Психология религии: между теорией и эмпирикой

Психология религии: между теорией и эмпирикой

Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет

Рекомендовано к изданию

Редакционно-издательским советом ПСТГУ

Сборник подготовлен при поддержке гранта РНФ 14-18-03771 «Современная западная психология религии: адаптация в российском контексте».

Рецензенты:

д-р. филос. наук А. Б. Саввин

д-р. психол. наук Н. Л. Мусхелишвили

© Издательство Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 2015

От составителей

Данный сборник статей был задуман как издание материалов секции «Психология религии», которая проходила в апреле 2015 г. в Минске в рамках международной научно-практической конференции «Религия и/или повседневность» при поддержке Российского научного фонда[1]. Однако в ходе работы над сборником мы расширили количество участников, что, по нашему мнению, позволило более полно отразить ситуацию в современной отечественной психологии религии. В этой ситуации есть несколько ключевых проблем, которые определяют существование данной науки. Во-первых, не вызывает сомнений явное отставание российской психологии религии от зарубежной, что связано и с советским наследием, и с постсоветскими трансформациями, и с кризисом в гуманитарных и социальных науках на современном этапе, и со своего рода «самоизоляцией» отечественных ученых из-за языковых барьеров. Во-вторых, междисциплинарный статус психологии религии также негативно сказывается на ее положении. С одной стороны, она является отраслью религиоведения. Однако подготовка по данной специальности ведется на философских факультетах, специализация «психология религии» отсутствует, и из-за этого бо́льшая часть «психологических» работ ученых-религиоведов носит описательный характер. В действительности это «история психологии религии», а не сама наука. С другой стороны, психология религии – отрасль психологии, но подобной специализации на психологических факультетах в отечественных вузах не существует. Психологи, занимающиеся проблемой религии, даже если они прослушали курсы «Религиоведение» или «История религии», не обладают в полной мере компетентностью и знаниями в данной сфере[2] и зачастую акцентируют внимание на «психическом», а не на «религиозном» в ходе своих исследований. В-третьих, наблюдается превращение светской по сути науки в конфессиональную[3] – и в массе своей далеко не самого высокого уровня[4]. Приходится слышать заявления, что «научная психология может рассматриваться как религиозный феномен… не существует психологии вне религии, не существует внерелигиозная психология»[5]. Однако такое положение вещей отбрасывает науку (не только о религии, но и психологическую) на полтора столетия назад, возвращая ее к первоистокам, к этапу накопления теоретического и практического знания. В-четвертых, не раскрыт до конца потенциал практического применения полученных исследователями результатов. Это касается и экспертной работы, и профилактики негативных тенденций в сфере, связанной с религией, как на индивидуальном, так и на социальном уровнях.

В этом сборнике мы попытались наметить решение указанных проблем. Сам он, будучи примером «неконфессиональной» психологии религии[6], выходит в издательстве православного вуза, что в очередной раз подтверждает тезис о самодостаточности психологии религии вне религиозных ориентиров и о возможности эффективного сотрудничества богословов и психологов в рамках светской (т. е. не разделенной искусственными мировоззренческими и идеологическими перегородками) науки. Мы надеемся, что результаты, полученные авторами, еще раз подтвердят нашу идею, что психология необходима для развития современной церковной науки как вспомогательная и/или специальная дисциплина. Однако, вопреки распространенному мнению, мы считаем, что ее «конфессиональность» должна быть выражена не в директивном принятии на веру теологических постулатов в качестве предпосылок, что зачастую ведет к разрушению ее собственно исследовательской составляющей, и не в поиске религиозных оснований, что является делом богословской или религиозно-философской рефлексии, а не самой науки как таковой, но в эмпирическом исследовании актуальных проблем религиозной жизни конкретных людей.

Авторами являются как религиоведы, так и психологи, которым, надо полагать, удалось создать свои работы в рамках единой междисциплинарной среды. При отборе материалов мы ориентировались и на актуальность самих текстов, и на стремление их авторов преодолеть изолированность отечественной науки от наработок зарубежных коллег. Мы намеренно включили в сборник и работы опытных исследователей, и тексты студентов, несмотря на то что, конечно, уровень у них различен, но наша цель в том-то и состоит, чтобы дать возможность высказаться всем и простимулировать таким образом развитие науки. В сборнике представлены четыре магистральных направления современной отечественной психологии религии: «история психологии религии» (Е. В. Орел, Д. С. Дамте), «теоретические и прикладные аспекты эмпирических исследований» (Т. В. Малевич, Д. Д. Кожевников), «психология религиозного обращения» (К. М. Антонов, Л. А. Ардашева, И. С. Буланова, Т. А. Фолиева) и «когнитивное религиоведение / когнитивная психология религии» (А. Д. Белова, Д. А. Горевой, Р. А. Сергиенко, И. И. Шошина и И. Г. Маланчук).

