Феникс Лазурный

Влад Сэд

Феникс Лазурный

Пролог

Говорят, человеческая память похожа на море. Случается так, что она, словно в сильный шторм, окатывает тебя с ног до головы волнами воспоминаний, а бывает, наоборот становится спокойной и неподвижной настолько, что ты часами не можешь вспомнить ни единого нужного момента. В последнее время со мной происходит нечто среднее между двумя этими состояниями: задумавшись о чем-то, я могу надолго уйти от реальности, и выглядит все это так, словно я пытаюсь утонуть в своем прошлом, мысленно погрузившись куда-то очень глубоко в омут своих воспоминаний.

Каждый день, с наступлением вечера, когда солнце уже начинает скрываться за горизонтом, а тени от близлежащих домов и деревьев становятся все длиннее, я снова и снова мысленно возвращаюсь туда, на несколько лет назад, в тот октябрь, когда все мое счастье было на расстоянии вытянутой руки. В своих поисках, я тогда каким-то чудом оказался в небольшом провинциальном городке. Я был наивен, полагая, что легко найду нужный мне адрес, но реальность того места оказалась иной, в вечернем полумраке, все дома и улицы для меня выглядели пугающе одинаково. Наконец, на одном из указателей, стоящих на обочине дороги, я замечаю надпись – «улица Молодости», значит, где-то неподалеку находится нужный мне адрес. В том доме, что ищу я, живет женщина, ради которой я и проделал весь свой неблизкий путь в этот город. Она – моя цель и смысл жизни, по крайней мере, на этот вечер. Я знаю, что она где-то рядом и скорее всего даже не ожидает моего появления. Неизвестность страшит мои разум и сердце, и, хотя финал мне заранее известен, я все равно иду туда, словно надеясь на то, что в этот раз все изменится и «пазл» сложится иначе. Мне предстоит долгий путь, а это значит, что мои вечер и ночь снова будут бессонными. От таких воспоминаний непросто избавиться. Проще всего конечно же внушить себе, что все это неправда или вообще попытаться все позабыть, но тогда это будет уже не моя история, и я стану таким же как все, потеряв то немногое, что позволяет определять себя как личность. Нет, я не смогу так поступить. Никто не смог бы пройти этот путь так как я. Моя история одиночества захватила окружавших меня людей, изменив их судьбы навсегда. Все они преследовали свои цели, и в конечном счете кому-то это удалось, кому-то нет. Кто-то назовет это судьбой, я же уверен, что в этой жизни каждый получает лишь то чего заслуживает.

Моя история должна была закончится так и не начавшись, но вышло иначе. Цепочка случайностей, когда одно накладывается на другое, словно костяшки в домино, привела к непредсказуемому результату, так что никто не мог даже предположить каким будет финал. Оставалось только лишь надеяться на то, что в какой-то мере он будет благополучным.

Глава 1 Конец

Воскресенье 10 Октября

«Ты еще не жил, а твоя жизнь уже заканчивается»

Сырая, осенняя ночь. Спальный район на окраине большого мегаполиса. Здесь почти нет деревьев и зеленой травы, вместо этого лишь бескрайние асфальтовые поля-парковки для автомобилей и огромные кварталы из хаотично построенных многоэтажек. На широкой и плоской крыше самой высокой из них, виднеется темный, едва заметный силуэт одинокой фигуры человека. И никому до этого нет дела. Всем все равно. Такой картиной здесь уже давно никого особенно не удивить, в округе всегда полно бродяг и просто любителей острых ощущений. Мало ли что может человек делать на крыше. Кому-то нужно переночевать, кому-то сделать красивое селфи, а кто-то, возможно, перебрал с алкоголем или каким-то другими веществами для расширения своего сознания.

