Прочь из города

«Робинзон, Робинзон… Вот для таких случаев-то, господа, Робинзоны и нужны…», – перед глазами Серёгина неожиданно возник усатый Сергей Сергеевич Паратов в исполнении всеми любимого народного артиста.

«Вот и я такой вот Робинзон!.. Как гадко… Неужели ничего большего я не достоин? А как же так и несыгранная роль Гамлета?», – перебил он свои стройные, заученные фразы из предстоящего доклада.

«Робинзон – вот кто я, вот мне имя… вот моя роль!», – Серёгин в этот момент поморщился и негромко выругался.

– Что с тобой? Не выспался, что ли? – повернулся к нему Юсупов.

– Так, ничего… нормально всё, – многозначительно ответил Серёгин, отвернулся в своё окно и громко и протяжно вздохнул-выдохнул.

– Не забудь, послезавтра ещё у нас с тобой съёмки в первой студии. У тебя по очереди будут четыре губера, один из них: новый, только что назначенный тобой. Говорить почти ничего не надо будет. В сюжеты только картинки попадут, на две недели разбросают потом. Так что будешь только сидеть, проникновенно на них смотреть, как ты умеешь, и кивать… Да, галстуки только поменяют тебе.

– Да… Помню, – не поворачиваясь к Юсупову, промолвил Серёгин.

«Вот козёл… Господи, хорошо, что они меня ещё в прорубь не заставляют окунаться с моим-то ревматизмом или летать на истребителе за журавлями», – сумбурные мысли не оставляли Серёгина в покое. Ему было как-то тревожно с самого пробуждения сегодня утром. Что-то явно тяготило его, но что – он понять не мог.

Кто там окунался в прорубь, и кого показывали в кабине истребителя, а ещё за рулем КамАЗа и на дельтаплане, кто восхищал всех своим знанием иностранных языков, носился по ночному льду с клюшкой и играл на пианино – Серёгин точно не знал, но то, что это был кто-то ещё из таких же, как он, двойников Президента, ему как-то проговорился Юсупов. Пойди проверь! Юсупов был специально прикреплен к Серёгину и всегда на всех мероприятиях сопровождал его. Но на публичных встречах Юсупова никогда не было видно рядом с Серёгиным. Строгих, сосредоточенных на мелочах офицеров охраны в чёрных костюмах со скрученными в спираль проводами из-за уха – да, а Юсупова – никогда. Хотя его присутствие и ощущалось Серёгиным постоянно.

Во время таких встреч с народом Юсупов говорил с ним по дистанционной связи через передатчик, который Серёгину вшили под кожу в самом начале ушного слухового отверстия три года назад, когда брали на работу в Кремль. Помимо заученных Серёгиным докладов, цифр и фраз, ему ещё приходилось почти всегда отвечать на вопросы, вести живую беседу с аудиторией. Но не все из вопросов были заранее согласованы с Администрацией. Случались неожиданности. Вот на такие-то вопросы и отвечал Юсупов, а Серёгин только повторял его слова, послушно повинуясь голосу в ухе.

Он служил когда-то актёром в одном провинциальном театре, перебиваясь от серьезных драматических, но вечно второстепенных ролей к заказным корпоративам. Внешность его была невзрачной, а голос слишком тихим – вот главные роли и обходили его стороной. «Серая моль» – так тогда звали его коллеги между собой. Ну, и кто теперь моль? Знали бы они, кто он теперь и где.

Потом уже, когда выбрали нового Президента, ему стали всё чаще говорить, что он очень похож на Него. Сначала Серёгин не обращал на это внимания, посмеивался. Потом, когда говорить стали чаще, его это заинтересовало. Он начал втайне копировать Его. На корпоративах, где Серёгин стал участвовать по велению времени, ему теперь отводили короткие, но очень заметные роли нового Президента. Всех тогда очень забавляли его хлёсткие, уже успевшие запомниться по теленовостям фразы. И постепенно ему стало доставлять удовольствие это пародирование. Ему оно явно нравилось. Хотя практической пользы, кроме небольших дополнительных денег, и не приносило. Напротив, даже разочарование: там, на сцене, он был всесильным властителем, упивающимся своим положением и всеобщим вниманием к своей персоне, а за её пределами, то есть почти всегда, – обычным гражданином, со своими обыденными проблемами и уже извечными вопросами: что он и его семья завтра будут есть, когда ему заплатят за выступление, и удастся ли ему сделать очередной платёж по кредиту.

