – С хитрым прищуром посмотрев на Орлова, тихо проговорил Иван Павлович, напугав Орлова даже не этим своих замышлением, а такой своей откровенностью, на которую он, как думалось Орлову, он не способен. – Что он на самом деле задумал? Что он хочет этим в итоге добиться? – в голове Орлова немедленно возникли все эти вопросы. Но ответа он не смог на них получить, как бы не ломал голову.

А Иван Павлович мигом примечает всю эту тревогу в Орлове и в момент переводит тему разговора.

– А на мой счёт? – последовал вопрос Ивана Павловича.

– Что на ваш счёт? – не понял Орлов чего хочет Иван Павлович.

– Прогноз. – Уточнил Иван Павлович.

– Не даю прогнозов, когда всё очевидно. – Ответил после небольшого раздумья Орлов.

– Что ж, понимаю. – Задумчиво глядя на Орлова, сказал Иван Павлович. – И что же мне делать в моём случае? – и не пойми кого спросил Иван Павлович.

– Полагаться на судьбу, или на крайний случай, на удачу. – Ответил Орлов.

– Интересно. – Проговорил Иван Павлович. – Ну а сам-то что будешь делать, если вдруг понадобится спрогнозировать свою жизнь? – после небольшой паузы спрашивает Иван Павлович.

– А я не вижу повода и оснований для этого. – С вызовом отвечает Орлов, приподнявшись с места. – У меня в жизни всё в ажуре. Ну а если подобная мысль посетит меня с похмелья, то я пойду либо в бар, либо после бара к психоаналитику.

– Интересно. – Повторился Иван Павлович, глядя куда-то вдаль, сквозь Орлова. И видимо он в этой неизведанной дали что-то для себя чрезвычайно интересное сейчас увидел, – а Орлов, сидя к этой неизведанности спиной и увидеть ничего не может, а поворачиваться не смеет, – что он отрывается руками от спинки стула, на которую он опирался, и выдвигается вдоль стола, чтобы обогнуть его и в итоге подойти к панорамному окну, ограждающему собой этот кабинет от улицы.

Здесь, у окна, он замирает в одном внимательном к чему-то положении и таким образом, завладевает всем вниманием Орлова, который, наконец-то, обернувшись к нему, теперь пытается заглянуть в это окно, и если не увидеть, то догадаться о том, что так заинтересовало Ивана Павловича. Что ему не удаётся сделать, и он только и ждёт удобного для себя момента подняться на ноги и подойти к окну, чтобы там увидеть то, что увидел Иван Павлович.

И этот момент настаёт, и всё не без помощи всё того же Ивана Павловича, который, не сводя своего взгляда от окна, берёт слово. И это слово всё то же – интересно. А как только он в третий раз за эту пятиминутку повторяется, то он делает знаковую паузу для Орлова, который должен за время её длительности сообразить подняться на ноги, подойти к окну в том месте где он стоит и увидеть то, что вызвало такой интерес у него.

И надо отдать должное сообразительности господина Орлова, он справился со всем этим, где он в итоге увидел в окно то, что так заинтересовало Ивана Павловича. Правда, ему совершенно невдомёк, что такого интересного и замечательного он мог увидеть в тех двух людях сидящих на скамейке, у прилегающей к зданию площади – а то, что именно эти люди так видимо заинтересовали Ивана Павловича, то Орлов, запросто умеющий по направлению взгляда человека уточнять точку его приложения, в этом не сомневался. И хотя эти двое людишек на скамейке были ничтожно малы в своих размерах с этого расстояния и их лица сливались в размытость в фокусе всё того же расстояния, Иван Павлович точно на них смотрел и был в них так заинтересован, как он выражался, а всё потому, что там больше не на кого было смотреть – сейчас на площади было до удивления пустынно.