Т. В. Малевич,

Т. А. Фолиева

История психологии религии

Принцип методологического объективизма и некоторые аспекты его применения в психологии религии

Е. В. Орёл

Принцип методологического объективизма, предписывающий ученому занимать нейтральную позицию в вопросе об истинах вероучения, сегодня является доминирующим в науках о религии, и большинство современных религиоведов, в особенности в западных странах, заявляют о своей приверженности этому принципу. Можно сказать, что идеологическая нейтральность является на сегодняшний день доминирующим трендом в религиоведении и даже многие конфессиональные исследователи стремятся выстраивать свои работы таким образом, чтобы они не слишком выдавали их «не вполне нейтральную» позицию. Научное сообщество часто скептически относится к авторам, которые выступают с иных позиций – будь то позиции радикального атеизма или позиции религиозной веры; очевидно, однако, что единомыслия в этом вопросе нет, идут дискуссии, и невольно возникают вопросы, связанные с тем, какое конкретное воплощение находит этот базовый методологический принцип в различных областях религиоведения, каковы его исторические и идейные основания, каков питающий его дискурс и где границы его применимости.

Будучи в целом солидарны с принципом методологического объективизма и придерживаясь его в своей конкретной работе, мы попытались, однако, поразмыслить о том, что сам он должен опираться на некоторые предпосылки, которые в свою очередь должны быть отрефлектированы и проработаны. Возможно, именно область психологии религии поможет высветить некоторые идеи, которые прямо или опосредованно фундируют этот принцип, и в данной статье мы предлагаем читателю некоторые наши размышления, идущие в этом направлении.

Теодор Флурнуа о принципе «исключения трансцендентности»

По-видимому, впервые в области психологии религии принцип методологического объективизма заявляет о себе в последней четверти XIX в., так как уже на рубеже XIX–XX вв. появляются первые попытки его отрефлектировать. В самом начале ХХ в. знаменитый бельгийский психиатр и психолог Теодор Флурнуа выступил в Женевском университете с курсом лекций по психологии религии, одна из которых – «Принципы религиозной психологии»[7] – была в 1913 г. переведена на русский язык. В последние десятилетия, утверждает в этой лекции Флурнуа, психология религии претерпела настолько глубокие изменения, что фактически можно говорить о возникновении новой науки, значительно более близкой принципам позитивного знания, чем прежняя психология, развивавшаяся главным образом под крылом теологии. Представленная трудами преимущественно американских исследователей (Флурнуа называет, в частности, Ст. Холла, Дж. Леуба, Э. Старбака), эта наука пользуется эмпирическими методами, прибегает к биологическому объяснению религиозных феноменов, но самое главное – провозглашает свою полную и принципиальную «беспартийность». «Первое, что поражает меня в этих трудах, – пишет Флурнуа, – это то, что они оставляют совершенно в стороне вопрос об объективной истине религии»[8] (курсив мой – Е. О.). Он дает этому принципу название «принцип исключения трансцендентности» и развивает далее мысль, что необходимость придерживаться его продиктована стремлением психологии религии войти в круг «позитивного знания»: «Это обдуманное или бессознательное устранение проблемы трансцендентности, – настаивает Флурнуа, – вытекает из самих условий существования религиозной психологии как науки позитивной. В самом деле, совершенно ясно, что это была бы окончательная ее гибель, если бы она позволила увлечь себя в водоворот метафизики или эпистемологии и была бы вынуждена для изучения религиозных явлений примкнуть к тем, кто признает существование Бога, или к тем, кто видит в этом одну иллюзию субъективного сознания, или, наконец, к тем, кто проповедует по этому вопросу осторожную нерешительность, не говоря уже о целой гамме промежуточных компромиссов и оттенков. Как и другие отдельные науки – существование и прогресс которых зависят от отстранения неразрешимых для них проблем, затрагивающих сущность, конец или первопричину изучаемых ими феноменов, – религиозная психология не может существовать и развиваться, как только решительно избегая и отсылая к философии предательские вопросы, в которых она рисковала бы окончательно увязнуть при первых же шагах»[9]. Флурнуа далее ссылается на других исследователей, сформулировавших сходные принципы, в частности на Т. Рибо, утверждавшего, что «в действительности для психологии религиозное чувство является фактом, который она должна только анализировать и наблюдать в его изменениях, не считая себя вправе разбирать его объективную ценность или его законность»[10].

