Ловушка для «Осьминога»

В городе, который распадался на три района, расположенных на трех островах, находилось около шестисот тысяч жителей. Северный остров вмещал так называемый Нормёльм, лучший район Ухгуилласуна, отличающийся прекрасными площадями, фонтанами на них, прямыми улицами и роскошными зданиями. Почти не уступала ему и восточная часть города – Остермёльм. А вот район Зюдермёльм населяли малоимущие ухгуилласунцы, портовые грузчики, мелкие государственные служащие и служащие из морских агентских контор.

Контора Эвальда Юхансона занимала четвертый и пятый этажи семиэтажного здания из темно-красного кирпича, построенного еще в начале тридцатых годов. Но здание недавно модернизировали. В нем установили новый лифт, осовременили интерьер внутренних помещений, его оснастили телетайпами, электронно-вычислительными машинами, канцелярской техникой. Не забыли и об электрических кофеварках.

В кабинете главы фирмы Стив Фергюссон представил Эвалду Юхансону Вильяма Сандерса и Майкла Джимлина как представителей банка. Длинноногая блондинка внесла на подносе коньяк, кофе и кока-колу, мужчины уселись в мягкие кресла вокруг низкого столика в углу под пальмой, закурили и начали вести деловой разговор.

Когда трое вышли из конторы Эвалда Юхансона, молча пересекли набережную и остановились у парапета, Вильям Сандерс резко повернулся и ухватил за локоть Стива Фергюссона:

– Молодец, Стив! Ваша идея с агентской фирмой просто чертовски хороша. Теперь у нас есть удобная нора, куда мы надежно упрячем нашего «Осьминога»!

– «Осьминога»? – спросил Фергюссон.

– Да, Стив. Наша новая резидентура, которую вы возглавите здесь, в Ухгуилласуне, будет закодирована словом «осьминог».

Этот разговор состоялся ровно за год до описываемых выше событий на границе.

V

– Ракета! Красная ракета! – крикнул вахтенный.

Олег Давыдов поднес бинокль к глазам и увидел на воде немного левее курса пока еще с трудом различимый предмет.

– Что-то случилось? – опросил вернувшийся из рубки на мостик Борис Кунин.

В это время в небо взвилась еще одна ракета.

– Подают сигналы бедствия, – сказал Давыдов и сдвинул рукоятку машинного телеграфа на отметку «средний ход». – Савельев! – крикнул он вахтенному матросу. – Быстро в каюту капитана! Попроси его подняться на мостик…

Второй штурман мог бы позвонить в капитанскую каюту по телефону, но почему-то захотелось послать за мастером вахтенного матроса, как в то старое доброе время, когда не было на кораблях ни телефонов, ни радаров, ни гирокомпасов, ни тем более спутниковых навигационных систем, и эхолотов не было тоже, а имелись только магнитный компас, ручной лот да хранящаяся теперь в музеях астролябия.

Когда капитан Сорокин появился на мостике, «Вишера» уже приблизилась к тому месту, откуда посылали ракеты, хотя второй штурман перевел рукоятку машинного телеграфа в положение «малый вперед».

Евгений Викторович приказал изменить курс, и теперь судно шло туда, где кто-то просил о помощи.

Снова взвилась красная ракета.

Уже было видно, что сигналы подают с низко сидящего на воде катера. На нем заметили, что «Вишера» замедлила ход и направляется к ним, и замигали с борта фонарем-ратьером.

– Точка-тире-тире… Точка-тире-тире, – читал Олег Давыдов. – Сигнал Уисни, товарищ капитан… «Мне требуется медицинская помощь».

– Вижу, Олег Васильевич, – отозвался Сорокин. – Доктор, приготовьтесь. Пойдете на шлюпке со вторым штурманом. На вахте вместо вас останется старпом. Объявляйте шлюпочную тревогу! Вот и повод устроить экипажу небольшое испытание. Действуйте, Олег Васильевич.