Позже, когда новых ролей в театре почти не стало, а корпоративы сошли на нет по причине повсеместного кризиса, Серёгину пришлось туго. Денег на погашение взятой когда-то ипотеки и на учебу сына в местном вузе стало не хватать, давать ему в долг уже никто не мог: ни у кого свободных денег просто не было, ведь почти все вокруг него жили от зарплаты до зарплаты, а те немногие, у кого деньги ещё водились, отказывали, памятуя, видно, о том, как «в прошлом друзья», а то и даже «в прошлом родственники» кидали их, не возвращая долг и ссылаясь, как это принято, на обстоятельства непреодолимой силы.

И вдруг однажды Серёгина заметили. Там. В Кремле. И предложили работу. И это стало для него настоящим спасением. Прямо-таки выходом. Решением всех проблем. По крайней мере, так ему казалось тогда.

Он быстро уволился из театра и переехал с семьей в Москву. Там официально устроился в какую-то подставную фирму по проведению массовых мероприятий, с постоянными длительными командировками. Ему сделали пару несерьезных косметических операций: подправили нос, уши, вживили передатчик, удалили на голове лишние волосы. От новой работы дали просторное служебное жильё в центре и машину с водителем-охранником. Ипотеку он погасил досрочно, квартиру в своём городе продал. Жену – такого же, как и он, служителя Мельпомены, долго уговаривать на переезд не пришлось. У неё с ролями в их захолустье было ещё хуже. В Москве же ей вообще не пришлось работать. Шопинг и регулярные походы в салоны красоты заменили ей абсолютно всё; голову у жены от вдруг свалившихся на них денег снесло напрочь. Сын перевёлся в московский универ, затусил и кайфовал от этого, превращаясь в такого же прожигателя жизни, как и его мать, постепенно утрачивая цели и смыслы. Своим же престарелым родителям, наотрез отказавшимся от переезда, Серёгины просто перечисляли деньги. В общем, все были довольны. Кроме, пожалуй, неё… – его совести. Но не сразу.

Совесть стала мучить Серёгина где-то через год после переезда в Москву и получения новой, а по сути старой роли, теперь уже ставшей единственной и последней для него. Ведь он начал новую жизнь, образно выражаясь, смыв прежнюю в унитаз. Оборвал все связи с друзьями, перестал общаться с бывшими коллегами, сменил номер телефона. Новых же друзей не обрёл. Вообще. Да и откуда? Весь его новый круг общения состоял из служивых карьеристов, у которых не то, что ничего за душой, и души-то самой не было. Или она была спрятана у них где-то очень глубоко, так глубоко, что они и сами позабыли, где.

Расслабиться с этими людьми было нельзя, даже просто выпить за компанию, поговорить по душам. Какое-то постоянное дикое напряжение стало незримым спутником его новой жизни. Только и жди подвоха. Все вокруг друг на друга стучат, всюду установлены жучки и скрытые камеры. Расслабиться Серёгин не мог даже в своей жилой-рабочей комнате в кремлевском корпусе, даже в душе и туалете. То же самое было и дома, в семье, где он изредка появлялся, чтобы у домашних не возникало никаких подозрений на счёт его новой работы. Даже в квартире могли быть установлены скрытые технические устройства: доподлинно Серёгин этого не знал.

Общение с женой и сыном у него не складывалось. Каждый в их семье жил своей новой жизнью. С женой почти не было секса, как, впрочем, не стало и ссор, и скандалов, отнимавших раньше столько сил и нервов у обоих; сына своего он почти не видел. Но самое ужасное было то его нестерпимое и подавляющее всё чувство, что он всех обманывал, притворялся, играл другого, и публика принимала его за этого другого. По-настоящему принимала. Взаправду.

Там, на корпоративах, все прекрасно понимали, что он – актёр, и аплодировали ему за то, что он хорошо играл свою роль. Здесь же хлопали не ему, а Ему. А он был никем, человеком без лица. Своего. У него теперь навсегда стало чужое лицо, Его лицо. И даже когда он смывал грим, чувство намертво приклеенной маски ни на минуту не покидало Серёгина.