Увидев человека, стоящего на крыше многоэтажки, в любой другой день, я бы тоже равнодушно прошел мимо, но в этот раз все совсем иначе. Ведь тот странный человек, стоящий на крыше, это я. Впервые в своей жизни мне довелось очутиться ночью на такой высоте. Здесь, наверху, постоянно дует холодный, пронизывающий насквозь ветер, осколки разбитых бутылок хрустят под ногами, словно остатки былых надежд, а над головой, нависает темное, хмурое небо, плотно затянутое тучами. Я пришел сюда этой ночью, вовсе не для того, чтобы полюбоваться ночными видами города. Моя цель совсем другая – я хочу уйти из жизни. Из всех возможных способов покончить с собой, я выбрал прыжок с большой высоты, для того, чтобы в последние секунды перед смертью испытать чувство абсолютной свободы своей души и невесомости тела. Я хочу взлететь вверх, а затем камнем упасть на землю, где разбиться и сгореть дотла, словно сказочная птица феникс из древней легенды. В детстве у меня была книжка с этой сказкой, и я часто перечитывал ее, мечтая когда-нибудь стать тем, кто может возродиться из пепла ни смотря ни на что. Жаль, что это всего лишь красивый миф, поэтому мне остается только слабая надежда на возможное перерождение своей души в новом обличье. Самое главное при этом только забыть всю свою прошлую жизнь.

Шаг за шагом я медленно приблизился к самому краю крыши и теперь неподвижно стою на месте, смотря на огни ночного города. Где-то там, далеко внизу, на грешной земле, осталась моя прежняя жизнь, мои глупые мечты, надежды, цели и стремления. Все это сейчас не имеет для меня уже никакого смысла и похоже на гору старых, ненужных книг, выброшенных на помойку. Отказаться от всего, что удерживало меня в этой жизни, было непросто. Но, как оказалось, желание увидеть, что же находится там «за горизонтом» стало гораздо сильнее жалких попыток найти причины для того, чтобы жить дальше. Теперь мне остался лишь последний шаг, и он самый трудный. Жалкие остатки самолюбия и «саможаления» все еще свербят, где-то глубоко внутри меня, пытаясь внушить, что надежда на лучшее все-таки есть, нужно просто спуститься вниз и все образуется, а затем постепенно станет лучше. Мне хочется уйти с этой крыши, и снова вернуться в привычный круг событий, чтобы начать свою жизнь с нуля или как многие говорят с чистого листа. Спасибо, только не в этот раз. Сколько же раз я уже пытался начинать свою жизнь заново и точно знаю, что все это не более чем мотивационная чушь для любителей откладывать свои дела на потом. Каждый новый день, неделю, месяц, год они говорят себе одно и тоже: «Завтра все будет по-другому, не так как раньше». А затем наступает то самое завтра и все повторяется вновь, а вечером снова будут бесконечные обещания самому себе, которые никогда не сбудутся.

Оглядываясь назад в свое прошлое, я задаю себе только лишь один вопрос: «Чем же была, по сути моя жизнь?». И если говорить честно, то, скорее всего, не более чем крошечным промежутком времени между работой и снова работой. В череде похожих друг на друга дней, грани времени стираются настолько, что ты уже не можешь отличить один день от другого, неделю от недели, год от года. Все происходящее вокруг тебя превращаются в один большой черно-белый мультик, лишенный какого-либо смысла – ты вроде бы видишь что-то, но не можешь вспомнить, что это было и зачем. В этом замкнутом круге, почти все твое время занимает работа, то место, где от тебя требуется приложить все силы, чтобы получить свою зарплату, а затем вечером прийти домой и забиться в свой угол, укрывшись от всего мира на несколько часов. Такова обычная жизнь, рядового человека, в этом нет ничего особенного. Так будет продолжаться каждый день из года в год, ровно до тех пор, пока ты не выбьешься из сил, став совсем старым и беспомощным, и вот только тогда тебя переведут на подачку от государства, под названием пенсия. Это ни много ни мало, а ровно столько, чтобы не умереть с голоду, почти что пайка узника концлагеря, ради которой нужно работать всю свою жизнь.

«Бессмысленность прожитых дней, безрадостность сделанных дел*» – фраза из одной старой песни уже давно засела в моей голове на бесконечном повторе. К этому добавилось постоянное осознание того, что я никому не нужен, во всех делах всегда один и в лучшем случае, окружающие люди меня просто используют для достижения своих личных целей. Помнится в той песне была еще такая фраза: «Казалось, что я сильней и что далеко предел*». Да, все так, откуда он это знает? Он словно проникает в душу людей, когда пишет свои стихи. Вот только он будет жить, а я умру.

Послушав меня, кто-то может сказать: «Что, ты ноешь? Не хочешь, не работай. Стань бездомным или брось все свои дела и уезжай в теплые края. На кусок хлеба там хватит, а жилье и одежда не особо то и нужны. Выбор ведь только за тобой». Не спорю, выбор есть всегда, дилемма быть или не быть существует почти столько же, сколько существует сам человек. Об этом можно рассуждать бесконечно, но я знаю, что человек даже на новое место, все равно привозит с собой себя и свои проблемы. Думаю, финал для меня везде будет один и тот же – зачем только портить собой красивое место?