– Я на миг, – сказал Борис Кунин. – Только медицинскую сумку прихвачу в лазарете.

Раздались звонки громкого боя, затем второй штурман несколько раз объявил по принудительной трансляции: «Шлюпочная тревога! Шлюпочная тревога! Экипажам шлюпок собраться на местах!» Спускать собирались, конечно, одну шлюпку, но, коль объявлена тревога, пусть вся команда проявит готовность покинуть в случае необходимости гибнущее судно, тут-то и выявятся недоработки в обучении матросов и мотористов хорошей морской практике.

– Готовьте к спуску все шлюпки, – распорядился капитан. – Пусть вываливают их за борт, посмотрим заодно, как работают шлюпбалки. А на воду – первый номер, на ней двигатель получше, не подведет, ежели что. Кого из механиков определили на движок, Гаврила Прокофьич? – повернулся Сорокин к стармеху, который появился на мостике сразу после сигнала, будто и не спал в каюте, а сидел в соседней с мостиком радиорубке.

– А четвертого пошлем, – сказал старший механик. – Тем более что шлюпочные двигатели – его заведывание.

– И хорошо, – сказал капитан. – Да угомонитесь вы! Идем, идем на помощь… – Последние его слова относились к тем двоим, которых уже можно было различить на катере и которые по-прежнему через ровные промежутки времени запускали в небо ракеты, а теперь еще, когда «Вишера» была совсем рядом, принялись жечь красные фальшфейеры, которые тоже относились к бедственным сигналам.

Первую шлюпку вывалили за борт. Давыдов, Кунин, четвертый механик Миша Борзунович и два матроса заняли места, и по команде заработала электролебедка, опуская шлюпку на воду. Когда она коснулась поверхности моря, Давыдов, сидевший на корме, и Кунин, устроившийся на носу, сбросили шлюпочные гаки, с палубы «Вишеры» отдали фалини, матросы ловко их выбрали. Теперь шлюпка ничем не была связана с судном. Миша Борзунович включил двигатель, Олег повернул румпель, взяв курс на тех, кто просил о помощи.

На катере уже видели, что к ним идут, перестали подавать сигналы и теперь только размахивали руками.

Давыдов подвел шлюпку к катеру, и Кунин бросил с носа конец, который сноровисто поймал один из двух, находившихся на этом беспомощно покачивающемся на легкой зыби суденышке.

– Спасибо! – крикнул по-русски другой и сразу же показал на обтекаемой формы рубку, откуда, видимо, был вход в кубрик: – Там больной. Нужен доктор… Доктор!

– Есть доктор! – весело крикнул Кунин. – Сейчас глянем на вашего больного…

Тот, кто принял фалинь со шлюпки, подал руку, и Борис, забросив медицинскую сумку за спину, легко вспрыгнул на палубу катера.

«Чей он?» – подумал о катере Давыдов. Флага на катере по ночному времени не было, порта приписки Олег тоже не рассмотрел и названия на носу не увидел, там была только цифра – «389». «Военный? – прикинул Олег. – Похоже… Окрашен в серо-стальной цвет и номер на борту…» Смущала только синяя вязаная шапочка с красным помпоном на человеке, который сейчас пожал доктору руку и, открыв дверь рубки, знаком предложил ему туда войти.

Борис Кунин скрылся в рубке, следом вошел человек в вязаной шапочке, а другой неожиданно сбросил фалинь шлюпки в воду.

Второй штурман не успел еще ничего понять, как вдруг мощно взревел двигатель странного судна. Человек, сбросивший фалинь, в два прыжка достиг рубки и скрылся в ней.

Катер резко метнулся в сторону.

– Стой! – заорал остолбеневший Олег. – Стой! Куда!

А катер с места развил огромную скорость. Нос его вдруг приподнялся и вышел из воды, обнаружив подводные крылья.

