Полная версия
Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника
– Ох! Матка Боска! Смотри, Зося, каков удалец! – крикнул Бельский дочери, которая за спиной отца меньше занималась зрелищем джигитовки, чем немым разговором с паном Седлецким.
Конное состязание у татар
– Смотрю, папа, смотрю! Сдаётся мне, что силы неравны! Смотри, смотри, как он ловко увернулся от удара копьём, словно кошка! Смотри, смотри!
Действительно, молодой татарчонок, налетев с размаху на рыцаря, вдруг в пяти шагах перед ним осадил лошадь на месте и бросился в сторону; рыцарь промахнулся копьём и чуть удержался на седле, но справился и полетел преследовать врага. Лошадь его, хотя превосходная и сильная, но закованная сама в латы, да ещё под таким же железным всадником, разумеется, не могла быть так легка и поворотлива, как лёгкая лошадка татарчонка, который снова налетел на рыцаря и вновь повторил тот же манёвр; рыцарь опять промахнулся. Татарчонок же, в свою очередь, ловко поднялся на стременах, махнул чем-то над головой и с места бросился во весь карьер назад. С визгом мелькнул брошенный им аркан и охватил рыцаря за плечо и руку. Латник хотел перерубить захлестнувшую его петлю, но было уже поздно: аркан натянулся как струна, и рыцарь был моментально сброшен с лошади, а ещё через секунду татарчонок сидел уже верхом на поверженном рыцаре и занёс над ним нож.
– Браво! Браво! Вот где погибель треклятых крыжаков! Молодец, джигит, молодец! – воскликнул старый Бельский, совершенно переродившийся при виде этой примерной битвы. Он теперь ясно видел, что и против непобедимых в боях рыцарей есть орудие – аркан, оружие забытое, презренное, но, вместе с тем, неотразимое!
Не один старый пан был увлечён исходом примерного боя между рыцарем и татарином: тысячи глаз пожирали, казалось, это зрелище, и едва закованный в латы рыцарь был повержен на землю, как дружный, победный крик пролетел одновременно и среди татар, окружавших ставку своего властителя, и в толпе литвинов, русских и поляков, собравшихся полюбоваться на невиданное зрелище.
Джигитовка продолжалась. Молодые татары показали своё искусство в стрельбе из луков, в бросании дротиков, в примерных боях кавалерии с пехотой, но ни одно из этих упражнений не произвело такого впечатления, как бой рыцаря против аркана.
Старый Бельский, вояка прежде всего, не выдержал и тотчас после окончания джигитовки решил, несмотря на свою шляхетскую гордость, съездить к старому мирзе Джелядину и расспросить его об этом новом невиданном манёвре.
Сказав несколько слов дочери и отправив её с большею частью челяди домой, он обратился к нескольким шляхтичам, окружавшим его и предложил ехать в гости к татарам.
– А не слишком ли много будет чести для этих нехристей, зазнаются, – рискнул возразить молодой Седлецкий, которому очень хотелось конвоировать до замка панну Зосю и показать своё удальство и искусство управлять конем.
Старый Бельский чуть усмехнулся.
– Если пан Иосиф считает себя родовитее ясного пана Кейстутовича[8], кто же ему мешает ехать домой и не жаловать честью своего посещёния худородного татарина!
Удар попал метко. Седлецкий ничего не возразил и смиренно присоединился к группе шляхтичей, направлявшейся вслед за паном Бельским к татарскому посёлку. Седлецкий прекрасно знал крутой нрав старого воеводы и хорошо понимал, что отстать от него теперь – значило навеки закрыть для себя дверь в его замок.
Слуга, посланный вперёд к шатрам мирзы Джелядина, вернулся в сопровождении двух старых татар, в расшитых золотом халатах, что указывало на их знатность.
– Раб Божий, мирза Джелядин Туган-бег, шлёт ясному пану поклон и привет. Он ждёт вашего посещёния и опечален, что Аллах, отнявший свет у его глаз, мешает ему встретить дорогих гостей у въезда в улус.
Проговорив это длинное приветствие, послы низко поклонились и поехали вперёд прибывших шляхтичей, показывая дорогу.
На пороге главной юрты стоял молодой мирза Туган. Он был в великолепном кафтане из серебряной парчи, ещё больше выделявшей его смуглое лицо и узкие чёрные глаза.