«Продался за деньги, душу дьяволу продал, а счастье где?» – корил он себя в часы одиночества. И никакие оправдания: что так надо, так удобно всем, так нужно Родине, семье – не помогали ему. Он сам, без какого бы то ни было принуждения, без внешнего воздействия, по собственной воле уничтожил в себе личность, свою уникальность и неповторимость, своё Я. Стал вечной тенью другого. Его тенью. А Он ведь даже ни разу не удостоил его своим вниманием, ни разу не встретился с ним, не поговорил, ни пожал руки. Да и знал ли Он вообще о существовании его, Серёгина, последнему было не известно. Должен был знать, а может, и нет. И есть ли Он вообще? Может, и нет Его вовсе? Может, Он – это они, такие же, как Серёгин, Его двойники? А может, Его и не было никогда? Но кто же тогда руководит страной? Кто принимает важнейшие для судьбы страны и народа решения, важнейшие для всего мира? Неужели Юсупов и такие же серые и бездушные референты, люди-функции, люди-должности? Эти мысли не давали Серёгину покоя уже почти два года. И от них становилось ему только хуже и хуже.

Они подъезжали к очередному месту проведения встречи с очередным коллективом очередного крупного из, увы, уже немногочисленных московских производственных предприятий. А ведь когда-то Москва считалась индустриальным центром огромной страны, столицей победившего пролетариата-гегемона, всесоюзной кузницей. Но это всё в далеком прошлом, оболганном, оплёванном, преданном не раз. Сейчас же в бывших корпусах некогда заводов и фабрик на крутящихся креслах раскачивались взад-вперёд офисные клерки и менеджеры, беспрестанно сновали они из кабинета в кабинет, долбили пальцами по клавиатуре и перекладывали бумагу из одной стопки в другую. Ещё часть бывших корпусов превратилась в склады, другие были разрушены, а часть – и вовсе опустела после того, как была покинута их последними обитателями: сотрудниками обанкротившихся частных фирм.

И все эти бизнес-центры охраняла целая толпа сторожей: здоровых, в полном расцвете сил мужиков, намертво приросших к своих протёртым до дыр и затёртым до грязи стульям на вахте, мужиков, когда-то рожденных их матерями для больших и созидательных дел, но, увы, реализовавшихся, в отсутствии нормальной мужской работы, исключительно как пустоцветы на ветке. А была ли в том их вина?

Возможно, кто-то скажет: ну, да, ведь они же, ещё школьниками, просиживали вечерами на скамейках во дворах своих домов с пивом в руке, ржали под окнами, как умалишённые, и орали благим, да и просто матом. Где же тут стремление к учёбе, к достижениям, к целям? Кто из них мечтал о золотой медали, об институте, а потом и о карьере, большой зарплате? Да Бог с ним, с институтом! Кто из них хотя бы хотел получить хорошую рабочую специальность, поступить в техникум, освоить сложное оборудование, стать настоящим мастером, опять-таки, получать большую зарплату?

Кто-то возразит: а что вы хотите? Государственная система подготовки специалистов, система мотивации и страха перед общественным осуждением, которая была в СССР, в одночасье рухнула вместе с самим СССР, а родители этих школьников под натиском проблем и соблазнов просто не справились с задачей их воспитания. Школа же, ведомая новыми идеологами «от науки», сознательно отказалась от воспитания, сосредоточившись исключительно на упрощенном до тестов образовании как государственной услуге. Старых же учителей, приверженцев прежнего подхода к ученику и к знаниям, к широкому кругозору и критическому анализу, новая школа или исторгла из себя или подвергла жесточайшей переплавке.

Да и кто все эти сторожа и охранники, если разобраться? Почти все они приехали в Москву из близлежащих регионов: Иваново, Орёл, Курск, Брянск. Москвичей или подмосквичей среди сторожей почти уже и нет. Приезжают в Москву такие гости столицы, как на вахту, на перекладных, за копейки снимают койки в дешёвых ночлежках-хостелах где-нибудь в Мытищах или Люберцах, отрабатывают пару месяцев и с деньгами – домой на несколько дней. А после: обратно на заработки в Первопрестольную. И зачем всё это, спрашивается им? Ни жизни нормальной, ни семьи. Да, просто, дома, в их регионе работы нет, а если и найдется, то платят за неё столько, что ни на что не хватает. То ли дело московские зарплаты. Пусть москвичам они и покажутся маленькими, но для курян или орловчан это деньги. Кормить же детей как-то надо.