А Иван Павлович между тем, как только Орлов тут к нему присоединился, берётся за продолжение своего рассуждения. – Чем мы от них отличаемся, – с задумчивым видом задаётся вопросом Иван Павлович, – если нас в итоге одно и тоже ждёт? – Что до удивления странно слышать господину Орлову, никогда такими вопросами не задававшемуся. А всё потому, что ему не было необходимости в этом, и он считал себя и всех остальных людей, само собой разумеющимся объектом природного права, о чём и спрашивать не нужно, его самость самого себя и так всё за него подтверждает. Вот как-то так. А то, что Иван Павлович решил тут покопаться в себе и выяснить для себя, в чём он в приоритете у природы, то Орлов не осуждает его за такую свою завуалированную гордыню, где он хочет через это сравнение себя с людьми обыкновенными, немного пощекотать свои нервы лестными на счёт себя выводами, а всё потому, что это свойственно человеку, жить в своём сравнении с другим человечеством.

Ну а сравнивать он умеет, где при этом это сравнение всегда почему-то идёт в его пользу, даже если он голытьба подзаборная. Что же касается Ивана Павловича, то у него и такого рода людей, конечно, нет таких преимуществ, на которые опирается всё та же голытьба, меряющая мир своей нескрываемой свободой, которую у него не отнять, но у него зато есть другие преимущества перед всеми другими людьми. Например, талант и креативность мышления, которая и приводит к тому, что представители его круга, даже не из любви к процессу, а так мысля, возомнят о себе немало и с этим возвышением себя над всеми и живут. И это не проверенные слухи со стороны средств массовой информации, только этим и живущих, а это всё по себе знал Орлов, и сам частенько пребывающий в таком же состоянии избранности. Я, мол, весь из себя такой талантливый и креативный, что и сам себе завидую. И это моя природа и не моя природа в общем-то, а это я сам себя создал такого успешного и сам всего достиг, благодаря своему таланту, а не какая-то там среда, на которую я плюю, оппозиционно к ней настроенный.

А быть в оппозиции и вечно недовольным при таком-то успехе на лицо и в своей светлости, есть одновременно когнитивно диссонансно и в тоже время особый шик у этой самоизбранности, которая в своей гордыне, ещё называемой только ими, интеллектуальной начинкой креативности, совершенно оторвалась от реальности, забыв свои корни и считая себя вершиной сознания.

А Иван Павлович тем временем, продолжает нагнетать обстановку, задаваясь новыми вопросами. – И как мы поведём себя в конечном итоге? Настолько же разно и отличимо, как мы друг другу видимся? – А вот этого всего загрустнения и затуманенности мыслей Ивана Павловича, Орлов уже не может понять. Да так не может понять, что эта его вопросительная мысль запала ему в память. – Что вы, Иван Павлович, имеете в виду? – задаётся вопросом Орлов, совершенно не видя в тех типах на скамейке того, что в них есть такого, что могло бы вызвать в Иване Павловиче такого пессимизма в мыслях.

– Вот мы смотрим на них, – продолжая смотреть перед собой, заговорил Иван Павлович, – и что мы видим. А видим мы свою иллюзорность, с их существованием в ней. Ведь как бы они нам реально не представлялись, они для нас живут в своей отличной от нас реальности, которую по праву её стороннего от нашей реальности существования, можно назвать их иллюзорным миром. И в свою очередь наши реалии жизни для этих сторонних людей, существуют в своём иллюзорном мире их представлений. – Здесь Иван Павлович резко поворачивается к Орлову и застаёт его врасплох вопросом. – Вот что они, глядя на нас со своей стороны, думают о нас и о нашей жизни? – Орлов от этой напористости Ивана Павловича замешкался с ответом, принявшись его искать не в ответном взгляде на Ивана Павловича. Где он с озабоченным видом упёрся взглядом в сторону этих людей на скамейке, на которых он уже и так много смотрел, и принялся по их удалённому и по большому счёту, который им в их этом положении мало доступен, а по малому, будет в самый раз, ничего знакового собой не представляющих, угадывать их умопостроение на свой и Ивана Павловича счёт.