– Что делает, гад! – закричал Олег, еще не уловивший до конца, какая трагедия разыгрывается на его глазах. – Миша! Запускай мотор! – Он даже не подумал о том, что его шлюпке не угнаться за этим скороходом, он в запальчивости думал только об одном: догнать этих типов и должным образом наказать за такие непотребные на море шутки.

Катер между тем не собирался уходить. Отойдя на три-четыре кабельтовых, он, заложив крутой вираж, лихо развернулся и помчался прямо на шлюпку, которая все еще стояла на месте, поскольку растерявшийся Миша Борзунович никак не мог завести двигатель.

– Назад! – крикнул Олег, вскочив на кормовую банку. – Назад! Что делаете, падлы…

Неотвратимое надвигалось на тех, кто был в шлюпке. Олег не мог еще осознать, что происходит. Страха у него не было, было злое недоумение и состояние лихорадочного напряжения, связанное с яростным ощущением и собственной беспомощности, и необходимости принять правильное решение.

Олег выхватил из-за пазухи ракетницу и выстрелил по катеру. Ракета хлопнулась о рубку и брызнула зелеными искрами.

Еще через мгновение катер ударил в борт шлюпки. Его форштевень пробил ее там, где стоял двигатель, и подмял под себя сразу умершего Мишу Борзуновича.

Оба матроса оказались в воде.

Олег Давыдов перед ударом катера по шлюпке собрался и, когда форштевень навис над ее бортом, изо всех сил оттолкнулся от кормовой банки, прыгнул вверх. Руки его достали до лееров ограждения палубы, он в немыслимом рывке подтянулся, забросил тело на катер, сила инерции швырнула его к рубке, штурман ударился о нее головой и потерял сознание.

Оставив за кормой обломки разрезанной пополам шлюпки, беспомощно качающийся на поверхности труп механика и барахтающихся в воде матросов, серо-стальной катер с бортовым номером «389» развернулся и, увеличив скорость, рванулся к надвигающейся с северо-востока полосе тумана.

VI

Когда в воскресенье утром Артем Логинов и Николай Колмаков прибыли на заставу имени Петра Игнатенко, они узнали, что бульдозер из пограничной зоны уже убран, а поверженный им забор восстановлен.

– Быстро вы со всем управились, – сказал Колмаков старшему лейтенанту Анатолию Звягину, который уже около двух лет командовал заставой.

– Застава не может жить с дыркой в заборе, – заступился за Звягина Логинов. – Мы зафиксировали следы, запротоколировали действия по осмотру окружающей местности. Все есть в деле…

– Я понимаю, – согласился Колмаков. – Тогда пошли глянем, где это происходило. Начнем со строительного участка.

– Воскресенье… Там сейчас никого нет, – сказал Звягин. – Кроме сторожа…

– После того случая строители стали охранять объект, – пояснил Логинов.

Втроем они побывали там, откуда начал странный путь бульдозер, посмотрели и на самого «виновника». Колмаков задал сторожу, пенсионеру из поселка при Синегорском целлюлозно-бумажном комбинате, несколько незначительных вопросов, на которые тот с готовностью ответил. О большем спрашивать старика не имело смысла, он работал в качестве сторожа всего второй день.

Потом вернулись на заставу, где их встретил прапорщик Колов, ветеран заставы, прослуживший здесь более двух десятков лет.

– Рад вас видеть в родных краях, Николай Иванович, – тепло приветствовал он Колмакова. Колов знал, что бывший его воспитанник стал чекистом, знал о его майорском звании, но гражданское обличье Колмакова позволяло внести в общение с гостем элемент некоей домашности.

– Опоздали мы на баньку, Никита Авдеевич, – сожалеючи сказал Колмаков. – Вчера небось застава мылась, в субботу.