– Добро пожаловать во имя Аллаха! – сказал он, складывая руки на груди и кланяясь в пояс. – У нас сегодня великий день, праздник Байрама, он нам стал ещё радостнее от приезда таких сиятельных панов.
Татарчонок говорил полупольским, полурусским языком, но жестоко коверкая слова на восточный манер. Старый Бельский пристально взглянул на молодого татарчонка и узнал в нём победителя в бою против рыцаря!
Он обнял его и проговорил:
– Я видел твою ловкость и твоё удальство. Славный сын знаменитого отца. Ты настоящий джигит!
– Похвала великого воеводы лучшая награда молодому воину, – вспыхнув от удовольствия, отвечал татарчонок, – если бы мне услыхать от тебя то же и в день битвы!..
– Услышишь! – как-то определённо торжественно проговорил Бельский. – Услышишь и скоро!
– Пошли Аллах, чтобы предсказание твоё исполнилось, храбрый воевода! – послышался голос старого слепого мирзы Джелядина, которого двое служителей вывели из ставки. Мы, татары, давно горим желанием заплатить Литве и Великому Витольду за хлеб и землю! Да будет благословен приход твой во имя Аллаха, храбрый пан Здислав!
– Разве ты меня знаешь? – с удивлением переспросил старик.
– Со слов великого князя Витольда Кейстутовича давно знаю, знаю и то, как ограбили тебя рыцари, знаю и клятву, что ты дал, уходя из отцовского замка.
Бельский удивлялся всё больше и больше. Он и не предполагал никогда встретить в слепом татарине такое знание, такую светлую память.
Он не мог отказать хозяину в просьбе войти в его ставку и принять угощение, между тем, как сын его делал то же приглашение, но уже от своего имени, остальным шляхтичам и повёл их в свой шатер, стоявший рядом. Хитрые татары распорядились ловко. В ставку к мирзе Джелядину был допущен только один воевода Бельский, а остальные должны были довольствоваться приёмом у молодого мирзы Тугана.
Молодой татарчонок хотел, казалось, заставить забыть этот чувствительный щелчок шляхетской гордости изысканным вниманием и предупредительностью. Он показывал молодым шляхтичам своё оружие, своих лошадей, своих охотничьих беркутов и ястребов.
Чуть он замечал, что какая-нибудь сабля или лук с колчаном нравятся посетителю, он тотчас спешил подарить их гостю и тем немного разогнал мрачное настроение большинства. Только один пан Седлецкий был крайне не в духе. Недавнее замечание старого Бельского, эта невежливость татарского мирзы бесили его, он старался придираться к каждому слову, к каждому движению молодого татарчонка и делал свои, подчас, ядовитые замечания. Недостаточно хорошо понимая по-польски, Туган-мирза не обижался, хотя порой, заметив улыбку, или даже смех шляхтичей, вызванный замечанием Седлецкого, вопросительно взглядывал на него.
В простом, нецивилизованном уме татарчонка никак не могло уложиться понятие, чтобы гость, обласканный и угощённый как только можно хозяином дома, позволил бы себе шутки или даже дерзости на его счёт.
Показывая рыцарские латы, которых у него было несколько, татарин с улыбкой заметил:
– Железа много – толку мало!
– Нет, не так, – поправил Седлецкий: – задору много – силы мало! Куда тебе поднять эти доспехи.
– Зачем поднять? – засмеялся татарин, – пусть глуп человек поднимай. Я на землю бросать буду. Брал аркан, айда! Готов!
– Это ты так со своими рабами, татарами тешился. Попробуй-ка с настоящим рыцарем или с поляком потягаться. Он же тебя на твоём аркане и повесит!
На этот раз татарчонок понял. Глаза его сверкнули гневом, губы побледнели.
– Слушай, ясновельможный пан! – резко крикнул он, – я никогда не забывай, что ты мой гость, а я твой хозяй! Только у другого места таких слов не говори. Мирза Туган сам князь, сам сеид! Сам белая кость!
– Да, чёрная харя! – сквозь зубы пробурчал Седлецкий, который действительно испугался возможности скандала и отошёл в сторону. Беседа снова оживилась и закончилась тем, что молодой татарин, вероятно, ещё раньше получивший разрешение отца, предложил всем гостям участвовать на следующий день в охоте на зубров.