И тут не трудно догадаться о том, что Орлов принялся вслух озвучивать больше свои домысливаемые догадки, чем что-либо другое.

– Они считают, что мир несправедлив, таким образом распределив свои блага. Где одним ничего, а другим всё. Где они должны ежедневно жить в подчинении и в обязательствах перед самим собой, а вот мы, баловни судьбы, по их мнению, только тем и занимаемся, что растрачиваем свою жизнь за зря, ни о чём серьёзном не думая. – Сказал Орлов.

– Рассуждаешь штампами. – Перебил Орлова Иван Павлович. – Впрочем, это первое, что придёт в голову любому человеку. Он ведь по своей сути привычен, то есть его жизненные действия ограничены заложенными в него схемами поведения, которые сформированы на основании инстинктов и генетической памяти, со своим опытом. Но я не о том хотел поговорить. – Теперь уже самого себя перебил Иван Павлович. – Меня интересует вот что. – Сказал Иван Павлович, бросил взгляд в окно и, вернувшись обратно, заговорил. – Видя, то есть принимая за реальность эту их, как бы иллюзорность, мы реально видим этот их мир, или же мы только так его можем видеть, считая за иллюзию. И получается, что это наше представление их иллюзорности, есть наша иллюзия, которая в свою очередь есть наша реальность. И всё в итоге есть наш самообман и иллюзия. И, чёрт возьми, как во всём этом разобраться! – Иван Павлович видно сам во всём этом запутался, раз проявил себя так эмоционально не воздержанно. Ну а если он сам во всём этом запутался, то куда там Орлову, стоящему в стороне от всех этих его глубокомысленных рассуждений. И Орлов стоит молча и ждёт, когда Иван Павлович придёт в благоразумного себя и соберётся с мыслями.

И Иван Павлович собрался с мыслями и обратился к нему с вопросом. – И всё же, чей мир, наш или их реален. Как считаешь? – Иван Павлович только задался этим вопросом и, сразу, не давая возможности Орлову на него отреагировать, пустился дальше в рассуждения. – Хотя не важно, как ты, я и они по этому поводу думают и считают. А вот что на этот счёт считает сама реальность, то вот это мне было бы интересно знать.

А вот на это Орлов даже и сообразить, что сказать не знает, совершенно не понимая, что Иван Павлович под этим хочет сказать и чего добивается. И Орлов лучше промолчит, чем своим не в тему вопросом вызовет у Ивана Павловича свои сомнения на его умственный счёт.

А Иван Павлович видимо догадался, что Орлов так к нему оппозиционно настроен, и он обращается к нему с прежним вопросом. – Ну так как ты всё-таки считаешь. Чей мир более реален, наш или их? – После чего ещё добавил. – И постарайся на это посмотреть со сторонней позиции, а не той, что ближе.

И хотя Орлову очень сложно смотреть вокруг и на себя со стороны, он всё же попробует, если на этом настаивает Иван Павлович, всё-таки президент компании, и ему с его положения виднее, на что и как смотреть. – И Орлов вначале посмотрел со стороны на Ивана Павловича, что ему было сделать легче лёгкого, с его и так стороннего положения, затем он посмотрел со стороны на всё тех же типов со скамейки, что у него опять же не вызвало особых затруднений, и как итог, он постарался выставить себя для себя сторонним человеком, до которого ему так мало дела, как и до всех остальных. И хотя это потребовало от него многих сил воли и концентрации духа, – очень тяжело расставаться с тем, с кем жизненно свыкся и помыслить без кого себя не может, – он сумел-таки на минуту другую, оставить себя брошенным самим собой, на произвол судьбы случая. Что и привело его к несколько неожиданным для себя выводам, когда он, запыхавшись от головокружения, чуть не потерял самого себя бестелесного и витающего почти в облаках (на этой-то высоте, в них только и витается, даже если ты находишься в здании).