– Это точно, – согласился Колов. – Парнишек я вчера пробанил… Но мы для вас особо истопим. Я, как товарищ старший лейтенант сообщил, что вы будете, занарядил ребят на дрова. Вот уже и затопили… – Старшина показал рукою на белый дымок, поднявшийся над приземистым, но просторным домиком. Баня стояла несколько на отшибе, между хозяйственным двором и коттеджами, в которых жил и сам прапорщик с женою и двумя детьми, и офицеры с семьями: начальник заставы, его заместители.

– Покормим вас обедом, покажем хозяйство, обойдем участок – и пожалуйте в парную, – продолжил Колов. – Так что по этой части полный будет у нас порядок…

С главной дороги, которая пересекала территорию заставы от ворот, ведущих в пограничную зону, до ворот, выводящих непосредственно к границе, за линию контрольно-следовой полосы, они свернули влево и подошли к обелиску, который стоял у могилы Петра Игнатенко.

На мраморной плите выбитую золотом надпись покрывали свежие цветы. Вокруг обелиска были посажены серебристые ели, за ними разбиты клумбы.

– Третьего дня приезжала Анастасия Михайловна, – тихо сказал прапорщик Логинову, но Колмаков расслышал его слова. – Днем все обиходила, а потом всю ночь просидела у могилы.

– Я знаю, – отозвался Логинов.

– Но мы сами тут следим, чтоб был всегда порядок…

– Спасибо, Никита Авдеевич, – дрогнувшим голосом проговорил Артем.

Обогнули новое двухэтажное здание, в котором жили воины-пограничники, располагалась дежурная часть, канцелярия, столовая с кухней, помещение для отдыха и комната для приезжих.

– Построились, значит, – сказал Колмаков. – А куда дели старый сруб? – Деревянное здание в прошлый его приезд еще стояло рядом.

– Разобрали и построили скотник, – сказал начальник заставы. – Теперь у Никиты Авдеевича пять коров…

– И четыре телка, – добавил Колов. – Свиньи, как всегда, на откорме. Теперь вот и кур собственных завели. Кроликов тоже… Хотите глянуть?

– А что? – сказал Колмаков. – Глянем…

Он знал, что подсобное хозяйство – законная гордость старшины заставы, что ему будет истинная радость, если гости посмотрят его буренок и чушек, кур и кроликов… Держать скотину – давняя традиция на границе. У Колова для молодых парней, несущих службу на свежем воздухе, каждый день меряющих ногами трудные приграничные километры, всегда и парное молоко от пуза, и картофель. Да и с салом. Помидоры, огурцы, капуста, брусника моченая, соленые и сушеные грибки, клюква никогда не переводятся. И самим хватает, и гостей попотчевать есть чем.

– Зайдете? – Старший лейтенант Звягин показал рукою на здание заставы. Напротив входа высился постамент с бюстом Петра Игнатенко, работы ленинградского скульптора Виктора Пронина.

– Потом, – ответил Колмаков. – Сначала обойдем границу. – Он смущенно улыбнулся: – Давно здесь не был. Тянет на родные места.

Но по дороге все же заглянули на скотный двор – посмотрели коров, телят, свиней, кур, кроликов. Все здесь было как у самого хорошего деревенского хозяина. Зашли и в собачий питомник.

В крайнем вольере сидел огромный черный кобель.

– Ремиз? – спросил Колмаков, вспомнив другого черного Ремиза, погибшего на боевом посту в одну ночь с Петром Игнатенко.

– Да, – ответил Звягин. – Внук того Ремиза. И уже есть щенок от него, тоже черного цвета. Наш Никита Авдеевич строго следит за традицией – на первой заставе всегда должен быть черный пес по кличке Ремиз.

Услышав свою кличку, Ремиз поднялся, подошел к решетке, внимательно посмотрел на Звягина, затем вопросительно глянул на новых людей и сразу отнес их к категории своих, ибо не уловил у начальника заставы и прапорщика чувства настороженности и беспокойства.

– Хороший пес, – похвалил Колмаков и пошел прочь от питомника.