Очевидно, что речь идет именно о той позиции, которую мы сегодня и называем «принципом методологического объективизма». У различных авторов и в разных контекстах этот принцип может выступать и в ином «терминологическом облачении» – Джеймс, например, называет его «вопрос о философском значении религиозного опыта», – суть дела не меняется: речь идет об «исключении вопроса об объективной истине религии». Обратим внимание, что Флурнуа рассматривает его как некое новшество в психологии религии, то есть в его время принцип «исключения трансцендентного» – это далеко еще не нечто общепризнанное, не бесспорное, не самоочевидное, не абсолютное на все времена, а значит – подлежащее обсуждению и даже при случае подвергаемое сомнению.

Альтернатива методологическому объективизму: марксистский принцип партийности

В то время как западная психология религии на протяжении всего ХХ в. работала по преимуществу в русле методологического объективизма, в советской марксистской науке господствовал принцип-антипод, а именно принцип партийности. Другая альтернатива «методологическому объективизму» – конфессиональное религиоведение – также получила значительное развитие благодаря тому, в частности, что в христианских церквах основных конфессий сформировался серьезный интерес к психологии, и процесс интеграции психологических подходов не только в практику душепопечения, но и в некоторые области теологической работы вызвал к жизни так называемую пастырскую психологию, которой в свою очередь пришлось столкнуться с существенными методологическими проблемами в связи с изначально принципиально светским характером привлекаемых психологических доктрин.

Скажем, однако, несколько слов о марксистском принципе партийности. Старшее поколение россиян, которое и в школе, и в вузе изучало марксистско-ленинскую философию, помнит, что она далеко не исчерпывалась требованием подходить с материалистических позиций к решению любых вопросов. Существенным было также то, что она провозглашала партийность не только религиозных или политических доктрин, но и любой науки (прежде всего общественной), философии, литературы и вообще любого продукта общественного сознания. Под партийностью понимался тот факт, что – вольно или невольно – любая философия или другая область гуманитарного, а иногда и негуманитарного знания выступает на одной из сторон в борьбе мировоззрений, а борьба мировоззрений в конечном счете является одной из форм классовой борьбы. Так, любая философская теория оказывается продолжением линии либо Платона, либо Демокрита, а вообще всякий продукт духовной культуры служит интересам либо революционного пролетариата, либо реакционной буржуазии; соответственно применительно к изучению религии это означало, что любое исследование в этой области – совершенно объективно и отчасти независимо от сознательной интенции автора – либо разоблачает и ниспровергает религию, либо ее защищает (то есть встает на службу мракобесия и обскурантизма); последнее, как правило, касается и тех исследователей, которые заявляют о собственном нейтралитете: нежелание автора осознанно и категорически занять позиции материализма и атеизма автоматически означало его враждебность идеологии пролетариата, и в соответствии с принципом «кто не с нами, тот против нас» такой автор рассматривался как враг. Сплошь и рядом, утверждает это учение, объективная «партийность» произведения, воззрения, теории не зависит от того, что его автор сам думает о своей «партийной принадлежности»; он, может быть, о ней даже и совсем не думает, но при этом «объективно» (и часто даже, может быть, помимо собственной воли) «льет воду на мельницу» классового врага. Последний нюанс – допущение возможной непроизвольности и неотрефлектированности собственной «партийной» позиции исследователя – весьма примечателен; он означал фактическое признание того, что в подоплеке процесса идейного и художественного творчества работает мощный бессознательный фактор: вот, дескать, этот человек сам не осознает того, что он занимает и защищает определенную мировоззренческую позицию; не отдавая себе в том отчета, он оказывается на службе у чьих-то интересов, на защите чьих-то ценностей (то есть где-то «в подкорке» у него эти ценности и интересы зафиксированы и они «работают», то есть на ту или иную сторону его завлекают). Так что, учил марксизм-ленинизм, лучше не обманывать ни себя, ни других иллюзией собственного нейтралитета, а отдать себе отчет в том, на чьей стороне ты в действительности стоишь, и следовать этим партийным интересам уже сознательно – лучше, разумеется, интересам пролетариата.

Очевидно, что в рамках такого подхода представлялась совершенно невозможной идеологически нейтральная наука о религии. Считалось, что исследователь религии либо может стоять на последовательной и осознанной антирелигиозной позиции, и тогда он должен разделять идеи научного атеизма и сознательно «разоблачать» и «ниспровергать» религию, либо же он – сознательно или неосознанно, явно или замаскированно – религию защищает; последнее имеет место чаще всего и тогда, когда исследователь декларирует свою нейтральность в мировоззренческих вопросах, то есть заявляет о своем нежелании, чтобы материалы его исследования послужили на пользу или пошли в ущерб той или иной стороне идеологического конфликта.