Между тем мирза Джелядин беседовал с паном Бельским и так увлёк его глубиной своих политических и государственных идей, что старый воевода просто диву давался, откуда мог старый татарин почерпнуть столько знаний. Теперь только он понял, почему великий князь Витовт так любил беседы с этим мудрым слепцом.
Часы летели. Тихо ложился сумрак ясного летнего дня на долину. Тени становились длиннее и, наконец, пламенное солнце совсем скрылось за тёмной зубчатой стеной соснового бора, а старый воевода всё ещё беседовал с мирзой Джелядином.
Глава III. Нежданная встреча
Тихо, как тени, скользили загонщики по лесным тропинкам, ещё увлажнённым утренней росою. Любимый ловчий молодого мирзы Тугана, Али, в сопровождении двух подручных, вёл целую стаю пёстрых длинноухих гончих. Один Али был на коне, в руках у него был длинный арапник, а за спиной болтался большой турий рог, отделанный медью.
В загоне должны были участвовать более 200 человек, и они шли так молчаливо, так легко, что, не видя их, вряд ли бы кто-нибудь мог предполагать, что мимо проходит столько людей.
Сагайдаки были не у всех, но зато каждый нёс довольно длинное копьё, с острым железным наконечником, вполне достаточное, чтобы защищаться от тура, но недостаточно сильное, чтобы поразить его на смерть.
Убить тура, этого царя литовских лесов, предоставлялось только избранным да приглашённым на охоту, а загонщикам было приказано гнать тура по возможности на старого воеводу Бельского, также принимавшего участие в охоте.
Дойдя до небольшой прогалины в вековечном бору, охотники остановились и стали занимать места. Место это, по словам ловчих, было излюбленной тропой зубров, и потому Туган Мирза поставил на самой прогалине старого воеводу, а сам поместился в нескольких шагах от него, около громадной сосны.
Пан Седлецкий, случайно поставленный несколько левее, начинал собою цепь охотников, на которую должны были гнать загонщики. Правее Бельского татары ловко ставили тенета. Словом, зверю нельзя было миновать охотников.
Туган-мирза хотел было поставить позади своего почётного гостя двух лучших лучников, но Бельский воспротивился этому и с усмешкой заметил, что он ещё не так стар, чтобы не суметь пустить стрелу в зверя или принять его на копьё.
Седлецкий, страстный охотник в душе, с нетерпением поглядывал в тёмную чащу леса, ожидая сигнала, и нервно потрагивал тетиву тугого татарского лука. Колчан с пернатыми стрелами был у него за плечами, широкий нож у пояса, а плотное копьё-рогатина стояло возле, прислонённое к дереву. Почти также был вооружён и Бельский, только вместо лука в его руках был превосходный самострел немецкой работы, в котором тетива натягивалась целым прибором шестерён и блоков. Выстрел из подобного самострела на близком расстоянии мог пробить железные латы (разумеется, кроме венецианских панцирей, для которых стрелы были безвредны)!
Остальные шляхтичи-охотники и молодые татарские князьки были вооружены луками, стрелами и копьями.
Вот где-то далеко-далеко раздался звук рога, и охотники приосанились. Каждый осмотрел оружие и ещё пристальнее стал всматриваться в тёмную чащу вековечного бора. Прошло несколько мгновений нетерпеливого ожидания, сигнал повторился снова, но с изменением. Мирза Туган вздрогнул и быстро подошёл к Бельскому.
– Ясный пан, – сказал он с поклоном, – я слышу сигнал: гонят не тура, а медведя. Не лучше ли сойти с тропы? Летом медведи опасны!
– Кто тебе мешает, сходи, коли хочешь. Я ещё ни разу не сходил с места, не встретив врага!
– Позволь мне хотя бы созвать сюда моих нукеров.
– Ни с места! Мы и одни управимся, не правда ли, пан Юзеф?
– Два родовитых поляка на одного медведя – не слишком ли это будет много! – гордо сверкнув глазами, отвечал Седлецкий. – С вашей ясной милостью, я бы без трепета и на льва, и на грифона пошёл!
– Тысяча копий! Я ждал такого ответа! Пан Юзеф – храбрый рыцарь! – с улыбкой удовольствия проговорил Бельский и взялся за самострел.
Сигнал ловчего повторился гораздо ближе, длинными протяжными перекатами.