Колов остался на заставе, а Звягин, Колмаков и Логинов вышли из ворот и оказались за линией контрольно-следовой полосы. Впереди была уже только сама граница – воображаемая разделительная линия, обозначенная с двух сторон столбами, отступившими от собственно границы на пять метров. Красно-зеленые столбики – наши, сине-голубые – финские… Тут уже не было сплошной заградительной системы, но в отдельных опасных с точки зрения возможного нарушения границы местах устанавливались и особая проволока, попав в которую нарушитель запутывался и терял время, и спираль Бруно, и незаметные непривычному глазу ниточки-паутинки, обрыв которых вызывал на заставе тревогу.

– Пойдем на вышку, – предложил Логинов.

– Помнишь наше первое с тобой бдение там?

– Помню, – ответил Колмаков. – Баня у вдовы Карьялайнен на том же месте?

– А что ей сделается, бане? Стоит… Девчонки вдовы повырастали, повыходили замуж. По выходным приезжают. Уже собственных девчонок привозят.

– У старшей дочери два сына, – вежливо поправил Логинова начальник заставы. – Я подниматься не буду. Слишком много нас будет. С той стороны видно…

– Правильно, – одобрил Логинов. – Ждите внизу.

С двадцатиметровой вышки граница была как на ладони. Колмаков даже невооруженным глазом видел две линии столбиков, отсюда они казались игрушечными, домики финнов, живущих вдоль границы, – особой зоны на сопредельной стороне не было. Не имели соседи и контрольно-следовой полосы. Пограничная охрана у них только на одну треть состояла из солдат срочной службы, остальные были пограничниками-профессионалами, охранявшими границу по контракту. Пограничные функции были возложены и на финских егерей, живущих вблизи от разделительной линии. Государство предоставляло им льготы, выделяло участки для ферм, пахотную землю, покосы. За это егеря должны были наблюдать за порядком на границе, сообщать о подозрительных лицах в ее зоне, обнаруженных следах, принимать участие в операциях, проводимых штатными пограничниками.

С наблюдательной вышки виднелись девять строений, обозначенных у советских пограничников номерами: от первого – домика вдовы Херты Карьялайнен до девятого – коттеджа егеря Яакко Юлли. Объект номер восемь – замок Хельяс, высившийся на лесистом холме.

Двое пограничников вели наблюдение в мощный бинокуляр. Старший наряда ефрейтор Юрий Гвоздиков доложил Логинову, что на обозреваемом участке все в порядке, изменений в обстановке не зафиксировано. Только вот два часа назад на вышку соседей поднимались двое в штатском в сопровождении финского офицера-пограничника.

– А у нас только один штатский, – пошутил Логинов. – Понаблюдаем? – И он жестом пригласил Колмакова к окулярам.

Колмаков наклонился, и дом вдовы Карьялайнен разом приблизился к нему. Николай словно перенесся во двор этого дома.

Во дворе стояли две машины с хельсинкскими номерами. Возле одной из них возился высокий светловолосый парень в красной футболке с белыми буквами «РО» на груди и в линялых джинсах. На крыльцо вышла женщина в розовом платье и о чем-то спросила парня. Тот отрицательно покачал головой. Потом к нему подбежала выскочившая из кустов девочка, он провел рукой по ее золотистым волосам…

Николай Колмаков вспомнил, что когда-то дочери вдовы Карьялайнен были такими же, разве что чуть постарше, чем эта девочка. И сам он был другим, и Артем Логинов… Только вот Петр Игнатенко никогда уже не переменится, всегда останется таким, каким его помнят близкие и друзья, каким запечатлел его в бронзе скульптор Пронин.

Вот уже второй час парились они в бане, хлестали друг друга березовым веником, выходили отдышаться в предбанник, потом снова шли в парную, сидели, широко раскрыв рты, на полке у самого подволока.