Собравшись с силами, я делаю несколько крошечных шажков вперед и вот я уже на краю крыши, стою двумя ногами на бетонном парапете, а носки моих ботинок свисают над темной пустотой. «Что теперь? -спрашиваю я себя, – Просто шаг вперед и все? А может быть лучше повернуться спиной и сделать шаг назад, чтобы, падая вниз, в последний раз увидеть небо? «Да, так определенно будет лучше, только вот какое сейчас небо? Нужно было мне тогда прыгать днем, а сейчас темно и ничего не видно. Хотя можно ведь немного подождать пока луна выйдет из-за туч». Небо над моей головой было действительно сильно затянуто тучами, но свет от луны все же иногда пробивался свозь них, через несколько мгновений он снова осветил ту часть крыши, где стоял я, поэтому чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, я спустился с парапета вниз и присел на корточки. Не хочу, чтобы меня приняли за тупого позера, который забирается на высокий мост или выходит на крышу здания, а затем стоит так часами, устраивая спектакль перед толпами зевак, дешевых «журналюг» и полиции. Никто обычно не жалеет таких людей, толпа, стоящая внизу, просто достает свои смартфоны и начинает снимать в ожидании шок-контента. Все ждут, что стоящий наверху человек спрыгнет и разобьется, тем самым внеся хоть какое-то разнообразие в их скучную обывательскую жизнь, но не тут-то было. Вдоволь потрепав всем нервы, неудачливый самоубийца великодушно позволяет себя спасти, затем картинно плачет и радуется, что остался жив, а во всех новостных лентах публикуются радостные статейки о чудесном спасении еще одной заблудшей души. Мне такая популярность не нужна. Я считаю, что, если ты решил уходить – уходи тихо. Сейчас я подожду еще немного, пока станет темно и продолжу.

Ожидание этого момента мне кажется вечностью, вот еще секунда две, три, все, вперед. Я быстро оказываюсь на краю крыши, вокруг меня почти полная темнота. Закрыв свои глаза, я делаю шаг вперед. Мое тело проваливается в невесомость, в ушах бешено свистит ветер, а в душе ощущения свободы и легкости. Через несколько мгновений все это резко заканчивается, мое тело сотрясает сильнейший удар

* Дельфин – «Июнь»

об что-то твердое, я слышу звуки гнущегося металла и звон разбитого стекла, но боль от этого почти не чувствуется из-за избытка адреналина. Остатки сознания очень быстро покидают мое тело, а к темноте снаружи добавляется темнота внутри.

****

Не знаю, сколько времени прошло после моего падения, но внезапно где-то сверху, над моей головой включился яркий свет, и я открыл глаза. В тот момент я лежал на чем-то холодном и твердом, полностью обнаженный, при этом накрытый с головой по-видимому какой-то то ли простыней то ли чем-то другим, похожим на плотную ткань. Сквозь нее мне трудно было хоть что-либо разглядеть, поэтому первым моим желанием было конечно же освободить свое лицо, но к несчастью мое тело меня совсем не слушалось, оно словно задеревенело от холода, так что мне ничего не оставалось как неподвижно лежать, слушая то что происходит вокруг. Откуда-то со стороны до меня доносились громкие звуки бормашины или какого-то другого сверляще-пилящего инструмента. Этот противный, мерзкий звук неприятным эхом звенел в моих ушах.

В таком положении я пролежал еще какое-то время, то впадая в забытье, то возвращаясь в сознание. Контроль над своим телом постепенно возвращался ко мне, а с ним возвращалась и боль, настолько сильная, что от нее мое тело становилось напряженным как струна, а зубы сжались намертво. В таких условиях мне было непросто даже хоть немного пошевелить своей рукой или ногой, поэтому я решил для начала попытаться освободить лицо от закрывавшей его простыни. Превозмогая боль, я начал двигать своей головой вверх, вниз и по сторонам. После нескольких попыток, мне все же удалось немного сдвинуть со своего лица край плотной ткани, и я, наконец, смог увидеть то место, где оказался. Я лежал на старой больничной каталке в огромном подвальном помещении с высоким потолком и стенами покрытыми серой плиткой. Холодный свет электрических светильников, ярко освещал все углы и закоулки этого зала. Чуть поодаль от меня стояла точно такая же больничная каталка, на которой, виднелся силуэт какого-то другого человека, точно также как и я полностью накрытого белой простыней. Увиденное совсем не прибавило мне оптимизма. «Где же я? Может в больничной палате или в операционной?» – испуганно спрашивал я себя.