Итак, впереди растянувшейся на километр вереницы машин ехал гаишный кортеж из нескольких автомобилей, за ними – пара бронированных внедорожников охраны, позади же величественного, отечественного производства, президентского лимузина шёл автомобиль радиоэлектронной защиты, мощная установка в котором подавляла всякие сигналы открыто распространявшейся связи. За последним следовали ещё две машины охраны, микроавтобус с придворными фотографами-операторами и подставными рабочими для первого ряда и пара замыкающих колонну гаишных «фордов».

Машиностроительный завод «Универсал» на севере столицы, который должен был посетить в тот день Серёгин, пока ещё относился к военно-промышленному комплексу страны и выпускал сложное уникальное оборудование для армии и авиации. На площадке у въезда на территорию завода толпились люди, видимо, работники этого завода. Одежда и лица их были серы, улыбок на лицах не было. Снег, подгоняемый ветром, больно колол открытые части тела, заставляя людей щурить глаза, глубже прятать головы в куртки, шапки и капюшоны.

Разогревая себя легкими постукиваниями и притопыванием, стояли они так с девяти утра, как и было велено их начальством, а Президента всё не было и не было. Время тянулось медленно, на часах было уже чуть за десять, но из-за закрывавших небо каких-то грязных и грозных туч казалось, что уже наступил вечер, и Москву вот-вот опять поглотит неласковая, звенящая холодом и полная завтрашней неопределенности ночь.

Вот, наконец, и Он! После того, как перед раскрывшимися воротами, ведущими на территорию завода, развернулись и остановились чуть поодаль полицейские машины, а внутрь проследовали сначала одна, потом другая машины охраны, рольставень ворот неожиданно для всех стал закрываться. Причем не как обычно – медленно, а резко и стремительно. Водитель лимузина чуть замешкался и не успел сходу проскочить ворота, чудом избежав с ними столкновения. От резкого торможения пассажиры лимузина чуть не слетели со своих мест.

– Всё! Теперь! – сказал первый.

– Господи, прости меня, грешного, – прошептал второй.

Неожиданно для всех из группы встречающих по направлению к остановившемуся недалеко от неё лимузину поочерёдно вырвались две мужские фигуры. Полковник Нечипоренко, сидевший впереди Серёгина, успел крикнуть что-то по рации, но закончить свою команду он не смог, потому что рядом с его дверью раздался двойной мощный взрыв, от которого лимузин буквально подбросило вверх, и всё вокруг заволокло чёрным дымом. Раздались беспорядочные автоматные очереди. Стреляли откуда-то с территории завода и прилегающих к нему зданий автосервиса и магазина автозапчастей. Огонь вёлся прямо по лимузину и другим машинам сопровождения, а потом и по выскочившим из них людям. Через десять секунд раздался ещё один взрыв, теперь уже от выстрела гранатомета: прямое попадание в дверь полковника Нечипоренко. И он, и шофер сразу же были убиты.

Серёгин ничего не слышал и ничего не понимал, потому что был контужен первым ещё взрывом, и из его ушей обильно текла кровь. От удара о туловище Юсупова у него потемнело в глазах. От дыма он стал задыхаться, жадно глотая ртом становившуюся всё чернее воздушную смесь. После разрыва гранаты он уже не чувствовал правой своей руки, впрочем, её у него уже не было, хотя он этого ещё и не знал. Внизу, через образовавшиеся в полу пробоины тянулись к нему языки пламени, а сам пол стал обжигающе горячим.

Слева от Серёгина в агонии корчился Юсупов, чья кровь закипала и пенилась на уцелевшем после обоих взрывов бронированном стекле левой задней двери. На месте головы у Юсупова было сплошное чёрное месиво с беспорядочно разнесенными по нему жёлтыми зубами. Правая его нога, так раздражавшая Серегина ещё каких-то десять минут назад, наполовину голая и с грязной от припёкшейся к ней обувной подошвы ступнёй, невероятным образом вывернутая в неестественном положении, была запрокинута на плечо Серёгина. Стекло искорёженной, но уже намертво заклинившей двери было частично утрачено, и через эту брешь, а также оторванную переднюю дверь убитого Нечипоренко в лимузин клубами валил дым вперемешку со снегом.