Методологический объективизм на практике

Каким образом работает принцип методологического объективизма на практике? Очень просто: он означает отказ ученого рассматривать определенные вопросы, а именно те, которые носят мировоззренческий характер, которые фактически являются аксиомами, «предельными истинами» в системе некоторого мировоззрения, в нашем случае религиозного.

Обратимся к тому же Флурнуа – он дает вполне конкретный рецепт применения этого принципа: некоторые вопросы, говорит он, следует просто исключить из обсуждения. «Исключить что-нибудь или кого-нибудь вовсе не значит вполне уничтожить его, абсолютно не признать его существования, это значит только удалить его, закрыть ему вход туда, где не знают, что с ним делать (курсив мой. – Е. О.) Религиозная психология не утверждает, как и не отрицает трансцендентного существования объектов религии, она ограничивается тем, что игнорирует его и отстраняет проблему, которую она считает вне своего ведения»[11].

Заметим, к слову, что и Уильям Джеймс, современник Флурнуа, неоднократно высказывается именно в духе исключения трансцендентного; местами может показаться, что он солидарен с этим принципом и понимает неизбежность его применения в определенных областях (на деле это не совсем так, но мы пока отвлекаемся от этого нюанса). «Мы не можем, – пишет он, – делить явления на естественные и сверхъестественные; мы не можем разбираться в сверхъестественных явлениях – какие из них от Бога и какие от дьявола. Мы можем только собирать психологические факты, подходя к ним без какой бы то ни было априорной теологической доктрины»[12]. Он совершенно справедливо указывает, что вопросы конкретные, частные, самым жестким образом зависят от того, дали ли мы ответ на «последние», самые общие вопросы, определились ли с аксиомами: «…может показаться нелогичным само намерение оценивать результаты религиозной жизни эмпирически, в наших человеческих выражениях ценности. Как можно, на самом деле, измерять их ценность, не зная, существует ли Бог, который, как это необходимо предположить в данном случае, требовал бы от людей таких проявлений. Если Он существует, все поведение человека, направленное к тому, чтобы идти навстречу Его требованиям, будет, несомненно, разумным. Бессмысленным оно явится лишь в том случае, если Бог не существует»[13]. А поскольку отвечать на вопрос о существовании Бога мы отказались, то и «оценивать результаты религиозной жизни» мы даже не будем пытаться: наше исследование принципиально не оперирует понятиями «хорошо» и «плохо», «истинно» и «иллюзорно». За этим «воздержанием от суждения» может стоять и своего рода агностицизм (в духе «бытие Божие непознаваемо, в него можно только верить»), а может – деликатность интеллигентного человека и толерантность современного европейца (дескать, «не хочу никому навязывать свои убеждения, поэтому ухожу от разговора»). Приведем и мы некоторые соображения, которые могут послужить оправданием подобного агностицизма.

Заметим, что принцип методологического объективизма имеет одно значительное отличие от двух других – оно заключается в том, что допускается дистанция между личным мировоззрением ученого и его методологической позицией, которую он занимает как исследователь; иначе говоря, вне научного исследования, «как частный человек», ученый может быть и верующим, и убежденным атеистом, и агностиком, – главное, чтобы это никак не проявлялось в его научной работе. Вот что пишет об этом Флурнуа: «Разумеется, ничто не мешает психологу, как и всякому человеку, иметь свое личное убеждение относительно этих выключенных проблем и отдавать предпочтение (тайное или явное) той или другой метафизической теории. Но эти индивидуальные мнения о сущности религии и реальности невидимого мира не должны отражаться на научных исследованиях психолога, как личное мнение физика о существовании или несуществовании в себе материального мира совсем не препятствует его опытам в лаборатории»[14].

То есть, как исследователь, он должен «сконструировать» такое методологическое основание в своей работе, в рамках которого ему удавалось бы обходить вопросы об истинности или ложности тех или иных верований и избегать ввязываться в мировоззренческие коллизии (именно поэтому объективизм только «методологический», то есть парциальный; это объективизм, практикуемый в одной только области – в науке, а другие области жизни того же человека не затрагивающий).