А ведь ему, оказавшемуся от себя в стороне и всё по собственной воле, в это момент не за что было удерживаться, – у него не было никаких физический оснований для этого в виде своего тела, – и его ментальное тело, в котором он пребывал эту минуту другую, чуть сквозняком не выветрило в форточку, а там прямиком в самый низ, где один из этих типов на скамейке, в этот момент сладко зевнул и …А дальше, летящий прямиком в эту раскрытую пасть этого типа господин Орлов (его всё-таки выветрило и продуло), пребывающий в своей ментальной бестелесности, закрыв глаза от страха при виде этой оскалившейся бездны, и не понял, что произошло. Был ли он заглочен в себя этим оскалившимся в зевоте типом и далее им частично переварен в свою действительность, или же ему удалось сквозь него напрямую пробиться дальше и выскочить через нижний выход, ударившись об землю, то об этом Орлов и думать не хочет. Главное то, что когда он открыл глаза, то он хоть и был частично не в себе, его пошатывало и тошнило, но он ощутил себя в самом себе, и это было для него главное.

К тому же этот полёт его мысли не прошёл для него даром и без последствий, и ему многое чего из того, что раньше им никогда не думалось, в голову вдруг надумалось.

– Я считаю, что наш мир более реален, чем их. – Кивнув в сторону окна, сказал Орлов. А Ивану Павловичу интересно послушать, почему Орлов так считает. И он со всем вниманием к нему пододвигается и всем собой выражает, мол, давай говори, я слушаю. А Орлов и без этой просьбы собирался сказать и обосновать аргументами эту свою позицию на себя и на тех людей со скамейки, кто с некоторых пор принялся не давать ему покоя, и Орлову даже местами стало казаться, что он одного из них, того, кого он увидел в зевающем виде, частями понимает, а другой частью себя, ощущает.

Вот, например, тому вдруг где-то зачесалось, то и Орлову немедленно захотелось у себя в том же месте почесать. А захотелось тому типу почувствовать в своём животе голодное неустройство, как Орлову тут же захотелось что-нибудь съесть жирного. А вот смотреть на мимо проходящие аппетитные булочки, по мнению Орлова, нисколько не уменьшат твой аппетит. А он, наоборот, ещё больше разыграется, и притом не только в физическом плане. Но всё это пока только неосознанно осознавалось и ощущалось Орловым, так что он всему этому не придал особого значения, принявшись излагать свою позицию на реальность своей действительности и существования.

– И основания так за себя думать, у меня более чем существенные. – Орлов сделал это утверждение и пустился в аргументацию этой своей позиции. – Потому что направление их мысли направлена в нашу сторону, и они всеми собой хотят, чтобы наши реалии жизни стали и для них реалиями жизни. Для чего они готовы отказаться от своего настоящего положения, в котором они сейчас пребывают, признав его всего лишь временной иллюзией, не их настоящей жизнью (я создан для нечто большего, или по крайней мере, не для такой жизни в нищете физики, но не мыслей). – Орлов сделал паузу и продолжил. – А вот это направление мысли, и вслед и жизни, и определяет в нашем мире пространственно-временного континуума, что есть реальность, а что нет. Здесь именно направление движения определяет реальность и даёт понимание значения иллюзии. Так временная стрелка времени всегда движется по часовой стрелке, само время направлено от прошлого к будущему, и всякий низ предшествует росту со своим подъёмом вверх.

– С последним обстоятельством я бы поспорил. – Вдруг вставил своё замечание Иван Павлович и не пойми на что для Орлова намекающий. – Движение в сторону падения, не реже в жизни человека встречается. – И Орлов от этих каверзных слов Ивана Павловича сбился с мысли и замолчал в недоумении насчёт Ивана Павловича.