«Вот для таких-то случаев, госпаадааа, Робиинзооооныы иии нуууужныыыыыыы…», – глухо и растянуто сначала голосом Паратова-Михалкова, а потом переходящим в какой-то гул откуда-то глубоко из Преисподней, – последнее, что пронеслось в голове Серёгина, пока одна из пуль, кем-то наудачу посланных в сторону того, что ещё недавно было президентским лимузином – гордостью отечественного автопрома, отыскав пробоину в стекле и пробив на вылет черепную коробку, на этот раз окончательно не опустила перед его глазами театральный занавес и не погасила рампу. Только вместо аплодисментов на авансцене московской улицы продолжали звучать хлопки и рикошеты выстрелов.

Глава IV

В офисе неспешно кипела работа. С утра было несколько звонков-заказов на новое оборудование. Заказчики были все старые, проверенные, поэтому их заказы обрабатывались как по шаблону. И Ольга, и Надежда Викентьевна всё время были при деле: обсуждали детали заказа по телефону и одновременно вводили данные в бухгалтерскую программу и формировали счета.

Обработанные заказы тут же передавались сотрудникам отдела Кирсанова. Те, в свою очередь, выходили на своих привычных поставщиков, выясняя наличие у них нужных агрегатов и компонентов, уточняя цены и сроки поставки. Счета от поставщиков при их получении сразу же передавались на оплату в бухгалтерию. Так как эти заказчики уже давно работали с фирмой Кольцова, в их надежности и порядочности не сомневались: бухгалтерия моментально через онлайн-систему «Банк-клиент» давала команду на списание денег со счета. Так же действовали и поставщики по отношению к фирме Кольцова: не дожидаясь обработки банками операций по списанию и зачислению денег с одного расчетного счета на другой, они запускали уже собственный заказ в работу: обращались непосредственно к производителю или импортеру товара либо к такому же, как они, посреднику. С новым же покупателем, как правило, предпочитали работать по предоплате, либо продавец принимал на себя риск неоплаты уже заказанного им у своего поставщика товара для этого покупателя. Опытные менеджеры хорошо вычисляют ненадежных покупателей и могут запросто отказать им, не обращая внимания на объем заказа, доверяясь исключительно своей интуиции. Такие менеджеры ценятся везде особенно высоко.

Вот такой вот нехитрый бизнес «купи-продай», в котором решающее значение имеют цена, срок поставки товара и надежность контрагента. Чем ваш покупатель надежнее и чем дольше вы с ним работаете, чем больше товаров он у вас покупает, соответственно, тем выше процент скидки вы ему предоставляете. А скидка – эта та же цена, только связь обратная: чем больше первая, тем ниже вторая. И чем длиннее цепочка перепродаж, тем дороже обходится товар конечному покупателю. И если цена на всех этапах такой многоходовки каждый раз возрастает, то скидки делают этот рост не таким значительным, а иногда даже способны снизить первоначальную цену товара. Случается, что фирма-новичок, напрямую делая покупку у производителя, платит больше, чем если бы она покупала тот же товар у посредника, которому этот же самый производитель даёт хорошую скидку. Ведь посредник для производителя – это оптовик, постоянный и всегда надежный покупатель, снимающий с производителя все проблемы и риски розницы.

Решение о скидках конкретному покупателю всегда принимает руководство фирмы, но ведущие менеджеры, чтобы не упустить хороший заказ и не тратить время на обращение к руководству, в течение которого клиент может запросто уйти, как правило, наделены оперативными полномочиями в пределах выделенных им лимитов. Кроме того, не нужно забывать, что основной доход ведущего менеджера составляют именно проценты с продаж, которые он обеспечивает, а не постоянная величина его зарплаты. Именно таким менеджером на фирме Кольцова был Алексей Ропотов. И пока дела у фирмы шли хорошо, его материальное положение было достаточным, чтобы содержать семью, в том числе нигде не работающую и воспитывающую его двоих детей жену.

Фирмы-производители, фирмы-импортеры и фирмы-посредники, не важно, о каком товарном рынке идёт речь, давно известны всем, кто на этом рынке крутится. Появление новичка либо уход старожила с рынка – события нечастые. Поэтому все менеджеры по продажам предпочитают работать с давно знакомыми им людьми, которые подолгу не меняют места работы, а если и меняют, то переходят в конкурирующую фирму, прихватив с собой заодно и свои, наработанные годами технологии, связи и клиентские базы.