Через некоторое время я понял, что мой сосед справа лежит уж как-то слишком спокойно и неподвижно. И от неожиданной догадки у меня прошел мороз по коже. «Да это же покойник, я что в морге? Но ведь я же не умер» – в ужасе подумал я. От осознания всей кошмарности ситуации мне захотелось кричать, но я не мог произнести ни звука, казалось, что мои губы будто чем-то склеены. В это время в моей голове одна за другой пролетали тревожные мысли, в которых я ругал себя за неудачливый план собственного самоубийства: «Ты же прыгнул с крыши, идиот, ты должен быть мертв, но ты не умер, ты даже не смог нормально уйти из жизни, поэтому теперь ты будешь парализованным бревном лежать в хосписе до конца своей жизни». Мои губы беззвучно шевелились, но выговорить я ничего не мог, а из моих глаз текли слезы. «Неужели этот кошмар не закончился? Я что вернулся назад? Или это уже ад?» – думал я, – Так я и жил в аду, как в той шутке о жителях одного города, что после смерти вместо ада снова попадают обратно к себе в свой город». В отчаянии, из последних сил, я все же смог поднять свою голову настолько высоко насколько мог и увидел в некотором отдалении от себя еще несколько точно таких же больничных каталок с лежащими на них покойниками, некоторые из них были накрыты белыми простынями, а другие лежали полностью закрытые в черных мешках, словно огромные, страшные гусеницы. «Наверно, я все-таки умер, и это мой первый круг ада» – решил я, после чего обессиленно уронил свою голову обратно на каталку.

Моя смерть прошла совсем не так как я себе ее представлял. Оказавшись в этом жутком, холодном подвале, я словно попал в какой-то промежуточный мир между двумя измерениями.

Это было похоже на своего рода чистилище, где решалась дальнейшая судьба моей души и тела. Как и полагается новоиспеченному покойнику, первым делом, мне предстояло встретиться с опытным и беспристрастным перевозчиком, который должен был доставить меня в царство мертвых или отправить обратно.

Глава 2 Санитар Рыбкин.

Воскресенье 10 Октября

Раннее утро, почти половина пятого. Санитар Рыбкин медленно шел по узкому больничному коридору. До конца его смены оставалось всего несколько часов, но особой радости от этого он не испытывал и в целом его настроение было весьма скверным. Сказывалась накопившаяся за долгое время усталость. Каждый день, с утра до вечера, Рыбкин с остервенением толкал по длинным коридорам больницы тяжелые каталки, часто ударяя их о двери с такой силой, что казалось, так он пытается оживить лежащих на них мертвецов. Вот уже почти две недели санитар Рыбкин трудился в таком жестком графике, дежуря сутки через сутки. От этой напряженной, изматывающей работы настроение у него ухудшалось с каждым днем, и постепенно превратилось в мрачно-депрессивное. Такие резкие перемены в жизни Рыбкину были вовсе не по нраву, поэтому он чувствовал себя словно вулкан, который должен вот-вот взорваться. А все началось с того, что один из сменщиков Рыбкина уволился, а новый, взятый на замену, не выдержав тяжких будней, запил и перестал выходить на работу. Так как в больнице, где работал Рыбкин, постоянно не хватало санитаров, то быстро заменить прогульщика было не кем. А Рыбкину пришлось работать почти на износ. От этого он стал сильно нервничать, чтобы расслабиться ему срочно требовался «алкодопинг» на выходных, но как назло вначале задержали зарплату, а затем подвел сменщик, поэтому ему пришлось нарушить свой четкий, придуманный за долгие годы, график. А распорядок у Рыбкина был плотный, но идеально выверенный: в последний день своего дежурства, перед выходными, он затаривался алкоголем, затем после окончания смены шел домой и начинал пить. А так как работал Рыбкин по графику три через три, то два дня он пил, на третий отлеживался и на следующее утро выходил на свою смену, как ни в чем не бывало. Позволить себе прогулять или не выйти в свою смену Рыбкин не мог, даже не имея медицинского образования, он в какой-то мере считал себя врачом, поэтому относился к своей работе как к призванию.