А Ивану Павловичу хоть бы заметить все эти затруднения Орлова на свой счёт, но нет, и он без всякого понимания со своей стороны этой заминки Орлова, пускается в свои рассуждения. – Всё-таки этого будет недостаточно, чтобы делать итоговые выводы. Тем более, когда тебя всё устраивает в твоей жизни и тебе ничего не хочется менять. И оттого тебе в такой незыблемой реалистичности и мыслится твой мир. И хотя во мне всё тоже самое, не желающее ничего вокруг себя менять, присутствует, всё же наравне с этой неизменностью, во мне есть такая часть меня, которую такая незыблемость совершенно не устраивает, и она хочет многое пересмотреть в этом окружающем и во мне мире.

– Но как? – вопросил Орлов.

– Лакмусовая бумажка, в современной её интерпретации. – Дал ответ Иван Павлович. А Орлов и не поймёт, о чём это Иван Павлович. – Вы это о чём? – спрашивает Орлов.

– Всё на самом деле просто. – Заговорил Иван Павлович. – На основе некой элементарной единицы, представляющей из себя объективность среды, – это должен быть независимый от человека объект, который не может быть подвержен влиянию всего человеческого и в тоже время, может оказывать на человека своё влияние, – определить реалии и заодно выживаемость объекта проверки. – Уж совсем туманно для Орлова сказал Иван Павлович. И понятно, что Орлов ничего не понял из сказанного Иваном Павловичем. – И что это всё значит? – спросил Орлов.

А Иван Павлович делает загадочный вид и замысловато так говорит. – Некоторые выводы даются и делаются в результате не постановки в известность объекта тестирования. – Иван Павлович делает внимательную к Орлову паузу и спрашивает его. – Так что, хотите узнать? – А Орлов и не уразумеет, о чём его тут спрашивает Иван Павлович и при этом перейдя с ним на официальное «вы» обращение. Что хочешь, не хочешь, а затруднит понимание Ивана Павловича, а также того, что же на всё это ему ответить. И Орлов единственное, что смог и ответил, так это: Я не знаю.

– Есть страх? – интересуется Иван Павлович, вглядываясь в Орлова.

– Любая неизвестность, полагается, рождает это чувство. – Даёт ответ Орлов.

– Но любопытство всегда его сопровождающее, всё же сильнее. Ведь если откажитесь, то вас обязательно будет ждать своё разочарование, с мучающими вас мыслями, пытающимися разгадать эту, отныне не разгадываемую для вас загадку. – Однозначно со знанием всего этого дела и того, что бывает с тобой, когда ты проявляешь нерешительность, а прямым словом, трусость, вложил в душу Орлова это заверение Иван Павлович. И Орлов попался.

– Не откажусь. – Хотел бы уверенно, но как получилось, так и получилось сказать Орлову в ответ Ивану Павловичу.

– Тогда на этом пока всё. Счастливого пути. – С такой нескрываемой усмешкой заявил это Иван Павлович, что эта его фраза крепко засела в голове Орлова, приведя в итоге его к одной решительной мысли. А вот к какой, то это выяснится спустя свою совокупность событий, которые и приведут его под двери одного специфического заведения, о котором будет рассказано в своё время и в своём месте.

Глава

6

Игры разума почему-то всегда происходят за счёт других людей. В чём в очередной раз приходится убедиться и в этом убеждаешься, даже видя, из чего всё рождается.

– Ну и к чему вы пришли? – обратилось с вопросом к Орлову его доверенное лицо, Семирамид Петрович.

– К чему?! – нервно так переспросил Орлов, отбросив от себя телефон, которым он, как понял Семирамид Петрович, сдерживал себя. – А разве по мне не видно!? – И, хотя по Орлову многое что видно, Семирамид Петрович не стал влезать словами в столь нервные сферы понимания Орлова и счёл за лучшее промолчать. Что было верным решением, к тому же Орлов и сам всё за себя объяснил. – К моему беспокойству насчёт будущего нашей компании. Когда отвечающие за её стратегию развития люди, перестают мыслить возложенными на них их обязательствами категориями разумения, – да какое к чёрту разумение, это какое-то безумие, – делает эмоциональную оговорку Орлов, – то я начинаю более чем беспокоиться за них и за компанию. – На этих словах Орлов многозначительно так посмотрел на Семирамида Петровича, что тот вынужден был замереть в себе и своих мыслях. И так они, не шелохнувшись с минуту другую, стояли друг напротив друг друга, пока Орлов не счёл, что Семирамид Петрович до сих пор заслуживает его доверия и не сдаст его кому надо.