– Ясный пан! – снова взмолился татарин, – зверь большой, очень большой. Всё может случиться.
– Молчи, трусишка! – крикнул ему в ответ старый воевода, – или ты никогда не видал медведя?!
– Мирза Туган не трус! – вспыхнув весь, проговорил татарчонок, – но ясный пан гость моего отца, и я должен оберегать его от опасности.
– Оберегай себя! – крикнул ему в свою очередь Седлецкий, – мы и без тебя убережём ясного пана!
Молодой татарин ничего не ответил и только сверкнул глазами на обидчика.
В лесу слышался какой-то неясный шум и треск, словно по кустам и валежнику пробиралось огромное стадо. Треск сломанных сучьев слышался очень близко: какой-то громадный зверь прокладывал себе дорогу целиной.
Бельский насторожился. Ярый охотник, он много раз бывал на охоте на медведей, но эта охота была зимняя, на берлогу, с рогатиной и ножом; ему ещё ни разу не приходилось встречаться со зверем летом в лесу, и он не подозревал всех опасностей встречи.
Пан Зигмунт Бельский
Поднятый облавщиками, медведь бросился в противоположную сторону и быстро шёл на четырех лапах по давно излюбленной тропе. Это был громадный зверь с вылезшей местами тёмно-бурой шерстью. Раненый стрелою одним из облавщиков в то время, когда он старался прорваться сквозь цепь, он освирепел от боли и шёл напролом, ломая тощие сосёнки и ёлочки, как тростник, глаза его были налиты кровью, на губах пена.
Старый воевода стоял на самом лазу, зверь давно уже видел его и с удвоенной яростью и быстротою бросился на это новое препятствие. Он не поднялся, как большей частью делают медведи, на задние лапы, но с рёвом, подпрыгивая как-то боком, шаром выкатился на прогалинку и в одну секунду очутился уже в двух шагах от Бельского.
Тот не ожидал такого нападения. Все медведи, которых ему случалось бить, поднятые из берлоги, или поднимались на задние лапы и шли грудью на рогатину, или позорно бежали.
Старый воевода едва успел прицелиться и спустить стрелу, стрела угодила зверю в ущерб левого плеча и глубоко впилась в тело. Зверь заревел и одним прыжком бросился на Бельского, тот успел отскочить и схватиться за рогатину, но разъярённый зверь снова бросился на него, одним ударом лапы расщепил вдребезги его копьё-рогатину и всей массой навалился на охотника.
Минута была критическая. Всё это совершилось так быстро, что Седлецкий, бывший ближе всех от места действия, не успел ещё опомниться и броситься на помощь, как молодой Туган-мирза был уже возле своего гостя. Лук звякнул и стрела, шипя, вонзилась в самый глаз зверя.
Медведь дико рявкнул от страшной боли, бросил поверженного охотника и, в одно мгновение поднявшись на задние лапы, кинулся на татарчонка. Тот, казалось, только и ждал этого. Нагнув голову, он сам бросился под грудь страшного зверя и вонзил ему в живот короткий широкий нож.
Зверь захрапел и, как подрубленный дуб, медленно повалился на землю, яростно махая лапами. Он чуть не задавил в своём падении молодого татарчонка, но тот, с быстротою кошки, высвободился из-под поверженного противника.
Только в это мгновение пришёл в себя пан Седлецкий и пустил стрелу в околевающего зверя.
– Опоздали, пан ясный! – с усмешкой проговорил Туган-мирза. – Слава Аллаху, опасность миновала.
С этими словами он бросился к старому Бельскому и помог ему подняться на ноги. Кроме легких царапин он не успел получить других повреждений, но нервное потрясение было велико, и старик еле держался на ногах.
– Кто убил зверя? – были первые его слова.
– Последний выстрел был мой! – развязно заметил Седлецкий.
– По мёртвому зверю – это правда! – вмешался в разговор пан Доронович, один из близко стоявших панов, человек лет за сорок, видевших всю сцену битвы, но не поспевший на выручку.
– Значит, я лгу? – воскликнул с гневом Седлецкий.
– Пусть сам пан ясный воевода решит, стоило ли стрелять по зверю с пропоротым брюхом, – с улыбкой отвечал Доронович.
– Но кто же убил зверя? Кому же я обязан спасением? – всё ещё допытывался Бельский.