С новым сменщиком, которого не так давно взяли на работу, Рыбкин сразу же не поладил. Тому на все было «пофигу», не помогали ни разговоры, ни легкие удары кулаками по разным чувствительным частям тела. Вместо того, чтобы встать на путь исправления, сменщик Рыбкина наоборот еще больше озлобился, стал часто ни с того ни с сего заболевать или вообще исчезать куда-то без объяснения причин. В итоге Рыбкину пришлось, как говорят, дежурить и за себя, и за того парня. От этого его график труда и отдыха полностью сбился и пошел шиворот навыворот, а тело, годами приученное к стабильности, стало сбоить. Теперь Рыбкин напивался лишь в редкие дни отгулов, не успевая толком отоспаться, поэтому стал часто приходить на работу в адском похмелье. Его мутило, голова трещала, язык заплетался, а изо рта несло запахом перегара вперемешку с другими не совсем приятными ароматами. В таком состоянии Рыбкин старался не попадаться на глаза кому-либо из врачей, особенно начальству. В прошлый раз заведующий отделением реанимации, почувствовав резкий запах алкоголя, остановил Рыбкина в коридоре, и затем долго тряс своей большой пышной бородой, а-ля Лев Толстой, выговаривая ему что-то про клятву Гиппократа и слежение за своим здоровьем. Будучи еще не совсем в полном сознании после двухдневного марафонского запоя, Рыбкин, стоял перед невысоким зав-отделением, вытянувшись словно солдат, и с большим трудом делал вид что слушает его. Сам Рыбкин был рослый малый – высотой почти под два метра, и чтобы стать еще выше, он поднялся на цыпочки, так ему казалось, чуть меньше слышно противный, брюзжащий голос заведующего. «Срал я на всех, и на Гиппократа, и на тебя тоже» – раздраженно сказал Рыбкин, смотря в спину уходящего зав-отделением, после того как тот исчерпал весь свой набор праведных фраз, и эта моральная экзекуция была закончена. Конечно же, Рыбкин прекрасно понимал, что этот напыщенный индюк-заведующий ему по сути никто и ничего не сможет сделать, поэтому запросто мог послать его на три буквы, но правила есть правила, субординацию начальник – подчиненный нужно соблюдать. Будь Рыбкин обычным санитаром, то за такие выходки, его бы давно уже уволили из этой больницы, но он был особенный, как говорят в спорте «из другой лиги». И вот по какой причине. Много лет назад, когда Рыбкин только пришел работать в эту больницу, он поначалу устроился обычным санитаром и чаще всего «катал» по больнице только живых людей, ну или почти живых. Немного осмотревшись, Рыбкин начал понимать, что такая работа не приносит ничего хорошего кроме головной боли от тупых приказов идиотов-врачей, а также суматошной беготни по разным корпусам больницы. Все больные постоянно жаловались на своих врачей и условия своего содержания, во всем требовали к себе очень нежного отношения, а особой изюминкой в работе санитаров становились дни, когда в больничном корпусе ломался лифт и вот тогда Рыбкин и все остальные вспоминали все виды ругательств, поднимая и спуская по лестницам лежачих пациентов. Через несколько месяцев такой работы Рыбкин настолько «задолбался», что даже начал думать об увольнении, но толком не знал, куда ему податься.

Так продолжалось еще какое-то время, Рыбкин продолжал уныло тянуть свою лямку и уже начал думать, что так будет всегда, как внезапно, ему выпал шанс все изменить. В один из дней, Рыбкин встретил едва знакомого ему санитара, который толкал по коридору каталку с лежащим на ней абсолютно неподвижным телом, накрытым простыней полностью, то есть с головой и по всему было понятно, что ни этот санитар, ни его «пациент» уже никуда не торопятся. Рыбкин, увидев эту картину, неожиданно задумался. Он вспомнил, что и ранее замечал подобные сцены в этой больнице, но почем-то почти не обращал на них внимание, будучи загруженным в свои проблемы. Конечно же Рыбкин знал, что в подвале больницы, есть городской морг и обслуживают его свои, собственные санитары. Они держались от всех остальных особняком, почти ни с кем не общались и всегда одевались в старые, плохо отстиранные робы и халаты. Врачи и больничное начальство старались с ними особо не связываться, общались только по необходимости, да и то короткими фразами, как бы стесняясь того, что их увидят вместе. Рыбкин и сам поначалу вел себя также, ему казалось, что эти мрачные санитары из морга, словно люди из более низшей касты: слуги, уборщики, тролли, жители подземелий, поэтому он сам первым никогда не здоровался и не общался с ними. Тем не менее, встреча с этим, не очень спешащим санитаром из морга, весьма впечатлила Рыбкина: «Вот работа мечты, – подумал он, -Никуда спешить не надо, да никто и не торопит».