Когда не торопясь одевались – разморенные тела требовали неспешных замедленных движений, – Колмаков спросил друга:

– Ты чем-то обеспокоен, Артем…

– Еще бы, – ответил Логинов. – Такие ЧП свалились на отряд. Обеспокоишься…

– Да нет, – возразил Колмаков. – Я о другом. Дома-то как у тебя?

– Ты же видел… Все нормально.

– А Настя?

– Что Настя? Ты же знаешь, Коля, мою беду… Нашу с Настей беду… Сколько лет уже с нею вместе, Аленке пятнадцать в августе будет, а назвать ее своей женой не могу. Не забывает она его…

– Мы все о нем помним, Артем.

– Да не в том смысле. Не понимаешь ты… Она продолжает считать себя женой Петра. Его женой! А не моей… – Логинов достал из кармана форменной тужурки сигареты, руки у него дрожали, прикурил только от третьей спички.

– Ну ладно, когда на нее накатывает, едет на заставу, возится с цветами у могилы, а потом всю ночь сидит рядом. Это ее долг – вечное поклонение его праху. Но ведь она не память о нем хранит, она любит его, как живого!

– А ты? – спросил Николай. – Ты кто для нее?

– Не знаю, – потерянно сказал Логинов. – До сих пор не знаю. Представляешь, каково мне… Ведь я-то люблю ее, Настю… И сына ее люблю, как родного. Ее же сын. Такие вот, друг Коля, дела.

«Наверное, не надо было тебе жениться на ней, Артем, – подумал Колмаков. – И он, и все мы надеялись, что горечь утраты притупится у Насти и она будет вновь счастлива в новом браке. Ан вот как повернулось… А что тут поделаешь?»

Колмаков понимал, что тут бесполезны какие-либо слова, и глубоко вздохнул.

Вечером Колмаков и Логинов побывали на боевом расчете, поужинали у начальника заставы, где был и прапорщик Колов с женою, Дарьей Антоновной, посидели с часок у телевизора, погуляли перед сном от одних ворот заставы до других, потом выпили у себя, в комнате для приезжих, чаю. Спать улеглись около полуночи.

А в половине второго Колмакова разбудил топот сапог над головой. Поначалу Николай не понял спросонья, где он и что с ним, потом прорубилась мысль: «Я ведь на заставе… И надо мною казарма. Бойцов подняли по тревоге…»

– Артем! – позвал он Логинова. – Ты слышишь?

– Слышу, – отозвался Артем. – Сработала система… Или еще что. Поднимаемся!

Быстро, но без суеты одеваясь, Николай вдруг подумал, что именно так начались события той самой трагической ночи.

Глава третья

I

Сэмюэль Ларкин, заместитель директора ЦРУ и член Совета национальной безопасности Соединенных Штатов, прилетел из Мюнхена в Ухгуилласун на стратегическом бомбардировщике американских ВВС, переоборудованном в комфортабельную летающую резиденцию специальной службы.

Раскрашенный под пассажирский лайнер гражданской авиакомпании «Америка – Эйр», которая существовала на самом деле и являлась негласной собственностью ЦРУ, самолет сел в международном аэропорту Хассельбанкен, но подруливать к зданию вокзала не стал, свернув на запасную стоянку.

Автомобиль уже ждал высокого гостя, и едва к огромному Б-52 подали трап, прямо к нижним ступеням подкатил черный «мерседес» Вильяма Сандерса. Поодаль остановилась вторая машина. Это был темно-синий «олдсмобил», из которого вышли Стив Фергюссон и Майкл Джимлин. Четверо парней из охраны, подъехавшие на несколько минут раньше, заняли вокруг самолета позиции.

И вот на трапе появился Сэмюэль Ларкин. Его сопровождали двое рослых телохранителей. Один из них ступил на площадку трапа первым, осмотрелся, сделал знак идущему следом шефу, что все спокойно, и пошел вниз впереди него. Второй прикрывал шефа сзади.