Этот принцип не просто призывает исследователя встать на нейтральную точку зрения в изучении и трактовке религиозных явлений – он предписывает ему действовать так, и только так. Иначе говоря, он провозглашает, что действительно нейтральная позиция, о которой прямо или косвенно заявляет религиовед, во-первых, возможна и осуществима на практике (что бы там ни говорили марксисты о бессознательной партийности), а во-вторых, она необходима как условие истинной научности, объективности, ценности и значимости полученных результатов. И разумеется, он требует полной осознанности и последовательности в конкретном проведении данного подхода (в этом отношении он, пожалуй, с марксистским принципом партийности сближается).

Кроме того, принцип методологического объективизма имеет отчетливую социальную подоплеку, о которой тоже надо сказать несколько слов. Очевидно, он многим представляется более «демократичным», чем другие два: в конфликте мировоззрений он не защищает и не опровергает ни одну из сторон, признавая их «равноправие» и одинаковое право на существование; подобно тому как демократическое государство предоставляет правовую защиту и пространство для деятельности различным религиозным организациям в социальном плане, так и принцип методологического объективизма охраняет целостность и защищенность различных вероучений в плане идейном. Этот принцип, безусловно, ближе других к толерантности и политкорректности, и в этом смысле несомненна его укорененность в современном социальном дискурсе.

Но свидетельствует ли созвучие некоего научного принципа социальным ценностям о безусловной научной ценности этого принципа? Является ли это достаточным основанием для предпочтения его иным принципам? Что вообще может послужить оправданием принципа методологического объективизма – не на уровне социального контекста, а в рамках движения идей? Можно ли сказать, что этот принцип на чем-то основывается, чем-то доказывается? Предваряя выводы данной статьи, сразу скажем, что мы склонны давать положительный ответ на поставленные вопросы. Ниже мы приведем некоторые соображения, разъясняющие наш подход.

Три пути усвоения и верификации ценностных суждений

Зададимся вопросом, какими путями движется сознание обычного человека (не философа), когда он оценивает тот или иной тезис на истинность. Подчеркнем, что вопрос ставится не в плоскости эпистемологии, а в плоскости именно психологии, то есть это вопрос о том, что рождает в нас склонность, предрасположенность поверить во что-то, принять что-либо как истину, пока мы остаемся в рамках обыденного мышления[15].

Что мы предпримем, если захотим удостовериться в правильности того или иного фактического утверждения? Например, существует ли Антарктида – покрытый льдами материк в высоких южных широтах? Для нашего обыденного знания традиционно существуют три пути: во-первых, мы поинтересуемся мнением людей, которым доверяем. Например, мнением путешественников, которые видели Антарктиду своими глазами, летчиков и моряков, исследователей и т. п. Мы можем также обратиться к энциклопедиям, справочникам и учебникам, исходя из того, что эти источники составлены также компетентными людьми, заслуживающими доверия. Почти все познания, которые мы получаем в процессе учебы, усваиваются в силу доверия к учителю и к учебнику – лишь очень немногую их часть педагоги предоставляют нам проверить экспериментально или вывести логически самим. Вбльшая часть тех сведений, которые мы имеем о мире и принимаем как истинные, представляются нам таковыми благодаря воздействию авторитета, в том числе авторитета, выступающего генерализованно, – как общественное мнение, как наиболее распространенное убеждение, как нечто «само собой разумеющееся» в той среде, в которой мы формируемся и живем. Назовем этот фактор «фактором социального признания» – такой термин будет включать в себя и авторитет в собственном смысле слова, и все прочие виды «санкции на истинность», выдаваемой обществом.

Далее мы постараемся убедиться в непротиворечивости общей картины, в которую включается проверяемое суждение. Располагая известными достоверными познаниями в географии, постараемся проверить, не противоречит ли гипотеза о существовании Антарктиды тому, что нам уже известно. При этом мы постараемся удержать некоторые «глобальные истины», воспринятые нами как непоколебимые и определяющие общие рамки, в которых ставится и решается проблема (например, что земля представляет собой шар; что ни один из известных путешественников не прошел на корабле через Южный полюс и т. п.). Поскольку этот путь предполагает рациональное рассуждение, назовем его логическим путем.

Наконец, мы можем удостовериться в правильности суждения лично, то есть на основе непосредственного опыта. Если мы увидим Антарктиду своими глазами, тогда необходимость обращаться к кому-то другому отпадет (поскольку речь идет об обыденном мышлении, мы отвлекаемся здесь от сложных проблем активности субъекта опыта и от необходимости интерпретации любого опытного восприятия); доверие к авторитетам, как и логические рассуждения, окажутся ненужными, ведь мы доверяем своим глазам. Этот путь верификации суждения связан с опытом, с непосредственным переживанием и оценкой данных органов чувств.