– Ладно, разберёмся. – Усмехается Орлов, тем самым разряжая обстановку в кабинете. – А нашего специалиста по технологиям нужно будет поторопить.

– А разве мы его недостаточно мотивируем для прогресса? – вопросил Семирамид Петрович.

– Для прорыва нужна другая мотивация. Причём для всех, и тут полумеры не пройдут. А то человек, как существо социальное, обязательно побежит искать для себя утешения в лице того, кто рядом. А тот ему и не откажет, пребывая в полном достатке. А вот если и он будет пребывать в такой же, до катастрофичности несчастливой ситуации, то им ничего другого не останется, как направить все свои силы в одну сторону, забытья в работе своих несчастий. – Заявил Орлов.

– И каким образом? – поинтересовался Семирамид Петрович.

– А разве тебе, Сёма, неизвестно, что человеку в жизни мешает развиваться и двигаться дальше. – Искоса посмотрев на Семирамида Петровича, задался вопросом Орлов. А Семирамид Петрович, может быть и знает это, но он сейчас не может сообразить, что это может быть. И он поэтому только пожимает плечами в ответ, типа я в точности этого сейчас сказать не могу. Ну а Орлов, так уж и быть, напомнит ему об этом. – Счастье в личном плане, вот тот тормоз, который становится препятствием для развития научно-технического прогресса. А убери мы его, сделав человека несчастным, то ему ничего другого и не останется, как в своей работе забыться.

– Пожалуй, соглашусь. – Сказал Семирамид Петрович.

– А куда ты денешься. – Усмехнулся Орлов. – Как, впрочем, и наш дорогой друг. – Орлов многозначительно посмотрел куда-то сквозь Семирамида Петровича. Затем, не вечно же ему созерцать Семирамида Петровича, он возвращается к нему и спрашивает его. – Ну а что там у тебя в твоей адвокатской конторе интересного? Случилось что-нибудь, что заслуживает отдельного внимания.

Из чего становиться ясно, что Семирамид Петрович не был нанят корпорацией на постоянной основе, а его пребывание здесь обозначалось аутсорсингом. А если простыми словами, то адвокатская контора Семирамида Петровича, занимающаяся любыми видами юридической деятельности (а бракоразводное занятие, это было личным делом Семирамида Петровича, питавшего пагубную для него и его кошелька страсть к романтическим историям, которые часто прослеживались в такого рода делах), как в своё время адвокатская контора Орлова, была нанята корпорацией для некоторых юридических действий конфиденциального характера, о которых из-за их секретности и некоторых других аспектов этического характера, да и законодательство требовало использовать в этом деле независимый источник оценки и права, нельзя было поручить консультативному бюро Орлова (тогда могут возникнуть претензии со стороны надзорного органа, запросто могущего обвинить бюро Орлова в предвзятости оценок и картельном сговоре).

Ну а так как это дело, для которого было привлечена контора Семирамида Петровича, было крайне неоднозначного и сложного порядка, то Орлов, как человек много чего и кого знающий в сфере юридического права, а также не питающий особых иллюзий насчёт человека адвокатского звания, после долгого выбора и раздумий, остановил свой выбор на Семирамиде Петровиче, которого он знал с давешних времён. И это в общем всё, что о нём хорошего он знал. А вот всякой нехорошей пакости он знал о нём много больше, чем хорошего. И вот эти-то его знания о паскудном поведении Семирамида Петровича, которое он себе позволял в эмоционально невоздержанном состоянии духа, с невероятными призывами и вызовами всякому здравому рассудку человека благопристойного, которые ему пока не так дорого стоили, и заставили Орлова остановить свой выбор на нём.