– Как долетели, Сэм? – приветливо спросил Вильям Сандерс и, зная, что мистер Ларкин любит простецкое обращение, обнял его, похлопал по спине руками.

– Спасибо, мой дорогой, все обошлось, – отвечал Сэмюэль Ларкин. – Пересекли океан и эту балтийскую лужу и, представь себе, ни разу не упали в воду…

Сандерс одобрительно засмеялся шутке Ларкина и подвел его к стоявшим поодаль Стиву и Майклу.

– Позвольте вам представить, Сэм, моих помощников в Скандинавии. Это Стив Фергюссон, а это…

– А это маленький шалунишка Майкл, – перебил его Ларкин. – Который во младенческом возрасте однажды описал мои любимые кремовые брюки! Здорово, Майкл! Твой старик передает тебе привет и бутылку настоящего самогона, который он до сих пор еще варит сам, наш добрый разбойник из Кентукки… Бутылку ты получишь вечером после совещания, чтоб не напился родным пойлом прежде времени.

Ларкин и Джимлин-старший были друзьями детства, окончили вместе один колледж и один и тот же, Гарвардский, университет, где изучали право. Оба начинали как адвокаты, а затем сработал принцип «каждому своё»… Отец Майкла занялся бизнесом, а его однокашник сделал карьеру в тайной политике.

– Рад с вами познакомиться, мистер Фергюссон, – протягивая руку и сменив ковбойский тон, с которым он только что говорил с Майклом, на учтивый и даже несколько чопорный, обратился Сэмюэль Ларкин к Стиву. – Мне доводилось встречаться с вашим отцом, Иваром Лаймесоном… Кстати, здесь, в этом городе, в сорок шестом году. Он был нашим большим другом, ваш отец, и мне особенно приятно, что такое чувство по отношению к моей стране стало в вашей семье наследственным. Впрочем, теперь вы мой соотечественник, американский гражданин, мистер Фергюссон, и я горжусь тем, что вместе со мной и моими друзьями сын Ивара, бескомпромиссного противника Советов, участвует в совместной борьбе против красной агрессии.

Сэмюэль Ларкин произнес эту мини-речь, не выпуская руки Рутти Лаймесона из своей ладони, затем потряс ее и освободил, наконец, со значением оглядев торжественные под стать минуте лица Вильяма Сандерса и Майкла.

– Мой отец боготворил Америку, – сказал Стив. – Он умер, когда мне было только двенадцать лет, но я помню, как он говорил, что именно ваша страна, мистер Ларкин, спасла мою родину от вторжения русских и оккупации в сорок четвертом году.

– Об этом мы поговорим позднее, мой мальчик, – мягко остановил его Сэмюэль Ларкин. – Обсудим наши дела, а потом трахнем по рюмочке того пойла, что я приволок славному парнишке Майклу от его старого папаши… Если Майкл не выдует этот галлон самогона в одиночку. Ха-ха!

Мистер Ларкин набросил на себя очередную маску, подхватил под руки Стива и Вильяма Сандерса и потащил их, раскатисто заливаясь смехом, к черному «мерседесу».

– Наше ведомство и лично господин президент придают особое внимание вашему региону, коллеги, – сказал Сэмюэль Ларкин, когда Вильям Сандерс официально представил его резидентам ЦРУ в скандинавских странах, собравшимся на вилле «Вера крус», находившейся в двадцати милях восточнее от города Ухгуилласун.

Официально вилла принадлежала аргентинскому скотопромышленнику, выходцу из Финляндии, который построил на берегу живописной бухты трехэтажный дом, а скорее замок, чтобы иногда отдыхать от южноамериканской пампы в прохладе родного края. Но практически владелец на вилле «Вера крус» не бывал, он нес свой «истинный крест»[1] совсем в других местах, а виллу сдавал в аренду. За нее на его банковский счет Центральное разведывательное управление анонимно переводило весьма крупные суммы.