– По чести и справедливости говорю и подтверждаю, – произнёс торжественно Доронович, – честь охоты принадлежит нашему молодому хозяину: он сначала стрелой поднял зверя, а потом поразил его ножом. Я это видел своими глазами!
– И я! И я! – подтвердили несколько голосов.
Молодой татарин стоял несколько поодаль, словно дело не его касалось.
Старый Бельский подошёл к нему.
– Прости меня, молодой витязь, – начал он торжественно, – что я усомнился в твоей храбрости, кланяюсь тебе и первый говорю: виват!
На медведя с ножом
– Виват! Виват! – подхватили несколько голосов.
– Я ещё не кончил, – заявил старый воевода, – ты, кроме храбрости, обладаешь ещё одним великим качеством: ты скромен. В этом твоя сила и слава, ты – достойный сын своего отца. Помни, мирза Туган, мой дом всегда открыт для тебя – я тебя готов счесть за сына!
С этими словами старый воин открыл объятия и горячо обнял молодого татарина, который, окончательно сконфуженный, едва нашёлся, чтобы поцеловать воеводу в плечо.
– Ну, панове! – возгласил Бельский, – надеюсь, теперь охота кончена, едем же обратно к старому князю, поблагодарим его за гостеприимство, да и по домам!
Тронулись в обратный путь. С десяток татар-загонщиков, привязав громадную тушу медведя на большую жердь, с усилием тащили её сквозь чащу. По мере того, как приближались к улусам, навстречу охотникам высыпали всё новые и новые толпы любопытных, желавших видеть трофеи охоты.
Вид громадного дикого зверя смущал многих, и восторгу татар не было предела, когда стало известно, что его убил молодой мирза Туган.
Рассказав в нескольких словах подвиг молодого человека его отцу, Бельский с любезностью кровного поляка поздравил старого мирзу со счастьем иметь такого героя-сына и взял со старика слово, что сын его на этих же днях отдаст ему визит в его замок Отрешно.
Это приглашение было такой большой честью, что её редко добивались даже самые родовитые паны из соседей и дружинников Витольда. Старый мирза дал слово, и Бельский со всеми поляками уехал из становища, сопровождаемый радостными криками всего населения.
Согласно задуманному плану, на другой же день, по возвращении в Отрешно, он отправился к великому князю, гостившему тогда в своих родных Троках.
Ему хотелось передать Витольду о том, что он видел в лагере под Ак-Ташем и о новом способе боя с рыцарями.
Глава IV. Витовт
Среди громадных дремучих лесов, среди крайне пресеченной местности вдруг перед утомлённым взором путника мелькает вдали голубая полоска воды; он подходит ближе, и перед ним развёртывается чудное тёмно-синее озеро, словно в прихотливой раме заключённое в зелёнеющих, доросших вековым лесом берегах. Длинный и узкий остров с огромным замком, построенным на нём, виднеется среди этого водного раздолья. От берега на остров и обратно снуют лодки и челноки, берега кое-где застроены рыбачьими хижинами, и только одинокая белая башня, возвышающаяся на берегу против замка, хоть немного гармонирует с роскошью построек на острове.
Это и есть известный в истории Литвы Трокский замок, бывшее легендарное обиталище знаменитого литовского героя Кейстута Гедиминовича и его красавицы-супруги, не менее знаменитой Бируты.
Великий Кейстут, герой всех литовских песен, без спору уступил власть своему брату Ольгерду и сам довольствовался только славой первого бойца Литвы и Жмуди. Ярый ненавистник немецкого владычества, он всю жизнь провёл в борьбе с Орденом меченосцев, неоднократно разбивал их полчища, прославился бешеной отвагой, почти невероятным уходом из немецкого плена и, наконец, отчаянным штурмом Полунги – литовской крепости, захваченной немецкими рыцарями и превращённой ими в первоклассную каменную крепость, названную Полунген[9].
Полунга лежала на берегу моря и, по древнему преданию, могла быть взята штурмом только тогда, когда погаснет в ней огонь Знич, вечно горящий перед изображением Прауримы, языческой литовской богини. Стражами этого вечного огня были вайделотки, литовские весталки, обязанность которых, кроме безбрачия, состояла в том, чтобы поддерживать неугасимо огонь костра дубовыми сучьями.