В итоге, после некоторых размышлений, Рыбкин твердо решил, что ему нужно попробовать перевестись работать в тот самый подвал больницы, где находился городской морг. «Трупаков» и вывороченных кишок Рыбкин совсем не боялся. Он успел насмотреться этого вдоволь, когда еще во время своей службы в армии по глупости поехал срубить легких денег в операции по «принуждению к миру» одного маленького, но очень гордого горного народа. Обдумав вечером все хорошенько за бутылкой крепкого портвейна, Рыбкин на следующий день прямо с утра пошел в отдел кадров больницы и попросил перевести его в морг или в «Тихий дом», как он сам называл это заведение. Слово морг Рыбкин не любил, да и знакомых ему людей коробило от любого упоминания об этом месте. В кадрах Рыбкина приняли на ура, словно призывника-добровольца в военкомате, так что уже через неделю Рыбкин вышел работать в свой «Тихий дом». На самом деле, тихим это место можно было называть только в кавычках. Покойников сюда везли валом, большей частью не с самой больницы, а с городских улиц. Пожилой врач-патологоанатом часто просто «вешался» от такого большого количества вскрытых животов, и распотрошенных грудных клеток. Ему часто приходилось работать почти без выходных. Иногда ближе к вечеру, когда у врача-патологоанатома уже не оставалось сил что-то делать, он уходил домой, а Рыбкин или другой дежурный санитар оставался «зашивать» покойников, а также убирать, остатки после вскрытий. В своем жаргоне Рыбкин называл этот процесс – «убрать лишние запчасти». Когда по вечерам Рыбкин, наконец, оказывался в морге в полном одиночестве, то чувствовал себя здесь главным, почти что хозяином, и гордо расхаживал мимо холодильников и каталок с лежащими на них неподвижными трупами. Среди всех этих мертвых людей, возможно в этой жизни кто-то был умнее, кто-то моложе, кто-то красивее, кто-то богаче, а кто-то даже сильнее, чем Рыбкин. Но сейчас все изменилось, теперь он был для них всем, он отправлял их туда – в другой мир, и только он решал кто, как, когда и в каком виде отправится в последний путь.

Снаружи, у дверей морга, в больничном коридоре, постоянно стояла очередь из родственников умерших, многие из них выпрашивали, умоляли, и даже совали деньги, чтобы им как можно быстрее выдали тела их родных. Всем хотелось, чтобы именно им, первым отдали то, что осталось от их близких. Но как оказалось, чтобы нормально умереть, нужно тоже отстоять очередь. Такая вот очередная неприятная особенность крупных мегаполисов, где куда бы ты ни бежал, и как бы не спешил, все равно будет кто-то кто уже впереди тебя.

В общении с родственниками покойников Рыбкину больше всего нравилось, когда они просили его сделать что-то побыстрее, или вне очереди, в такие минуты он чувствовал себя очень важным, но при этом делал вид, что не слышит этих просьб. Как-то раз, один обезумевший от горя отец маленькой девочки, что уже неделю лежала в очереди на вскрытие, подбежал в больничном коридоре к Рыбкину, схватил его за грудки и начал кричать. Рыбкин в ответ спокойно посмотрел ему в глаза, а затем приложил свои ладони к его лицу. Почувствовав на себе этот сладкий, несмываемый запах смерти, отец девочки издал дикий вопль и резко отпрянул в сторону. Его начало рвать прямо в коридоре. Рыбкин какое-то время равнодушно смотрел на это, а затем сказал: «Закончил? Теперь уберешь за собой. Тряпка и ведро в туалете в конце коридора». После этих слов Рыбкин не спеша пошел дальше по коридору. Толпа людей, стоявших у дверей морга, в ужасе расступилась в стороны, а Рыбкин шел между ними, словно миссия дарующий то, что может смягчить страдания жаждущих. Он ощущал себя почти что богом в тот момент.