Так получается, что человек на том конце связи, к которому тебе приходится обращаться по работе порой по нескольку раз за день, уже настолько хорошо становится тебе знаком, что ты знаешь о нём больше, чем о своих соседях по лестничной клетке или даже о проживающих в другом городе родственниках. Менеджеры, занимая паузы во время разговора или переписки, вызванные необходимостью вбить данные в компьютер, или, наоборот, извлечь из него нужную информацию, успевают расспросить собеседника практически обо всем: о проведенном недавно отпуске, о здоровье детишек и домашних питомцев, о документах для получения какой-нибудь услуги в МФЦ. И что самое интересное: вот так, испытывая симпатию друг к другу и зная друг про друга почти как про себя самого, они, случайно налетев один на другого, например, в метро в час пик, могут запросто обменяться нелицеприятными выражениями, а то и синяками и ссадинами, потому как никогда не виделись вживую. И это не помешает им уже завтра, а то и в тот же самый день, если стычка произошла, к примеру, утром, с прежней симпатией и учтивостью общаться между собой по телефону или Интернету, обсуждая детали очередного заказа.

Первой в комнате новость о теракте в Москве узнала Ольга. В тот момент она только что закончила с очередной партией приточных вентиляционных камер, и у неё появилась свободная минутка изучить театральную афишу на ближайшие выходные. Дело в том, что Ольга уже две недели как встречалась с новым кавалером. Тот предложил ей сходить в кино, но Ольга больше предпочитала театр. Театральное свидание, по её глубокому и проверенному опытом пониманию, придавало значительно большую романтичность и серьёзность предстоящей встрече. К тому же некоторые её прежние кавалеры не проходили испытания театром, отсеиваясь или до, или уже после похода на спектакль, обнажая ей свою полную интеллектуальную пустоту либо, поняв, что театр – не для них, теряя затем интерес и к самой Ольге.

«Ничего себе, что творится!» – произнесла она так громко, что её услышали все вокруг, и дальше стала вслух так же громко зачитывать текст информационного сообщения:

«Только что на северо-востоке столицы в районе «Алтуфьевский» произошёл теракт, есть жертвы. Поступают противоречивые данные. По предварительной оценке Агентства… какого-то там… была взорвана мощная бомба, в соседних домах от взрыва выбиты стекла. Кроме того, местные жители сообщают, что в районе теракта слышалась перестрелка. В настоящее время район полностью оцеплен, узнать подробности пока не представляется возможным. Наши корреспонденты пытаются… Информация на сайте ГУВД Москвы не обновляется, телефоны пресс-службы не отвечают».

К тому моменту, как Ольга закончила читать, в комнате воцарилась полная тишина. Замолкли даже до этого не перестававшие трезвонить офисные телефоны. Слышны были лишь монотонно шумевшие своими вентиляторами компьютеры и висевшие на стене часы, которые отсчитывали теперь уже новое, наступившее для всех время, о чем никто из присутствовавших в комнате ещё не догадывался.

Тишину прервало причитание Надежды Викентьевны: «Неужели и до нас всё это добралось, Господи?»

Ропотов с полной уверенностью знатока высказал своё мнение:

– Исламские террористы… игиловцы1 бывшие… Это они! Передвигают к нам фронт из Сирии и Ливии.

– Да, недоглядели спецслужбы-то наши… проворонили, – закивал в знак согласия Кирсанов.

Наверное, каждый, кто был в тот момент в комнате, представил страшную картину: вот спокойно идут люди, занятые разговором или мыслями о проблемах или планах, идут себе, никого не трогают, кто-то громко смеется, кто-то ведёт за руку ребёнка. Внезапно – у кого на пути, у кого позади – вырастает яркая, слепящая глаза вспышка света, раздается чудовищной силы взрыв, срабатывают десятки автомобильных сигнализаций, ближайшие к взрыву машины подпрыгивают и переворачиваются в воздухе словно игрушечные; тех несчастных, кто был в самом эпицентре, взрывной волной разрывает на части, ошмётки их тел разлетаются в стороны; с тех же, кому повезло оказаться чуть дальше, рвёт в клочья и срывает одежду. В лохмотьях, посеченные стеклом и камнями, истекающие кровью, стоят они, едва держась за стены и машины; некоторые лежат, стонут от боли, у кого-то нет конечностей, где-то валяется чья-то оторванная рука, нога, голова; женщины плачут не переставая, у детей истерика, кашель, кто-то бежит прочь, всё в дыму и крови, все в ужасе…