Захватив Полунгу обманом, немецкие рыцари тоже узнали про легенду о вечном огне и, кажется, поверили ей. Дело в том, что они не только не уничтожили Знич, но, напротив, дали ему стражу и дённо и нощно охраняли вайделоток. Чтобы замаскировать перед другими народами такое языческое суеверие, Знич, по их словам, стал не чем иным, как маяком, благо огонь Знича был виден далеко с моря.
Во время взятия Полунги Кейстутом главной вайделоткой была знаменитая красавица Бирута, дочь одного из мелких литовских князей; она сама охотой пошла на служение богини Прауримы и долго не хотела соглашаться на убеждения влюбившегося в неё героя Кейстута стать его женой. Но для Кейстута не было ничего недостижимого: он силой выкрал Бируту из храма и силой взял её в жены.
Бирута покорилась, и великий Витовт с братьями были плодами этого союза.
Долго жил Кейстут со своей Бирутой в Трокском замке, доставшемся ему в удел, пока не погиб в междоусобной войне со своим племянником Ягайлой, задушенный в тюрьме не в меру усердными клевретами последнего[10].
Тяжёлое пятно в этом преступлении падает на Ягайлу, но он, как известно, умел оправдаться, как в глазах своей невесты Ядвиги, так и перед сыном покойного – Витовтом, сохранившем к нему самую сердечную дружбу.
Теперь вновь доставшийся Витовту Кейстутовичу Трокский замок был заново отделан, и князь часто оставлял Вильню и гостил в отцовском замке. Крайне скромный в пище и питье, Витовт не любил пышности и охотно удалялся от всяких торжеств. Величайшим наслаждением для него были, во-первых, охота, а во-вторых – обучение войска. Он целые месяцы проводил, обучая и готовя к бою свои избранные дружины, в которые принимал без разбора национальностей и поляков, и литвинов, и русских.
В Троки же он ездил только с небольшой дружиной, но отобранной из самых испытанных воинов, чтобы быть настороже от всякого, даже внезапного нападения, к которым его приучили своими набегами меченосцы.
Трокский замок, построенный, как мы видели, на острове, был безусловно недостижим для внезапного налёта, и потому не мудрено что великий князь чувствовал себя в нём гораздо спокойнее, чем где бы то ни было.
Теперь, познакомившись немного с местом действия, нам необходимо ознакомиться и с личностью Витовта, этого героя-князя, который будет часто встречаться в продолжение нашего романа.
Витовт, или по другому произношению Витольд, был сыном Кейстута и Бируты; он родился в 1344 году в только что описанном Трокском замке.
Отец и мать его до конца жизни оставались самыми ревностными идолопоклонниками и покровителями религии отцов, так что молодой Витовт, воспитанный в их понятиях, никогда, даже по принятии им христианства, не мог отрешиться полностью от языческих верований. Ратное поле влекло его гораздо больше, чем религиозные диспуты, и он никогда не был ревностным христианином, как не был и пламенным язычником; в этой индифферентности его часто потом упрекал его друг, пламенный католик Ягайло.
Совсем юношей он вступил в брак с Марией Параскевой, княжной Лужской и Стародубской и, овдовев, женился в 1379 году на княжне Смоленской Анне Святославовне.
С восемнадцатилетнего возраста принимал Витовт деятельное участие в войнах отца с немцами и участвовал в поражении их под Солодовым и Остеродом. Затем вместе со своим другом и двоюродным братом Ягайлой, сыном Ольгерда Гедиминовича, помогал отцу взять крепость немецких рыцарей Ортельсбург; в 1378 году он участвовал уже как отдельный начальник литовских войск в мирном договоре с рыцарями и прикладывал свою печать к хартии договора.
После смерти Ольгерда, по его завещанию, на Литовский великокняжеский престол вступил его сын Ягайло от Июлиании. Престарелый князь Кейстут, хотя и имевший, по праву первородства и литовским законам, право на престол, добровольно подчинялся своему племяннику, но симпатии всего народа литовского были на стороне Кейстута, этого легендарного литовского героя. Он удовлетворялся уделом. Но лавры и почёт, которым осыпали литвины своего любимца, не давали покоя честолюбивому Ягайле, и он только ждал случая отделаться от дяди. Случай скоро представился. Ягайло выдал свою сестру Марию за худородного, но льстивого любимца своего Войдылу. Кейстут вознегодовал на такое нарушение дедовских преданий и высказался, об этом племяннику[11].